«ЗинзИвер» или «ЗинзивЕр»?
Посетители «Зинзивера» делятся на два типа: одни знают об источнике его названия, другим это открытие только предстоит. Егор Моисеев написал текст-поздравление Велимиру Хлебникову (28 октября 137 лет с дня его рождения), чтобы мы все научились ставить ударение правильно.
Однажды, заходя в рюмочную (кажется, мой второй раз), я услышал тост: «За Хлебникова и ЗинзивЕр!». Я был рад вспомнить любимого поэта и стихотворение, в котором появляется причудливое слово. Однако потом всё чаще замечал, что люди произносят искаженно – «ЗинзИвер». Потому что, наверное, упустили знаменитый текст. Ничего такого, но вчера «Зину» исполнилось четыре года, а уже сегодня – 137 лет со дня рождения Велимира Хлебникова, так что мне хотелось бы сделать что-то вроде подарка, решив вопрос с произношением. Обратите внимание на рифму:
«Пинь, пинь, пинь!» – тарарахнул зинзивер.
(Здесь описана трапеза птички-синички, зинзивера)
Хотя кому я вру. Вы сейчас убедитесь, что сделать подарок такому человеку, как Хлебников – непростая задачка. По многим причинам. Непонятно, кем он был по жизни. Да, нам он наиболее известен в роли поэта-футуриста. Но он также занимался неевклидовой геометрией, математикой, астрономией, зоологией. Да и вообще, в ряду современников, тщательно работавших над текстами, любивших публичные выступления, в общем-то, стремящихся к славе, он выделялся. Кто другой мог набить простынь рукописями, чтобы спать на них, а потом, переезжая, растерять все черновики? Можно ли представить, что Блок или Северянин начинают декламировать произведение и через десяток строк прерываются: «Ну и так далее»? Видите, каков.
Дело в том, что для Хлебникова поэзия – не столько способ создания прекрасного, путь самовыражения, инструмент агитации за что-либо или форма философствования. Она для него – поле, где встречаются все доступные человеку искусства.
Так на холсте каких-то соответствий
В приведенном стихотворении поэт «рисует» при помощи звуков и букв, выражает цвет через них, как сказано в автокомментарии: «Б, или ярко-красный цвет, а потому губы — бобэоби, вээоми — синий <...>, пиээо — черное». Здесь мы наблюдаем феномен, при котором мозг соединяет звук и цвет, запах и звук, то есть синестезию. Она была замечена у многих деятелей искусства: Римского-Корсакова, Скрябина, Ван Гога, Кандинского. Дмитрий Мозжухин («Дайте танк(!)») удачно гиперболизировал данное явление: «Мы краски пьём, ноты нюхаем, буквы едим».
Вообще-то, Хлебников сочинял не только для людей, но и для птиц, лошадей. Последним он вообще – читал лекции, когда не находил человеческих слушателей.
Он был теоретиком вневидовой этики – взаимопонимания между людьми и животными, а в будущем – иноземными цивилизациями. Он верил, что все существа должны общаться на «звёздном языке», суть которого – в отражении смыслов посредством звуков. Отчасти поэтому Хлебников часто экспериментировал с внутренней формой слова: корнями («Заклятие смеха»), слогами, буквами – у него есть целая поэма о букве «Л».
Кроме межзвездного языкотворения, Велимир Хлебников был занят предсказыванием будущего. При помощи математической формулы падения государств он предсказал Первую мировую войну и революцию 1917-го года.
Его уму было отлично известно прошлое, а также доступно будущее, поэтому не хочется говорить о его биографии. Да и вообще, когда говорят о нём, говорят, скорее, о реакции на него. Например, перед Витей Хлебниковым, заходящим в аудиторию Казанского университета, вставали преподаватели; во время войн любая армия хотела привлечь его на свою сторону (никто, похоже, не сомневался, что с таким человеком поражение маловероятно); собратья-будетляне по его совету приняли в сборник стихи тринадцатилетней девочки; а в Персии поэта приняли за дервиша.
Он был внепространственным (что проявляется в его космополитизме) и вневременным существом, свободным от привычных концепций, при этом футуристы видели в нём футуриста, верующие – верующего, поэты – гениального поэта, математики – парадоксального математика, войны – стратега. Какой подарок достоин человека, который уже подарил столько? Всем надо бы подумать.
А пока предлагаю прочесть его весьма важную вещь, лучше даже вслух:
Там скажет мать: «Дала сынов я».
Мы, старцы, рассудим, что делаем.
Правда, что юноши стали дешевле?
Дешевле земли, бочки воды и телеги углей?
Ты, женщина в белом, косящая стебли,
Мышцами смуглая, в работе наглей!
«Мертвые юноши! Мертвые юноши!» –
По площадям плещется стон городов.
Не так ли разносчик сорок и дроздов?
– Их перья на шляпу свою нашей.
Кто книжечку издал: «Песни последних оленей»,
Висит рядом с серебряной шкуркою зайца,
Там, где сметана, мясо и яйца.
Падают Брянские, растут у Манташева.
Черноглазого короля беседы за ужином.
Поймите, он дорог, поймите, он нужен нам!
И уже непонятно: то ли Хлебников прыгнул к нашему времени из своего, то ли время, закольцевавшись, вернулось к нему обратно.