Новая среда
Рассказ Игоря Шумова – писателя, сооснователя независимого лейбла «НИША». История про русскоязычного эмигранта в Сербии, решившего начать жизнь с нуля.
Казалось, что выпить кафу на берегу реки будет хорошей идеей. Только время было осеннее, и погода гнала людей по домам.
Быстро собрали удочки старики. Люд толпился под крышей автобусной остановки. Брошенная в ремонте дорога так и осталась перекрытой. За движением людей смотрели два парня. Их опрятные наряды выделялись, будто они шли со свадьбы, но кто их по понедельникам справляет?
Под ноги дул теплый воздух из печки. Они пошли за ним и попали внутрь ресторана. Туда часто заглядывали туристы и платили втридорога, ибо для них это были вовсе не деньги.
На столах горели свечи. Парни заняли стол поближе к печке. Через несколько минут подошел официант. Седой, будто из головы тянулись узоры тлеющего табака. В его руках трясся блокнот с заказами и карандаш.
– Oh, hi, – обратился к нему парень, – can we have two cappuccino and*…
– Как будет “стейк средней прожарки”?
– Да, и two middle rare steaks.
По лицу официанта все было ясно – английского он не знал. Видимо, ему повезло никогда не сталкиваться с иностранцами в этом месте. Но в последнее время их стало так много, что знатоков английского не хватало.
К счастью, с соседнего стола подошел человек, знающий английский..
– Two cappuccinos and two steaks, da?
Он перевел это своему коллеге. Официант утвердительно кивнул и скрылся в шуме столовых приборов.
– Какой стыд… – парень укутался в куртку. – Отопления дома нет, транспорт здесь говнище, а что еще хуже – чувствую себя чужим.
– Разумеется, Лева. Но что поделать – такая наша участь.
– Зачем? – парень черкнул спичками и выпустил изо рта бледного зверька, – С кем нужно – они знают английский, а с кем нет… сербский на наш похож.
– Что же тогда его никто не учит? – Лева облокотился на стол. – Никто из наших. Как иначе ассимилироваться? Женя, ты же сам тут на сколько? Год минимум. Или дальше думать, что это временно; что этот отпуск?
– Им и не нужен. Они работают с теми, кто нормально по-английски может. Кому как удобнее, главное, чтобы крыша не поехала. Хотя знаешь… я когда сюда ехал, услышал за своей спиной, как пацаны какие-то говорят, jebem ruse i njihove majke*.
– Конечно, чувствуешь себя черным. Вот прислушайся…
Сквозь музыку доносилась незнакомая речь. Быстрая, с акцентами на “э” и “ч”. По началу парням казалось, что они на берегу средиземноморья, или же за окном народ готовится к корриде. Затем померещился скрип трамвая, забитого турками. То тут то там кто-то вскрикивал и громоподобный смех привлекал внимание гостей. Женские голоса переплетались с мужскими, из них можно было разобрать лишь пару слов, которые имели эквивалент в русском. Где-то в глубине тонула английская речь с заметным акцентом.
– Это еще открыто, – продолжил Женя, – а представь, сейчас официант подойдет…
– И скажет “подавитесь”, а мы такие “thank you, thank you”.
Они сразу замолчали. Официант, выпятив грудь, оставил две чашки кофе и новую пепельницу.
– Thanks. Вот видишь? “Приятно”. А на лице что? Омерзение. Надо учить язык, надо. Или останемся здесь туристами.
– Лева, не выдумывай. У нас на родине официанты с таким же лицом. Просто хотят домой, устали. Думаешь, тебя семь миллионов местного населения сразу полюбят, если ты язык выучишь?
– Но язык учить надо, – парни сделали по глотку. Кофе оказалось горьким. – Как иначе? Не вести же посредственный small talk на английском… В душу целиться нужно, тогда и тепло будет.
– А не вот это, – Женя убрал ноги от печки. – Батарей не хватает.
– Да-да. Можно в русский дом пойти или с педагогом заниматься.
– Тогда, я что вспомнил, кстати – у меня девочка есть одна. Когда говорил с ней об эмиграции, она сказала про свою подругу – она здесь долго жила, знает язык. Может, ее спросить?
– Дай ее контакт. А то, вот, как ты скажешь “средней прожарки” на сербском?
– Polako, Leva, brate*, – смеялся Женя.
– Или “какой автобус доезжает до Стари Града”?
– Which bus is going to Stari Grad*?
Лева пытался привыкнуть к новому дому. Раньше в нем кто-то жил, а теперь, когда этот кто-то умер, доживает свое Лева. От человека остались иконы и множество побрякушек, собирающих пыль. Сохла около раковины посуда. За окном качалось дерево, предвкушая скоро ураган.
Он лежал под одеялом, корчился от холода. Хоть печка и работала, тепла все равно не хватало. Кожа покраснела, засохла на черепе, словно у мумии. В ожидании чуда Лева смотрел на блюдце, в котором был изображен падший воин в объятиях женщины – Битва на Косовом поле. Из подъезда слышался гул. Соседи обсуждали что-то на своем языке, и Леве было бы все равно, если бы он только понимал что же ему все равно.
Лева открыл переписку с Женей и нашел номер девушки, о которой он рассказывал. Посмотрел ее профиль в других социальных сетях. Обыкновенная, счастливая. Сытое лицо говорило об отсутствии невзгод.
