«Переживание собственного бессилия». Психолог о травме свидетеля в 2022 году
С начала событий в Украине независимо от своего желания все мы погружены в негативный информационный фон. Происходящее негативно влияет на психику каждого, даже если это влияние не осознаётся. Психолог Надежда Керова рассказала, что такое «травма свидетеля» и с какими жалобами сейчас приходят люди.
Что такое травма свидетеля, как формируется, на что влияет?
— Вообще, психическая травма — это характеристика не самого события, а того, как это событие субъективно переживается конкретным человеком. Нужно отличать уровень стресса: это тоже реакция на событие и тоже нагрузка для психики, но она может разрешиться самостоятельно за более-менее короткие сроки. А о травме мы говорим в том случае, если событие оставляет долгосрочные последствия, которые могут даже не осознаваться: происходит разрыв связи между телесными ощущениями, эмоциональным переживанием и осознаванием. Человек может не понимать причин, но при этом телесно реагировать. Или эмоции могут оставаться надолго уже вроде бы на ровном месте: «Всё же хорошо — почему мне плохо?»
Если говорить конкретно о травме свидетеля, то её может спровоцировать ситуация, в которой человек не принимает непосредственного участия, но становится свидетелем тяжёлых конкретно для него событий. Скажем, произошло ДТП, свидетелем которого стал человек. Или иногда люди в силу своей профессии видят достаточно неприятные кровавые подробности — именно видят, не участвуют сами.
В современных условиях типичный путь формирования травмы свидетеля — восприятие очень эмоционально поданной информации. Фокус не на слове «информация», а на слове «эмоционально». Нет возможности каким-то образом перевести в активность эмоциональное возбуждение, которое возникает как отклик на ситуацию: возник импульс «надо что-то делать, надо куда-то бежать», а возможности реализовать этот импульс нет вообще никакой. И очень неприятное переживание собственного бессилия, беспомощности.
— Самое первое — это ощущение бессилия. «Мне очень плохо, я очень переживаю, но я не могу ничего сделать». Часто описания будут очень сливающиеся, размытые: «Это плохо, это невыносимо», — такое тотальное «плохо, всё плохо», «не могу есть, не могу спать». Человек не может заниматься привычными делами, человек с трудом включается, у него могут быть навязчивые воспоминания о повторении происходящего, сны на эту тему. В целом может падать уровень жизненной энергии. В тяжёлых случаях может быть выпадение из себя, кажется, будто это происходит не со мной или будто этот мир нереальный.
Есть ли какая-то специфика в связи с ситуацией в Украине?
— Если мы говорим про травму свидетеля как таковую, как правило, её причинами становятся завершённые ситуации. Допустим, пример с ДТП: каким бы страшным оно ни было, сколько можно пробыть, наблюдая кровавые подробности? Ну полчаса, затем постепенно прибывают люди, оказывают помощь специалисты, в какой-то момент уберут покорёженные машины, улица станет обычной улицей.
Я упомянула, что бывают профессиональные травмы свидетелей. Но даже у этих людей есть точка завершения: «Моя смена закончится, я уйду домой, в какое-то нормальное место». Большинство специалистов, которые работают в такой сфере, где много неприятного, так или иначе научаются регулировать своё состояние: сейчас мне надо мобилизоваться, собраться, нарастить броню, снизить чувствительность, и это нормальное защитное снижение чувствительности. Они знают, что потом всё будет хорошо, будет что-то другое.
В этом принципиальное отличие от ситуации, в которой мы находимся сейчас: она не завершена, неизвестна даже примерная точка окончания в будущем, на которую мы могли бы примерно ориентироваться. И это усугубляет наше состояние.
Кроме того, эта ситуация, я бы сказала, политравматичная, потому что ситуация проходится по разным аспектам человеческой жизни. Где-то в профессиональном, где-то в семейном, где-то в дружеском, где-то в плане широкого социума — не друзья-приятели, а просто знакомые, социальные сети. Это очень много, очень широко, поэтому может возникать ощущение, что абсолютно безопасных островков не остаётся.
В какой-то другой тяжёлой для себя ситуации, например рабочей, человек знает, что у него, по крайней мере, в семье всё хорошо. А в нашей ситуации бывает, что семейные отношения ухудшаются из-за полярных мнений, бывает, что дружба прекращается, долгосрочные приятельские отношения разрываются. Это другая травма — отвержения, и она не менее болезненно может переживаться.
А вот другая грань драмы в социальном поле: было представление «умные люди так не делают» или даже просто «не думают». А теперь выясняется, что да, делают, да, думают. И это уже крушение представлений о мире, что тоже может быть очень болезненно.
Плюс происходит активация старых травм: это практически неизбежно в ситуации затяжного стресса и неопредёленности. На очевидном уровне в период неопределённости одни бегут закупать соль, спички и сахар, другие копают землянку — в зависимости от того, какой тяжёлый опыт был в личном или семейном прошлом. То, что происходит, очень мощный стрессовый фактор, который у разных людей откликается по-разному.
Есть ещё один момент — сравнение, кому хуже, а кому лучше. Допустим: «Как вы можете жаловаться, живя в своей Перми, где летают только гражданские самолёты или плановые учения, где всё хорошо. У вас есть работа, еда, развлечения, вы в кафе ходите, гулять себе можете позволить. Как вы вообще смеете жаловаться?» И если человек принимает эти обвинения, у него как минимум стресс, как максимум травма.
С учётом того, что все эти травмы взаимопроникающие и длящиеся, происходит кумулятивный эффект, который приводит к достаточно сильному стрессу.
