В объятиях Мары
«На море, на Окияне, на острове Буяне сидит Зарница в алом одеянье,
Сапфир фаты в угольном небе тает, девица слёзы горькие роняет.»
Из откровений Арсения Мудрого, 625 Круг Лета
С диким воем ветер бросил в окно дождь, так что задребезжали стёкла. Лан поёжился и поправил ворот поддёвки. В нос тут же забился запах сырости, преследовавший юношу. Он был его незримым напарником с тех пор, как Лан покинул белые стены Царьграда. Чем дальше он уходил от столицы, тем черней становилось небо над головой. День сливался с ночью, а Явь с Навью. Нечисть боготворила вечные сумерки, окутавшие здешние места. Но и местные не промах оказались, смекнули, что анчутки да лешие болот здешних боятся, и на поклон к Царице Топи Великой зачастили. Государь разгневался, как так, его народ, да иной Царице перстни целует, повелел отодвинуть границу. На две сажени всего, большего не смеет от владычицы болот требовать. За тем и созвал к себе богатырей, наказал самому смелому пойти и передать Царице повеление. Вот и сидит теперь Лан в заплёванной корчме, ведёт записи, чтобы не упустить ни одного великого деяния доброго молодца — богатыря Даряна.
Могуч Дарян, как и предки его, только не в силу мощь ушла, а в ширь. Ни один пояс пуза его вытерпеть не может. Такая мощь. Лан в сравнении с богатырём, что травинка рядом со стогом. Велика была разница и в их статусе. Дарян с Ланом пусть и ровесники, но их положение в обществе нельзя сравнить. Прямой потомок прославленных богатырей и обычный писарь, выходец из порабощенного народца, жившего когда-то на берегу Окияна, а ныне разбросанного по Царству-государству.
Зачем Дарян потащил с собой в болота худосочного писца, более привычного водить гусиным пером по бумаге, нежели скакать в седле, Лан мог только догадываться. И он боялся, что догадки эти окажутся верными. К тому же на еду для своего попутчика богатырь скупился. Сам он ел вдоволь мяса, хоть здесь простой окорочок куринный в стоимости равен здоровой кобыле, а Лану же подали отварную скрюченную морковку и лепёшку с ботвой. По запаху, ботва собрана на самом болоте.
Дряное питание и дорога утомили Лана, он тщетно пытался согреться и придвинулся ближе к печи. Завтра им предстоит ступить на земли Владычицы Топи, а значит, путь станет ещё трудней. Взять с собой витязей значило бы прямо объявить войну, от нечисти придётся отбиваться самим. Ходят слухи, что на болотах её меньше, местные боятся туда ходить даже после смерти. Но кто знает, какие твари находятся на службе у Царицы. Помощь чародея придётся кстати.
— Да точно дивнюк, глядите! — К голове Лана потянулась почерневшая мозолистая рука, ухватилась за волосы и вырвала клочок. — По моему велению, по моему хотению, приказываю тебе наполнить мне кружку пивом!
Порванный волосок медленно упал на пол, но дно кружки так и осталось сухим.
— Мои волосы не волшебные. — Лан даже не стал оборачиваться, он привык к подобному, — Я не дивный.
— Ты чё лепишь? Я не вижу, думаешь? — Мужик грохнул кружой по столу Лана, — Глаза косые, космы прямые, сам точно комар мелкий, гони пиво!
— Эй, сморчок, никогда инородца не видел?
Бас Даряна заставил мужика потухнуть и вернуться на место с извинениями, направленными отнюдь не Лану. Но ему они и не нужны были, достаточно того, что теперь никто в корчме не пристанет больше.
— Ты же понимаешь, Лан, — на плечо опустилась мягкая, как студень, ладонь Даряна, — Местные диковаты, чем дальше от столицы, тем темней люд.
«И бедней, и голодней,» — добавил про себя Лан. Сцена эта последнюю неделю повторялась каждый раз, когда они останавливались на ночь в шумном месте. Любого, кто выглядел иначе местные клеймили дивным и заставляли колдовать. Издёвки навевали воспоминания о юности, и Лан порой думал, вдруг он и в самом деле хотя бы на треть принадлежит к давно истреблённому народу, и стоит лишь пожелать, все в корчме полягут замертво, включая Даряна. Тогда бы Лан вернулся в Царьград к Василисе и смог бы предложить ей официальный брак, конечно, только после того, как она бы выждала положенное время в трауре.
Замечтавшись, он смог наконец-то уснуть.
Терпкий дух болот хватал за горло и требовал от непрошенных гостей немедля разворачиваться и убираться туда, откуда пришли. Лану хотелось приложить к лицу надушенный платочек, который Василиса дала ему в дорогу, но делать это на глазах у Даряна было опасно. Богатырь же храбрился и показательно глубоко дышал, впрочем, от каждого вздоха кожа на его щеках становилась всё бледней. Животных и птиц здесь не водилось, тех, что не убил голод, съели селяне. Обглоданные кусты малины торчали по краям дороги лысыми палками. Под утро дождь сменился снегопадом, и теперь лошади месили копытами стылую грязь, выдувая ноздрями облака пара. Всё это заставило Лана вспомнить богатые теплицы Царьграда и щебетанье дроздов в сочной, укрытой от чёрного дождя, траве. Если подойти к ним ближе, они вылетают прямо из-под ног, смешно ругаясь на своём, птичьем языке.
