Живое
Когда я открыл глаза, небо стало другим.
Технически оно осталось таким же: серое марево, в котором не различить отдельных туч — типичное российское межсезонье, серость, которая порой накатывает даже поздней весной. Но что-то изменилось. Как будто сам воздух стал пахнуть иначе.
А может, дело в том, что это небо было на десять лет младше, чем минуту назад.
Ровно на десять лет.
Ещё вчера я не думал, что решусь. Мне казалось: что было, то прошло, и жалеть не о чем. Стоит ли пытаться исправить непоправимое?
Я был уверен, что нет. Но жизнь считала иначе.
Сегодня утром я вынул из шкафа свёрток, к которому не прикасался годами. Вытащил оттуда нечто, напоминающее засохшую рыбью голову — и пахнущее так же. Прошептал в сухие, тёмные впадины глаз: «Сделай это».
А потом вышел на центральную площадь родного подмосковного городка и закрыл глаза.
Высохшая дрянь не подвела. Я действительно перенёсся в прошлое. Это стало понятно сразу: вот памятник около входа в парк, ещё облупленный и не поддавшийся масштабной реновации. Вон ларёк рядом с местной математической школой.
Когда мы гуляли в центре с ребятами, Виталик постоянно покупал в этом ларьке сахарные сигареты. Они тогда продавались в дурацких картонных пачках с мультяшными картинками: твёрдые, сладкие, сделанные не пойми из чего. Виталик брал их про запас — пять или шесть пачек разом.
Чёрт, он был прямо помешан на этих сахарных сигаретах! Некоторые в его возрасте уже курили настоящие, а у него детство в заднице играло. Мы его, конечно, беззлобно стебали по этому поводу, он демонстративно дулся, но если попросить — всегда делился.
Потом сахарные сигареты пропали из ассортимента. А за ними исчезли и сами ларьки, снесённые в угоду сетевым продуктовым.
Я присмотрелся: сейчас у киоска толпилась какая-то ребятня, на всю улицу обсуждала недавно вышедшую хоррор-игрушку. Ту самую, про поиск записок, или другую?
Ах, нет. Другую. Та выйдет только через год.
Всё было ровно таким, как я запомнил. Я стоял посреди цветущего мая две тысячи одиннадцатого года, и само осознание этого заставило сердце болезненно сжаться.
Тот самый чёртов май, когда всё началось. Тот, до которого всё было хорошо.
∗ ∗ ∗
Нас было четверо. Виталик, странноватый, тощий, с дурацкими кудряшками, в неизменных стоптанных кедах даже на школьной линейке. С музыкальным вкусом, варьирующимся от терпимого до невыносимо позорного. С брекетами. И, несмотря на облик того-самого-неудачника-с-боковой-парты-у-двери — главный заводила компании, главный эксперт по неизведанному. Где он находил все эти теории, откуда брал идеи — я до сих пор не знаю.
Настя — с первого взгляда типичная девочка-подросток начала десятых: в любой компании нашлась бы парочка похожих. Слушала Каскаду и Аврил Лавин, пыталась красить волосы и заигрывать с неформальным стилем, вела себя так, словно лучше всех всё знает. А ещё — фанатела по всяким окололитературным хоррор-сеттингам: ролевым, игровым и далее по списку. Это она присылала нам в конфу «контактика» ссылки на страшные истории с аляповатого сиреневого сайта, это она рассказывала их вслух, когда мы гуляли. Однажды родственники утащили её с собой в санаторий, и Настя чуть не довела местных бабушек до инфаркта томиком Стокера в стрёмной красной обложке с нарисованными потёками крови. С обложки скалился лупоглазый вампир.
Кирюха был её братом. Все остальные, включая меня, учились в одной параллели, а он был младше на пару лет и имел в компании негласный статус «мелкого». Он легко пугался, а мы этим бессовестно пользовались — но, конечно, никогда не дали бы Кирюху в обиду всерьёз. Любопытства и энтузиазма в нём было столько, что это перекрывало и малый возраст, и наивность.
Я был четвёртым. Хотя вернее сказать — вторым. Это мы с Виталиком затащили в компанию и Настю, и её брата: до того мы были известны как чудаковатая парочка местных охотников за привидениями.
Иногда мне кажется, что лучше бы так оно и оставалось.
∗ ∗ ∗
Я шёл по главной улице города, а вокруг распускалась сирень и зеленели берёзы. Надо же, я и забыл, сколько тут десять лет назад было зелени — до того как половину срубили. А сейчас покрытые пылью воспоминания оживали, как будто их, словно мерзкую рыбью голову, достали с дальней полки. Сирень цвела, тополя пылили под ветром, звенели в голове голоса друзей.
«Андрюха-соплюха!».
«Опять? Блин, ты так совсем из дома выходить перестанешь, выпей таблетку от аллергии и вперёд».
«Смотри, чо нашёл! Будешь ходить в респираторе, типа ты рейнджер с выжженных пустошей».
Через девять лет я пройду АСИТ, чтобы провести одну весну без сенной лихорадки, а потом отправиться сюда и навсегда поставить крест на своей нормальной жизни.
Что ж, у всего должна быть цена. По крайней мере, сейчас меня не тянуло чихать.
Я толком не помнил, куда идти — ноги сами меня несли.
∗ ∗ ∗
Занимались мы по большей части тем, что искали приключения на собственную задницу. Ну, то есть, у нас это называлось иначе: «поиск неизведанного». Не суть. Короче, мы искали всякую хтонь вроде призраков, нечисти и прочих существ из городских баек. Наверное, ни одна страшная местная заброшка не обошлась без нашего внимания — а Виталик всё продолжал находить новые места.
Настя отвечала, как она сама говорила, за аналитическую поддержку. То есть — находила страшные истории, легенды и слухи, а потом агитировала нас их проверять. Тогда ещё по интернету ходили пугалки в духе «поднимись на лифте на такой-то этаж, закрой глаза, досчитай до ста» — я сейчас даже не вспомню, сколько раз мы так катались.