Погода резко изменилась. Если до этого город принял в сердце осень, то теперь снова светило солнце. Лева оделся кое-как и зашагал в сторону ближайшей пекары. Чем еще было заняться в воскресенье? Те, кто отдыхал днем ранее – валялись с похмельем в обнимку. Непьющие собирались в команды и играли в футбол или баскетбол. А кто-то вовсе ничего не делал, кроме того, что скучал по России в четырех стенах.
Увы, пекара не работала. Воскресенье – день семьи, и даже сфера услуг нуждается в любви своих отцов и матерей, улыбке сына или дочери. На первых этажах сидели семьи, пили кафу и громко смеялись. Дети рыдали по пустякам, на что матери отвечали:
Продуктовые закрылись раньше обычного, и единственный круглосуточный на районе захватили молодые. Они кричали, ругались, все, естественно, в шутку. Лева оборачивал голову по сторонам и думал, кто же из них обсуждает его. Да, он бледный, со светлыми волосами. Тонкие брови, будто нарисованные, придавали лицу детскости. В окружении сербов он выглядел как дошкольник в подворотне, куда заходить не стоит.
Вот они, радостные. Смуглые летом, горячие зимой. Бросаются фразами, словно собаки, повсюду разлеталась слюна. Лева спиной чувствовал, как за ним собирается что-то нехорошее. Большой черный шар потенциальной беды. Внезапно к нему прикоснулись.
Сильная рука, тяжелая. Опустилось сердце к желудку, чтобы избежать страха. Его снова окликнули, в этот раз грубее. Лева собрался с силами, развернулся и увидел перед собой человека, кто долго жил, но не очень счастливо.
– Mladić, pusti me napred, samo cigare da kupim*.
*Молодой, пропусти меня вперед, мне только сигарет купить (серб.)
– Izvinite, ne razumem srpski*, – он робко ответил старику, о чем вскоре пожалел.
Эти слова услышала молодежь. Десяток карих глаз поднялись и увидели перед собой русского. До этого он был просто фигурой в очереди, но теперь – стал объектом внимания. В очереди зашептались и Леве казалось, что он все понимает; что ненависть и раздражение на всех языках одинакова.
Он оставил свои покупки и ушел, не оборачиваясь на крик кассирши. Дорога по холмам вымотала его. Каждый день Лева видел на этой улице грязь и нищету. Гнили листья вперемешку с обертками от шоколадок и раздавленным говном. Цыгане рылись в мусорных баках, не обращая внимания на бесконечный лай собак. Перед уходом один из них подошел к импровизированному мемориалу на фасаде дома. Черно-белый паренек с ангельским лицом призывал никогда не сдаваться, в то время как по его подбородку текла цыганская моча.
Остаток дня Лева провел дома, закутавшись в два одеяла. Мороз крепчал, аж зубы стучали.
– Идите вы все нахрен, – думал Лева. – И ваш язык тоже.
Женя был красив. Новая одежда подчеркивала его отличие от прохожих. То, что ему казалось дешевым (по сравнению с Родиной, разумеется), местному населению было совсем не по карману. Он сел рядом с Левой и закурил. Парни долго привыкали к возможности курить в заведениях, но как привыкли – отказывались идти куда либо, где это было запрещено.
Настоящая европейская зима. С редким снегом на крышах, грязью и безжалостным ветром, от которого переворачиваются маршрутки. Сербы к этому привыкли и круглый ход ходили в кроссовках, а на декабрь в шкафах ждали своего часа пуховики.
– Kako si, brate*? – спросил Женя.
– Чего? Ты же сам говорил мне “нахрен надо”.
– Мы с подругой списались, совсем по другому вопросу, и как-то слово за слово… я подумал: почему бы и нет.
– Вообще – да. Могу теперь… смотри.
Он достал из-под пепельницы меню и прочитал:
– Žestoko piće – крепкие напитки. Или же, – Женя вытащил из пальто пачку сигарет, – Pušenje izaziva rak pluća, rak usne, rak jezika, rak glasnih žica*.
*Курение вызывает рак легких, рак губ, рак языка и рак голосовых связок. (серб.)
– Легкие. Но ты прав – язык действительно похож. Я сказал Лене, что мне так, чисто базу интересно. Чтобы заказать чего, дорогу узнать. Вот учила читать, дала несколько выражений на подобные случаи. Тут главное не бояться, смотри.
Его взгляд был направлен к темноволосой баристе.
– Izvoli, – обратилась она к парням.
– Moze. Sa šećerom ili mlekom?
– Ništa, hvala*. Так вот, – Женя улыбнулся, – Лева, šta ima?
– Šta ima – это типо what’s up. “Что кого?”, “Как оно?”. “Как дела” я тебя спросил.
Лева рассказал ему о прошедшей неделе.
По сути она ничем не отличалась от любой другой рабочей недели. Изменился только контекст. Недовольные погодой коллеги обсуждали пробки, а Леве было нечего ответить. Снегопад – вечный враг противников России, представлялся ему как нечто магическое и вечное, будто душа, и без него жизнь невообразима.
