Солнечная ночь - глава 2
От пробирающего до костей холода у меня застучали зубы. Окоченев до такой степени, что застыли даже мысли в голове, я не мог ничего сделать, кроме как сильнее сжаться в комок.
Прошло уже немало времени с тех пор, как меня выгнали из дома, но крики с мольбами о том, чтобы меня впустили, не могли пробиться сквозь бушующий зимний ветер. А может, эти огромные железные ворота, как и сердца домочадцев внутри, не желали слышать меня.
Тонкая домашняя одежда, в которой я был выдворен на улицу, оказалась бессильной перед холодом. С трудом протиснувшись между высокой стеной и воротами, чтобы хоть как-то укрыться от ветра, я делал единственное, на что был способен в данной ситуации, – ждал.
Когда они откроют ворота? Сколько ещё мне ждать?
От пробивающего тело озноба я не мог поднять голову и проверить калитку, поэтому изо всех сил постарался напрячь слух, чтобы не пропустить ни единого звука, доносящегося со стороны дома. Я не знал, сколько времени прошло, но на улице элитного района морозным декабрьским вечером не было ни души. Время от времени мимо проезжали машины, но они уносились прочь прежде, чем я успевал позвать на помощь. Поэтому шансы, что кто-то найдёт меня, притаившегося в тёмном углу, были невелики.
Из-за того, что я принял полусогнутое положение, мои штаны задрались и обнажили лодыжки. Те уже не просто болели, а начали коченеть. Кроме того, из-за постоянного вдыхания холодного воздуха, когда я каждый раз сглатывал застрявший в горле ком, возникала такая боль, будто по нему проходились лезвием.
Не зная, сколько ещё продлится моё наказание, я ненадолго задремал. Перед глазами возник образ бабушки-хозяйки, скончавшейся несколько лет назад. Сколько помню себя, я всегда жил в этом доме. Меня воспитывали домработницы, которые сменялись примерно раз в год, а то и раз в несколько месяцев. До сих пор помню, как они выплёскивали на меня своё раздражение. В конце концов выполнять тяжёлую работу по дому и одновременно присматривать за маленьким сиротой было нелегко.
Поэтому я старался лишний раз не открывать рот, чтобы не злить их. Наверное, с этого и началась моя трусость. Время от времени я встречался с людьми из главного дома, но большинство из них, кажется, ничего не знали обо мне. Возможно, они думали, что я обычный ребёнок, которого решила приютить бабушка – самый старший член семьи. Какое-то время я и сам был убеждён, что это так. Однако незадолго до моего поступления в начальную школу к дому стала часто приезжать карета скорой помощи, и в конце концов бабушка слегла. Через месяц президент впервые заехал за мной и посреди ночи отвёз к ней в больницу.
В раннем детстве – ещё до того, как пойти в школу, – я лишь однажды увидел её, обычно не покидавшую свою комнату. В тот день я играл один, сидя в тенистом уголке сада и копаясь в земле. Она вышла из дома в сопровождении двух людей, которые обращались к ней «госпожа». Только тогда я понял, что это жена покойного отца президента, которого я никогда не видел. Разглядеть лицо не удалось, потому что её заслоняли двое мужчин, но я заметил, как медленно она идёт и с трудом переставляет ноги. Сопровождающие едва справлялись с её весом – настолько она была тучной. И это массивное тело с трудом поддерживали крошечные ноги.
Когда три бесшумно ступающие фигуры прошли мимо меня, я заметил, что ноги этой женщины были самыми маленькими. Казалось, они в любой момент могут проломиться под её весом. Я наблюдал за ними, затаив дыхание, и смог выдохнуть только когда трое человек вновь скрылись в доме.
Охваченный тревогой, вызванной воспоминаниями о том дне, я оказался в палате. Президент буквально втащил меня внутрь, до боли сжимая мою руку. Первым, что я там увидел, была огромная масса плоти, покрытая морщинистой кожей. Фигура, напоминающая бесформенную кучу зефира, которую обтянули человеческой оболочкой, занимала больше половины кровати. Но за этим нелепым и даже пугающим видом скрывался полный ненависти взгляд, который был направлен на меня. Эти глаза пугали даже больше, чем её маленькие хрупкие ножки. Я запаниковал и попятился назад, но чья-то рука с силой толкнула меня вперёд, и я оказался прямо перед ней.
Страх усилился, когда я услышал, как президент выходит из палаты. При виде её глаз, в которых читалось желание вскочить и растерзать меня прямо на месте, я задрожал.
— Ты разрушил нашу семью, — из её маленького, чуть приоткрытого рта раздался необычайно громкий голос. — Ты и твоя мать разрушили нашу семью.
Я не понимал, о чём она говорит, и в ужасе попытался отступить назад. Однако её морщинистая рука тут же болезненно сомкнулась на моём запястье.
— Не стоило принимать тебя. Нужно было остановить господина, который принёс тебя ещё младенцем, чтобы ты не смел марать мой дом тенью этой хитрой потаскухи.
[Прим. пер.: в оригинале Янбан (양반). В эпоху Чосон — член знати, обладавший высоким социальным статусом и привилегиями, основанными на его родословной и образовании. Также является уважительным обращением к супругу.]
Глядя в её ужасающие глаза, я понял, что это была моя история. Рука бабушки по-прежнему крепко сжимала мою, но в голове крутился только один вопрос: неужели у меня есть родители?
— Кто моя мама? — тихо пробормотал я.
— Твоя мамаша… Эта деревенская девка. Сука, соблазнившая моего старого мужа, пока он находился на лечении. Хах, я думала избавиться от неё после родов. Но когда она умерла ещё до того, как я успела взять всё в свои руки… словами не описать, какое удовлетворение я испытала.
