Илья Мазо: «Поэзия – это способ разрушения языка»
Большое интервью с поэтом и музыкантом Ильей Мазо. О поэзии, России, будущем.
— Каково поэзии сегодня? Не стала ли она способом эскапизма, вроде оперы и балета?
— Для начала нужно понять — что такое поэзия. Если это сложенные в определенном темпоритме слова, которые изучаются на литфаке, то такая поэзия, наверное, действительно потихоньку уходит в разряд консервированных искусств. Потому что есть более интересные альтернативы.
Но мне ближе другое понимание поэзии. Если взять определение слова «поэзия», посмотреть на этимологию (греческие корни), то под этим словом подразумевается творчество. И это никак не связано с текстом. А если пойти дальше, то поэзия — это способ разрушения языка. С целью создания нового языка.
Поэзия уже не связана с текстом, потому что нашим языком (способом передачи информации) давно перестал быть текст. Мы общаемся при помощи огромного количества символов. Мне необязательно тебе присылать письмо со стихотворением или рассказывать его лично. Я могу прислать тебе картинку, песню, компьютерную игру, сайт, мем. Способы передачи информации стали суперкомбинированными.
— Нужно понять, что такое актуальный язык. Актуальный язык — комплекс всех возможных медиа, «переносителей информации». Поэзия — это когда ты вот этот огромный язык начинаешь разрушать, работать с ним, искать в нем новые структуры, «слова» и т. д. И такая поэзия не то чтобы не умерла, а, наоборот, находится в крайнем расцвете. Появляется куча разных видов искусства. От компьютерных игр до крупных digital-проектов. Да и классическая, текстовая, тоже себе находит формы. Взять твиттер или телеграм: максимально сложные сообщения необходимо передать максимально емко. А это — признак поэзии. Когда ты используешь минимум инструментов для передачи максимальной глубины.
— Про разрушение языка. Понятно про Пушкина. Или Хлебникова, Введенского, Пригова. А вот про Бориса Рыжего непонятно — как на него примерить тезис про разрушение языка с целью создания нового?
— Я про Рыжего лучше знаю, потому что я его большой фанат. Что делает Рыжий? Он, условно говоря, берет одеяния Серебряного века, в которых есть свои каноны, свои принципы, своя обязательная высота языка, свои темы. И добавляет гопников, уркаганов, современную реальность, эмоции и движения, которых в Серебряном веке не было. Когда ты открываешь его стихи, то ты такой «А! Сейчас мне покажут вот это». А он тебя заводит в место, которого раньше вообще не существовало. Что это означает для читателя? Он шел по улице, увидел гопника. Какая у него реакция? Никому гопники не нравятся. А тут вдруг — бац — и Рыжий тебе дарит новый способ смотрения на мир. Он тебе говорит: «Нет, чувак, блин! Они невероятно красивые. Настолько же красивые, как-то, что описывали в Серебряном веке». И вдруг в твоем мире появляются новые существа, которых до этого не было.
— А как в твою жизнь пришла поэзия? Ты же закончил МГУ, политологию?
— Я так засираю текстовые стихи, при этом я сам абсолютно текстовый человек. Я писал с самого детства. Моя учеба на политологии никакого отношения к этому не имеет. Единственное, так как политология — это философский факультет, скорее всего, у меня есть некоторая гуманитарная база, которая мне позволяет более глубоко мыслить. Если говорить про какие-то отпечатки учебы, то вообще-то мои стихи очень политичные. Они прямо максимально политичные. Но не в смысле «Голосуйте за Васю». Очень хорошо, что никто их не читает внимательно. Иначе бы в них нашли и призывы, и прогнозы, и все, что угодно. Наверное, у меня есть социальное видение немного более длинное, чем у других людей.
Я сидел и долго думал в этом году, что мне, наверное, про текущую ситуацию просто вообще нечего сказать. Я даже удивился. Я чего-то делаю, мне совсем не все равно — а сказать нечего. Как будто нет мнения. Странно. А потом я вдруг понял, что все, что я хотел сказать про эту ситуацию, я сказал еще на первом альбоме. На «Предметельных днях» у меня есть песня «Страна», я ее 10 или 15 лет назад написал. И в целом я в ней сказанул все, что мог сказануть про текущее состояние.
