Иногда видим комментарии от разных людей, в том числе и от тех, кто за границей: «Вы такие позитивные! Мы-то уже думали, вы там совсем!» Мы – не совсем.  

Интервью с Арсением Пастуховым - руководителем екатеринбургского
Ресурсного центра для ЛГБТ*

*7 октября 2022 года Ресурсный центр для ЛГБТ внесли в реестр незарегистрированных общественных объединений, выполняющих функции иностранного агента.

Уральская специфика состоит именно в том, что у нас очень активные в разных сферах люди. У них и политическая активность большая – например, сейчас очередной суд над Ройзманом, и какая-то реакция общественности на это есть всегда. Можно вспомнить и другие события. А вообще у нас достаточно высокая протестная активность: обычно мы идем где-то на третьем месте после Москвы и Питера.

На Урале много инициатив, и они очень дружные. Одних ЛГБТК-инициатив у нас четыре штуки: мы оказываем всестороннюю поддержку квир-персонам. Например, есть организация «Справимся вместе»: это всероссийская сеть взаимопомощи для персон, которые пережили абьюз именно в ЛГБТК-отношениях. С этой темой до сих пор работают очень мало. Есть организация «Турмалин» и инициатива «Жива». К тому же, мы не чувствуем себя в изоляции и от других ЛГБТК-инициатив в России – у нас есть возможность поддерживать с ними связь. Мы очень благодарны другим активист(кам) за то, что они создают хорошие условия и готовы с нами сотрудничать, и мы можем что-то создавать вместе. Нас много, и я думаю, это тоже благодаря гражданской активности.

Мне кажется, это вещи, связанные и с культурным уровнем. У большинства людей Екатеринбург ассоциируется с промышленностью и заводами, и это действительно так – у нас до сих пор функционирует много предприятий. Но это еще и университетский, студенческий город, а студенты обычно – очень активный слой населения. Я думаю, что с этим тоже многое связано: людям нужно открытое образование и обмен знаниями.

Я, конечно, не скажу, что у нас нет проблем, но, думаю, относительно других регионов России мы можем чувствовать себя чуть более свободными – свободнее, чем Москва и Питер. У нас иногда полегче, чем в столицах. Конечно, в последнее время бывают инциденты, связанные с иноагентством, но это специфика времени. Екатеринбург сейчас сильно меняется, я как будто вижу в нем два параллельных процесса. С одной стороны, есть консолидация гражданского общества, многие идеи негласно объединяют, действует много независимых СМИ с принципиальной позицией: они свободно освещают информацию, насколько могут.

Но, с другой стороны, есть и грустные моменты. Лично мне важно оставаться в Екатеринбурге, но иногда я понимаю, что какие-то частички города за последний год я потерял. Например, уехали друзья и знакомые, которые очень сильно ассоциировались с этим местом, коренные екатеринбуржцы, патриоты не только города, но и отдельных его районов. У нас, например, половина коллектива с Уралмаша, это какой-то очень квирный район. Меняется и визуальный код города – появляется определенная символика, воспринимать которую бывает сложно. Тем не менее, я оптимистично смотрю именно на человеческие взаимосвязи, которые остаются.

Каждый решает для себя. Есть большая разница между теми инициативами, которые продолжают действовать из России, и теми, кто частично или полностью релоцируется и действует удаленно. Инициативы, которые действуют удаленно, могут больше себе позволить, и это большой плюс: я вижу, что они пользуются этой привилегией на благо сообществу, которое остается в стране. Это очень важно. А нас, оставшихся, довольно много, и мы должны как-то лавировать между теми возможностями, которые у нас есть. Мы можем физически протянуть руку помощи тем, кто в этом нуждается, но при этом нужно учитывать риски. Есть инициативы, которые меняют позиционирование и язык подачи, стараясь лавировать в этом поле. Мы, если честно, пока ничего особо не меняли. Конечно, мы смотрим иногда на свои материалы и оцениваем: вот тут совсем пропаганда, а вот это, по нашей логике, вроде бы нейтрально.