Вы упомянули обвинения в том, что кто-то якобы не имеет права на страдания, если не находится в зоне боевых действий. Но есть ведь ещё и самообвинения: «Я не могу жить обычной жизнью, пока это продолжается, я должна постоянно быть в курсе всех новостей и подробностей».
— Если мне это приносит страдание, но я продолжаю это с собой делать, это самодеструкция, обращение агрессии на самого себя. Невозможность отказаться, «я должна» — это повышенное чувство социальной ответственности. Чаще всего оно проявляется у тех людей, которым агрессия не свойственна, а свойственно брать на себя повышенные обязательства. Кроме того, может проявляться неразличение «моё — не моё»: я должна страдать, если кто-то страдает.
С какими запросами к вам как к психологу сейчас приходят клиенты?
— Я достаточно много работаю с самыми разными травмами, моим клиентам и так несладко. И для них происходящая ситуация — это ещё дополнительные вишенки на торте, причём не одна, а килограмм.
Бывает, человек не осознаёт, с чем это связано, но приходит с жалобами на безумно увеличившийся уровень тревоги. «Не понимаю почему, но есть не могу, спать не могу, тревога зашкаливает, нервничаю, руки трясутся, всё плохо». Это достаточно явный симптом того, что текущая ситуация переживается травматически.
Именно с травмой свидетеля приходят не очень часто: обычно это всё-таки что-то ещё из жизни человека плюс эти события. Например, я работаю с бесплодием, невынашиванием, травматическими родами — всем, что связано с психологическим состоянием в репродуктивной сфере у женщин. Вот тут я явно вижу, как усугубилась ситуация, и это очень объяснимая вещь: когда есть достаточно большой отклик на то, что происходит — военные действия, взрывы, разбомбленные мирные кварталы, — рожать становится страшно, беременеть невозможно. Настолько мирная вещь как деторождение не согласуется с [Роскомнадзор]. При психологическом бесплодии у женщины и так есть что-то, что мешало забеременеть, ей и так, вероятно, было небезопасно беременеть и рожать по своим каким-то внутренним причинам, а тут ещё и это.
Специфические запросы, связанные конкретно с этой ситуацией, могут касаться стыда и отвержения. Стыдно быть россиянином, стыдно жить в Москве — это стыд в связи с идентификационными признаками, от которых нельзя отказаться: из русского в нерусского не мигрируешь.
С февраля прошло несколько месяцев. Что изменилось?
— Если мы говорим о конце февраля, это был острый стресс. А сейчас уже стресс затяжной, и мы вынуждены так или иначе к этой ситуации приспосабливаться. У людей так или иначе включаются адаптивные механизмы, варианты психологических защит: у кого-то более эффективно, у кого-то менее. Тысячелетия эволюции даром не проходят: наша психика развивалась среди прочего в том, чтобы выработать некоторую прочность в противостояние стрессу. Последствия для психики конкретного человека будет зависеть от его индивидуального запаса прочности, но так или иначе внутренние предохранители сработают, и человек, скорее всего, сделает для себя что-то, чтобы не усугублять свой личный стресс. Безусловно, оно неприятно, оно истощает, изматывает, у кого-то могут заболевания обостриться, иммунитет снизиться, у кого-то могут невротические реакции развиваться, нарушения сна, аппетита, что-то ещё. Но ёмкость человеческого организма слишком большая, чтобы все взяли и резко умерли от стресса, потому что невыносимо.
Последний вопрос: каковы маркеры, что психика не справляется и нужно идти к специалисту?
— Любое подозрение, что я не справляюсь, — уже достаточный повод, чтобы пойти к специалисту.
Если всё-таки конкретнее, есть телесные признаки: потеря или, наоборот, резкое увеличение продолжительности сна, то же и с аппетитом, снижение либидо. Сны — интенсивные, эмоциональные, изматывающие — уже повод задуматься. Ухудшение здоровья, обострение хронических заболеваний, ощущения напряжения или расслабления в теле, нетипичные для человека. Нарушения дыхания: замирания дыхания, неглубокое дыхание, отрывистое, паузы.
Эмоциональная сфера тоже может сигнализировать о необходимости помощи. Навязчивое прокручивание определённых ситуаций, периодическое выпадение из реальности: говорил-говорил, замер, задумался, ушёл в себя. Это могут быть внезапные эмоциональные приступы: внезапно стало тревожно, страшно. Снижение потребности в общении, нетипичная для человека замкнутость, уход от социальных контактов. Человек замечает, что стал больше курить, чаще выпивать. Сюда же можно отнести нетипичную для человека усиленную эмоциональную реакцию на стрессовые события, с которыми раньше он справлялся нормально. Например, подрезали на дороге, и раньше бы ничего, но тут человек расплакался или так разозлился, что потом ещё пять минут вслух матом ругался.
Вообще, если человек замечает, что с ним что-то не то, лучшее, что можно сделать, — это обратиться к специалистам. При этом есть вещи, которые можно поправить достаточно быстро: буквально некоторое осознавание, расстановка акцентов, и человеку становится легче.
Кроме того, стоит помнить, что у нас есть не только психологическая, но и психиатрическая помощь. Врачей-психиатров и психотерапевтов у нас традиционно побаиваются, хотя реально консультация психотерапевта может очень помочь: современная фармакология имеет препаратов достаточно много, лёгких, мягких, с ненавязчивым воздействием. Стрессовое состояние, которое мы обсуждаем, по крайней мере на физическом уровне они могут нивелировать. Это очень большая помощь для человека, который ещё должен как-то жить, работать, общаться с семьёй, детьми, друзьями, а на это может не быть сил в силу затяжного стресса. Я бы рекомендовала не игнорировать врачебную помощь и, по возможности, психологическую.