Разбить бабушкин сервиз. Куратор выставки “Девяностые детей” — о “черной дыре” девяностых, деидеологизации детства и межпоколенческом разрыве 

Девяностые — краеугольный камень современной политической и социокультурной ситуации России. Почему?

— В 1991 году современная Россия появилась как государство. Это поворотное время, время трансформаций. Девяностые были временем аномии: одни политические и социальные институты разрушались, а другие еще не успели сформироваться. Но с конца девяностых прошло 23 года. За это время с людьми произошло много всего. Однако часто девяностые в картине жизни и власти, и общества предстают как такая черная дыра: если что-то когда-то не получилось, если в чем-то мы разочарованы, то в этом виноваты 90-е.

Ваш интерес к девяностым обусловлен местом работы или были личные обстоятельства, подтолкнувшие к созданию такой выставки?

— Для меня, девяностые — это время моего детства. Я родилась в 1981 году и хорошо помню переход от советского к постсоветскому времени. У меня были яркие воспоминания, какие не могли произойти с теми, кто вырос в советском времени или наоборот, родился позже.

В 1991 году я училась в третьем классе в Москве. Наш класс не приняли в пионеры, сказали, что примут осенью, в следующем учебном году. Летом моя семья переехала в Самару, в августе был путч. Осенью я пришла в пятый (в мои годы из третьего переходили в пятый) класс в самарскую школу, но никаких пионеров уже не было. Были бойскауты, они носили голубые галстуки. Но главное — можно было выбирать: вступить в бойскауты или не вступать вообще. Одновременно ушла школьная форма, дети ходили в школу в повседневной одежде. И для меня это яркий пример деидеологизации детства.

В чем заключалась кураторская идея выставки?

— Мне всегда были интересны девяностые, как время моего детства. Я тогда очень любила позднесоветский журнала “Трамвай”. Из-за того, что папа был военным, семья часто переезжала из одного города в другой. Всякий раз я возила журналы с собой. В итоге я сделала выставку, посвященную детскому “Трамваю”. Для меня это был толчок к размышлению: какие модели взрослые предлагают ребенку и как дети смотрят на прошлое.

Вторым поводом стал рассказ во время экскурсии в Ельцин Центре художницы и исследовательницы Ильмиры Болотян о своем детском дневнике, в котором события октября 1993 года переплетены с историей ее кошки. Такой забавный эпизод, но мне стало интересно, как дети сохраняют и репрезентируют в своих дневниках память о большой истории.

Изначально я задумывала выставку как историческое исследование. Для этого нужно было учесть множество факторов. Ребенок — персонаж выставки? Из какого региона? Из города или деревни? Из какой семьи — богатой или бедной? А главное — где брать экспонаты для выставки? В итоге, я поняла, что нужно делать художественную выставку, которая через художественные образы показывает эпоху и процесс взросления в ее обстоятельствах.

Как вы подбирали художников и произведения?

— Было важно, чтобы художники до выставки обращались к опыту своего детства и взросления. Поэтому большинство работ не были придуманы специально к выставке. Изначально список художников был длиннее, но кто-то уехал из России, а кто-то отказался сотрудничать с российскими институциями.

У выставки три куратора (еще Светлана Усольцева и Илья Шипиловских), мы примерно одного возраста и поэтому попали в некоторую “поколенческую ловушку”, то есть ориентировались на художников нашего поколения, которые родились в восьмидесятые.

Многие, как и я, застали переход из советского в постсоветский мир. Но ведь те, кто младше нас, росли в других обстоятельствах. У меня, например, не было игрушки тамагочи, а у людей помладше она уже была. В детстве мы играли в фантики, а через пару лет появились специальные фишки. Люди, которые родились в девяностые, больше смотрели телевизор, потому что стало больше телеканалов и развлекательных программ. Они же играли в компьютерные игры. То есть, говоря о детях девяностых, мы должны говорить как бы о двух поколениях, и когда эти дети девяностых выросли и стали художниками или писателями, они, возможно, по-разному осмыслили свой опыт взросления.

И тем не менее, что-то фундаментальное и “скрепное” осталось — например, огород в проекте Анастасии Богомоловой.

— Инсталляция «Пусть я вырасту моей любимой травой» Анастасии Богомоловой — история не про огород. После развода родителей Анастасия вместе с мамой и сестрой переехала из Казахстана в Россию. И в то же время происходит распад СССР. Она получала письма из Казахстана от бабушки примерно такого содержания: “Вот выросли огурцы, засолила, а есть некому…” Подростком она воспринимала их как новости об огородной жизни. Позже она их перечитала и поняла, что в письмах была выражена тоска по утраченной семье.