В этом году, уже после принятия закона, нашей группе ВК пришла претензия от Роскомнадзора. Тогда уже пошла волна подобных рассылок всем ЛГБТК-инициативам. Я написал письмо в Роскомнадзор с помощью наших юристов и спросил, что не понравилось. Они прислали ответ, что все материалы, которые им не нравились, уже удалены, а остальные им нравятся. На самом деле было сложно понять, что произошло. Техподдержка ВК написала, что они не знают, что это за материалы. Роскомнадзор написал, что они уже все удалили. Только потом мы выяснили, что администрация ВК удалила часть наших публикаций самостоятельно – значит, они знали, хотя отрицали это. Там были древние материалы, частично касающиеся транс-перехода несовершеннолетних и группы «Дети 404», опубликованные, может быть, в 2013 году. Мы вообще забыли, что эти материалы существуют. Получается, что администрация ВК их удалила, а мне сказали бережно хранить письмо от Роскомнадзора о том, что им все нравится в наших материалах и они не имеют претензий.

На самом деле я не думаю, что нельзя будет вообще ничего писать. Очень расстраивало принятие этого закона, выходили очень трагические публикации у либеральных оппозиционных СМИ с посылом «Больше нельзя писать про ЛГБТ». А мы с этим совсем не согласны и считаем, что писать можно. Мы не согласны и с термином «пропаганда». Конечно, люди боятся рисков. Раньше, например, мы могли сотрудничать с бизнесом и какими-то видимыми организациями, а сейчас многие боятся. У нас уже был подобный инцидент: мы искали новое помещение для комьюнити-центра и столкнулись с отказами именно из-за выхода закона. Конечно, для нас это было нелегко.

Тем не менее, мы можем продолжать свою деятельность: сами по себе помощь и консультирование не запрещены, и мы всегда напоминаем об этом. Закон может запрещать нам какие-то формулировки, но он не запрещает деятельность ЛГБТК-активистов в целом, поэтому мы ее продолжаем. Включение в реестр иноагентов мы вообще восприняли как технический момент. Не сказать, что мы с этим согласны – конечно, это все ужасно несправедливая история, но внутренне мы были к ней готовы.

Да, теперь есть дополнительные сложности и ограничения, которые потребуют затраты больших ресурсов. Сложно с маркировкой, которая не всегда достаточно ясная, сложно с трактованием каких-то норм. Сейчас вышли поясняющие законы, но сложности остаются. Мы ежеквартально отправляем отчетность, но к этому, в целом, тоже можно привыкнуть. Мы считаем, что не занимаемся политической деятельностью, поэтому ее не указываем. У нас социальный проект для людей, которые оказались в сложных жизненных ситуациях и столкнулись с определенной стигматизацией.

Недавно я ходил в Роскомнадзор, потому что на меня составили протокол из-за отсутствия маркировки на одном из наших постов. Это вышло случайно – там была картинка с отдельной текстовой подписью, и на ней маркировки не было. Обычно, конечно, маркировка у нас есть везде. А визуальные материалы, те же картинки, особенно в этом законе не регламентированы. Мы тогда оспаривали иноагентство, решение еще не вступило в силу, поэтому мы хотели приостановить протокол, но в этом нам отказали и отправили его в суд. Возможно, меня оштрафуют, и это расстраиваюсь, честно говоря. Это очень формальная придирка, которая существует просто для того, чтобы усложнить нашу деятельность.

Если говорить конкретно о нашей инициативе, варианта уезжать не было. «Выход», например, поступил иначе – но это абсолютно без осуждений. Они суперкруто построили свою деятельность, и это пример для многих. Но мы понимали, что не сможем идти таким путем, потому что очень связаны именно с региональной уральской идентичностью. Нам важна связь с этим городом, пространством и нашими благополучатель(ницами). Комьюнити-центр – одно из популярнейших наших направлений, самостоятельный проект, очень важный как физическое пространство для тех, кто к нам приходит. Иногда это единственное место, где люди вообще могут почувствовать себя в безопасности, и в эти моменты мы понимаем, что наше физическое присутствие здесь важно. Во-первых, ты находишься в одном контексте с персонами, кому помогаешь, и говоришь с ними на одном языке. А во-вторых, те, кто уехали (даже мои знакомые и друзья), говорят о том, что они очень сильно чувствуют связь, и это тоже важно для них.

