Киндеркрадец
«В большей части европейских культур высокий уровень детской смертности находил свое отражение в образе Похитителя Детей — персонификации, прообразом для которой часто служили дискредитированные христианскими учениями языческие божества и духи. Черная Аннис, Зеленозубая Дженни, Колодезная Пег, Баба-Яга и Грюла — разные имена одного и того же мифа, главной задачей которого являлось освобождение родителей от ответственности за гибель собственных чад. Также Похититель Детей как символ имел поучительную и показательную функцию. Когда выживание общины становится во главу угла, именно мифологический аспект позволял справиться с психологическим барьером, представляя собой одновременно и прецедент, и руководство к действию».
Исследование тенденций мифотворчества в Средние Века. О. Цвитанович.
— Так я пойду домой, гражданин начальник? У меня муж – инвалид, мне ему ужин, а я тут с вами…
Игорь Мальцев сидел на холодной металлической скамейке, зажимая уши руками, но навязчивое, нудное нытье проникало сквозь непрочную преграду; наполняло мозг дребезжащим раздражением. Наконец, следователь не выдержал и взорвался:
— Вам что, вообще насрать? Это ваш ребенок или нет?
— Ну, может, и мой. А, может, еще вернется, — вертлявая баба в пальто, надетом на ночнушку изо всех сил избегала глядеть на следователя, — Где там разобрать. Я глянула, а он такой… ничтожный, знаете, жалконький…
— Так, гражданочка… — вмешался опер, оттер бабенку от Игоря, у которого явственно вздувались вены на лбу, — Вы опознание подписываете? Или все-таки нет? И если да – вот тут, пожалуйста, согласие на вскрытие.
— Ой, ну я прямо даже не знаю… А если найдется? — кажется, в этой ситуации растрепанную дамочку больше всего пугала вероятность подписать не ту бумажку, а вовсе не увиденное в секционной.
— Тогда мы эту форму… — опер сделал вид, что собирается порвать бланк.
— Ага, щас! Я подпишу, а вы потом повестками заманаете. Я лучше так... Нам проблемы не нужны, у меня муж инвалид…
— Выведи ее уже из морга нахер! — шикнул Мальцев на опера.
— А опознание? Согласие на вскрытие?
— В жопу опознание! Надо будет – придет и подпишет как миленькая! — даже от звука собственного голоса череп Мальцева грозил расколоться надвое, явив и оперу, и вертлявой тетке содержимое его черепной коробки.
Последовали какие-то возражения, но Игорь уже не слушал. Он закрыл глаза и дождался, пока тараторящий источник шума исчезнет за дверью. Лишь после, посидев еще с минуту, направился в секционную.
— Ну что, Григорий Ефимович, начнём?
— Не напоминай, самому тошно, — пожилой судмедэксперт затушил окурок в кювете и вернул маску с подбородка на лицо.
На хирургическом столе лежало, скрючившись, маленькое тельце. Когда Мальцев в первый раз увидел трупик, ему сразу вспомнились передачи по «Рен-ТВ» о Розуэлльском вскрытии и Кыштымском Карлике. Не получалось поверить, что это иссушённое, покрытое потрескавшейся кожей создание с огромной головой когда-то было веселым мальчишкой с фотографий из ориентировок.
— Не поверите, — ответил Игорь, глядя перед собой в пустоту; перед глазами висела скорчившаяся тень в световом коробе, — Люди ходили, по сотне человек мимо — никто ничего не видел. Тень и тень, подумаешь. А его, оказывается, прямо под афишу запихали, на автобусной остановке, рядом с Тимерязевской.
Григорий Ефимович только покачал головой, не предаваясь лишним фантазиям. Мальцев же отстранённо следил за движениями скальпеля, даже не воспринимая существо на столе как человека. Это было похоже на куклу, на мумию, на что угодно, но не на шестилетнего ребенка. Впечатление нереальности происходящего только усиливалось тем, что от трупа невыносимо несло смесью запахов дерьма и карамели, словно из циркового шатра.
— Предполагаемая причина смерти — обезвоживание, двое суток, не больше. Трещины на коже и губах, глазные яблоки неэластичны, — сухо констатировал медик. Раздался визг трепана, и анамнез «пациента» вскоре был дополнен, — Объём спинномозговой жидкости ниже нормы, типичное для патогенеза вклинение ствола головного мозга.
— То есть, его чем-то накачали и посадили в короб умирать от жажды, так?