Лошади начали ощутимо вязнуть, деревья вокруг стали ниже и тоньше, дорога превратилась в колею. Дарян пропустил Лана первым. Через несколько шагов лошадь поскользнулась, сердце писца ушло в пятки, он непроизвольно натянул поводья, чтобы удержаться в седле. Кобыла под ним испуганно заржала и остановилась.
Надорванный хрипом голос, казалось, звучал из-под земли, Лан и Дарян не сразу заметили сидящего меж кочек чародея. Перед ними был не старик, но и не юноша, впрочем, сложно так сразу понять, сколько чародеям лет. Магия всегда оставляет свой след. Он мог только вчера окончить обучение, а мог и застать времена, когда дивные жили среди людей, а мёртвые отправлялись в Навь. Он не обернулся, продолжая шептать заклинание в ладони. До слуха Лана доносились отдельные фразы, которые чародей произносил с нажимом:
— … в лике… чья природа непостижима… узри не тьму… узри не зло… не кривду…
Закончив, чародей растёр ладони и высыпал порошок травянистого цвета в плошку с водой. Только теперь он повернулся лицом к богатырю и его попутчику и испил приготовленное зелье, затем подошёл к Лану и протянул ему плошку:
— Ты кто таков? — Дарян потянулся к мечу.
— Толку-то от меча твоего, покуда Навь заперта. Здесь, у самой топи, так далеко от столичной башни чародеев кого угодно руби, он тут же обратно встанет.
— Твоя правда, — сурово согласился богатырь, — Погорячился. Я богатырь Дарян, по приказу государя явился. Это писец мой, Лан.
Чародей вновь оглядел Лана и коротко поклонился, одним лишь кивком:
— Сожалею о родине твоей, хоть и скорби не могу разделить, но знаю, какого это, когда корни вырваны. — Он вновь протянул ему плошку, — Пей, если хочешь для навок незаметным остаться. Я Станимир, приставлен к вам проводником сквозь топи. Долго вы, я околел уж.
Послушно испив горького напитка, Лан вернул чародею чашу. Станимир подал зелье Даряну.
— Ну и гадость! — Богатырь высунул язык, будто ветер мог сдуть с него горечь. — И чего это ты, каждому встречному зелья свои предлагаешь.
Ничего не сказав более, Станимир поднял с земли ободранную от сучков ветку, высотой с него самого, и пошёл вперёд. Сперва он простукивал землю перед собой палкой, а только затем делал шаг. Двигались они очень медленно, Лану казалось порой, что и вовсе топчутся на месте.
К вечеру кроны деревьев стали гуще, и даже те жалкие толики солнечного света, что пропускали тучи, перестали освещать землю. Слева и справа слышались приглушённые всплески, но сколько Лан не вглядывался, никак не мог разглядеть ничего, кроме грязи и тёмных стволов.
— Здесь встанем, спешивайтесь, — чародей опустился на одно колено и вновь принялся шептать над ладонями, после он что-то бросил на землю, и скоро в том месте занялся огонь.
— И пошто только коней мучаем, — Дарян передал поводья Лану, — Всё равно что улитки ползём. Станимир, ты бы хоть предупредил, оставили бы мы животин витязям.
— Не знал я, что пройти не получится. Ополчилось на нас болото, давно уж дороге должно было показаться. — Чародей обернулся к Лану, — Далеко не вяжи. Плохое предчувствие у меня. Сердце будто в камень сковало.
— Ты мне зубы не заговаривай и писаря моего не пугай, он и так еле дышит, — Дарян опустился к огню. — Может сухостоя поискать? Долго твоё колдунстов гореть будет?
— Всё, что видишь ты, принадлежит Царице, без её дозволения брать ничего нельзя. А дозволения мы не получили, иначе давно бы на дорогу вышли. Не по нраву вы ей.
— А может из тебя проводник плохой?
На выпад Даряна Станимир смолчал. Он спрятал ладони в рукава, опустил капюшон на лицо и замер. Его грудь мерно вздымалась, как у спящего. Позавидовав способности чародея уснуть столь быстро в холоде и на голодный желудок, Лан устало привалился к дереву. Мокрая кора холодила спину, но так лучше, чем лежать на земле. Богатырь же подложил под себя плащ и достал припасы. Откусив от хлеба, он поморщился, затем взялся за шмат вяленой баранины, и вновь его рот недовольно скривился.
— Ну-ка, дружок, — Дарян передал надкусанное мясо Лану, — Захворал я, или верно испортилось оно.
Пустой желудок Лана требовал еды, но стоило ему почуять запах, исходивший от пищи, к горлу подкатил ком. Отбросив испорченную баранину, писарь перерыл мешки и принялся проверять всё съестное, что они взяли.
— Испортилось, всё пропало! Как так?! — Лан растерянно смотрел на чародея, ожидая подсказки.
— Не иначе хозяйка всучила нам тухляк, вернусь, всю её корчму разворочу! Камня на камне оставлю! — Дарян схватил бурдюк, залпом осушил его, и сразу же начал отплёвываться. — Да что же такое! И вода сгнила! Чтобы её лицо пиявки сожрали! Чтобы она сама своим кислым пивом отравилась!
Его гневная тирада не утихала ещё какое-то время. Дарян продолжал бы ещё, но внезапно чародейский огонь погас. Сомкнувшаяся вокруг темнота заставила богатыря подавиться бранными словами.
— Русалка балуется, — тихо произнёс Станимир и зажёг пламя. — Привлекли её шумом, теперь играться хочет.
— Она нас в воду заманит? — Лан пересел поближе к чародею, так ему казалось безопасней.
— А ну мы её сейчас, — Дарян вытащил меч. На испещрённой царапинами стали заискрились блики.