Расстояние влияло на взаимоотношения в коллективе. Сообщения от Левы воспринимались не всегда верно, и руководство даже попросило его быть внимательнее с выбором выражений. Почему-то коллеги считали, что он на отдыхе в Европе, а это не могло не вызывать зависти. Из-за различия в часовых поясах, Лева был вынужден просыпаться, когда еще солнце не всходило. Звонки обрывались, местный интернет с трудом выдерживал загруженность московских креативщиков.
Кроме того была еще одна проблема – деньги. Выводить их становилось все тяжелее. Нет, способы не изменились. С приездом новых мигрантов у банков выстраивались очереди, и уже к полудню во многих отделениях заканчивалась валюта. И на почте, и у меньячниц (пункт обмена валют, прим. авт.)… Это вызывало трудности, и неоднократно были дни, когда Лева не мог позволить себе кофе, потому что оставался без налички. Сдавать валюту – самый ценный ресурс в эмиграции – он не решался.
Никогда не знаешь, какой день на самом деле будет черным.
– Да и общения не хватает, – заключил Лева.
– Может, так выучим сербский. Я вот уже несколько свиданий запланировал.
– Ага. Так, это… ты за кафу платишь сегодня? Я без налика.
– Да проспал все, Лев. Сам понимаешь. Ova nedelja je totalno sranje*!
Хоть и солнце было щедрым на тепло, дом за ночь промерз. Лева сидел перед ноутбуком, укутавшись в свитер. Не проходил кашель ни то от копченого неба, ни то от вечных перекуров. Харкался, чихал и запивал мокроту чаем. Билось от напряжения сердце в ожидании звонка.
На экране компьютера всплыло окошко. Входящий звонок. Качественная картинка. Обыкновенная камера ноутбука на такое не способна.
Накрашена она была как на свидание. Черным подведены глаза, на щеках нежный румянец. Из-под растянутой футболки выглядывали ключицы. Было почти невозможно понять, сколько ей лет. Сказывалось качество связи. За спиной – обыкновенная кухня после ремонта. Холодильник, рядом плита с посудой и бутыль фильтрованной воды.
– Dobor dan, – улыбнулась Елена. – Kako je zivot u Beogradu? Jel si uspeo da pogledas svi atracije ili više voliš ostaješ kod kuće*?
*Ты успел посмотреть все достопримечательности или предпочитаешь торчать дома? (серб.)
Сначала она рассказала о себе: родители привезли ее в Сербию, когда ей еще не было и года. Отцу предложили работу, как раз после войны, когда восстанавливали Белград. Намеренно язык не учила, он сам к ней прилип в новой стране. В доме всегда работал телевизор, в гости приходили коллеги, в основном – сербы. Затем – школа, там хочешь не хочешь, но общаться обязан.
– Моделью. Так жизнь сложилась, – Елена поправила волосы. – Расскажите мне: зачем вам вообще сербский?
Он рассказал об отчужденности, что испытывает среди людей, и несмотря на знание английского, ощущается преграда в общении с людьми. К согражданам особого интереса он не питал. Разговоры с ними всегда были о прошлом. Как много они оставили там, в прошлой жизни. Никто не может быть готов к переменам, даже те, кто на них нарывается. У личности треснула скорлупа, и прежде чем радоваться новым начинаниям, требовалось оплакать старые.
– Ну и думаю… девушек это может впечатлить, – Лева покраснел.
– Ага, u redu*. Тогда смотри – я дам тебе базу, изучим времена, предложения покажу как строить – ничего сложного, но есть нюансы. И вокабуляр придется учить, хорошо?
– Отлично. Для этого нам хватит, ну… Два занятия в неделю. Получится?
Из развалин раздался кашель. Поднялся человек, обматерил весь мир и лег обратно в яму. Лева рассмеялся. Из его рта вылетел кусок пиццы. Не успел тот упасть, его подхватила птица и унесла в сторону побережья. Женя улыбнулся:
– Думаю, они специально не убираются, чтобы птицам и собакам было чем поживиться. Может, наймут москвичей – они то знают, как надо.
– Ага, так и побежали руки марать, господа московские.
Парни спустились с холма. Вышли к парку около экономического факультета, чье название в народе без мата не произносимо (Pickin Park - Парк Пизды, народное название парка рядом со станцией Zeleni Venac. Было главным местом для поиска проститутки в Белграде, прим. авт.). Раньше там собирались проститутки в поисках клиентов, а теперь мигранты из африканских стран. К шаурмечной выстроилась очередь. Были в ней и белые лица.
Солнце пало низ, ближе к людям. Оттого похолодало. Ветер загонял в кафаны, где на столах от эмоций гостей тряслись пивные бутылки и измазанные в жире тарелки. Из баров неслась музыка. Тяжело было различать людей за стойками. Они прятались в табачном дыме. Парни заняли место в углу, близ туалета. Иногда на них поглядывали с явным неодобрением и безразличием по отношению ко всем приезжим.
– Как ты сказал? – Женя опустил к Леве голову. Он показал пальцем на девушку и повторил:
– Tebi? Bas! Smaraš! Odakli si, brate?
– Pijem privo, čekam mamurluk. I želim da nađem lepe žene
– Kako je drugačije*? А ты, как я понимаю, учишь язык, да?
– Тебе? Вообще! Пиздишь. Ты откуда, брат?
– Россия. А ты? Чем занимаешься?
– Ага. Елена прикольная. Очень хорошо объясняет. Я правда не все понял, что ты сказал.