Работать из-за границы возможно, и иногда это действительно дает преимущества. Но преимущества есть и у тех, кто остается. Это совершенно отдельная история. Ты можешь приехать, например, куда-то по экстренной помощи, или повести человека в медицинское учреждение. Ты можешь это сделать, потому что здесь находишься, и это ценно тоже – физические и ментальные возможности, которые дает присутствие в одном пространстве.

Если говорить о себе, то, наверное, у меня очень сложный путь. В феврале 2022-го мы обсуждали, что делать, потому что было абсолютно не понятно, что произойдет. Но тогда у меня были обстоятельства, связанные с чужим здоровьем. В начале нашего интервью приходил котик – у него тогда была онкология, и он получал терапию. И когда мне начали писать: «Ты куда-то собираешься ехать или нет?», я ответил: «Я не поеду, потому что коту нужна медицинская помощь, и я не уверен, что смогу ее обеспечить где-то еще». Но с того времени я смог выдохнуть, еще раз подумать и принять решение окончательно. То есть, я не вынужденно остался. Мы закончили лечение, все хорошо, и дальше могли бы уехать, но решили, что останемся. Для меня очень важна поддержка партнера, которую я получил в этом вопросе. Ему тоже было тревожно и нелегко – в том числе, из-за рисков, которым я подвергаюсь. Но когда он полностью поддержал меня в решении остаться, это стало огромным облегчением.

Если говорить о том, что меня поддерживает еще, нужно сказать о родных и близких, которые тоже остаются, с кем я могу увидеться физически, с кем живу, с кем постоянно общаюсь. Это люди и какое-то свое пространство – места, куда приятно приходить и возвращаться потом. Например, Ельцин-центр – очень хорошее место. Есть и другие места, которые дороги для меня и связаны с моей жизнью. Все это очень поддерживает.

Есть активист(ки), которые вынуждены уехать – допустим, если их преследуют. Я думаю, что если человек принимает решение уехать, то он не может позволить себе остаться, потому что, если мы поступаем именно так, значит, иначе просто не получится. И то, что я все еще могу позволить себе остаться, я ощущаю как какую-то привилегию. Возможно, я еще не столкнулся с теми рисками, с которыми столкнулись эти люди. Но вообще у меня есть четкие критерии. Я думаю, что пришлось бы уехать, если бы на меня завели уголовное дело. Потому что в тюрьме даже выжить сложно, и при этом какой-то пользы от меня тоже не будет. В этом смысле из-за границы можно сделать гораздо больше, поэтому тут выбор очевиден. Но пока я не сталкивался с такими рисками и, надеюсь, не столкнусь.

Поэтому я выбираю оставаться здесь. Повторюсь, что для меня и всей команды очень важна региональная идентичность. Важен город, который я уже могу называть родным – я живу здесь 15 лет. Важна возможность физически кому-то помочь, видеть этих людей и быть с ними, поддерживать тех, кто остается и не может уехать, говорить с ними о том, что я тоже здесь, о том, что это может быть выбором и о том, что мы можем жить дальше, делать что-то и помогать тем, кто рядом. Поэтому для меня решение остаться было важным.

Для ЛГБТК-персон это чаще всего история вообще всей жизни в российском контексте, к сожалению. Все поделились на «за» и «против», и я научился видеть и ценить людей, которые разделяют мои взгляды. Иногда они встречаются абсолютно внезапно: в такси или во фруктовом ларьке, куда я захожу за овощами. Как-то ожидаешь, что это должны быть активист(ки) с гражданской позицией и все такое прочее, но на самом деле нет – это могут быть абсолютно разные люди.