— Руби, не руби, одно на ней ни царапины не оставишь. — Холодно процедил Станимир.
— Мечи против нечисти здесь бессильны, — посмел согласиться Лан, отводя взгляд, чтобы ненароком не принять гнев богатыря на себя.
Дарян схватился за ветку кривой, давно облетевшей ели, обломал её и суну в огонь. Факел получился знатный, богатырь рубил им тьму, точно его предки крошили дивных, только вместо крови в стороны летели золотистые искры. Лану ярко представилось, как волшебный народ, поверивший когда-то в честность людскую, погибает в пожаре, словно он, Лан, сам там был, хотя родился много кругов спустя. Сейчас о той бесславной битве напоминает только огромное пепелище, протянувшееся на юг от столицы и до самого берега моря.
— Привычные вам, богатырям, методы здесь не работают. Вечно всё, что не по нраву, стремитесь изничтожить, а здесь так нельзя. К топи надо с ласкою, а не с оружием иль огнём. Вот и не даётся вам она. Не подчиняется. — Измазанные травяной пылью пальцы чародея скользнули под плащ. Из-за ворота он достал василёк, совсем свежий, будто только что сорванный. — Цветочек ей надо подарить, отстанет на сегодня точно. Вот только это сделать надобно бы Даряну. От просто чародея или писаря не примет, коли богатырь средь нас есть.
— Вот ещё, каждой паскуде васильки дарить, — Дарян бросил протянутый бутон в огонь. Пламя жадно впилось в цветок и зашлось синевой. — Только жене своей могу я цветы дарить.
Из тьмы раздался громкий вздох, а затем к богатырю потянулись холодные, покрытые чешуёй руки. Русалка обвила шею Даряна, ловко запрыгнула сверху, ухватилась босыми ногами за него и начала щекотать. Её весёлый смех звонким колокольчиком отдавался в ушах.
— Аха-аха-ха, — в хохоте Даряна слышалась боль, — А ну слезь! Ах-ха-ха! Кому говорят, вот я тебе щас!
Он закрутился на месте, стараясь скинуть с себя русалку, повалился на землю и начал кататься, поднимая грязь.
— Ахаха-ха, Лан, чародей! Сделайте же что-нибудь, молю! — Голос богатыря стал непривычно плаксивым, в груди у Лана даже зародилась к нему лёгкая жалость.
Станимир опустился на одно колено и принялся шептать заговор, но богатырь не смог дотерпеть, пока он закончит. Дарян одним мощным рывком поднялся на ноги, схватился за длинные русалочьи волосы, намотал их на кулаки и натянул. Русалка заверещала, но только сильней принялась его щекотать. Богатырь притянул её лицо ещё ближе и ощутил затылком ледяное дыханье. Откинув голову назад, он одновременно дёрнул русалку за волосы и ударил её точно в подбородок. Смех прекратился. Завыв, русалка откинулась назад, но с Даряна не слезла. А он развернулся вокруг своей оси и бросился в огонь спиной вперёд.
— Не смей! — Хриплый голос чародея совсем осел и стал похож на шорох сухой листвы.
Оказавшись в огне русалка зашипела, заверещала и мигом разжала ноги. Дарян ещё несколько раз пнул её в живот и только тогда успокоился. Станимир кружил, пытаясь вытащить русалку то за ноги, то за руки, но она, ошалев от боли, вырывалась. Блестящие волосы плавились, чешуя разлеталась в стороны. Лан нашёл еловую ветку, которой Дарян недавно отгонял нечисть, и толкнул ею русалку в бок, затем подложил под её выгнувшуюся спину и так выкатил из огня. Шёпот Станимира звучал зловеще, он прикладывал ладони к обожжённой русалочьей коже, пытаясь заговорами унять боль.
— Без толку, — чародей мягко поглаживал изуродованное огнём лицо русалки. — В бледном лике той, чья природа непостижима — узри не смерть, но изменение.
С этими словами он вынул из-за пазухи кинжал, сперва воткнул его в землю, а затем быстро вонзил в грудь русалки. Останки её он вернул в огонь.
Темноту разорвало алым вихрем пламени, устремившегося ввысь, а затем вновь стало тихо. Но свет никуда не делся, лишь потускнел. Бледные лучи просачивались сквозь голые ветви. Лан задрал голову к небу и не поверил своим глазам. Извечные тучи брызнули в сторону, расступаясь перед белым тонким серпом месяца. Он словно вышел попрощаться с русалкой.
— Глядите! — Лан указал на небо
— Погубили вы меня, точно погубили, — зашептал Станимир.
— Красотища какая! — Восхищённо выдохнул Дарян.
Луна явила путникам собравшуюся вокруг них нечисть. Тонкие кровавые рёбра, торчащие из спин навок, облепленные тёмным мясом, медленно вздымались и опускались. Мелкие навки пятились под защиту водяного. Он стоял, разинув огромный жабий рот, готовый проглотить каждого из людей, посмевших убить русалку, целиком.
На сей раз Дарян не посмел ослушаться приказа чародея. Держа наизготове кинжал Станимир медленно двинулся к стоящим на привязи лошадям. Два коротких удара точно в сердце, и животные, не издав ни единого звука, осели на землю. Чародей обтёр лезвие о ладони и склонился в почтенном поклоне перед водяным.
— Узрел ты дерзновенье наше, узри и покаянье. Склонив головы, подносим дар.