А политология — это сранология. Я не занимаюсь политологией, не интересуюсь ей, я в нее не верю и считаю, что это просто все хрень, неактуальная система.
— Есть несколько взглядов на то, что к текущей ситуации привело. Кто-то говорит, что не справилась российская культура. Кто-то — что образование. А как ты думаешь?
— Ни то, ни то, ни другое. Это как раз термины из факультета политологии. Я очень люблю русскую культуру. И это не просто слова. Я сам являюсь ее частью, я отдал ей очень много своих сил. Я работал, зная, что это не принесет мне выгоды. Из любви. И мысль, которую я сейчас скажу, она жесткая. И она не про то, что я хороший, а есть плохие. Мне от нее также горько, когда я это говорю, я подразумеваю себя в первую очередь.
На мой взгляд, к этому привело вот что. Если мы берем культуру царя, кто такой царь? При всех минусах царя, при всем самодержавии, помимо политической подоплеки, царь — символическая фигура. Царь, с точки зрения любой религии — это помазанник Бога. Человек, который несет личную душевную ответственность за народ.
Первый царь появился следующим образом. Евреи жили под прямым управлением Бога. И, по сути, они сказали: «Чего-то нам как-то жестко». Это был в каком-то смысле бунт, самый глупый поступок на свете. Но они его сделали. И они пришли в храм и сказали: «Слушайте, нам бы царя, какого-то менеджера нам назначить бы». Бог им сказал: «Ок, хотите царя — вот вам царь». И над евреями встал царь. В чем прикол царя? Царь — это человек, которому с самого детства говорили, что он несет ответственность за свой народ. У этого человека не было ни потребности во власти, ни потребности в деньгах. Ему было дано вообще все. Единственное, что ему не было дано — это свобода. Царь был самым несвободным человеком.
Что произошло дальше? Если мы посмотрим на британскую культуру, на «ужасных и отвратительных» западных чуваков. Они сломали абсолютно все, но королеву они не убили. По сути, они оставили ее символической фигурой, но они оставили ее живой. Русский народ в своем богоборчестве пошел до конца. Русские убили своего царя, это был символический акт. Вместе с ним был акт разрушения церквей. Не три человека пришли и начали рушить церкви, это было повальное увлечение. Понятно почему. Люди были доведены до предела: Первая мировая война, так была полная жесть. Попы, которые говорили безумные вещи. Тем не менее, есть разница, когда ты говоришь «Поп дурак» или отказываешься от религии и когда ты принципиально, показушно занимаешься уничтожением всех, связанных с Богом, вещей. Это первое — нарушение первой заповеди, которую русская культура, будучи христианской, нарушила.
Второе — история про Каина и Авеля. Репрессии в 30-х годах. Если мы берем немцев, то они убивали другие народы. Если берем англичан или французов (а они в Китае и Америке убили значительно больше) — ни англичане, ни французы не убивали англичан и французов. Они убивали другие народы. Русские же в своей особенной колонизации, в своем особенном подходе, подняли руку на брата.
Что сказали Каину, после того, как он убил Авеля? Твой народ будет рассеян. Ты будешь блуждать по земле и никто тебя не будет принимать. Я сделаю тебя изгнанником везде. Тогда Каин сказал: «Блин, это же жесть. Меня же просто убьют». На что Бог ему сказал: «Я тогда сделаю у тебя на лбу печать, чтобы тебя никто не мог убить. Изгоню, и ты будешь вечно скитаться». Это — то, что следует за братоубийственный грех. Я считаю, что вот это — актуальная политология.
Дальше был Советский Союз, он развалился. Развалился грустно и печально, но, тем не менее, это была некоторая интенция народа по отказу от традиции, которая привела к богоборчеству и братоубийственному греху. Не было прихода ни к какой новой традиции. Но это был отказ от того знака на лбу. Моисей водил в пустыне 40 лет чуваков, чтобы умерли последние из тех, на ком была печать рабства. Я думал также — что после развала пройдет 40 лет и за это время мы не совершим повтора. Последние лет 20 мне казалось, что, может быть, получится. Я видел много каких-то вещей, которые мне не нравились, но позиция была одна: главное, чтобы мы не повторили конкретно это. Потому что если мы это повторяем, то это значит, что все просто идет по кругу. Что мы сделали? Мы не выдержали свои 40 лет. Это означает, что как народ мы сохранили на себе проклятье. Что происходит с таким народом? Изгнание, рассеивание, по сути — исчезновение народа.