Первые полтора года ничего стоящего, конечно, не находилось. Ничего интереснее обглоданного собаками кошачьего трупа да пентаграммы во всю стену заброшенной многоэтажки.
А потом мы вляпались. Крупно.
∗ ∗ ∗
Всё началось с того, что Виталик предложил пошляться по школьному двору. Мы, помнится, вылупились на него как на поехавшего: после заброшенной многоэтажки и вонючего открытого люка (Настя потом две недели припоминала запах) — на школьный двор? К мелкашам? Чего мы там не видели?
— А вы когда-нибудь в теплице бывали? — заспорил Виталик. — Просто сами подумайте: она там стоит уже чёрт знает сколько лет, и за это время никто не замечал, как туда кто-то заходил. А растения живые. И попугай ещё этот…
— Виталь, ну хорош, это же детские сказки, — наморщила светлые брови Настя. — Меня этим в третьем классе пугали, твоей призрачной теплицей. Туда техничка ходит по вечерам, никакого секрета в этом нет. И попугая кормит тоже она.
— И это хорошо! — с характерными интонациями невпопад выпалил Кирюха. Он тогда взахлёб смотрел популярных ютуберов и неумело пытался пародировать кэтч-фразы. Нам даже в те годы казалось, что это выглядит глупо. Но Мелкому было простительно. Тем более ни я, ни Виталик не хотели ссориться с Настей, которая за брата лицо могла откусить.
— Что хорошо-то, бестолочь? — вздохнула та. — Опять нудятина. Вот скажи, Виталь, чего мы там забыли? И так каждый день в школу. Знакомые рожи — тоже мне приключение.
Виталик шумно засопел и начал неуклюже копаться в потрёпанном чёрном рюкзаке. Тот вечно выглядел так, словно его только что достали из помойки, и иногда мне казалось, что Виталик специально угваздывает рюкзак до неприличного состояния. Имиджу следует, что ли.
— Во, смотри, — наконец изрёк он, доставая из глубин рюкзака связку ключей. — Если узнают — меня сожрут, но не узнают ведь?
Мы вытаращились на ключи как на живого призрака.
— Ты что, — наконец высказалась Настя, — спёр связку у технички? Ты больной?!
Она как-то сразу перешла на страшный шёпот, словно нас вот уже сейчас должны были найти и вломить люлей.
— Больной или нет, а попасть внутрь мы можем, — у Виталика горели глаза, а спутанная каштановая чёлка лезла на лоб. — И вот не говори, что тебе неинтересно! Даже мне до сих пор хочется закрыть этот, как его… гештальт, во! С первых классов. Что, неужто только мне?
Он был прав. Не только ему. Чёртовой теплицей во втором-третьем классе пугали почти каждого, и даже сейчас, когда нам было по четырнадцать, смутное беспокойство маячило на границе сознания каждое утро по дороге в школу.
Теплица стояла неподалёку от школьного здания, сколько мы себя помнили. За мутным слоем оконного пластика виднелись буйные, как в тропиках, растения, и никто никогда не видел, как их поливали. Иногда в углу появлялась клетка, и редкие любопытствующие могли наблюдать красного попугая — кажется, птице было совершенно всё равно на тесноту и духоту.
Что эта кособокая постройка вообще забыла на школьном дворе — никто не знал. Вот тебе и пища для легенд.
Конечно, мы согласились. Даже я высказался в поддержку Виталика, хотя я в тот период вообще предпочитал помалкивать. Неудобно разговаривать, когда на тебе пахнущий резиной респиратор с торчащими угольными фильтрами.
Респиратор тоже был идеей Виталика. Где он его достал — я до сих пор не знаю.
∗ ∗ ∗
На школьном дворе я почти что врезался в стайку ребят лет десяти. Нервно поискал глазами: нет, знакомых лиц не было. Ну да, стал бы я водить с младшеклашками дружбу в четырнадцать-то лет?
Некому меня узнавать. Если я всё правильно рассчитал, они — то есть мы — сюда ещё не пришли. Прямо сейчас Виталик собирает нашу отважную дурную команду, чтобы рассказать о своём гениальном плане.
А значит — пара часов у меня точно есть. С собой, высоким нескладным мальчишкой в респираторе на пол-лица, я не столкнусь.
Такой же респиратор, только классом повыше, лежал сейчас у меня в сумке вместе с вонючей рыбьей головой.
Возможно, в прошлый раз именно он меня защитил. Не от смерти, нет.
Оказалось, бывают вещи похуже.
∗ ∗ ∗
Настя умирала страшно. Выгибалась дугой на кровати и выла, как раненое животное. Кожа шла синюшными мертвецкими пятнами, врачи бормотали что-то про «редкий случай некротизирующей энцефалопатии» и ничего не могли сделать, пока моя подруга гнила заживо, теряя рассудок.
Самым страшным было даже не это. Не медленная, мучительная смерть в двадцать один год.
Самым страшным стало беспощадное осознание, свалившееся мне на плечи через три дня после её смерти. Когда я пришёл на похороны и, несмотря на грим, закрывший участки некроза, разглядел свежий миниатюрный листочек на мёртвом лице.
Листочек рос прямо из нижней губы. Кажется, никто, кроме меня, его не замечал.
Это значило, что оно взяло верх. Что на самом деле Настя жива — но было бы милосерднее, если бы она умерла по-настоящему.
∗ ∗ ∗
Дверь теплицы открылась без малейшего скрипа, и нам в лицо пахнуло сыростью.
Тут было влажно. Пластиковые стенки запотели, и стоило нам войти внутрь — мир снаружи начал выглядеть блёклым и размытым. Пахло землёй и сыростью: я мог различить это даже сквозь респиратор.
— Как у бабушки в деревне, — прокомментировала Настя. — Напомни ещё раз, что мы тут забыли?
Ворчала она скорее для приличия. Ей тоже было интересно. Вокруг вились растения, совершенно не похожие на знакомую унылую рассаду: ни у кого язык бы не повернулся сказать, что они скучные. Не теплица — оранжерея как есть, не хватает только причудливых цветов.
Какое-то время мы молча разглядывали теплицу. Внутри она была совсем не страшной, только на границе сознания вертелся вопрос: как это всё тут выросло?
