Для его звезды.
В воздухе витает запах глазурных лилий и совсем немного молока. Маленькие пылинки, подсвеченные лучом из прикрытого тонкой тканью окна, мерно двигаются в воздухе. А от лёгкого дуновения ветерка, созданного зашедшей в помещение девушкой, они начинают двигаться лихорадочно, словно те самые частицы из объяснений на школьных уроках физики.
Кадзуха чуть морщится, склоняется лбом к плечу, вытирая пот, всё-таки чихает и оборачивается на вошедшую. Гань Юй смотрит с интересом, неловко перебирая пальцами, и не знает, что и сказать.
— Что-то случилось? – спрашивает он мягко, прекрасно зная привычки давней подруги – в конце концов, они уже почти универ заканчивают, а дружат аж со средней школы.
— Можно и так сказать?.. Преподаватель просил передать, что твоя отработка засчитана, и ты можешь собираться домой, – девушка говорит не очень громко, но будто немного нараспев, как, впрочем, и всегда.
Кадзуха приоткрывает рот, выдавая слегка протяжное «о» на выдохе, и после этого выпрямляется, разминая спину. Будь это всё, что Гань Юй хотела бы сказать, она бы уже пошла вперёд, чтобы подождать его у раздевалки. Кажется, было что-то поистине трудное к разговору, раз даже простую передачу сообщения она не смогла осилить без торможения – такие базовые социальные взаимодействия у этой добродушной девушки не вызывали особых проблем.
— Так что тебя всё-таки настолько тревожит, м? – пока Каэдэхара разминал плечи, он смотрел прямо на неё.
— Ну... Это... По правде говоря, меня попросили ещё кое-что передать, говоря, что боятся сделать это лично...
«Неужели... Очередное любовное письмо? Серьёзно, столько записок сыпется из всех моих карманов и ящиков, а горе-любовников я никогда и не вижу. К чёрту таких»
— А. Выкинула бы, да и дело с концом.
— Но!.. – Гань Юй возмущённо вскидывает брови вверх и кладёт руку на грудь.
— Никаких «но». Ты и сама знаешь, сколько мне такого добра подкидывают. Но лишь несколько человек решились признаться лично, которые, сама вспомни, смогли стать хорошими знакомыми после такого и для тебя. А все отвергнутые с писем потом просто едкостями бросались, ну, в большинстве своём.
Девушка, кажется, сдаётся и выдыхает набранный в знак протеста воздух. Ей нечем возразить.
— Неужели вообще нет такого человека, что тебе нравился бы?.. – еле слышно она бубнит себе под нос, опустив взгляд на собственные руки, вытворяющие странные движения пальцами.
Но Кадзуха всё прекрасно улавливает своим острым слухом, о наличии которого многие просто не знают, и чуть подвисает. Он хотел после всех зачётов пригласить одну персону на свидание, но откуда же это знать стоявшей перед ним.
— Кхм, многоуважаемая Гань Юй, – парень подходит к ней, замершей от внезапно сменившегося тона друга, – не посмотрите ли вы на меня?
Девушка поднимает широко распахнутые глаза на Кадзуху, и ему немного стыдно за то, что он хочет сделать. Иногда Гань Юй выглядела слишком невинно, да настолько, что вещи, казалось бы, абсолютно не связанные с пошлостью, начинали сквозить ей.
— Моя милая звезда, помнишь, как ты невольно восхитилась Аидом, выделявшимся наличием верности своей Персефоне, в отличие от других богов? О, твои глаза тогда сияли, хотя ты и не любишь греческих богов по многим причинам, – Кадзуха берёт своей рукой, с которой легко стянул перчатку, её нежную ладонь, пока девушка затаивает дыхание, – И, вдохновившись этой его чертой, пожалуй, сообщу тебе, моя звезда: если таков будет твой приказ, я откажу и небу, и солнцу, и луне.
И целует, заведя свою вторую руку за спину, медленно розовеющую, а затем и краснеющую Гань Юй, которая внимала каждому слову молодого поэта, чьи стихи она бережно хранила в шкатулочке на полке. Ей тяжело сглотнуть, но нужно. Вопросы копятся в светлой головушке, всё больше и больше вводя девушку в дебри мыслей.
А Кадзуха-то правду сказал несколько лет назад. Он не стал говорить банального «люблю», ведь любовь юного на то ещё время поэта не мог передать лишь один глагол. Да, Каэдэхара мог многое сказать, но слова, на самом деле, вышли из головы в момент, как он подошёл к своей любви. И получилось немного несвязное, чудаковатое, но не менее милое признание.
— Я... Я... О боже, – она прикрыла лицо свободной ладонью, не в силах ответить своим дрожащим голосом, и поэтому ей пришлось сделать небольшую дыхательную гимнастику, пока парень, не отрывая взгляда и продолжая держать её ладошку, смотрел с лёгкой улыбкой ей в глаза, – знаешь, я всегда думала, что... Замечу, если ты влюбишься в кого-то, и смогу вовремя отдалиться для того человека, а пока никого нет, то буду рядом. Но это... Для меня ты всегда был солнцем, его ярчайшими и теплейшими лучами, что помогли мне встать на ноги твёрдо, жить свободно, а не держаться в сторонке ото всех в страхе быть непонятой. И знаешь, твои стихи для меня – важнейшее сокровище, а голос твой, рассказывающий их, словно песня, под которую хочется танцевать.
Голос Гань Юй то становился громче, то чуть ли не замолкал, но Кадзуха с трепетом воспринимал каждое её слово. Каждое слово его звезды давало понять, что их чувства, в общем-то взаимны.
После небольшой паузы в конце Каэдэхара не сдержался и начал тихонько посмеиваться, положив свою голову на узкое плечо девушки, помирающей от смущения.
— И когда это ты научилась говорить красивее меня, м? – сквозь смех он выдал Гань Юй в плечо.
— ... Просто наслушалась твоих стихов и поняла, что простые признания звучат суховато. Но это всё равно смущает. Такую лабуду сморозила...
— Нет, очаровательно вышло. Думаю, что когда-нибудь использую это в своих стихах, моя Звёздочка.
— Ещё чуть-чуть, и я упаду от огромного смущения, хватит. И вообще, мы выйдем сегодня из этого университета?
Каэдэхара легко подхватывает Гань Юй под руку, выводя ту из помещения, которое оставляет с прикрытой дверью, и идёт с ней к раздевалкам, иначе они опоздают на вечерний поезд, который приходил последним сегодня.