– Да! Спасибо тебе за контакт.
– А я, на самом деле… подумал: ну его нафиг. Мне на магазин хватает, а остальное, если что, – Женя поднял брови. Его испугал возглас с соседнего стола, – личного тутора найду. Хочется естественно.
– Такого? – Лева кивнул в сторону. Там сидели трое сербок с огромными губами. Их толстые ноги обтягивали леггинсы, а груди будто бы помялись в узких топах. Женя отвернулся и стряхнул отвращение с лица.
– Вот ты смеешься, Лева, а у меня на неделе свиданка. И не одна.
– Это называется boravak здесь. Кто знает, вполне возможно. Какие-то разные мнения о сербах. Вот, Марк часами о них может говорить, какие они длинноногие и прекрасные, а Влад убеждает, что им русские вообще не сдались. Ты видел местные социальные сети?
– И слава Богу. Скука десятилетней давности.
– Знаешь, с таким красивым языком – они не могут быть такими, как ты описываешь. Просто не там ищешь.
– Тебе, видимо, очень нравится заниматься сербским. Я бы никогда не подумал, что Лена станет преподавателем.
– Так мы с ней случайно познакомились. Набирали массовку для съемки клипа, а она была такая – самая отбитая, самая аутичная из всех. В хорошем смысле. И у нее, знаешь – такие сумасшедшие глаза были раньше. Поставили ее на обложку потом, вот настолько!
– Старше меня! – воскликнул Женя. – Vise, vise*! Но я не знаю… никогда не видел такого взгляда. Причем, одно дело вот, зверь на жертву смотрит – могу понять. А у нее – он вообще не спадал. Никогда. Мы потом продолжили общаться.
– Да скорее я у нее. Работу-то я ей предложил.
– Не просто модель, – подмигнул Женя.
К ночи стало невыносимо. Совсем. Иллюзия тепла росла из живота. Алкоголь всосался в кровь и парням было очень хорошо. Но на то она и иллюзия, чтобы развеяться под напором реальности.
От веранд ничего не осталось, кроме царапин на асфальте. Близ набережной, там где трамвай искрит, развивались рекламные полотна, словно паруса уже давно проклятого корабля. Изредка проезжали машины. Собаки спали, птицы тоже. Никого не было вокруг, кроме двух парней, кого холод выводил из пьяного настроя.
Как всегда – автобусы ходили по своему расписанию, о котором никто из пассажиров не знал. Лева стоял среди них и чувствовал, что люди везде одинаковые. За ним дымил серб, крича своей жене, что любит ее.
– Izvinite, jel može jednu cigaru*, – повторял Лева про себя, так и не решившись обратиться к нему.
Занятия давались Леве без труда. Опыт изучения английского языка, да и знание русского упростили процесс погружения, и вскоре он мог уверенно общаться с соседями по подъезду: с престарелыми дамами, мечтающими о восстановлении Югославии, или их мужьями, сидевшими на автобусной остановке в ожидании неизвестно чего.
Как и с другими языками, сначала Лева научился читать сербскую кириллицу и латиницу. Пришлось долго привыкать к ударениям на первый слог и “э-канию”. Разницу между č и ć пропустил мимо ушей. Когда он читал учебные тексты, Елена часто прерывала его, чтобы поправить. С ее голосом сербский казался совсем не грубым языком, как было принято считать, а чем-то умиротворяющим, но одновременно и жестоким, словно шальное оскорбление.
Задания по учебнику они выполняли быстро. Ничего сложного – вставить необходимое по смыслу слово в предложение. Подобрать верный падеж, написать окончание, определить род существительного… Все это проходили в школе, и не один раз. Например:
Zoran je Srbin. On živi u Srbiji. Novinarka Branka piše o modi*.
*Зоран серб. Он живет в Сербии. Журналистка Бранка пишет о моде (серб.)
Когда тексты о туризме и семье наскучили, Лева попросил Елену сделать акцент на словарном запасе. Что-то более распространенное, для общения если не со сверстниками, то хотя бы с противоположным полом. Очевидно, что семья и мир – это важно, да только эти категории не могли выразить ничего, кроме беспредельной тоски.
А Леве требовались люди рядом. Тогда Елена предложила ему познакомиться с сербским матом.
Так он стал понимать, что же это за крики раздаются со спортивных площадок и на кого так рьяно вопили мужики в автобусах: не одним только kurac и pička materina сербы едины. Их способность оскорблять поразительна. Как неожиданно один оборот в адрес неприятеля может стать совсем другим, куда более унизительным и точным.
Закупаясь продуктами на рынке, Лева почувствовал совсем иное отношение к себе. Просвечивалось уважение. Видно было, что русский человек старается и, стоило ему услышать о себе что-то за спиной, он подходил к говорящему и говорил:
– Razumim srpski. Slabo, ali pokušavam. Zašto tako loše pričaš o meni? Šta sam ti uradio*?
*Я понимаю сербский. Плохо, но стараюсь. Зачем ты так плохо говоришь обо мне? Что я тебе сделал? (серб.)
Человек, услышав это, впадал в краску и просил прощения.
Сложным оказался первый потолок – когда знания языка достигли того уровня, что исчезает нужда учить его дальше. Именно с ним столкнулся Женя. Продуктовый, ресторан, брань – в принципе и родной язык человек нужен именно для этого. Елена советовала чаще общаться с сербами:
– Для произношения. И со временем начнешь мыслить именно сербским. Найди друзей местных.