Булькнув, водяной опустился на четыре лапы и пополз к лошадям. От его пуза оставался глубокий содранный слой на земле. Разом заглотил он одного из коней. Чародей так и остался стоять, склонив голову, пока совсем рядом с ним навки рвали ещё горячую плоть. Брызги крови и белой слюны падали на его плащ, но Станимир не шевелился. Обмерев от страха Лан внимательно смотрел, как быстро болотная нечисть расправляется с лошадьми, ожидая, что они вот-вот накинутся и на чародея. Но, видно наевшись, водяной скоро пополз прочь, уводя за собой и пищащих навок, злобно зыркающих на людей сверкающими глазёнками.
Тогда чародей встал, снова разжёг магическое пламя и сел подле него, опустив голову на грудь и спрятав лицо в капюшон. Да самого утра Лан не сомкнул глаз, всё ждал, что водяной вернётся. Богатырь же задрых почти сразу после того, как луна вновь скрылась за тучами.
Студёный ветер бил Лана в грудь, словно велел убираться прочь. Писарь едва переставлял ноги, обессиливший от голода и холода, он почти не замечал, что дорога стала шире, а небо посветлело. Сквозь пелену серых облаков пробивалось солнце. Дарян усталости не чувствовал, вместе с могучим телосложением, ему досталась по наследству и выносливость. Он подставлял лицо редким солнечным лучам, дивясь, как преобразился лес вокруг. На кронах изумрудных кедров лежал белоснежный снег, богатырь в своей жизни никогда не видел такого чудесного пейзажа. Ему не верилось, что они всё ещё находятся на болотах. Позади осталась вонь стоялой воды, здесь пахло свежестью и жизнью.
Чародей шёл чуть впереди, он всё ещё прощупывал землю, прежде чем сделать шаг. С ночи он не проронил ни слова, даже не смотрел в сторону спутников. Багряные пятна на его плаще покрылись коркой инея. Лан брёл уставившись ему в спину, и когда Станимир ни с того ни с сего ухнул вниз, ему казалось, что он уснул на ходу. Писарь протёр глаза, и точно, чародей по пояс увяз в грязи. Она вздувалась коричневыми пузырями, которые лопаясь выпускали облака пара.
Дарян бросился чародею на помощь, он лёг у края трясины и ухватился за палку, которая служила Станимиру опорой, и вдруг подвела его. Замешкавшись всего на пару мгновений, Лан тоже лёг рядом, протягивая чародею руку, пытаясь ухватить его за запястье. Станимир двигался медленно, помня, что сражаться с зыбучей грязью себе дороже. В его уставших янтарных глазах читалось отчаянье, губы изгибались, шепча колдовской заговор, Дарян тянул изо всех сил, но болото медленно поглощало мага. Скоро он ушёл по самую макушку, видна осталась лишь его ладонь. И тогда земля вновь затвердела.
Не веря, Дарян ощупывал её, но под ним была верная твёрдая дорога, подмороженная суровой зимой. Осторожничая, Лан подобрался к тому месту, где только что барахтался Станимир, но ничего. Никакой трясины. Только рука, которую уже тронула смерть. Из ногтя проклюнулся уродливый росток, развернул рваные красные листья и раскрыл голубой бутон василька.
— Покарала его топь, — тихо проговорил Лан, боясь, что обратившийся лешим чародей услышит его и мгновенно выкопается. Но кривые, покрывшиеся древесной корой пальцы Станимира неподвижно торчали из земли. Тонкие, точно свежий саженец, едва пустивший корни.
— Как болото покарать может, разве ж у него воля есть своя? Тьфу-тьфу на твои суеверия. — Дарян воткнул ветку рядом с похороненным заживо чародеем, стянул шапку и учтиво поклонился. — Уж извини, Станимир, большего для тебя не можем сделать. Пойдем лучше дальше, Лан, пока с голоду вслед за чародеем не сгинули. Надобно бы словить чего, я слышал уханье совы, значит, и кто другой тут водится.
Делать нечего, Лан коснулся палки, прощаясь с чародеем, и зашагал за Даряном. И пусть на тропе хватало места, он старался идти след в след. Они шли так недолго, богатырь жестом остановил Лана и указал на что-то. Проследив за его рукой, писец нашёл на снегу свежие следы от копытц. Вокруг них рубиновыми кляксами расплывалась кровь. Дарян достал походный нож и сошёл с дороги в лес. У самого края обернулся на Лана, держа наготове нож, решил про себя что-то, махнул рукой и пошёл дальше.
Захрустел под грузным богатырём снег. Впереди дрогнул утопленный в белизну куст ирги, из-под него, испуганно повизгивая сорвалась свинка. Она бросилась наперерез грузному Даряну, но ловко увильнула в сторону от его выпада. На том её силы кончились. Выскочив на дорогу свинка поскользнулась на гладком насте и подкатилась прямо к ногам Лана. Её необыкновенная золотистая шкурка сбоку была распорота стрелой, древко обломилось, но стальной кончик крепко впился прямо в шею бедняжке. Лан наклонился и понял, что ей осталось недолго, он коснулся её бока, повинуясь непонятному порыву. Золото свиной щетинки маняще переливалось на солнце, но стоило Лану провести по нему рукой, оно тут же погасло. Перед ним лежал обыкновенный молочный поросёнок.
— Далеко он забрёл, — Дарян обтёр нож о рукав и принялся разделывать хряка, — Собери валежника какого и поменьше чего, приготовим. Очень свезло нам, но на ловца и добыча бежит, да?
