За кадром: репортажные фотографы рассказывают, почему остались в России

Новости об акциях, судах, протестах и других важных событиях в России почти всегда сопровождаются пронзительными репортажными фотографиями. Профессиональные фотографы, которые рискуют многим, чтобы их снять, могли бы давно покинуть Россию.

Фотокорреспонденты «Фонтанки», «Бумаги», «Новой Газеты» и других изданий Андрей Бок, Александра Астахова и Андрей Гордеев рассказали нам, почему они остались в России, как изменилась их работа и что вызывает у них страх и дает надежду.

Фотографы востребованы по всему миру, однако вы остаетесь в России. Почему? Была ли у вас возможность уехать и если да, то почему вы ей не воспользовались?

Александра: Действительно, моя профессия не привязана к стране, и с более-менее свободным английским я могла бы работать примерно где угодно. Тем более, за время ковида у меня появились разные клиенты, поскольку я делала зум-съемки, и это очень расширило географию клиентов. Поэтому, когда началась в****, у меня не просто была возможность уехать — у меня были конкретные предложения, идеи. Как раз год назад, в начале марта, была информация, что закроют границы, и тогда огромное количество моих друзей и знакомых решили уехать из России. Мне тоже предлагали и пугали тем, что здесь невозможно будет работать. Я решила не уезжать, потому что я не хочу уезжать из своей страны, я не считаю, что это чья-то чужая страна — это моя страна, а не Путина, не хочу я оставлять ее людям, которые мне максимально несимпатичны. Я считаю, что если все уедут, то шанса выбраться у нас не будет. Очень много наших друзей уехали, очень много остались и, например, сидят сейчас, и бросать их я считаю неправильным.

Это то, что касается человеческого. То, что касается профессионального: я недавно в качестве фоторедактора делала книгу об Андрее Дмитриевиче Сахарове, и в том числе искала фотографии советских диссидентов 70-х, 80-х. И поняла, что фотографий очень мало. По разным причинам их мало фотографировали, хотя это были совершенно героические люди и снимать их надо было. И может быть кое-что было бы понятней, если б остались фотографии этих людей.

В**** я снимать не могу и меня никто и не пустит, это очень опасно, это отдельный подвид работы — военный фотокорреспондент. Но я считаю, что я снимаю такую же важную фотоисторию — я снимаю хроники российских репрессий и когда-нибудь, если будущее вообще у нас будет, эти фотографии окажутся очень важны. Я снимаю суды, я снимаю адвокатов, которые защищают политических заключенных, я снимаю активистов, которые остались, я снимаю то, что происходит в моей стране во время в****, я считаю что это очень важно фиксировать. И поэтому же я чувствую, что я здесь на своем месте, что я здесь нужна. У меня нет ощущения что у меня опускаются руки, у меня все время есть работа.

Андрей Бок: Я остаюсь в России, в Питере, потому что чувствую, что нужен здесь. Ценность журналиста на месте только выросла. Целые редакции вывозили сотрудников в феврале, в сентябре многие фотокорреспонденты уехали от мобилизации. Вместе с тем, ценность репортажа из России выросла, и здесь не хватает корреспондентов (я говорю про независимые СМИ, конечно). Бывают ситуации, что если ты не сходишь на чей-то суд, то о человеке просто не напишут, не будет его фотографии, а его судят несправедливо за слова. Огласка не оставляет человека наедине с системой. Человек имеет право знать правду, работа независимых СМИ превратилась в борьбу за эти элементарные права людей.

Когда объявили мобилизацию, я покупал билет в Грузию и сдавал его на утро, бронировал место в Казахстан, и потом отказывался, меня мотало. Спрашивал у друзей, планируют ли они уезжать — они говорили что нет, а через пару дней я узнавал, что они уже не в России. У меня не было ресурсов, и я не хотел менять свою работу. Снимать отдыхающих на пляже в Турции, в тот момент когда в стране происходит история, хоть и страшная — я бы не выдержал этого морально. Мне важно быть нужным. В данный момент я бы мог уехать, но принял решение продолжать снимать репортажи здесь, пока это возможно.

Андрей Гордеев: Здесь родители, дети, друзья и дача, которой почти сто лет. Возможности перевезти семью пока нет. Но если появится, думаю, я ей воспользуюсь.

С профессиональной точки зрения — здесь и сейчас есть редкая возможность документировать глобальные исторические события и фон, на котором они совершаются. Плюс доступ к непосредственным инициаторам и участникам событий, что ценно с профессиональной точки зрения. Но, конечно, безопасность семьи на первом месте.

Насколько опаснее и сложнее стала ваша работа над репортажами сейчас?

Александра: В чем-то она стала сложнее, безусловно, потому что поле свободы ежедневно сужается и все чаще запрещают снимать даже то, что вчера было можно. С одной стороны, работать стало сложнее. С другой стороны — очень многие, например, мужчины-фотографы, особенно после объявления мобилизации, уехали. И как-то вот сейчас на судах, когда приезжаешь снимать, в основном женщины-фотографы. И конкуренция стала не то что ниже, но просто каждый, кто остался, стал ценнее и все больше разных изданий хочет твои фотографии, поэтому работы много.