– Да как? Я и в России не мог к незнакомцам подойти.
– А ты попробуй. Ты же не в России.
– Мне кажется… нужно что-то еще более жизненное.
После занятия Елена прислала несколько текстов для перевода и предложения, куда необходимо вставить слова по смыслу. Они сильно отличались от тех, что были в учебнике:
Čini mi se da to je sve iluzija.
Brankova porodica nikad nije volila svoju kćerku.
Za ceo život ona je imala dosta preselenja.
*Мне кажется, что это все иллюзия. Семья Бранко никогда не любила свою дочь. За свою жизнь у нее было слишком много переездов. Разочарование – это естественно (серб.)
Языковой барьер никуда не делся. Хоть сербы и охотно заговаривали с Левой, светскую беседу о погоде или футболе он поддержать не мог. Говорят они быстро, используют сокращения и жаргоны, а с таким лексиконом, как у него, сербам намного проще перейти на английский, либо жалобно проводить иностранца восвояси. Заслуживает ли называться общением череда и повторение давно заученных фраз, в которых не осталось смысла, кроме как скорее замолчать?
На их языке Лева мог поделиться только болью.
– Život je život. Samo totalna muka i težina*…
Парни зашли в рыночный павильон. Запах рынка везде одинаков – кисломолочный, от которого невозможно расслабиться. К глоткам подступала тревога, и она становилась сильнее с каждым ударом мясника.
– Cao! – поприветствовал Женя продавца. – Can we have a three hundred gram chicken filet and…
Его прервал пустой взгляд мясника. Продавец обратился к женщине за соседним прилавком:
– Zorice, ovde je opet rusi. Da li pričaš engleski*?
– Prostite nas, – заговорил Лева. Все внимание сербов устремилось к нему, – Učimo jezik. Jel može pileće meso tristo grama i*... Что еще?
– Теперь… теперь туда, да, рыбы надо.
Выйдя из павильона, парни вздохнули полной грудью. Так воняет Белград – смесью из выхлопов машин и жареных каштанов. Верхние нотки – горящая древесина и дым электростанций. Нижние – вездесущие пиццерии и пекарни. И даже зная об этом, что воздух там убивает, им хотелось подавиться.
– Это свобода, – утверждал Женя.
Они шли вдоль рядов с продуктами. Большинство продавцов ушли по домам, отдыхать вместе с семьей. Кто-то, особо удачный, топал в ближайшую кладионицу (букмекерская контора, прим. авт.) спускать легкие деньги. Самые трудолюбивые оставались на еще один час, ибо знали – с работы по пути кто-нибудь да зайдет.
– Переведешь? – Женя взглянул на друга.
– Šargarepa, pet komada. Jel imate cilantro? Ne. Žao. Onda još banane, crvene jabuke, beli luk. Šta je ovo? Nana? Lonac nane takođe, hvala. Može još dva kila mandarine i lozu grožđe. I to i to*.
*Морковь, штук пять. Кинза есть? Нет. Жаль. М… давайте еще бананов вязку, яблоки красные, чеснок. Это что? Мята? Горшочек мяты, еще, спасибо. Давайте еще мандаринов два килограмма, винограда лозь. И все (серб.)
Так они бегали от прилавка к прилавку, выискивая, где дешевле. Темнело быстро, как никак зима. Отсутствие снега в Белграде – вещь, которая не оставляет русского человека равнодушным. Хоть и заведения обклеивают поздравлениями, вешают гирлянды и наводят на пластиковые елки искусственный снег, ощущение праздника воссоздать не получилось.
Парни знали, как может быть… Как должно быть на самом деле.
– Знаешь, сколько на новый год будет?
– Пиздец, – Женя закурил. – Ты намного лучше по сербски говоришь.
– Да… слуш, мне кажется, с Леной что-то не так.
Женя подошел к елкам, стоявшим в окружении цыган. Хотелось потрогать каждую, найти ту самую, но все они были мелкими и неказистыми. Да и карманы рядом с цыганами оставлять без присмотра считалось опрометчивым поступком.
В небе веяло химией. И соленым попкорном.
– Ну… я тут заметил. Знаешь, выполняю задания, а там в духе “небо несчастное, как геноцид”. Или “Он был слишком жесток с ней”.
– Как-то странно. Сначала были предложения про красные машины или “Он работает на почте”, затем такое.
– Очевидно, что такое лучше. Как ты с сербками общаться планируешь? Про столицу России рассказывать, как там hladno i skupo*?
– Вот эту елку возьмем, – Женя кивнул головой. – Самая красивая и всего две тысячи динар с горшком.
– Да похуй, главное, что гирлянду повесить можно.
Они успели запрыгнуть в трамвай. Люди смотрели в окна, как в них все блекло и темно. Кто ехал домой, кто по делам, а русские везли елку, держа ее в пластмассовом пакете для фруктов. Лева тихо продолжил:
– Не, одно дело “у меня плохо со здоровьем”, но “nikad neću biti srećna sa nim*” – это уже перебор, тебе не кажется? Или “plakanje je dobro ponekad**”.
*Мне никогда не быть с ним счастливой (серб.), **Плакать иногда полезно (серб.)