И зачем?
Одну стену полностью заплела какая-то ползучая зелень. Вокруг второй стелилось что-то мясистое, необычного красноватого оттенка.
Из всего многообразия местной флоры я опознал только венерину мухоловку. И кого она тут ловит?
— Смотрите, вон он!
Кирюха заметил попугая первым. Клетка висела высоко: пожалуй, только я бы и смог дотянуться, и то встав на носки. Как до неё добиралась низкорослая техничка — загадка. Лестницы тут тоже видно не было.
Птица с подозрением косилась на нас и молчала. Здоровенная, красная, с цветными перьями в крыльях — ара вроде? Или какаду? В любом случае что-то большое и тропическое.
— Ого, — уважительно протянула Настя, — за ними же ухаживать сложно. Как он тут не сдох?
Попугай в ответ хлопнул крыльями и повернулся к нам хвостом, словно понял, что мы обсуждаем его.
— Это всё, конечно, хорошо, — Виталика единственного, кажется, не интересовала оранжерея, невесть как оказавшаяся в пришкольной теплице, — но мы сюда пришли не за птицами наблюдать.
— Да погоди ты, — отмахнулась Настя. — Я ведь так реально поверю, что тут происходит что-то мистическое. Ты представляешь, сколько сил и времени должно уходить на это всё? Хотя бы на одного попугая. Такие заросли обычно бывают в ботсадах, и там за ними куча специалистов следит, а здесь одна техничка? Не верю.
— Ага. А главное — зачем это всё? — протянул Кирюха. — То есть, здесь же даже не бывает толком никто…
Виталик раздражённо кивнул, как будто они говорили о прописных истинах.
— Да, да, я понял! Отвлекитесь от птицы и посмотрите сюда.
Он топтался возле какого-то люка, и это было совсем уж странно. Люк в теплице?
Обычный, металлический, похожий на те, что десятками налеплены на городских тротуарах. Только крышка более массивная и выглядит тяжёлой.
Из щели между крышкой и полом теплицы пробивалось что-то похожее на мох.
— Она что, ещё и к канализации подведена? — ляпнул Кирюха. Виталик посмотрел на него как на идиота и проигнорировал вопрос.
— Только не говори мне, что мы опять полезем в какое-то дерьмо, — вздохнула Настя. — Я с прошлого раза две недели запах выводила…
Конечно, мы полезли.
В конце концов, именно исследованиями «какого-то дерьма» мы и занимались.
∗ ∗ ∗
Люк, вопреки прогнозам Кирюхи, вёл не в канализацию. Когда мы спустились по скользким от мха ступенькам, внизу обнаружилась твёрдая поверхность.
То есть как — твёрдая…
Она была мягкой. И влажной. Как будто мы стояли на губке, напитанной водой: ноги проваливались по щиколотку.
Где-то что-то капало и стучало. Было темно. Только луч Виталькиного фонарика давал бледный свет, и этого было достаточно, чтобы понять: мы нашли то, что искали.
Стены, пол и потолок — всё было покрыто густым слоем мха и лишайника. Он рос везде, таким толстым слоем, что за ним не было видно поверхности. Но самым главным было даже не это.
Мох шевелился. Сжимался и разжимался, пульсировал, как будто жизнь в нём поддерживало гигантское сердце.
Мы не видели ничего, кроме этого, но во мне сразу поселилась уверенность: за нами наблюдают. Может, среди зарослей лишайника притаились и пялятся на нас многочисленные крохотные глазки?
Впереди виднелся тёмный проход. Оттуда тянуло сыростью — это, кажется, значило, что там должен быть коридор.
— Ну что, вперёд, — заявил Виталик и двинулся к проёму.
— Может… не надо? — жалобно спросил Кирюха. — Тут явно нечисто. Кто сказал, что нас не сожрут?
— Боишься, да? — Виталик усмехнулся. — А чего тогда сюда полез?
Его полностью захватил какой-то нездоровый ажиотаж. С Виталем, конечно, и раньше случалось — но до такого, чтобы прямо игнорировать желания остальных, не доходило.
— Слушай, ну ты перегибаешь, — я всё-таки решил вмешаться. — Пусть идёт, если не хочет, мы же никого не заставляем.
Мы обернулись к Кирюхе. Тот с сомнением посмотрел на проход. Потом на нас. Потом на островок света наверху: к нему вёл ряд металлических скоб-ступеней.
— Ладно, — наконец сдался он, — я с вами. Но если с нами что-то случится…
— Вот это другой разговор, — улыбнулся Виталик. — Итак, вперёд.
∗ ∗ ∗
Проход оказался узким коридором. И чем дальше мы по нему шли, тем причудливее становился пейзаж.
Луч фонарика выхватывал то лягушку, растущую прямо из мшистых зарослей, то цветок, который слабо светился и шевелил лепестками.
Сам мох становился всё гуще. У меня уже не оставалось сомнений: он дышал.
Я почти не удивился, когда Кирюха вскрикнул, как девчонка. Световое пятно метнулось в сторону вопля — и в следующее мгновение уже я чуть не заорал из-за неожиданности.
Догадки оказались верны. На нас смотрели.
Карий глаз, похожий на человеческий, торчал прямо из лишайника. Нет, не человеческий всё-таки: слишком большой.
Зрачок реагировал на свет.
Несколько секунд мы молча изучали находку. Да что там: у большинства просто язык отнялся.
— Слушайте, может, назад пойдём? — наконец высказалась Настя. — Я всё понимаю, но ребят… мы уже увидели достаточно.
— И что, тебе не интересно? — насел на неё Виталик. — Просто уйдёшь, чтобы так и не узнать, что тут происходит? Нет, ну иди, если хочешь, но…
Он не успел договорить. Прямо между ним и Настей с потолка грохнулось что-то бесформенное, задев её лицо и оставив на нём яркую полосу сока. Настя вскрикнула и подалась назад.
Спереди, из темноты, раздался мерный гул. Виталик посветил туда — и мы увидели это.