— В 30-е годы по сути физически были вырезаны все носители гуманитарной культуры. Политика, экономика и прочее — это гуманитарные науки. Качество управления зависит от качества гуманитарной культуры. А плодородный слой сняли. Поэтому Советский Союз и развалился. Не было кадров, которые могли удержать такую сложную систему. Были хорошие кадры, но это были кадры первого-второго поколения. Это работает на быстрый срок, но на длинный срок это не работает. Нужна культурная среда, которая продуцирует новые эффективные кадры. И нужно, чтобы они правильно отсеивались.
Выращиванием этого слоя мы и занимались последние 20 лет. Он даже начал расти. Это было видно в кино, в музыке, в образовании. Что сейчас случилось? Его опять срезали. На этот раз не физически. Половина уехала, половина сменит работу.
По сути я говорю: «Я проиграл, все зря». С точки зрения моего эго — да, это печально. С точки зрения веры в добро — не печально: у нового будет шанс сделать так, чтобы этого не повторилось.
— Я не буду заниматься музыкой в том формате, в котором я занимался ей раньше. Много людей скажет, что голодный художник — это здорово. Но все очень просто. Кушать нечего — будешь работать не музыкантом. Вот эта позиция, что круто, когда тебе нечего есть и ты пишешь стихи… Да-да, очень круто. Но весь мир слушает американскую музыку, которой очень хорошо есть, что есть. А у нас только зарождалась индустрия, а теперь ее нет вообще. Ты зарабатывал примерно как работник «Пятерочки», но у тебя хватало времени, чтобы работать. Больше этой ситуации нет. В России создавать музыку могут или те, кто сидит на государственном гранте, или у кого есть богатый папа.
Индустрия есть индустрия. Берем Билли Айлиш, которая везде продается как «девушка, написавшая альбом в спальне». Свел этот альбом действительно ее брат. И она действительно написала его в спальне. А еще их мастерил чувак, у которого оборудование стоит как несколько жилых комплексов в центре Москвы. А час его работы стоит 25 000$. А еще их взял крупнейший лейбл. А еще ее родители — известнейшие актеры. Поэтому так не работает — не пишется вдруг песня в спальне. Это огромный труд. Он требует денег, оборудования. Сколько ты знаешь музыкантов из Уганды? Ты думаешь — они неталантливые? Или дурачки? Или из Швейцарии? Из Чехии?
— Буду искать что-то другое. Я никогда ничего не планирую. Я верю в Бога и считаю, что куда нелегкая занесет — так и буду жить. Просто у меня сменился подход. Если до этого у меня были наполеоновские планы, то сейчас у меня больше их нет. Я не буду собирать grand-оперу где-нибудь в Австралии. Ок. Это не самое страшное, что может случиться. Я все еще не повис ни на каком дереве. И мне есть что есть. У меня семья, собака и все такое. Я вообще не жалуюсь.
В свое время я ездил в Сирию, много времени там провел. И в Дамаске шел мимо чувака, который нереально круто играл на уде (струнный щипковый инструмент — прим.ред.). Я к нему подхожу и говорю: «Блин, слушай, а у тебя есть страничка, чтобы подписаться?». А он: «Чего? Какая страничка? Я тебе что — звезда?». Я ему говорю — ну ты же жесть что делаешь. Учился? Он такой: «Не, не. Я просто для соседей играю. Я же не звезда, как какой-нибудь…». И он мне назвал имя местного музыканта одного. Я потом послушал того, кого он мне посоветовал. Это был какой-то 2010 год и там просто арабская попса нулевых. Прям стремная. Играет биток из драм-машины 80-х, какие-то кислотные синты и чувак высоким тенором «виии-хабиби-хабиби». Самая стремная хрень, которая на рынках у них играет, дешевка. А у того чувака с лавочки просто нет в голове такой мысли, что если он очень круто играет, то ему от этого должна быть какая-то выгода. Он просто круто играет. Поэтому все зависит от угла зрения.
Подписывайтесь на телеграм газеты «Зинзивер», чтобы ничего не пропустить!