Её ликующий взгляд устремился на меня. Однако вскоре, будто увидев во мне ту «суку», она приняла прежний гневный вид.
— А потом господин привёл тебя. Лгал, якобы ты его сын. Но я всё знала. Знала, что ты рождён от другого мужчины. Тем не менее он настоял, чтобы тебя внесли в семейный реестр… — на мгновение на её лице отразилось смятение, после чего она быстро опомнилась и ещё крепче сжала мою руку. — Ха-ха. Да, он думал, что тебя зарегистрировали, и расслабился. Но перед его смертью я кое-что провернула. Обхитрила эту суку и этого дворянина.
Она смотрела на меня безумными глазами и без конца повторяла, что выиграла. Я в ужасе пытался вырвать руку из её хватки, но чудовищная сила тянула меня обратно.
— Я выиграла. Ты не имеешь к нам никакого отношения. Ты – живое доказательство того, что я победила господина, который всю жизнь не обращал на меня внимания…
— Мама, — её прервал незаметно вернувшийся в палату президент.
Он пришёл, чтобы забрать меня, однако перед этим мать дала ему одно повеление. Держать меня рядом всю жизнь и не допустить, чтобы я был счастлив.
Только взяв с него слово, она отпустила мою руку. Прежде чем покинуть палату, я оглянулся и в последний раз взглянул на неё. Она лежала на кровати, будто мёртвая, и безучастно глядела в потолок.
Её последние слова прозвучали как проклятье. Даже такого маленького ребёнка, как я, это привело в замешательство.
Неужели мне нельзя быть счастливым?
Сквозь вихрь запутанных мыслей я вдруг ощутил вибрацию, пронизывающую меня с головы до пят, и медленно открыл глаза. Поняв, что это дрожат ледяные ворота, на которые опирался, я поспешно поднял голову.
Их наконец-то открывают! Теперь я смогу попасть в тёплое место.
Напрочь забыв об усталости, я подскочил с места. Однако как бы ни прислушивался и ни присматривался, калитка не открывалась. Радостное возбуждение быстро угасло, и я понял, что на самом деле ворота дрожали от ветра. Тогда в голове впервые закрались подозрения, что меня больше никогда не впустят обратно.
Жить в этом огромном доме, напоминающем замок монстра, было тяжело и мучительно, но больше я никуда не мог податься. Даже если это место – ад, мир за его пределами казался ещё опаснее, потому что у меня никого не было.
Но теперь, когда тело постепенно теряло тепло и почти перестало дрожать, а ворота, вероятно, никто не собирался открывать, стало очевидно, что больше нет смысла ждать – нужно действовать. Страх смерти вынудил меня выпрямиться и встать с холодной земли.
Если ничего не предпринять, я правда умру.
Выйдя на замёрзшую улицу, я направился к единственному, помимо дома, месту, которое знал.
Наверное, я вспомнил о школе из-за электрического обогревателя. Несмотря на то, что сейчас были каникулы, я прошёл три остановки в морозную зимнюю ночь, надеясь, что смогу попасть туда и согреться. Когда вдалеке показался силуэт школы, на мои глаза навернулись слёзы. Сдерживая их, я волочил за собой онемевшую ногу, с трудом передвигаясь по продуваемому ветром школьному двору.
Я смогу согреться, если просто зайду туда.
Меня трясло от холода, и казалось, что я вот-вот упаду, но мои глаза не отрывались от школьного здания, которое становилось ближе с каждым шагом. Стиснув зубы, я продолжал идти. Однако, оказавшись у главного входа в школу, обнаружил, что там тоже заперто. Паника и отчаяние охватили меня. Надежда на то, что я смогу включить обогреватель и согреться, как только войду в школу, была разрушена толстым навесным замком. Может, где-то есть открытое окно?
Я встал на цветочную клумбу и надавил на окно, которое находилось на уровне моей головы. Но как только коснулся рамы, её холод пронзил уже покрасневшие от мороза руки острой болью.
— Ай! — из меня вырвался тихий стон, но срочная необходимость войти и согреться заставила окоченевшие пальцы двигаться. Однако как бы сильно я на него ни давил, оно не сдвинулось ни на миллиметр – то ли мне не хватало сил, то ли окно было действительно закрыто.
Одержимый мыслью попасть внутрь, я игнорировал острую боль в руках и продолжал настойчиво давить на стекло. Все последние силы были направлены только на выполнение этой цели. Нос заложило, поэтому я тяжело выдыхал через широко раскрытый рот в попытках открыть окно.
Осознание, что это место тоже навсегда закрыто для меня, пришло с опозданием. Вероятно, потому что в такой момент я не мог позволить себе плакать. Прежде чем поддаться эмоциям, нужно было решить первостепенную задачу – выжить. В полной темноте – так как ни один фонарь не горел – я прошёл через тёмный школьный двор и вышел на улицу, где мог найти людей.
Воспоминания о том дне отрывочны. Я помню лишь то, что холод пробирал меня до костей, и я, трясясь всем телом, как старый двигатель, инстинктивно двигался вперёд. Отчаянная жажда жизни в конечном итоге вынудила меня выйти прямо на проезжую часть и тупо глядеть на машины.
Я пошатывался и с трудом стоял на ногах, но глаза – единственное, что функционировало как положено, – разглядели фары приближающегося автомобиля. В следующее мгновение меня ослепил яркий белый свет, и я отключился, точно кукла с севшей батарейкой.
Перевод: 1786
Редакт: Хакайна