Луч фонарика выхватил огромное многоглазое создание, как будто сложенное из десятков живых существ и растений. Словно кто-то интереса ради сшил несколько чучел в одно, а потом приклеил к ним цветы и лишайник, скрепил живыми зелёными ветками и ползучим плющом.
Его облик не получалось зафиксировать. Никак. Только мне удавалось запомнить, как оно выглядит — оно видоизменялось, перетекало из одной формы в другую. Распускались и опадали цветы, растущие из шерсти и кожи, вырастали и втягивались конечности. Часть тела растекалась, становясь похожей на медузу, и тут же вновь обретала плотность.
Оно смотрело на нас десятками глаз. А мы смотрели на него.
Первым не выдержал Кирюха: издал странный звук, похожий на всхлип, развернулся и побежал в сторону выхода.
Настя колебалась ещё мгновение, а потом молча рванулась за ним.
Я же говорил. Именно мы с Виталиком начали все эти поиски. Настя и Кирюха присоединились позже и, наверное, воспринимали наши приключения только как способ пощекотать нервы.
Поэтому, когда мы по-настоящему столкнулись с неведомым глаза в глаза, остались лишь я и Виталик.
Несколько тягучих мгновений мы слышали только шорохи и шепотки, звуки капающей воды и торопливые удаляющиеся шаги.
А потом масса заговорила. Речь, сложенная будто из миллионов голосов, звучала прямо в голове. Человеческая речь, птичий клёкот и звериное рычание переплетались в нескладный хор, но различать слова это не мешало.
«БОИШЬСЯ ЛИ ТЫ УМЕРЕТЬ».
К кому конкретно оно обращалось, мы не поняли.
— Наверное, — ответил Виталик.
— Ты кто? — спросил я одновременно с ним. Было страшно до визга. Что-то сжималось внутри. Сердце колотилось так, что казалось — сейчас разорвётся, как у дядьСаши, умершего пару лет назад от инфаркта.
Было страшно, но жутко интересно. И потом — если бы оно хотело нас убить, что мешало ему сделать это сразу?
«Я — ЖИВОЕ, — произнесла субстанция. — ЖИЗНЬ ДАЮ И К ЖИЗНИ ВОЗВРАЩАЮСЬ. ПРЕБУДУ ВЕЧНО. ПРЕБУДУ ВСЕГДА».
Плесень на стене вздрогнула, словно волной пошла — и поверх её мшистой поверхности начали появляться звездчатые цветы. Цветы стремительно росли и так же стремительно увядали, их пожухлые лепестки падали на грязный пол и моментально обращались в пыль.
— Это к… — начал Виталик, но вопрос прервался грохотом и шипением. В считаные секунды откуда-то сверху вырвались лианы, покрытые шерстью и чем-то похожим на вату, отделяя меня от него, оставляя нас обоих в одиночестве.
Фонарик погас.
Меня перехватили поперёк туловища и куда-то потащили.
∗ ∗ ∗
Я звал и звал Виталика — он не откликался. Было темно. Влажно. Сыро. Вокруг меня что-то шелестело, клокотало, двигалось.
Изучало.
Сердце колотилось от страха. Голос не разносился по сторонам, как это обычно бывает в больших пустых помещениях: тонул в мягком мхе, в растениях, в мягкой шерсти. В фильтрах респиратора, который я так и не снял.
Когда меня притащили сюда и бесцеремонно бросили на мягкий пол, я сперва оцепенел от ужаса — а потом, когда оцепенение спало, начал с визгом кидаться на стены, бить по ним кулаками, прорывать ногтями путь наружу.
Не выходило. Вмятины, которые я оставлял в мягкой поверхности, тут же зарастали, а кулаки утопали в ней, не оставляя повреждений.
Под пальцами скользили тонкие стебли, мякоть цветов, волоски и чешуйки.
Прохода не было. Я метался по замкнутому пространству, рыдал и ненавидел момент, когда мы решили спуститься в люк.
Единственная ассоциация, которая приходила на ум: я в желудке монстра, сотканного из растений и животных. Сейчас меня переварят, переработают и пустят на компост.
Но время шло — а ничего не происходило.
Меня просто молча изучали.
Когда я уже начал выдыхаться, вопли прервал уже знакомый многоголосый хор, звучащий прямо в голове. Я так и замер — на полпути от одной стены к другой.
«ПОЧЕМУ ТЫ ПЫТАЕШЬСЯ УБЕЖАТЬ».
Вопрос моментально остановил истерику. Он звучал так, что сразу стало понятно: надо ответить.
У меня ушло несколько минут, чтобы подавить всхлипы и вернуть контроль над голосом. Оно терпеливо ждало, и это ожидание ощущалось почти физически.
— Ты… я… мой друг… ты… — промямлил я наконец, сто раз успев пожалеть, что заговорил с этой невозможной тварью тогда, в проходе. Слова не шли на язык.
«ТВОЙ ДРУГ ВЫЙДЕТ ОТСЮДА. И ТЫ ТОЖЕ. НЕ УБЕГАЙ».
То есть, оно не хотело причинять нам вреда?
Я выждал ещё несколько мгновений. Меня трясло, внутри толкалось настойчивое: беги! беги! И я был готов бежать — просто не знал, куда.
Живое молчало и наблюдало за мной из темноты. Как будто мой страх его забавлял.
— То есть ты… вернёшь нас? — наконец уточнил я. До мозга стало доходить, что сожрать меня никто не пытается, и страх начал стихать.
Или это оно воздействовало на меня так, чтобы я перестал бояться?
«КОНЕЧНО».
Это успокаивало.
— Л… ладно. А зачем тогда ты нас тут держишь?
«БОИШЬСЯ ЛИ ТЫ УМЕРЕТЬ», — существо откликнулось вопросом на вопрос, и я вспомнил, что так и не ответил ему.
И что, оно поэтому утащило меня от Виталика и не даёт вернуться?
Я ощутил себя ящеркой, которую поймал и разглядывает любопытный ребёнок. И словно отвечая моим мыслям, по ногам шмыгнуло нечто похожее на настоящую ящерку.
А может, это была мышь или крыса.