В целом, я достаточно спокойный человек, но в свете последних событий научился еще сильнее сохранять спокойствие и регулировать свое состояние. Было очень много всего неожиданного с начала войны – та же мобилизация, например. И я научился как-то пропускать эмоциональную реакцию, то есть начинать работать с проблемой раньше, чем реагировать на нее эмоционально. Я думаю, что это может быть защитной реакцией. Не знаю, насколько она здоровая – возможно, стоит работать со специалистами. Но об этом тоже как-то учишься думать – происходит какая-то саморегуляция, распознавание сигналов своей психики и всего организма. Они становятся очень неявными – на первый план выходит работа и то, что ты должен сделать. И из-за постоянно меняющейся реальности, за которой нужно успевать, ты иногда забываешь о себе, поэтому постепенно учишься быть внимательнее – после того, как столкнулся с последствиями.

Была вещь, которая поддержала меня в тяжелый период. Когда все началось, было много разговоров о том, что сейчас отключат интернет, что мы останемся без всякой связи, без ничего, один на один с пропагандой из телевизора. Эта история меня почему-то очень испугала. Я тогда читал мемуары и исследования немецкого филолога еврейского происхождения, который пережил приход к власти Гитлера. Он столкнулся с репрессиями, и у него не было никакой другой информации, кроме пропаганды, но он смог сделать из нее нужные выводы, правильно ее обработать. Это очень важный труд про язык пропаганды и про то, как с ним обходиться. Когда случился февраль 22-го, я прочитал эту книжку буквально залпом. Меня очень поддержала мысль, что люди живут в разные времена, в разных условиях и как-то учатся с этой реальностью взаимодействовать. Этот филолог, например, оставался в Германии все время, пока Гитлер был у власти, и выжил. Это вдохновляет. Вообще это очень сложная тема, потому что когда я думаю о людях, у которых нет выбора уехать или остаться, мне становится грустно и тревожно. Но тем не менее, я понимаю, что я остаюсь и они остаются – мы остаемся здесь вместе. Наверное, для меня просто важно сказать, что мы рядом, что можно обратиться за помощью к тем, кто тоже остался. Мне поэтому очень нравится идея вашего проекта, и я надеюсь, что как можно больше людей о нем узнают – как раз те, кто находится в ситуации вне выбора, это станет для них большой поддержкой.

Часто говорят о том, что в России никого нет, остались 1-2 единомышленника и все – а я бы советовал искать. Есть интернет, его никто не заблокировал, можно общаться онлайн. Например, у нас проходят онлайн-мероприятия, к которым можно подключиться, наши психологи(ни) работают онлайн, поэтому ЛГБТК-персоны могут обратиться к ним из любой точки мира. А вообще понимающих персон можно найти в абсолютно непредсказуемых местах. Я не пытаюсь навесить на людей ответственность за этот поиск, а хочу сказать, что иногда случаются чудеса, и ты встречаешь кого-то там, где не ожидал.

Наши инициативы открыты для всех вне зависимости от идентичности, мы пытаемся создавать безопасную атмосферу – для наших благополучатель(ниц) важно именно это. У нас действительно есть экспертность в создании безопасных пространств, потому что это необходимо для нашего сообщества в России. Если у вас в городе есть комьюнити-центры или ЛГБТК-инициативы, возможно, как раз в них будет комфортно.

Если говорить о надежде, могу только поделиться своим ощущением, что не могу ничего обещать – говорить, что когда-нибудь это закончится, все будет хорошо, или еще что-то в этом же духе. Я в это верю, это моя надежда, моя вера – и я могу только поделиться ей. По логике, вообще все должно когда-нибудь заканчиваться. Не факт, что скоро, но, тем не менее, мы видим изменения – часть из них нам не нравится, но есть и другие.

Самое важное, что мы можем делать – поддерживать. Когда все только началось, мы выпустили материал от наших психологов про самоподдержку для тех, кто не может уехать. Это был очень популярный материал – он взорвал интернет, в Инстаграме его репостили буквально все. Даже гомофобы, с припиской: «Этот материал про ЛГБТ, но не обращайте внимания на всю эту радугу, прочитайте сам текст, он правильный». Мы были рады тому, что материал кому-то помог – пусть даже персонам, которые сейчас не готовы воспринимать ЛГБТК-повестку, но тоже не могут уехать, и их это тревожит и фрустрирует. Им помог наш текст? Окей, очень здорово.