Борясь с неприятным покалыванием в пальцах, Лан сообразил костёр. Дрова нашлись удивительно легко, так же легко удалось и огонь развести, хотя сам писарь прежде делал это лишь однажды. Он успокоил себя, что голод придал ему сноровки, потому всё так ладно и вышло. Мясо поросёнка оказалось невероятно нежным и сладковатым. Когда путники, подкрепившись, отправились в дорогу, Лан шёл впереди. Ему казалось, что деревья расступаются перед ним, и полотно дороги раскатывается только для него. Окрылённый сытостью и силами, он чуть не заметил, как наступил на змею. Оно и не мудрено, белая чешуя сливалась со снегом.
Рептилия извернула гибкое тело в кольца и грозно зашипела. Дарян занёс меч, чтобы срубить голову гадине.
— Не трожь! — Грозный, подобный вою вьюги, девичий голос остановил его.
На краю леса перед ними стояла одетая в лисий полушубок красавица. На тёмных густых ресницах дрожал иней, волосы бились на ветру, средь них лицо девушки светилось точно вчерашний месяц в ночном небе. В руках она держала лук, кончиком стрелы целясь в Лана.
— Кто такие? Чего тут делаете?
Убрав ногу, Лан отступил на шаг назад. Змея тут же уползла прочь.
— Богатырь Дарян я, иду на переговоры к Царице Топи. А это, — он указал на Лана, — Со мной. Помощник. Документы писать будет.
— Давно богатыри с дивными дружбу водят?
От обидных слов щёки Лана загорелись румянцем:
Девушка изучающе осмотрела Лана с головы до пят, её взгляд цеплялся за него колючками репья, оставляя после себя неприятное тянущее чувство. Наконец она посмотрела в его глаза и оттаяла. Что-то в Лане заставило её смягчиться и опустить лук.
— Пред вами Царевна Мара, я провожу вас к матери, она ждёт. Шуму же вы наделали.
Она пошла вперёд, указывая дорогу. Лан и Дарян держались на почтительном расстоянии, но не отставали. Богатырь ткнул спутника в бок и чуть слышно сказал:
— Хороша Царевна, краше Василисы моей, согласись.
Неожиданный приятельский жест поднял внутри Лана волну жара, он незаметно схватился за карман, сжимая подаренный Василисой платочек.
— Хороша, но красота её холодная, — рот Лана наполнился гадкой слюной, — А у супруги вашей глаза ясные, добрые, от того и краше она будет.
Загадкой для писаря оставались мысли богатыря, он терзался от подозрений, что Дарян всё про них знает, потому и взял Лана с собой. Богатырь шёл рядом, устремив взгляд вперёд и совсем не замечая терзаний Лана.
Лан и подумать не мог, что в глубине Великой Топи скрывается город. Вовсе не похожий на Царьград, вместо каменных стен и грандиозных башен, здесь россыпью стояли маленькие, утопленные в землю деревянные дома, а вместо богато украшенного позолотой дворца в центре стояла усадьба. На её резных наличниках красовались петушки, зайцы, соколы и другие звери, а по коньку крыши вился цветочный орнамент.
— Царевна Мара, Царевна Мара! — Мелкая курносая девчушка дёргала Царевну за рукав, — Авсеня не видала? Звать пора, а не дозваться!
— Не видала, — Мара ущипнула ребёнка за нос, и его кончик сразу раскраснелся.
Девочка прижала ладошки к лицу, растирая, чтобы согреться:
— Больно… Зачем ты так? Вот Авсень придёт и тебе задаст.
Мара строго вскинула чёрную бровь, девчушка тут же убежала и скрылась в одном из домов.
— А что это там? — Внимание Даряна привлекли люди, разбирающие крыльцо.
Ступенька за ступенькой они отковыривали доски и складывали их тут же. Из окна дома, через головы передавали замотанное в шали тело.
— Хоронят Тихомира. Три поколения на его глазах сменилось, хорошая жизнь была, да пора и честь знать. — Мара тепло улыбнулась, точно мать провожала своё дитя в дорогу.
— Почту за честь, Царевна, — Дарян схватился за меч, — Только спешить надо, вот-вот его дух вернётся.
— Как что? Порублю его, пока он в анчутку не превратился или в домового, или в какую другую нечисть. У нас так дела делаются.
— И что же, помогает? — Лукаво усмехнулась Царевна.
— А как же? Нечисть, не нечисть, а тяжко по Яви бродить, коли порублен и сожжён. Прахом летают, но навредить никому не в силах.
— Жестокие у вас обряды, никакого почтения усопшим.
— Какое уж тут почтение, Царевна. В Навь они отправиться не могут, вот и злятся на живых, а богатырский долг оберегать людей от нечистых.
— У нас здесь свой порядок испокон веков, что нам ваша Навь. Здесь о ней только по слухам знают. — Мара положила ладонь поверх руки Даряна, — Спрячь оружие, Тихона по-нашему похоронят, чтобы он своих потомков оберегал, как и должно ему. Не страшись, нечистью он не обратится.
Тело покойного осторожно положили под порог и начали обратно ступеньки приколачивать. До слуха Лана донеслась тихая песня, грустная, полная любви и обещаний вспоминать.
Усадьба встречала путников золотом убранства, запахом цветущего луга в жаркий день и смородиновым чем. Хозяйка, рыжеволосая Царица, вовсе не была похожа на болотное чудище, какой её изображали писания, она радушным жестом пригласила гостей за стол и велела поесть, прежде чем разговор вести.
— Можно и поесть, отчего и нет, — согласился богатырь и сел по правую руку от Царицы.