— Боюсь. Поэтому я от тебя и бежал. И мои друзья… тоже поэтому бежали.
Хоть я и сказал, что боюсь, страх почему-то почти испарился. Как по щелчку. Возможно, как раз потому, что я понял: оно меня не убьёт.
Страх перед чудовищами — это же на самом деле страх смерти, да?
Не хотелось в этом признаваться, даже самому себе, но предыдущие мучительные минуты вытащили на поверхность ответ.
Мы искали неведомое, потому что пытались не бояться.
Настя когда-то сказала, что поэты писали о смерти, потому что боялись умереть. И так брали этот страх под контроль.
Так и мы.
Живое молчало. Я снова почувствовал себя мелкой зверушкой под изучающим взглядом юного натуралиста.
— Ну, понимаешь… мы решили, что ты можешь нас убить. Или просто схватить и никогда не вернуть к нормальной жизни.
Я знал: стоит мне выбраться наружу — и страх вернётся, смешанный с запоздалым осознанием, что именно мне удалось пережить. Но сейчас я говорил почти спокойно.
Более того: вернулось позабытое было любопытство.
Одновременно с этим я вдруг понял, что могу различить очертания помещения. Это не глаза привыкли: стены начали светиться. Мох источал призрачный фосфоресцирующий свет.
По периметру помещения стелилось уже знакомое нагромождение из растений, цветов, веток, частей звериных тел, плесени и глаз. Оно закручивалось в огромную спираль, пялилось на меня со всех сторон. Ловило каждое моё движение.
— Зачем ты спрашиваешь? — вконец осмелел я.
Изменчивая масса какое-то время молчала. Я уже начал думать, что вопрос проигнорируют, когда в голове снова раздался многоголосый хор.
«Я — ЖИВОЕ. Я ТО, ГДЕ СМЕРТИ НЕТ. Я ЖИЗНЬ ДАЮ И К ЖИЗНИ ВОЗВРАЩАЮ».
Оно не ответило — только повторило то, что уже говорило нам раньше.
Или это и было ответом?
— К жизни возвращаю? То есть… ты вроде как людей оживлять можешь? — осторожно уточнил я.
«ВСЁ ЧТО УГОДНО МОЖНО ВЕРНУТЬ. ЖИЗНЬ ЛИШЬ МАЛАЯ ЧАСТЬ».
Звучало слишком нереально даже по меркам происходящего.
Потом я долго не понимал, почему отреагировал именно так. Наверное, стоило расспросить подробнее. Интересно же! Но я, видимо, слишком растерялся — и вместо этого зачем-то начал спорить.
— Что, прямо всё? А как же прошлое? Его нельзя вернуть. У людей для этого есть слово… ностальгия, — последнее я добавил скорее для уверенности. Мысли скакали так, что, наверное, и не такое мог бы ляпнуть.
«НОСТАЛЬГИЯ — ЭТО ОЖИВШИЕ ВОСПОМИНАНИЯ. НОСТАЛЬГИЯ — ЭТО ЖИВОЕ».
— Ну нет, — пробормотал я. — Есть вещи, которые не возвращаются.
Я вспомнил, как в детстве столкнулся с похоронной процессией около подъезда. Хоронили соседку. У меня в голове навсегда отложилось воспоминание: восковое жёлтое лицо в обрамлении белой ткани. Неживое: воспринимается не как лицо, а как страшная кукла. Как предмет.
Разве такое можно вернуть?
Наверное, в тот момент я впервые задумался о поиске чего-то за пределами человеческого понимания. Чего-то, что может разрушить эту неотвратимость.
Ну вот, нашёл. И сам не рад.
«ВСЁ ЧТО УГОДНО МОЖНО ВЕРНУТЬ», — повторило Живое.
Один из ближайших ко мне отростков шевельнулся, изменяясь. Красноватый лишайник покрылся чешуйками, скрутился и раздулся, словно впитал в себя воду. Несколько мгновений метаморфоз — и он превратился в существо, отдалённо напоминающее серебристую рыбку.
Рыбка на глазах усыхала. Ещё несколько отчаянных ударов сердца, набатом отдавшихся в ушах — и её высохшая голова плюхнулась мне под ноги.
«ВОЗЬМИ. ЕСЛИ НЕ ВЕРИШЬ, ЧТО ПРОШЛОЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ НАЯВУ, — ВОЗЬМИ. И ПОВЕРЬ».
Я наклонился. Меня едва не передёрнуло — но любопытство взяло верх.
На ощупь рыбья голова была такой, словно засохла лет пять назад.
«ЗАХОЧЕШЬ ВЕРНУТЬ — УВИДИШЬ САМ».
Мне не понадобилось спрашивать о подробностях. Стоило прикоснуться к предмету — и понимание, что нужно делать, появилось в голове само собой, словно было там всегда.
— И… что ты за это хочешь? — осторожно уточнил я. Все истории, о которых я слышал, гласили, что за предложениями со стороны нечисти всегда следует тяжёлая расплата. Мне не хотелось становиться одним из неудачников, которые повелись на чудо.
Живое насмешливо дрогнуло, и я ощутил себя невозможно маленьким.
«МНЕ НЕЗАЧЕМ ЧТО-ТО БРАТЬ С ТЕБЯ, ОТРОСТОК».
— Всё равно я… не буду! — пробормотал я. — Прошлое должно оставаться прошлым.
В тот момент я искренне верил в свои слова. Но рыбью голову в карман всё же сунул.
По густой массе плесени, мха и цветов прошла лёгкая дрожь.
Похоже, Живое смеялось.
∗ ∗ ∗
Через неделю после злосчастного похода мы вчетвером сидели у Насти дома и пытались делать вид, что не боимся. Вернее, страх сдерживали только трое: я, Настя и Кирюха.
— Живое — и в этом всё дело, — довольно мурлыкал себе под нос Виталик, — пускай бессмысленно это…
Он ужасно фальшивил. Настя открыла было рот — наверняка собиралась сказать, что русскоязычную музыку слушают только лохи — и прикусила губу.
— Виталь, ты вот зачем сейчас это делаешь? — в отличие от неё, Кирюха не умел вовремя промолчать. — Издеваешься?