На группе поддержки, которую мы проводили, многие столкнулись с тревожностью и невозможностью уехать. Поэтому мы часто говорили о том, что важен правильный фокус: не на том, что ты чего-то не можешь, а на том, что ты можешь здесь и сейчас, что находится под твоим контролем.

И можно начать разбираться с этим «ничего»: что-то же ты все-таки можешь определить. Например, что ты будешь на ужин. Начиная с таких маленьких вещей, в принципе, можно возвращать себе ощущение контроля хотя бы над частью своей жизни. Это очень важно, потому что, если потерять контроль полностью, до лучших времен можно просто не дожить. А мне кажется, сохраниться сейчас и в будущем – наша общая большая задача.

С новыми законами и обстоятельствами изменилось многое. Мы много работали и с темой мобилизации: проводили вебинары, выпускали материалы, консультировали персон. Очень большая работа была проведена по транс-сообществу – они оказались в некой серой зоне, и мы получили очень много заявок на консультации, чтобы обсудить, что вообще делать. Например, персона сменила гендерный маркер на женский, но когда-то у нее был военный билет. У нас очень несовершенная система, поэтому непонятно, куда придет повестка и на какое имя. Если на старое, то приходить или не приходить? Отвечать или не отвечать? А те, кто поменял гендерный маркер на мужской? Очень часто военный билет требуется, например, для оформления загранпаспорта. Тоже непонятно, идти ли сейчас в военкомат или это слишком опасно? Чиновники в таких ситуациях не дают разъяснений, потому что в их поле транс-персон вообще не существует. Мы, конечно, советовали отложить визит в военкомат, по крайней мере до момента, когда ситуация уляжется. Я не слышал, чтобы кого-то именно из Свердловской области мобилизовали, но знаю случаи, когда это случалось с мигрант(ками) и трансгендерными секс-работ(ницами). Насколько я помню, их удалось вытащить из этой истории. Но это показывает, что инциденты есть.

Ситуация неопределенности вообще очень ударила по сообществу. Возросло количество случаев смены гендерного маркера – во многом из-за того, что персонам нужно определяться, уезжать или нет. За границей поменять гендерный маркер еще сложнее, чем здесь.

Запрос на эмиграцию и релокацию новый и очень большой. У нас в регионе раньше такого не было, если сравнивать, например, с Петербургом. Город ближе к Европе, поэтому многие переезжали с намерением двигаться куда-то дальше. А у нас были скорее единичные случаи. Сейчас мы начали получать массовые запросы на консультирование по вопросам миграции и релокации, и для нас это новая повестка. Мы понимаем, что если есть запрос, то он во многом вызван ощущением тревожности и небезопасности у транс-персон. Я тоже консультирую и лично оказываю экстренную помощь персонам, и за это время впервые столкнулся с таким ростом суицидальных настроений. К нам обращались персоны в критическом состоянии, перед попыткой суицида или после нее. Мы срочно передавали такие запросы психологам, чтобы они были на связи. Увеличилось количество заявок на экстренную помощь, хотя пока сложно сказать, насколько это взаимосвязанные факторы. Многие люди чувствуют напряжение и давление, может быть, опосредованно, не очень ясно давая себе отчет в том, что сейчас происходит и как запускается механизм этих эмоций. А выражаться они могут по-разному – например, в дисфункциональных семьях может усугубляться насильственное поведение, в том числе и в адрес персон.

Я сегодня немного более пессимистично рассказываю обо всем, потому что день тяжелый. А вообще мы не теряем присутствия духа. Нам важно, что многие наши коллеги-активист(ки) тоже более позитивно смотрят на перспективы. Иногда видим комментарии от разных людей, в том числе и от тех, кто за границей: «Вы такие позитивные! Мы-то уже думали, вы там совсем!» Мы – не совсем.

После интервью, 29 мая, суд признал Арсения виновным и выписал штраф в 50 000 рублей.