«Остросоциален не сам документальный театр, а наша реальность». Режиссёр и журналист Елена Смородинова об особенностях документального театра, и том, что он даёт участникам и зрителям
Фестивальный клуб недавно завершившегося Дягилевского фестиваля предложил своему зрителю множество лекций. С одной из них, «Старый новый док: краткая история документального театра в России и около» выступила режиссёр и журналист Елена Смородинова. Елена сама занимается документальным театрам и делает проекты в разных городах страны. Мы поговорили с ней об истории документального театра в России, особенностях этого театрального направления, а также о том уникальном опыте, который он даёт как участникам таких спектаклей, так и их зрителям.
Документальный театр как явление стал активнее всего проявляться и развиваться в конце ХХ начале ХХI века. Можно понять, почему именно в этот период?
– В России документальный театр системно возник в конце 1990-х после семинара лондонского театра Royal Court и благородя усилиям Михаила Угарова, Елены Грёминой и переводчицы Татьяны Осколковой. Они создали Театр.doc, который сначала обновил театральный язык, а потом появились и новые режиссёры. Сейчас, имена тех людей, что начинали фестиваль молодой драматургии «Любимовка» и Театр.doc, можно увидеть на афишах самых разных театров. Наверное, до 24 февраля 2022 года можно было говорить, что это всё одни из главных действующих лиц российской драматургии.
Но сейчас из страны уехали такие авторы как Михаил Дурненков, Евгений Казачков и Саша Денисова. Сейчас непонятно как этот отъезд отразится на российском театре, и навсегда ли они уехали. Но, например, больше всех “Золотых масок” есть у драматурга Дурненкова. А Михаил ведь перепробовал множество профессий, работал в том числе и на «АВТОВАЗе». Вот такие истории — свидетельство того, насколько новая драма (а именно так называют это течение, отсылая к новой драме начала ХХ века, к Чехову) стала важным и успешным явлением на российской сцене. Не просто какой-то всплеск, когда все встретились, похлопали и разошлись, а действительно большая волна, изменившая российский театр.
На лекции я рассказывала о театре-газете, который существовал в 1920-30-х годах, и о немецком театре. Но, по большому счету русский и немецкий театр тогда развивались параллельно, и если бы наш авангард не закончил так, как он закончил, то, возможно, мы бы говорили о каком-то более долгом развитии документального театра в России.
Ведь документальный театр возник раньше, чем Театр.doc и новая драма. Но тем, кто занимался чем-то подобным в рамках авангарда, скажем так, не повезло. Курс страны изменился, вкусы людей во власти, определявших кого казнить и миловать, тоже. Но если бы всё политически было иначе, то история документального театра была немного иной. Это некорректно сравнивать, но это моя любимая шутка: можно ли жить в какое-то менее историческое время?
Я вчера видела в соцсетях читку очередной пьесы, которая отзывается на текущие события, на ситуацию, в которой мы все оказались после начала СВО, и я думаю, что это неизбежно продолжится, и появятся какие-то большие и важные произведения.
А документальный театр всегда остросоциален?
– Остросоциален не сам документальный театр, а наша реальность, потому что на неё невозможно реагировать иначе. По большому счёту, документальный театр ни к чему не агитирует и не призывает. Если даже это вербатим в чистом виде, когда зовут, сделать какую-то историю скажем, про гаражи, или ещё что-то, то потом зрители обязательно говорят: «А что это у нас всё так мрачно? Неужели у нас всё так ужасно».
Помню, когда Марина Крапивина с Дмитрием Брусникиным делали спектакль «Тобольск. Доска почёта», то им на обсуждении говорили о том, как у них всё мрачно. Хотя сам спектакль совершенно не такой.
Я заканчивала журфак, и писала диплом про Соколова-Митрича – это известный и важный репортёр для России, потому что писал репортажи из Кущёвки, Видяево, из олимпийского Сочи, был рядом с Центром на Дубровке и писал «Норд-Ост» — все они стали частью его книги «Реальный репортёр. Почему этому не учат на журфаке». И вместе с репортажами книгу составляют такие журналистские лайфхаки, ну или правила жизни Митрича. И в одном из них Митрич пишет, что задача репортёра не отобразить действительность, потому что это невозможно сделать в полной мере, а настроить угол зрения так, чтобы получилось зеркало.
Мне кажется, что документальный театр о чём-то похожем, и задача тех людей, которые им занимаются в том, чтобы настроить эту оптику, подсветить не только объективно существующие проблемы, но и другие темы. Театр.doc, как конкретную институцию в какой момент начали упрекать за то, что он стал слишком политическим и этим самым растерял зрителя, говорили, что переезды его подкосили. Переезды его правда подкосили, потому что невозможно просто так пережить то, что пережил этот маленький театр. Но Михаил Юрьевич Угаров и Елена Гремина, как мне кажется, просто не могли не реагировать на всё происходящие.