— Не, просто думаю, — Виталик словно очнулся. Улыбнулся, скользнул по Мелкому взглядом. — Мы же исследователи. Вот мы нашли что-то — надо это как-то… изучить?
Тут уже я вмешался.
— Ты что, снова туда полезть хочешь?
— Да не, зачем. Хватит того, что у меня дома, — он продолжал задумчиво улыбаться, — я не показывал? Из-под пола трава растёт. Миниатюрная такая. Через доски пробивается и вверх, по стене.
Виталик жил на первом этаже, но даже так между ним и землёй оставалось несколько метров фундамента. А значит, траве там было взяться неоткуда — разве что…
Настя побледнела.
— Ты хочешь сказать, что оно нас… запомнило? Пошло за нами?
— Ну, вроде того, — Виталик кивнул. — Как там говорил этот Кирюхин ютубер? И это хорошо?
Кирюха протестующе замотал головой. Он сидел в углу, закутавшись в толстовку так, что из-под капюшона носа было не видно, и весь выглядел каким-то пришибленным.
Он уже несколько дней морозился. С того самого дня. Никому не удавалось его приободрить: он боялся, и все мы втайне — тоже. Ну, кроме Виталика, который разве что не светился.
Я сам не помнил, как вернулся. Кажется, меня снова подхватили поперёк туловища и куда-то потащили, а в себя я пришёл уже на школьном дворе. Живым, в целости и сохранности.
Теплица оказалась закрыта. Словно ничего не было.
— Это нихрена не хорошо, — жалобно протянул Кирюха. — Если оно придёт к тебе ночью…
— То будет здорово! Да ладно тебе, если бы оно хотело нас убить, уже давно убило бы, — Виталик подорвался с места и заходил по комнате. — Чего вы ссыте, ребят? Оно назвалось — Живое. Жи-во-е. От слова «жизнь».
— Да кто его знает, как оно эту жизнь поддерживает, — вклинилась Настя. — Может, как вампиры. Из людей высасывает.
— А я так не думаю. А мне кажется — наоборот. — Виталик прищурился. — Помнишь, что оно сказало? Тебе ведь тоже сказало, так?
Настя умолкла.
— «Боишься ли ты умереть», — я задумался. — Мне показалось, оно просто любопытное. Ну, как мы. А ты хочешь сказать, что ему реально какое-то дело до нашего страха смерти?
— Я хочу сказать, что оно, может быть, и родилось из нашего страха смерти! Настя когда-то рассказывала о теории, что человеческая вера и страхи могут менять реальность и создавать новое. Ну, как магические артефакты становятся магическими из-за того, что много людей в это верит. Помните?
— Да это каждая вторая фэнтези-книжка, — пробормотала Настя. — И что, ты хочешь сказать, что люди это Живое создали?
— А что, по-твоему, может быть сильнее, чем страх смерти?
Никто не ответил. Виталик снова улыбнулся, обвёл нас всех победным взглядом и продолжил.
— Если продолжить логически, получится, что эта штука воплощает страх смерти. А как он обычно воплощается? Как нежелание умирать. А как обычно проявляется нежелание умирать? Вопрос к залу.
Он обернулся к Насте, явно намекая на её литературные познания.
— Дракула, — медленно и без выражения произнесла она. — Кощей. Дункан Маклауд. Даже Фауст в каком-то смысле… но Виталь, ты что, хочешь сказать…
Он кивнул.
— Если я всё правильно понял — да. Оно проникло в нас и сделало нас живыми. Навсегда живыми. Бессмертными то есть. Так что ждите, когда трава прорастёт и у вас. А когда прорастёт — радуйтесь!
Виталик с размаху плюхнулся на диван и, всё так же невыносимо фальшивя, пропел:
— Ты-ы — зарази меня жизнью-у-у…
∗ ∗ ∗
Про рыбью голову я им так и не сообщил. Насте и Кирюхе — потому что начинали трястись из-за одной мысли о существе под теплицей. Интересно, о чём Живое разговаривало с ними?
Никто так и не рассказал подробностей. Они вообще не хотели вспоминать этот опыт.
Мы искали призраков и чудовищ, а нашли ожившую концепцию. Никто из нас не был готов ко встрече с чем-то настолько не похожим на создания из сказок и мифов.
А Виталик… ну, я хотел ему сказать. Но он, в отличие от всех нас, не боялся вовсе. Слишком не боялся.
Узнай он про странный подарок, якобы возвращающий в прошлое — наверняка решил бы проверить, и ничем хорошим это бы не закончилось.
Поэтому я молчал. И наблюдал, как он изучает странную растительность сначала у себя дома, а потом и у Насти с Кирюхой.
Ко мне Живое так и не заглянуло. Виталик с важным видом сообщил, что это из-за респиратора: я не надышался какими-то там эманациями, поэтому меня не взяло. И я, получается, лох, а они бессмертные.
Он даже предлагал мне сходить ещё раз. Я отказался.
Несколько лет спустя выяснилось: не зря.
∗ ∗ ∗
Когда я в последний раз общался с Виталиком, в нём было уже не узнать человека. Он так отчаянно цеплялся за собственную самость, что судьбу Насти не повторил: остался собой до конца. Думал, хоть так ему это боком не выйдет. До последнего пытался перехитрить судьбу.
Какие клетки в человеческом теле никогда не умрут сами по себе?
Когда разумная раковая опухоль, в которую превратился мой друг, окончательно перестала напоминать человека, Виталик сбежал. Ночью, тайком, чтобы никто не увидел. Я сам перевозил его на заднем сидении машины, накрыв пледом — если заглянет в окно случайный мотоциклист, увидит только силуэт под одеялом. Это была самая долгая поездка в моей жизни.
Я довёз его до окраины какого-то заброшенного села. Он жестами попросил меня не ехать дальше.
Мы долго стояли около машины и молчали, и молчание было красноречивее любых слов. От него пахло распадающейся плотью и луговыми цветами, и я дымил, как паровоз, чтобы хоть как-то перебить этот тяжёлый запах. В носу свербило из-за вездесущей пыльцы. Рядом с ним её, похоже, было даже больше обычного.