– Женщины часто такое говорят, и, боюсь, сербки – не исключение. Что-то ты по пустому загнался?
– Свою печаль на чужих проецируешь, понятно.
До дома Жени было всего четыре квартала, но в гору, через одну из самых оживленных улиц города. Им приходилось делать остановки. Ставили елку посреди улицы и тяжело дышали. От ветра тряслись водостоки. Изредка слышались хлопки – преждевременный праздник, репетиция нового года. Прохожие оглядывались на парней. Красных и изрядно уставших.
– И… это… блин… – Женя сменил руку, – Я понимаю, как тяжело… как тяжело это – быть в эмиграции. Нам всем сложно… Но разве это не прекрасно, что остальные продолжают жить?
– То есть ты считаешь, что я выдумываю?
– Не выдумываешь, а… а… блять, преувеличиваешь.
На главной улице играла музыка. У фонтана среди музыкантов сидел мальчик, лет десяти. Он пел народную песню о том, как ждет окончания войны. Обладатель совсем не детского голоса, мальчик привлек внимание людей. Вроде и страшно, а так красиво… Душила злоба на тех, кто не прав – его пение выражало все то, что другие сказать не могли, но знали. Многих он довел до слез, они были вынуждены дать ему денег. Трубачи и гармонист улыбались при виде грустных лиц.
Парни пробежали сквозь толпу. За ним тянулся земляной след.
Женя поселился рядом с секс-шопом, в подвале одного из частных домов. Напротив была остановка, откуда можно уехать в любую точку Белграда. Там же пекарня. В десяти минутах – круглосуточный магазин и аптека. Каждую неделю мимо его дома проходил крестный марш. Сотня сербов несли иконы, портреты Николая Второго и Святого Саввы. Они всегда молчали, но не заметить их было невозможно.
В подвале пахло сыростью. Темно. Единственное окно было закрыто железными ставнями, дабы не видеть чужие ноги или собачьи лапы. Холод терзал Леву изнутри, так одиноко в квартире было. Сразу понятно – человек гостей не ждет. По комнате были разбросаны пакеты из-под доставки еды, внутри них – пивные бутылки.
– Вон туда в угол поставим, рядом с диваном. Как будет по сербски “мы будем отмечать новый год”?
– А… я не знаю, как будущее время строится, если честно. Мы только настоящее и прошлое успели пройти.
Парни облегченно выдохнули и пали на диван. Женя достал телефон, сфотографировал дерево.
– Матери отправлю. Пусть порадуется.
– Короче – рукавом Лева вытер пот с лица, – насчет Елены – с ней что-то не так…
– Бля, сам посмотри, – Лева открыл последний текст для перевода:
Ona ima dosta želja. Roditelji su joj dali sve osim ljubavi. Otac ponekad je došao i otišao. U svom belom autu retko se pojavljivao, bez razloga, i nestajao ostavljajući za sobom poklone. Umro je vrlo glupo, a na sprovodu mu nisu bile ni kćerka ni žena.
Majka je volila da odmara i pije kao ruskinja. Išla je od ruke do ruke dok nije našla onoga koji nju je previše povrijedio. I onda još jedan i još jedan...
I sada ona nastavlja čemu nju je majka naučila. Voljeti, ali ne biti voljena U trosobnom stanu, sa novom kuhinjom i kupatilom, zatrpana je stvarima i ničime nije zadovoljna.
On previše se loše ponaša prema njoj. On mrzi njein posao.
*Она – женщина. Она многого хочет. Ее родители дали ей все, кроме любви. Отец то приходил, то исчезал. На своей белой машине он появлялся редко, без повода, и исчезал, оставляя за собой подарки. Он умер очень глупо и ни дочь, ни жена не были на его свадьбе.
Мать любила отдохнуть и выпить по-русски. Ходила по рукам, пока не нашла того самого, кто сделал ей слишком больно. А потом еще один и еще…
Теперь она продолжает то, чему учила мать. Любить, но не быть любимой. В трехкомнатной квартире, с новой кухней и ванной, она утопает в вещах и ничем не довольна.
– Наверняка вырезка из какого-нибудь женского романа, – решил Женя. – Оп, мать ответила. Говорит: “Это не елка”.
– Да насрать. Главное, что как дома.
Он накинул гирлянду на тонкие ветки, подключил ее к розетке и улыбнулся. Навис над деревом, словно в ожидании чуда. Женя сжал кулаки и тихо прорычал:
Лева повторял материал с прошедшего занятия.
Тексты становились все тяжелее. Будущее время, превосходная степень и вокабуляр. В тетради, которую он вел – такой импровизированный словарь, последние две страницы занимали следующие слова: slabost, pustoš, nesreća, pakao, beskrupuloznost, izdaja, volja, mrziti, zločin*… Ему казалось, будто он все глубже оказывается во мраке. Сомнений не было – он настоящий. Такое мог написать человек не понаслышке, а регулярно там бывавший. Стали появляться слова, которые страшно произнести вслух. Неимоверное количество боли, лаконичные в своей краткости предложения – душа человека пела.
*Слабость, опустошение, несчастье, ад, беспринципность, предательство, воля, ненавидеть, преступление (серб.)
Однако не было уверенности в том, кто поет, а кто вслушивается. Он или Елена.