Эта история не только про девяностые, а про то, что когда ты взрослеешь, ты утрачиваешь связь с прошлым и своей семьей. Это важнее истории про то, что в советское время у многих был огород и все копали грядки, потому что это была важная часть советского образа жизни и семейной экономики.

Настя сажала семена растений, которые прорастали через отверстия в семейных фотографиях. Ее мама потом высаживала эту рассаду в грунт и рассказывала о тех, кто изображен на фотографиях. В инсталляции Анастасии мы видим видеодокументацию этого процесса, письма бабушки из Казахстана, банку варенья, навесной замок.

История Ивана Горшкова — более жизнерадостная.

— Да, потому что он обращается к визуальному миру детства. На выставке он показывает детские рисунки и одну из своих первых скульптур “Ловушку для мух”, которую ему помог создать отец.

В детстве многим говорили: “Чтобы выжить в этом суровом мире, нужна хлебная профессия, ты должен стать юристом или менеджером”. Но наши родители не были экономистами или юристами. Отец Ивана Горшкова — художник Сергей Горшков. Это история про династию художников и про то, что выбор жизненного пути не определяется только внешними обстоятельствами.

Другой самодельный детский объект — реди-мейд Дианы Мачулиной. Она увидела этот кораблик на Соловках и потом реконструировала. Это доска от старого забора как корпус корабля, веточки как мачты и паруса из бутылки от «Кока-колы», со смотровой бочкой и спасательным кругом из красной пластиковой пробки. Сама художница считает, что для детей девяностых образ «Запада» был парусом, на котором советские люди вдохновенно стремились к капиталистическому будущему. И в этом отличие ее работы от объекта Ивана Горшкова: она наделяет детский кораблик другим смыслом — из своего взрослого опыта.

На выставке мы видим и окружающую среду детей девяностых. Железные человечки из видео Татьяны Ахметгалиевой — это предтеча ЖЭК-арта?

— Татьяна снимала видео «Счастливое детство» в Кемерово — городе своего детства. Там запечатлены детские площадки, которые сделаны по эскизам местного художника. Эти железные человечки такие странные. В их убранстве можно заметить приметы времени. И тут мы сталкиваемся с вопросом, какой должна быть городская среда для ребенка — вот такой странной и небезопасной?

Об эстетике пространства и вещей, с которыми рос ребенок девяностых, рассказывает и инсталляция Марии Плаксиной "Кто такие зэки?" Мы видим кукольный гарнитур, созданный руками заключенных в колонии, где работал папа художницы. Когда художница была ребенком, многие произведенные заключенными предметы казались ей очень красивыми. Но важным был вопрос: зэки — это хорошие или плохие люди? Как оказалось, ответ на вопрос для взрослых был сложным, так как среди заключенных могли быть родственники. И мы видим альтер эго художницы — девочку, примеряющую перед зеркалом маску волка, и видим соблазняющую конфеткой и пугающую руку, торчащую из шкафа.

На выставке есть работы, которые посвящены невозможности вернуться во времена своего детства. Расскажите о них подробнее.

— Для меня это видео Аси Маракулиной. На нем запечатлен детский утренник. Зритель оказывается как бы подглядывающим за эпизодом из детства художника, но не может хорошо его разглядеть, потому что оно сопровождается многочисленными помехами, как в испорченном телевизоре.

Вам не кажется, что представления художников о девяностых вышли клишированными — утренники, огород, голливудские фильмы и мультики?

— В работе каждого художника зафиксированы некоторые внешние, материальные приметы времени или социальные отношения, но это художественные высказывания, в основе каждого произведения — лирическое переживание, метафора.

Например, «Детство перед телевизором» — серия работ московского стрит-артиста Славы Ptrk. В своих граффити он использует образы западных и советских мультфильмов. Но в них можно увидеть приметы того времени — например, клетчатые сумки челноков или рекламу финансовой пирамиды МММ. Он склеивает образы детской советской и постсоветской массовой культуры. И та и другая пришли в детское сознание из телевизора.

А в видеоперформансе «Без названия (Семейный сервиз)» Евгения Гранильщикова происходит полное уничтожение важного для советского человека предмета — бабушкиного сервиза. Часто такие сервизы не использовались по назначению, а только стояли в застекленном буфете и воспринимались как доказательство «хорошей жизни».

Это произведение вызвало самые резкие отклики на выставке в Екатеринбурге. Одни зрители болезненно воспринимали разрушение добротной вещи, семейного наследства. Другие размышляли о том межпоколенческом конфликте, что раздирает сегодня российское общество: у родителей и детей разные системы ценностей. Третьи думали, что пора, наконец, разбить сервиз, этот конфликт прожить.  И я надеюсь, что такое многомерное ощущение искусства почувствуют и пермские зрители выставки “Девяностые детей”.