За ту ночь я выкурил полпачки. Думаю, Виталик бы с удовольствием выкурил вторую половину — только ему было уже нечем.
С тех пор я его не видел. Знаю только одно — он не умрёт.
Ему ведь незачем даже дышать.
∗ ∗ ∗
Я долго повторял себе, что прошлого не вернуть. Что Настя, возможно, обрадовалась бы идее превратиться в траву и перегной, а не умереть навсегда. Что Виталик вообще сам выбрал свою судьбу.
Прошлое мертво, и пусть хотя бы оно останется мёртвым. Это грустно, но это естественно, куда более естественно, чем исковерканное существо, которое я провожал до заброшенной деревни.
Остались только двое: я и Кирюха. Вечно бледный, в неизменных тёмных очках, шарахающийся от любой растительности, он выглядел старше меня. Каждую весну на его подоконнике начинал расти мох, а через любую забытую на полу тряпку вскоре начинали пробиваться тонкие ростки.
Но его самого Живое почему-то не трогало. И я думал — этого достаточно, чтобы не пробовать.
Я думал: пока жив хоть один из моих друзей, я могу смириться с потерей остальных.
А потом Кирюха пропал. Обычно он писал каждый вечер, чтобы напомнить себе и мне – он ещё человек, ещё настоящий. Мелкий не изменял этой привычке, даже когда вдрызг напивался: писал сбивчиво, с ошибками, но писал.
У меня хранились его запасные ключи. Я приехал сразу, когда понял, что от него слишком давно нет вестей.
Дверь не открывалась. Мне пришлось распахнуть её пинком, обрывая вьющиеся стебли по ту сторону. И как только в лицо пахнуло знакомым запахом плесени и цветов, я понял: это случилось.
Комната выглядела так, словно там взорвалась бомба со спорами и семенами. Стены были оплетены лианами. С потолка свисали влажные красные цветы, похожие на распахнутые звериные пасти. Островки плесени покрывали даже системный блок, а ноги тонули в траве, растущей прямо из линолеума.
Среди травы бегали дорожки муравьёв, а с кухни трещала какая-то птица.
Кирюхи нигде не было. Параноик и фантазёр, вихрастый пацан из моего детства, так навсегда и оставшийся Мелким, мой последний друг исчез без следа.
Только обрывки рубашки налипли на жирные тёмные лианы.
Оно добралось и до него.
В первое мгновение мне захотелось развернуться и убежать, чтобы вернуться сюда с бензином. Или с напалмом. С чем-то горючим, чтобы навсегда выжечь эту дрянь, чтобы она никого больше не забрала, не заразила и не утащила к себе.
Но я не стал — в этом просто не было смысла. Ведь Живое никого не забирало. Оно… трансформировало.
Эти заросли не были чудовищем, сожравшим Кирюху.
Эти заросли и были Кирюхой.
На следующий день я достал из шкафа рыбью голову.
∗ ∗ ∗
В одном Виталик был прав: по натуре мы оставались исследователями. Только вместо любопытства нас теперь подгонял страх. Не скажу, что за прошедшие десять лет мы многое сумели выяснить — но кое-что смогли.
Теперь я знал, что Живое больше, чем мы хотели думать. Наверное, никто из нас тогда не мог представить его истинных масштабов.
Оно жило в каждом потерянном здании, на которые давно перестали обращать внимание. Оно прорастало сквозь крыши заброшенных домов, заводилось у одиноких стариков, которые до последнего думали, что это мыши скребутся за стеной.
Оно пряталось в стенах квартир, что давно стояли пустыми. Теплица? Тысячи теплиц! Трансформаторные будки, логова бомжей, школьные туалеты, где кого-то регулярно пинают по рёбрам и окунают головой в унитаз. Человеческие постройки и норы животных. По всему миру. Везде.
Потому что всё живое боится смерти.
Наверное, сейчас я бы с лёгкостью нашёл ещё десяток его убежищ. Но мне было неохота тратить на это драгоценное время в прошлом — чёрт знает, сколько его у меня осталось. А ещё хотелось закончить всё там, где оно началось.
То есть, начнётся.
Респиратор я надел ещё на подходе к злосчастной постройке. На школьном дворе никого сейчас не было: урок уже начался.
Некому было меня остановить.
Ключи от теплицы мы за давностью лет потеряли, но и я кое-чему научился. Не бином Ньютона: достаточно чуть терпения и немного ловкости. И замок тут оказался слабеньким. Только от школьников и защищаться.
Ну, или Живое ждало моего визита.
Внутри всё было как в тот раз. Даже попугай сидел на том же месте и косился на меня желтоватым глазом. Пахло сыростью. Травами. Землёй.
Всё верно. Это же сегодня мы должны сюда прийти.
Люк запомнился мне более тяжёлым. В тот раз нам, помнится, пришлось открывать его втроём. В этот раз хватило одного моего усилия. Я стал сильнее — или меня всё же ждали?
Едва я спустился, ноги утонули в мягком лишайнике по самую щиколотку. В полумраке по стенам что-то бегало.
Оно встретило меня почти у входа.
Теперь я видел его намного отчётливее, чем тогда. На меня смотрели десятки пар глаз: гекконы на стенках, свисающие с потолка пауки, даже головки цветов — все они устремились в мою сторону.
Впереди виднелась уже знакомая масса, собранная из десятков живых существ и растений.
— К тебе… к тебе придут дети сегодня, — сбивчивым голосом пробормотал я. Масса качнулась вперёд, словно стремясь меня поглотить, и промолчала. — Так вот. Не забирай их.
Тишина. Только распускаются и опадают цветы на стене подвала, распускаются и опадают, распускаются и опадают. Один цветок превратился в ящерку, та мелькнула среди плесени и исчезла, оплыла, как воск.
— Они… ещё маленькие. У них впереди… очень много всего, — язык не хотел меня слушаться. Я всю дорогу репетировал эту речь — и вот, пожалуйста. — Не забирай их, Живое. Оставь.
Оно продолжало молчать.
