И смех, и грех, и жуть

Смех

В палату к Антону положили ещё одного пациента. Это был бомжеватого вида мужичок непонятного возраста с длинными волосами, могучей щетиной и огромными синяками под обоими глазами (первый признак проломленного черепа). Этот дядька, как я понял, находился без сознания уже третий день, поэтому Антон ничего не мог рассказать про своего нового соседа. А стоило бы, поскольку мы договорились с заведующим отделением, чтобы в палату к Антону никого больше не клали. Ну, да ладно, дядька лежит да спит себе; не мешает – и слава Богу.

Играем с Антоном в Play Station, лениво обсуждаем новости извне, как вдруг боковым зрением замечаю, что простыня, под которой лежит новый сосед друга, начинает пониматься. Я сразу вспомнил Клавдию Ивановну, и мне стало нехорошо. Повернувшись, увидел, что новый сосед, видимо, репетировал сцену из Дракулы, когда тот восставал из своего гроба.

Усевшись, дядька резко скинул с себя покрывало, прожёг нас ненавистным взглядом и, подбежав ко мне вплотную, схватил за грудки:

- Г-Х-Х-ДЕ ЗДЕСЬ СОРТИР?! – рычит он мне в лицо.

- По коридору направо, по левой стороне увидите, - давя лыбу, отвечаю ему.

Дядька выбежал пулей за дверь и ринулся в другую сторону – налево. Там, насколько я помню, стояли большие кусты в горшках.

- Видишь, что значит три дня не ср@ть, - смеясь, говорит Антон. – Даже из комы человек очнулся ради этого.

- Клавдия Ивановна, вы опять за своё?! – Слышим мы крик медсестры. – Клавдия… МУЖЧИНА! И вы туда же! Да что же это такое!