По-моему, когда начались проблемы со свободой СМИ, а это ведь случилось гораздо раньше, чем 24 февраля 2022 года, и когда Театр.doc переселяли из здания на Трёхпрудном, то так вышло, что именно там можно было говорить о том, о чём в прессе было говорить тяжело. Были спектакль «Новая Антигона» с Еленой Костюченко, и спектакль с матерями Беслана. Но, в какой-то момент то отчаяние, которое хотели донести в этих высказываниях, перевесило всё остальное. Кстати, если говорить про «где вы были 8 лет», то трудно не вспомнить, что именно в 2014 году впервые Док выселили с Трехпрудного, из первого и намоленного подвала.
Нет ли проблемы в том, что документальный театр из нишевого, серьезного направления говорящего о людях стал мейнстримом, с вполне развлекательными формами и даже учебной дисциплиной в театральных ВУЗах?
– Наоборот, это очень здорово. Потому что это такой инструмент, с помощью которого можно делать очень многое. Когда я ещё работала журналистом, то брала интервью у одного хореографа. Он вырос в областном центре, когда-то увидел на видео Майкла Джексона, учился танцевать по кассетам, потом закончил местный Колледж культуры. И, казалось бы, где Джексон и где учебное заведение, которое в городе называли «кульком»? А тот хореограф обращал мое внимание и говорил: «Смотри, вот ковырялочка, а вот движенческий паттерн в хип-хопе» – дальше он вставал, показывал и я удивлялась, почему раньше не заметила сходства. Вот семь нот, но с ними можно обойтись как Шнитке или как Моргенштерн. Или как кто-то ещё.
Это, наверное, очень личная ремарка, но у меня в какой-то момент возник вопрос, зачем я вообще впёрлась в этот документальный театр, всё занимаюсь им и занимаюсь. Я размышляла что же со мной не так, и подумала, что может дело в том, что я была журналистом и больше ничего не умела. Но позже поняла, что именно самые сильные переживания со мной случались как раз в документальном театре.
В Театре на Таганке был прикольный и важный проект, который делала группа юбилейного года в честь его пятидесятилетия. В том числе спектакль Дмитрия Волкострелова «Новый мир. 1968 год». Тот спектакль был сделан на основе текстов журнала «Новый мир» за 1968 год. Среди прочего, там была воспроизведена сцена из фильма Михаила Калика «Любить», были обращения к суду восьмерых диссидентов, вышедших на Красную площадь в 1968 году, была даже утренняя гимнастика, которую транслировало советское радио по утрам. И в финале зритель мог выбирать эпилог. В эпилоге звучал трек французского электронного дуэта Daft Punk, в котором пионер электронной музыки, Джорджо Мородер, рассказывал о начале своей карьеры. Перевод проецировался на деревянный занавес, который весь спектакль перекрывал сцену, актеры жались к стене, воспоминания о железном занавесе всплывали сами собой. Где 1968 год и где история про электронную музыку? А в финале трека, перед самыми поклонами, сзади занавеса включались мощные осветительные приборы, получался свет звезд, возникала надежда и паззл складывался.
Документально ли это? Да, монолог мародера документальный, и тексты из журнала “Новый мир” — вполне себе документ уже. Но я думаю, если Волкострелову сказать, что его спектакль был для меня главным переживанием документальном театре, то он переспросит, в своём ли я уме. Хотя он, конечно, очень вежливый и сформулирует этот вопрос иначе, но суть будет такая.
— Какие могут основные трудности и проблемы в работе над документальным спектаклем?
– Базовая вещь, на мой взгляд, — этика. Но могу говорить только на своём опыте. Если не хочешь пользоваться людьми, то вступаешь с ними в очень близкий контакт. На лекции я рассказывала про наш спектакль «Буду делать тебя звездой» о психологическом и физическом насилии, которое пережили актрисы во время работы в театре и кино. Но вот актриса, про которую знаешь, что у неё очень стремная история, одна из самых стремных, опаздывает на два часа репетицию. И ты вроде хочешь её отчитать за это, а она отвечает, что специально так делает, потому что не хочет об этом говорить. Тогда предлагаю и не говорить об этом, но она отвечает «Нет, я хочу попробовать». В тот момент у меня даже была мысль пойти получить какое-то психологическое образование, если я хочу этим и дальше заниматься, ведь режиссёров не учат как с этим обходиться. И журналистов тоже не учат. Поэтому те люди, которые занимается социальными темами, очень часто выгорают. Я знаю, что раньше, например, в «Новой газете» у журналистов была опция воспользоваться приемом то ли психолога, то ли даже психиатра как частью социальной поддержки сотрудникам.