Увидел бы владелец квартиры такое, то заподозрил бы неладное. С Левой они вообще не виделись, кроме того раза, когда подписывали договор аренды. За деньгами приезжала его супруга, и она предпочитала встречаться в кофейнях.
– Zašto vi Rusi seliti se u Beogradu? Ovde nećete naučiti jezik, nećete razumeti kulturu. Samo pokušavate ponovno stvoriti poznato okruženje, i to je sve. Jadan prizor, po mom mišljenju. Moj muž je bio prinudjen da ode u u Grčku za vreme rata sa svojim prijateljima. Pa su tamo napravili srpsko druženje. Očigledno istorija se ponavlja*.
*Зачем вы русские селитесь в Белграде? Язык вы здесь не выучите, культуру не поймете. Просто пытаетесь воссоздать привычную среду, да и только. Жалкое зрелище, как по мне. Мой муж был вынужден во время войны уехать в Грецию вместе с друзьями. Так они там сделали сербский притон. Видимо, история повторяется (серб.)
*– Не понимаю, извини. – Учишь язык? – Да-да, конечно – Сомневаюсь (серб.)
На одном из занятий произошло странное. Как обычно, перед ним Лева впопыхах доделывал домашнее задание. Елена прислала ссылку на конференцию, но вместо привычного учебника, он увидел ее. По ту сторону экрана произошло что-то ужасное.
Елена сидела к камере спиной и плакала. На женских плечах висела полупрозрачная ночнушка. Через нее виднелись синяки.
– Dobro veće, – неуверенно сказал Лева.
Женщина обернулась, прикрыла свое тело руками. На ней лица не было. Такая напуганная, как зверь. Она сжала зубы. От боли или стыда – Лева этого не знал. Перед ним, по другую сторону монитора, был совсем иной человек. Несчастная женщина, потерянная в горе. Очнувшись от удивления, она схватилась за мышку и выключила трансляцию.
Через пять минут Елена перезвонила. Лева увидел знакомый учебник по сербскому для англоговорящих, урок на котором они остановились.
– Odlično… Želim da vaš pitam… o domaćom zadatku.
*– Добрый вечер, Лева. Ты как?
Она замолчала. Раздался кашель, затем хлипнул нос.
– Da li stvarno želiš da znaš*?
В этом потоке Лева разобрал лишь несколько знакомых слов и чувства, которые Елена пыталась выразить. Иногда она почти переходила на крик, но чуть замечала это – сразу брала себя в руки. Все быстрее и быстрее.
Хлопок. Не было сомнений – она ударила кулаком по столу.
– Razumiš*? – сказала Елена, тяжело дыша.
– Короче, я с… парнем… ну, вообще, он мой муж, открыла наследство. И возникли трудности с оформлением документов. Сам знаешь, какие в России чинуши и бюрократы. Да как и в Сербии, на самом деле, что уж. Еще и проблемы со здоровьем, еще с детства. Работа давит… Такое не в первый раз, я справлюсь. Просто иногда тяжело это в себе сдерживать.
– Как говорится: plakanje je ponekad dobro*.
Рядом с Левой сидела девушка. Маленькая, почти незаметная. Она оглядывалась по сторонам. Прикрывала уши, когда за соседним столом произносили очередной тост. Это был вечер пятницы, самая пора для сербского сафари (это – попойка, пошло от двух видов пива: Лев и Олень, прим. авт.).
– Сколько ты здесь? – спросила она.
– Давно. Наверное. Я уже перестал дни считать.
Бар был украшен зеленой мишурой. Из туалета ползла гирлянда, с которой любили играть собаки.
– Može za me svetle pivo i rakiju, a mojoj drugarice… Ты что будешь? – спросил Лева девушку.
– Još kakvo! Domaće, iz Kosova, tek juče donieli, nismo ni otvarali.
– E super, to je treba! Hvala*.
– Мне светлое пиво и ракию, а подруге… есть вино?
– Еще какое! Домашнее. Из Косово, только вчера привез, не открывал даже.
Девушка поправила волосы. На щеках блестел румянец.
– Учу, потихоньку. Какими судьбами в Сербии?
– Да сам знаешь, как и многие другие. Работала в IT, познакомилась с парнем из нашей компании, потом война. Нас и вывезли в Белград. Мы расстались, около месяца назад, и он вернулся в Россию. Я в этом месте никогда не была…
– Почти восемь месяцев. Но я из дома, если честно, почти не выхожу. Только за продуктами.
– Тут очень по-московски. Как в этом, на чистых прудах, как он назывался…
– Не, тут тебе не Москва. Сербия, как она есть, – Лева кивнул в сторону собаки. Маленькая, ухоженная, бегала от стола к столу, выклянчивала угощения. Вдруг, ни с того ни с сего, она наложила кучу, прямо в центре узора на ковре.
– Kakav divan pas*, – выговорил сквозь зубы Лева.
Девушка много говорила, и все ни о чем: она не верила в будущее, потому решила рассказать обо всем, чего добилась в жизни. Где ее ждали и нет, что ей нравилось, с кем она не вынесла разлада. Лева кивал, но речь девушки пропускал мимо ушей. Все эти истории он уже слышал – типичная русская женщина в миграции. Может, не несчастная, но стопроцентно потерянная. И он таким раньше был – хотя и это весьма гордое заявление.