Лан занял место рядом, напротив Мары, Царевна глядела на свою мать исподлобья, и отказалась от всех угощений.
— Чего кручинишься, дочь моя, али гости мои не милы тебе? — Царевна выпрямилась под напором, но смолчала. — Брось, неужто за Авсеня переживаешь? Не нашла его?
— Не нашла. Как сквозь землю провалился, — наконец ответила Мара, — Пойду я, матушка, устала я. Утомилась по топи бегать за ним. Да без толку.
— Ну, иди, иди. Отдыхай. — Когда Мара ушла, а стол опустел, Царевна предложила отдохнуть и Даряну, — Дела наши до завтра отложим, нечего о таком рассуждать, коли ноги едва держат. Распоряжусь вам баньку приготовить.
Душистый берёзовый веник оставил на коже Лана запах чистоты. Он наконец оказался в объятиях той, о которой грезил последние недели — тёплой кровати. Но сон не шёл. Стоило ему глаза закрыть, снилось сразу, будто несётся он через болота, а за ним хищник гонится, но вместо ног привычных стоит он на тонких копытцах. Он старается, бежит быстрей, и вязнет в снегу по самое горло. Тогда и просыпается. Отбросив одеяло, Лан оделся и решил, раз уж выспаться ему не судьба, не мешало бы осмотреться. Может, найдёт способ укрыться или сбежать от Даряна, пока богатырь не зашиб его.
Но бежать некуда, вокруг непроходимые болота, да и не за тем он так долго пробивался на службу в Царьград, чтобы сейчас вот так просто сбегать в никуда. Опять жить впроголодь, терпеть насмешки. В честном бою худосочный Лан богатыря не победит, а вот если прирезать его во сне, когда они обратно возвращаться будут. Одному через топи идти тяжко будет, Дарян ещё нечистью обратится, тогда с ним точно не совладать. Но всё равно лучше, чем в страхе ждать своей участи. Это он при других Лана бы не тронул, чтобы убийцей не заклеймили, а теперь, когда они вдвоём будут возвращаться, кто что докажет?! Скажет Дарян, что писарь утоп. Почему бы Лану самому такое не провернуть?!
Мучаясь от тяжких дум, Лан брёл по усадьбе. В темноте проёмы окон светились голубоватым светом. Он придавал золотым орнаментам чудной вид, точно Навь вопреки всему прорвалась сюда и тронула их, утаскивая за собой.
— Та, чей платочек носишь в кармане, она знает где ты? — Голос Мары заставил Лана вздрогнуть, он не сразу увидел её тонкую фигуру. Алебастровая кожа точно слилась со светом луны, а волосы подражали тени, оттого заметить девушку было невозможно. — Думаешь, скучает по тебе больше, чем по нему?
— О чём ты? — Лан не сомневался, что Царевна так точно попала с вопросом, потому что он сам только что проговорил вслух все свои мысли.
— Я о тебе теперь всё знаю, милый друг. Слышишь? — Мара вдруг навалилась обеими руками на раму и надавила на неё.
Окно распахнулось, пуская в тёплую усадьбу стужу и голоса:
— Авсеня кликать? Можно ли Авсеня кликать?
— Не кличьте, рано ещё! — Это подданным отвечает сурово Царица.
— Да как же рано, как же рано, если скоро землю надо пахать, а на огороде сугробы с аршин? Никогда такой долгой зимы не было, гнать её надо! Пусть Авсень прогонит!
Не дав дослушать, Мара закрыла окно и хитро прищурилась глядя на Лана.
— Постой, что же там? — Очень ему стало интересно, дозовутся ли неизвестного Авсеня.
— Матушка не поняла ещё ничего, вот что там. — Случайно залетевшей в дом снежинкой Мара закружилась вокруг Лана и ловко достала Василисин платочек, прижала его к губам и засмеялась. — Я ведь спасти тебя могу, если меня спасёшь. Уговор?
— От кого спасти? — До последнего Лан не понимал, откуда Царевна всё про его самую сокровенную тайну узнала.
— От господина твоего. Уговор?
— Заведено так, я знаю всё про тебя. Про каждого, чей путь к концу подходит, знаю всё. Нарушать мне порядок негоже, но я больше не желаю так жить. Спаси меня, я тебя спасу.
— Это я чародея загубила. — Мара ещё немного поигралась платочком и вложила его в руки Лану. — Не из-за русалки, не подумай, из-за его магии. И тебя хотела, боялась, что ты дивный. Но ты обычный, потому не страшно. Уговор?
— Уговор, — кивнул Лан. Соглашаться с болотной колдуньей гиблое дело, вот только другого выхода сейчас у него нет. В конце концов она сразу сказала, что ей нужно, без утайки. — Ты уверена, что я тебя смогу спасти?
— Вот увидишь. А сейчас, ступай к себе, скоро богатырь явится. Он уже всё придумал. Ты только ничего не бойся.
Поворачиваться к Царевне спиной оказалось ещё страшней, чем сидеть на болоте напротив водяного, но Лан смог пересилить себя и поплёлся обратно в комнату, не оборачиваясь. Чудилось ему, что Мара следует за ним по пятам, дышит ему в затылок, но то оказался невесть откуда взявшийся сквозняк.
Дарян вошёл внезапно и тронул лежащего на кровати Лана за плечо:
Ничего в его голосе или лице не поменялось. Позабыв заверения Мары, готовый защищаться, Лан оделся не спуская глаз с богатыря. Возможно, впервые за всё время их знакомства, Лан смотрел прямо на Даряна, не пытаясь отвести взгляд.