Но у людей, которые занимаются документальным театром такого вообще нет. Поэтому, мне кажется, что основная трудность работы здесь в том, как сделать спектакль, при этом не быть мудаком и не поехать крышей. Об этом надо думать непосредственно при производстве спектакля. Вторая трудность – материал, который тебе кажется очаровательным, может оказаться не таким очаровательным, когда ты переведешь это в текст и отдашь артистам. Ведь некоторые истории не то, чтобы одноразовые, но срок жизни пьес Шекспира явно больше.
Но мне кажется, что я занимаюсь документальным театром потому, что он как бабочка – сегодня есть, а завтра нет. Спектакль уже другой. А документальный театр совсем бабочка-бабочка. Вот только сегодня и живет. Как норильское лето, когда природе надо за шесть дней пройти от снега до зеленых листиков и одуванчиков. И когда ты делаешь документальный спектакль, пусть и не всегда, но тебе надо пройти этот путь так же быстро. Ты не можешь такой спектакль репетировать три года, потому что спустя три года мир будет совсем другим.
Что ты думаешь о тезисе Павла Руднева из его книги «Драма памяти», о том, что документальный театр может быть хорошей точкой входа в драматургию для начинающего автора и спасением для опытных драматургов, но уже исчерпавших свои темы?
– Думаю, что это абсолютно точно. Я не знала этот тезис раньше, но он хорошо объясняет всю мою карьеру как режиссёра. Но при этом я не согласна с тем, что для артиста или режиссёра сделать хороший вербатим легче чем поставить классику. И создание образа Маши, Ольги и Ирины из «Трёх сестёр» как будто сложнее создания образа Маши, Ольги и Ирины, что работают в соседнем ларьке. На самом деле нет. Это требует такого же количества мастерства, энергии и сил, но ещё и накладывает обязательства перед этими людьми.
Но про исчерпанность тем согласна, потому в случае с вербатимом тебе бесконечно подсовывают какой-то Клондайк сюжетов. Вот я пришла на свидание в посёлок художников, но так в итоге загорелась этим местом, что захотела сделать про него спектакль. Моя подруга, Елена Ненашева сказала: «Не наскучило ли тебе делать какие-то аудиоспектакли про города». А мне прикольно, потому что по инструментарию это одно и тоже, но по тому, как открываешь реальность для себя, совсем другое.
А зачем вообще институции и города зовут тебя делать такие спектакли про себя?
– Зовут это слишком громко сказано. В Норильск меня пригласили провести лабораторию, там музейное бюро работало с музеем Норильска, с проектированием нового музея. Там же строится музей современного искусства, единственный музей совриска за Полярным кругом. Там были антрополог, музейные проектировщик, и меня пригласили, чтобы я театральными средствами сделала что-то с горожанами, собрала вербатим про город. Но никакого спектакля не планировалось. Но за два дня у нас с этими горожанами появилась какая-то химия, что мы даже сделали небольшой показ, потом они его сами даже повторили на «Ночь музеев». В итоге, куратор и директор музея решили довести это до конца, и мы подали на потанинский грант и получили его.
А Железногорск мы сами выбрали с продюсером Ксенией Волковой. У меня была идея, я поделилась ей с Ксенией еще для другого города, там ничего не вышло, но спустя время Ксения увидела грант и предложила перепридумать ту историю. Мне кажется, в какой-то степени, в такие проекты меня толкает недобитый журналист. Не просто так же я работала в медиа с 16 лет. Еще говорят, что журналистика — это профессия молодых. Потом ты успокаиваешься и уходишь куда-то. Или становишься медиаменеджером. Но меня странно перекинуло на театр. Я заканчивала журфак и параллельно начала поступать на режиссуру, об этом знал очень ограниченный круг друзей, мне было как-то странно в этом признаваться. И однажды моя подруга по «Русскому репортёру», которая из журналистики ушла в психотерапию, сказала классную фразу: «Лена, хотеть стать режиссером – это не девиация». Меня как-то здорово попустило после этого. Театр для меня — это такое исследование мира. По большому счету журналистика в своих лучших образцах — то же самое.
— Люди, которые приходят в свидетельский театр как участники, и те, кто смотрят на него со стороны, что это им даёт?
– Только что я вернулась из Норильска и была потрясена, насколько горожане были сильно включены. Для кого-то это возможность взглянуть на свои истории под другим углом, для кого-то это психотерапия в чистом виде. Хотя ей должны заниматься профессионалы. Но всё равно, это такой способ преодолеть свой травмирующий опыт. Есть фраза экономиста Аузана: «Театр – это место, где формируется доверие». Поэтому он важен как структура. А если мы говорим о документальном спектакле, то это место, где кроме доверия формируется ещё и эмпатия. А это очень важная штука в современном мире. При чем она формируется как у зрителя, так и у тех, кто его делает. И непонятно даже, у кого её больше и для кого эти процессы важнее.
Подписывайтесь на Telegram-канал пермского интернет-журнала «Звезда». К ним есть полный доступ. Страницы «Звезды» в Twitter и «ВКонтакте» доступны через VPN.