Принятие – это не моментально, так чтобы раз – щелчок – и страдания ушли. Нет, принятие – это берег, о который бьются волнами беды, привнося на землю мудрость. Человек волен ковыряться в том, что прячется среди камней и песка на этом берегу, а волен лежать и ничего не делать.
Вот она была одной из множества бревен, что вынесло волнами. Не первая, кого встретил Лева на пути борьбы со скукой.
– Я тоже думаю учить сербский, – сказала девушка.
– Ну как… С людьми знакомиться.
– А английского тебе не достаточно? Или русского? Думаешь, выучив сербский, захочешь больше общаться?
Он заметил, что его слова задели девушку. Недолго помолчав, она продолжила говорить, заранее сделав для себя вывод – с этим парнем второго свидания не будет. Лева подкидывал вопросы, будто дрова в печку, ибо ее болтовня позволяла ему абстрагироваться.
С тех пор она ни разу не включала камеру. Каждое занятие начиналось с извинений: ей было стыдно, что ученик увидел ее в раздавленном состоянии. Говорила спокойно, но редко, объясняя это тем, что Леве нужно практиковать произношение. Домашних заданий стало меньше, ограничивались контрольными в конце каждой главы учебника.
На днях их совместный курс закончился. Никакого торжества, никаких выпускных грамот. Слишком взрослые они люди для громоздких символов.
– Я думаю, дальше, Лева, ты уже сам справишься. Пиши мне, если что потребуется, – сказала Елена на прощание.
– Laku noć. Proći ćemo kroz to, sigurna sam u to*.
*Спокойной ночи. Мы со всем справимся, я в этом уверена (серб.)
Померк экран. Темнота рабочего стола. Лева открыл глаза и увидел в своих руках сигарету. Пепел свалился на барную стойку. Закончив пиво, он почувствовал усталость.
– Пойдем, я тебя провожу до автобуса, – Лева вытащил из кармана кошелек.
– Забей. Потом кофе мне купишь.
Они попрощались на Площади Республики, вяло пожав друг другу руки в тени князя Михаила. Лева прошел мимо новогоднего базара, сбоку от культурного центра и обомлел: на секунду ему показалось, что он в Москве. Призадумался: с каких это пор в сербском есть и краткая и мягкий знак? Его взгляд привлекла надпись у основания елки: “Новогодний фестиваль”. В палатке рядом с ней висел российский флаг, а на крыше большими буквами было написано: “МОСКВА - БЕОГРАД”.
– Осторожно, русские идут! – крикнули за плечом Левы.
Он обернулся и увидел своего друга.
– Я охуел, – Женя пожал Леве руку и добавил:
– Да пиздец, иностранное влияние. Ты что тут делаешь?
– Ну ничего. Я, знаешь, все, задолбался. Ко мне тут подруга приедет после праздников, так что…
– Типо того, да. Ты сейчас куда?
– На Zeleni Venac (автобусная остановка в Старом городе Белграда, прим. авт.).
– Мне кажется с сербками интереснее должно быть. Мы же своего рода изыск. Что не парень – в IT работает, денежный мешок.
– Говорил с девушкой своего знакомого. Отличный парень, помог мне с оформлением бумаг. За так! Я ему деньги даю, а он “нет, нет”. Давай перекусим что ли, м?
Они зашли в пустую пекару рядом со спуском к парковке. У кассы медленно пересчитывала деньги женщина. Пока Женя делал заказ, Лева смотрел на толпу людей.
– Все как дома, – заговорил он. – Все спешат домой.
– Thank you, – Женя забрал сдачу. – Ты есть-то будешь?
– Izvoli, – продавщица улыбнулась.
– Can I have a sandwich and yogurt, please*.
– Лева! А чего не на сербском?
– Ты с Леной когда последний раз общался?
Они сели в дальнем углу, подальше от входа. Шипели колонки. Не только они тяжело переносили рождественскую музыку; от нее хотелось как можно скорее закончить трапезу и бежать домой. А там прилечь под елкой и сдохнуть.
– Неделю назад.. Мы курс закончили.
– Она тебе говорила, что переезжает?
– Развелась с парнем, продала квартиры, и вот. У нее, оказывается, и машина была, фига. Переезжает в Азию, будет шиковать с таким-то количеством денег.
– Рад за нее, что тут скажешь.
У автобусной остановки собрались люди. Канун нового года – у каждого в руках было по пакету. Кто на работе получил подарок, кто закупился впрок благодаря премии. Мимо них проехал кабриолет, внутри которого курил Дед Мороз. Он разбрасывал по сторонам цветы и вопил, сквозь свой низкий прокуренный голос:
– Такое в Москве не увидишь, – сказал Лева. – О, вот мой подъезжает.
– Ну, давай тогда, увидимся. Кстати, Лена то, это, может к нам в гости приедет. Здорово, да? Спрашивает, можно ли у меня или у тебя переночевать, если что? Хотя с такими-то деньгами… зачем, есть же отель?
– Не дай Бог, – ответил Лева и залез в автобус.
В нем было душно. Все друг о друга терлись. Держа спину ровно, Лева облокотился на дверь и залип в пробку за окном. Плыли красные фары между синими огоньками фонарей.
– Izvinite, jel izlazite? – спросила женщина, стоявшая рядом с Левой.
Подписывайтесь на телеграм газеты «Зинзивер», чтобы ничего не пропустить!