Они вышли на улицу, вопреки ожиданиям Лана деревенские уже спали. Скрежет снега под ногами путников нарушал ночной покой. Чудилось, что сквозь неплотно закрытые оконные ставни местные смотрят на них с укором, мол, нашли время шляться.
— Ну-ка, подсоби! — Дарян упёрся в крыльцо одного из домов и ковырнул носком ступеньку. Та со скрипом, но поддалась.
Смекнув, у чьего дома они остановились, Лан попятился:
— Вы чего, нельзя покойного тревожить… А что если он…
Голыми руками богатырь разобрал крыльцо, глянул вниз, пошарился и довольно хмыкнул:
— Чудеса. Точно мёртв. Можешь сам глянуть.
— Благодарю за честь, но откажусь. — Лан запустил руки в рукава, чтобы согреть замёрзшие пальцы. — Надобно обратно всё положить, как было. Чудеса, что никто не проснулся. Бедой это обернётся, если заметят.
— Верно. Но я этим позже займусь. — Дарян поднял одну из досок и взвесил её в руке, точно примеряясь. — Жалко мне тебя, Лан, что я, не человек что ли, всё понимаю. Самому мне покоя не видать, если бы я тебя на мучения вечной нежизни обрёк. Никто не знает, каково это, нечистью шататься. А ты и не узнаешь, получается, избавлю тебя от этого. Только ты прямо стой. Мучиться не будешь, обещаю. — Он сделал шаг вперёд, Лан отошёл на два назад. — Сам же знаешь, за что. За честь мою, богатырскую. За честь жены моей Василисы. Скажу ей, что ты храбро погиб, меня от водяного защищая. Погорюет, да забудет.
— Тут-то вы и ошибаетесь. — Страшно стало Лану, веры в слова Мары никакой уже не было. Понял он, что один на один с богатырём остался. Один на один с мужем той, которую любит. Лан нащупал припрятанный в рукав кинжал. — Не забудет меня моя Василиса. Верно, что только вы знать будете, что со мной случилось, простите ли себе, что я перед вами без оружия был, покуда вы на меня с дубиной?
— Твоя?! — Взревел басом богатырь и откинул в сторону треклятую доску. — Я тебя одной левой!
Присев, Лан увернулся от удара рукой, но в голову ему уже летела нога богатыря. Пинок такой силы точно вышиб бы дух, попади он в цель. Вспомнив злые дворовые “игры”, которые ему устраивали сверстники, Лан подставил бок, вжал голову в плечи и напряг все мышцы. Его отбросило в сторону, рёбра заныли, рот наполнился слюной. Перекатом Лан увернулся от следующего пинка. Нога Даряна опустилась точно в центр оставленного на снегу следа и провалилась. Ему пришлось переминаться, чтобы не потерять равновесие. Этой заминки хватило, чтобы Лан, крепко сжав обеими руками кинжал, скользнул вбок и вонзил лезвие в рыхлый живот Даряна. Богатырь завыл и локтем двинул противнику в нос. Обхватил оглушённого Лана за шею и занёс кулак, желая добить.
— Шуму навели опять. А ну, тихо! — Шёпот Мары едва ли был громче хриплого богатырского дыхания, но они оба, и Дарян, и Лан прекрасно слышали каждое её слово.
С неба на них посыпались снежинки. Опустившись на кожу Даряна, они отказывались таять. Богатырь мигом позабыл про Лана, отпустил его и начал смахивать с себя снежинки, а они продолжали падать и облеплять его. Ноги, руки, шея, спина, макушка, глаза, рот — всё скоро было покрыто белоснежным, сверкающим в свете луны снегом. Богатырь раскинул руки в стороны, и больше не смог их опустить. Погребённый в сугробе Дарян замер навсегда. Снегопад прекратился.
Лан удивился тишине. Он осмелился и тронул снеговика. Ничего.
— Не ломай, пусть попробует весны дождаться. В последний раз. — Мара коснулась щеки Лана ледяными пальцами, — А ты беги. Убегай, и не возвращайся когда позовут, коли мудрости хватит.
Мара стала увеличиваться, снег внизу стремительно приближался, но скоро Лан понял, что это он сам уменьшается. Ноги его превратились в копыта, а вместо крика изо рта вырвалось хрюканье. Стало страшно, как во сне, и он кинулся прямиком в лес. Прочь отсюда, прочь от Мары, от Даряна. Прочь!
Позади неведомая опасность, впереди — нечто огромное, во много раз больше самого Лана и всей его жизни. Больше юношеского желания бежать из дома, подальше от бедности. Больше обиды на преподавателей, которые не верили, что инородец сумеет осилить грамоту. Больше боли от разрушенных надежд, когда на него сыпался отказ за отказом, никто не хотел брать на работу низкородного, да ещё с такой внешностью. Больше света надежды от возможности познакомиться с царской дочерью. Больше внимательных глаз Василисы, когда она, очарованная им, спросила: “Хочешь, я покажу тебе звёзды?” Больше любви, поразившей его в тот миг, когда она легко коснулась его щеки горячими губами в запретном крыле библиотеки среди звёздных атласов. Больше горя, которое он испытал, узнав о её свадьбе. Больше камня, сковавшего его сердце в тот день, когда Василиса обвенчалась с другим. Больше страха быть пойманными во время их нечастых, но страстных встреч. Больше отчаяния, чем в тот миг, когда она украдкой вложила платок в карман на прощанье. Больше всего, что он знал и когда-либо испытывал. Всё это вдруг оказалось таким незначительным в сравнении с синим бескрайним небом, раскинувшимся перед ним. Чистым настолько, что коло глаза.