Больше того, остались какие-то коммерческие съемки, типа персональных портфолио и так далее; у меня хорошие отношения с коллегами, поэтому часть их клиентов перешли ко мне. Поэтому я не могу сказать, что я сижу без работы, у меня много работы. Есть работа, которую я снимаю за свой счет, бесплатно — то, что я считаю важным. Есть коммерческая работа, на которой я зарабатываю деньги, есть книжные и другие проекты, где я работаю как фоторедактор, поэтому работы у меня много. Стало ли сложнее? Ну, наверное. Хотя у меня большой опыт работы, поэтому я не могу сказать, что часто сталкиваюсь с какой-то агрессией со стороны всяких силовиков. В некоторых случаях я не нарываюсь и не снимаю что-то, в некоторых случаях я аккредитовываюсь и там мне разрешают снимать. В чем-то сложнее, в чем-то проще. Многие уехали, кто-то должен фиксировать то, что происходит — ну, прекрасно, этим человеком оказалась я.

Андрей Бок: Риски выросли. Есть коллеги, у которых перед каждым значимым событием, на подобии митинг-концерта в Лужниках, проходили обыски, просто потому что они когда-то снимали пацифистские акции и остались на примете. Другого коллегу избили у его дома члены «волонтерской роты», и дело до сих пор не расследовано. Быть задержанным во время съемки фотожурналисту теперь очень просто, и надо проявлять интуицию и профессионализм, чтобы этого избежать.

Андрей Гордеев: У нас ежедневная деловая газета, мы работаем по заданию редакции, в основном иллюстрируем всякие абстрактные темы (политика, экономика, бизнес, культура и т.п.), поэтому репортажей в классическо-романтическом понимании не делаем. Сказать, что сейчас моя непосредственная работа стала опаснее, я не могу.

Но изменения безусловно есть. Все очень зарегулировано, есть негласно-запретные темы, есть такая жирная «двойная сплошная», пересекать которую стало просто опасно, и все это знают. И не пересекают. Остаются разрешенные мероприятия и повседневная жизнь, которую мы и снимаем, пытаясь ухватить что-то ценное.

Бывают иногда конфликты с неадекватными гражданами, бывают препирательства с полицией, сложности с пресс-службами всяких ведомств и так далее, но в основном всякие мелочи.

В целом, адекватно оценить уровень личной опасности довольно сложно, так как система работает крайне непредсказуемо. Кому-то может прилететь за первый же репост, а кто-то может годами жестко высказываться без последствий.

Чего вы боитесь больше всего в нынешней России?

Александра: Я боюсь, что это будет длиться очень долго. Всего остального я не боюсь, я к этому готова. Понятно, что любой человек, остающийся в России и называющий в***у в****й, он в опасности. Боюсь, естественно, за своих мужчин, что их могут загрести — но они, конечно, ни в какую армию не пойдут, всегда есть вариант сесть, а не пойти в армию. Я боюсь не только в нынешней России, а вообще в нынешнее время того, что не оправдаю собственных ожиданий о себе. У меня есть некоторое представление о том, как правильно жить, и я стараюсь ему соответствовать. А так — мы живем в таких условиях достаточно давно. Просто с 24 февраля 2022 года то, в чем мы живем, стало очевидно многим. Вообще-то людей сажают в России давно, Владимир Путин пытается контролировать страну и сидит во власти уже более 20 лет и, в общем, с каждым годом становилось все хуже, и наши попытки что-то изменить к видимому результату не приводили. Но надежда есть.

Андрей Бок: Что у нас всех не будет здесь будущего. И что будет только хуже и за нашу жизнь лучше не станет.

Андрей Гордеев: Репрессий, гражданской войны, беспредела.

Что дает вам надежду?

Александра: Надежду мне дает то, что я вижу — ситуация меняется. Даже если сравнивать, например, с 2014 годом, когда действительно была массовая поддержка власти, сейчас я ее не вижу. Мне дает надежду, что есть много людей хороших, приличных, не людоедов, людей, которые против войны на самом деле. И если вдруг эти люди переборят страх, то все изменится. Мне дает надежду опыт других стран, которые переживали похожее и потом стали нормальными странами. Мне дают надежду люди, конкретные люди, которые стараются делать по максимуму в очень тяжелых условиях. Герои, которых я снимаю, какие-то мысли, идеи. Но в первую очередь люди.

Мне кажется, что тем, кто остается, в чем-то проще. Потому что мы на своей земле и мы знаем, что мы правы здесь, а те, кто хочет воевать, кто хочет все разрушить — те неправы. Поэтому когда мы встречаем единомышленников, они-то нам и дают силы — поэтому я и согласилась на это небольшое интервью.

Андрей Бок: Люди. Мне повезло, я вижу очень много здравых людей , которые не могут говорить в полный голос, но они сильны и никогда не предадут своих убеждений. Сотни людей приходят на суды Саши Скочиленко и кричат слова поддержки. Сотни приносят цветы памятнику Шевченко. Художники делают выставки и акции. Каждый день с февраля 2022 года люди не молчали. Пока нам не все равно, надежда на будущее есть.

Андрей Гордеев: Понимание, что это должно закончиться когда-нибудь. Хотя и не скоро, видимо. А также, что вокруг есть люди, на которых можно положиться.