— Ты говорило мне, что ностальгия — это про жизнь. Что всё можно вернуть. То есть… ещё не говорило. Но скажешь.
Я порылся в сумке, вытащил вонючую рыбью голову. Протянул шевелящейся массе, многоголовой, многоглазой.
Ностальгия — всё, что мне осталось.
«ТЫ ВЕРНУЛ ПРОШЛОЕ, — наконец нарушило молчание Живое. — ТЫ ЭТОГО ВЕДЬ ХОТЕЛ?»
Голос у него был — как будто одновременно заговорили все эти зверьки, и рептилии, и птицы, и ящерицы, и даже насекомые. И люди. Те, что когда-то не умерли до конца, а превратились в цветы и лишайник.
— Ну да, хотел, — у меня окончательно пересохло в горле, и я закашлялся. — Хотел, чтобы… чтобы всё поменять! Не допустить того, что произойдёт. Если прошлое можно вернуть, то и изменить можно? Верно?
Бесформенная масса слабо шевельнулась: продолжай, мол.
И я продолжил.
— Разве не за этим ты дало мне её? Не чтобы я… смог всё исправить? Так я это и делаю! Поэтому… оставь их. Оставь моих друзей, никогда их не забирай, а иначе… иначе я сам их найду и переломаю им ноги, чтобы никуда не пошли и тебя не встретили!.. И не будет твоей драгоценной жизни, потому что тебя сотрёт временным парадоксом! Как и… как и всех нас.
Я блефовал. Конечно, я не смог бы этого сделать. Подростками мы были хилыми, но нас было четверо, и мы бы просто взяли массой. Да и временной парадокс я только что выдумал — просто чтобы звучало убедительнее.
На самом деле я даже не знал, сможет ли юная версия меня увидеть меня теперешнего.
Живое долго молчало. Изменчивая плоть едва слышно шипела.
«ТЫ ГЛУП», — наконец изрекло оно. И больше ничего не сказало.
Рыбья голова рассыпалась в пыль, и мир изменился.
∗ ∗ ∗
Меня бесцеремонно швырнуло на скрипучий пол родной хрущёвки. За окном темнело. Видимо, мой нырок в прошлое занял целый день, хотя о временных причудах мне сейчас хотелось думать меньше всего.
У меня получилось! Теперь всё будет хорошо. Теперь всё будет правильно. Завтра я с ними увижусь — и мы вместе пойдём в пиццерию, которая недавно открылась взамен старой кафешки. Там ещё кофе был жутко невкусным.
Или в кино сходим. Или ещё куда. Главное — мы снова вместе, и никакая сверхъестественная сила не заберёт их у меня. Никакой больше мистики!
Губы сами собой расплылись в улыбке. Я приподнялся на локтях, привалился к стене да так и остался сидеть на полу: накатившее облегчение было настолько ошеломительным, что я даже на ноги вставать не захотел. Только прикрыл глаза, чувствуя, как меняется реальность.
Как вместо старых воспоминаний появляются новые.
Наша компания, которая находит в теплице только плесень, пыль и скучные растения. Даже попугай — и тот куда-то улетел. Или сдох. Логично. Вряд ли техничка правильно заботилась о хрупкой тропической птице.
Ещё несколько дурацких вылазок в поисках мистического, которые ничем не заканчиваются. Взросление. Экзамены. Разочарование в подростковых глупостях. У нас троих — университет, у Виталика — технарь и трудоустройство на завод.
Весёлые совместные праздники, которые мы проводим то у Виталика, то у Насти с Кирюхой, и ни у кого дома из-под пола не пробивается трава.
Настя, которую сбивает машина на двадцать первый день рождения. Переломанное тело, бесконечные месяцы в больнице, гниющие пролежни и смерть, воспринятая всеми как избавление.
Виталик, умирающий от рака лёгких: две пачки в день и работа на вредном производстве взяли своё слишком рано. Уж лучше бы и дальше играл в детство и жевал сахарные сигаретки. С диабетом хотя бы можно жить.
Кирюха, который так и не оправился после смерти сестры и лучшего друга. Замкнулся, потерял работу, начал бухать. А вчера, за день до моего визита в прошлое, шагнул из окна шестнадцатиэтажки.
И никакой мистики.
Респиратор был ни при чём. Моё время просто ещё не пришло.
Облегчения как не бывало. Мне словно дали под дых. Воспоминания, накопившиеся за годы без Живого, ударили одномоментно и разом — я даже заплакать не смог.
Дышать стало тяжело. Это всё было неправдой. Так не должно было быть. Этого не должно было случиться. Это… это просто нечестно.
Я же просто хотел всё исправить. Думал, что так будет лучше. Будет правильнее.
Что, чёрт возьми, может быть менее правильным, чем это?
Раньше мне казалось, что сама смерть милосерднее такого бессмертия.
Я ошибался.
Даже комната — и та изменилась. Поначалу, охваченный эйфорией, я этого не заметил, но…
Пустые пивные бутылки около компьютерного стола. Наваленные горы вещей. Срач — я никогда не разводил срач! Чёрно-белые улыбающиеся лица друзей в траурных рамках.
Что-то ещё в окружающей картине казалось незнакомым. Что-то помимо бардака и памятных фотографий Виталика и Насти.
Вчера этого не было.
Да что там: сегодня утром этого не было.
Взгляд скользнул по стене. По подоконнику. По стеклу, за которым виднелись тусклые огни вечернего пригорода.
Вот оно что.
Сил не оставалось даже на злость. Я подошёл к окну и засмеялся.
Я смеялся, пока голос не начал хрипнуть, а хохот не сменился кашлем. На глаза наворачивались слёзы, живот сводило. Теперь, когда все мои друзья мертвы, причём мертвы по-настоящему, находка смотрелась жуткой, невыносимой насмешкой. Такой, которую может придумать только нечеловеческое существо.
Я сказал Живому «оставь моих друзей». Я ничего не говорил про себя.
По оконной раме, подоконнику и стене тянулись нити серебристого лишайника.
Источник (Мракопедия)
КРИПОТА - Первый Страшный канал в Telegram