— Авсень, Авсень! Ходи по всем! По закоулочкам, по прогулочкам! Открывай двери! В гости нас хотели. Открывай окно! Запускай тепло! Ой, мороз, мороз, мороз! Не вели долго стоять, вели Мару прогонять!
Небо сделалось хрустальным, хрупким. Лопнуло и рассыпалось снежинками. Лан взглянул на свои копытца, а на них сапоги, и сам он уже не свинка, а человек. Побежал Лан на голоса, поглядывая по сторонам, ожидая Авсеня нагнать, но никого не увидел, покуда не вышел к мостику. На той стороне его ждала Царица Великой Топи и Царевна Мара. Деревенские, приложив к губам ладони, кричали, пели, звали Авсеня.
В спину ему лазурью дышала весна, ждала, когда он проводит её через мостик. Мара смотрела на него, опустив голову, одними губами она прошептала:
— Не могу. — Ответил ей Лан и шагнул на мостик.
Тёплый ветер потрепал его волосы и закружился, сдувая с крыш снег. Серые тучи рассеялись, над головой Лана очистилось небо.
— Уговор наш нарушишь? — Кинулась было на него Мара, но деревенские удержали её, связали верёвками и потащили к приготовленному кострищу.
— Вот отчего невесела была ты, дочь моя, — Царица водрузила на голову Царевны венок из лент, — Авсеня загубить у тебя не вышло. Что же ты противишься так нашему порядку?
— Да как не противиться, матушка? — По щекам Мары катились горькие слёзы, — Никогда не увидеть мне живой травы, не услышать серебряное пенье дрозда, не попробовать сладкой земляники. Только снег, стужа, холод и смерть мои попутчики. Авсеня все любите, ждёте, а меня гоните, даже когда моя пора приходит!
— Гонят тебя от незнания, милая моя! — Царица обняла Мару, коснулась её лба своим, вытерла слёзы. — Благодаря тебе земля отдыхает, а отдохнув урожай нам даёт. Без тебя бы высохли болота. Без тебя не было бы порядка, не противься ему, и мы скоро свидимся вновь.
Огромное небо приняло Лана, согрело солнечным светом, он никогда не чувствовал его прежде и теперь дивился, как тепло, как приятно. Ни в одной теплице Царьграда нет такого света. Ни один чародей такую магию не наколдует, ни один механик такую лампу не создаст.
В руки Лану вложили зажжённый факел.
— Твоя пора пришла, Авсень. Ты уж не серчай на Мару, а в следующий раз хорошенько от неё спрячься. — Царица поцеловала Лана в макушку.
На негнущихся ногах, прекрасно уже понимая, что нужно сделать, Лан подошёл к кострищу. Мара подняла на него красные от слёз глаза. Царевна искусала губы до крови, она снова осмелалсь попросить:
— Спаси меня, Лан. Не могу я так больше.
— Я спасу тебя, — с этими словами он опустил факел в сухую траву под ногами Мары.
Крики умирающей Царевны оповестили всю округу о том, что пришла весна. Заголосили птицы, запела капель. Треск костра отдавался в ушах Лана ужасом и смертью, от запаха жжёной плоти тошнило. Он отказался от всех угощений и танцев.
Гуляния продолжались до самой глубокой ночи. Лан ждал, когда со скрипом захлопнется ставня на последнем открытом окне. Он поднял лицо к небу, теперь усыпанному драгоценными камнями звёзд, о которых мечтала Василиса. Лан хотел бы собрать их все и привезти ей, но не мог. Это небо может быть таким только здесь, только пока болота живут так, как они жили много кругов подряд.
Лан опустил руки в пепелище, раздвинул стылые угли и нашёл на дне тонкий росток подснежника. Холодная земля не поддавалась, зола забилась под ногти, но он упорствовал и вскоре вырыл цветок. В переплетении его корней он увидел её, совсем ещё крошечную, бессильную Царевну.
— Я не нарушу наш уговор. Я спасу тебя.
Лан укрыл подснежник за пазухой и пошёл в лес. Тропа вилась под его ногами, скоро кедры по её краям стали корявыми, а почва упругой, влажной. Лан взглянул на верх, позади раскинулось чистое небо, больше чем он сам, чем вся его жизнь, чем жизнь Мары и Василисы, и Даряна. А впереди только мёртвые чёрные тучи.
Недолго Василиса Прекрасная по супругу грустила, скоро Царь за нее сосватал Лана, добывшего чудесный болотный цветок, выделил им в придачу пол царства и коня. Всё как водится. И жили они, поживали, добра наживали.
Но завял цветочек дивный, как не старались агрономы Царьграда, как не удобряли его, не хватало ему солнышка настоящего, и скоро лепестки сморщились, посерели и опали. Стебель скрючился и лёг на землю безжизненно.
А над Великой Топью сгустились тучи чёрные, не сияет над ними больше серп месяца ясного, не падает белый снег, не цветёт облепиха, сохнет болото. Скоро никого и ничего живого на нём не останется. Царица в последний раз позовёт Авсеня и навсегда смолкнет.
Только нечисть пирует, гуляет по Яви свободно. И стар, и млад, и богатый, и бедный, и богатырь удалой, и чародей умнейший, покуда Навь заперта, навеки останутся бродить нечистой силой под агатовым небом. Кто русалкой, кто лешим...
Источник (официальное сообщество автора в вк)
КРИПОТА – Первый Страшный канал в Telegram