— Боюсь, не только, молодой человек. Ребенка явно… пытали. Можно наблюдать многочисленные разрывы на стенке прямой кишки и повреждения внутренних органов, в том числе перфорацию желудка. Надорвана уретра.
— Это… результаты изнасилования? — Игоря затошнило.
— Не думаю. Полагаю, травмы нанесены чем-то вроде колючей проволоки, — ответил Григорий Ефимович, продолжая копаться в трупике. Зазвонил мобильник.
— Простите, я отойду! — обычно звонок жены вызывал у Мальцева раздражение, но на этот раз он был рад покинуть секционную, где патологоанатом совершал одно омерзительно открытие за другим. Уже в коридоре, нажав на кнопку приема вызова, Игорь прислонил трубку к уху.
— Когда ты приедешь домой? Четвёртые сутки не появляешься, я одна с ребёнком сижу, как брошенка какая-то! — раздался ему в ответ истеричный визг, тут же сменившийся ласковыми увещеваниями, — Котик, приезжай уже домой, мне без тебя тоскливо. Два дня ведь не виделись, Кирюша скоро забудет, как ты выглядишь, да и я соскучилась, — в последние слова Алина подпустила томного намека.
— Серию закрою и приеду! — вяло ответил старлей, разглядывая ржавый щиток с надписью «Не курить!»
— А когда ты её закроешь? — с надеждой спросила жена.
— Ну, маньяка поймаю и закрою. Два месяца ищем почти — глядишь, к вечеру найду, — безразлично издевался Игорь. Он не спал больше суток, и разговор с супругой казался ему какой-то странной игрой, без правил и условий победы.
— Иди в жопу, Мальцев! На часы посмотри — уже семь, а тебе еще ехать полтора часа! Мне ужин на тебя готовить? — вновь сменила Алина грубость на заботу.
— Ага. Котлетки сделай, как ты умеешь, и драники, — размечтался следователь. Последний раз он ел утром — сгрыз пачку «Юбилейного», найденную у помощницы на рабочем столе.
— Хорошо. Только позвони, когда выедешь, чтобы не остыли.
— Пг’ивет, пап! — раздался из трубки голос сына, — Ты когда пг’иедешь?
— Скоро, Кирюш, — сердце следователя кольнуло жгучее чувство вины, и он поторопился нажать на кнопку отбоя.
Домой Мальцев не собирался. Чудовищный недосып наполнял голову тяжелым металлическим гулом, но старлей упрямо гнал старенькую иномарку к Останкинскому межрайонному управлению следственного отдела. Зайдя в кабинет, сбросил китель на спинку кресла и страдальчески посмотрел на Вику — молоденькую рыжую помощницу, сидевшую напротив. Та сосредоточенно сшивала стопки бумаги грубой льняной нитью. Подняв голову, она с сочувствием взглянула на следователя.
— Милый, может, до меня доедешь хотя бы? Поешь нормально, отоспишься, а?
— Спали уже, — отрезал он, — Работаем!
На столе разрывающей виски трелью разразился телефон.
— Здравствуй, старлей, зайди ко мне, будь так добр, — раздался вальяжный голос руководителя отдела, сменившийся гудками. Следователь с хрустом погрузил трубку в гнездо, отколов кусочек пластика.
— Туша? — участливо поинтересовалась Вика.
— Ты держись там! Хочешь, я тебе минуты через две позвоню, скажу, мол, дело срочное?
— Справлюсь, — горько усмехнулся Мальцев, подкуривая уже, наверное, сороковую за день сигарету.
Тушина Оксана Валерьевна, первый зампрокурора, сидела, растекаясь объемными телесами по эргономическому креслу. Её наманикюренные ногти нетерпеливо стучали по лаковому покрытию стола. Игорь зашел без стука и приземлился на стул для посетителей.
— Вызывали, Оксана Валерьевна?
— Вызывала, Игоряш, вызывала, — пропела Туша, стараясь незаметно смести со стола многочисленные конфетные фантики в урну, — Ты бледный какой-то, у тебя, сахар, наверное, низкий. Зефирку хочешь? Со вкусом крем-брюле?
Короткие пальцы протянули похожее на шампиньон лакомство к самому лицу Игоря, и того чуть не стошнило — карамельный запах напомнил о высушенном детском трупике.
— Нет, спасибо. Вы что-то хотели?
— Хотела, чтобы ты работать, наконец, начал, — игривый тон исчез вместе с зефиром, сменившись тоскливым и казенным, — Я тебе серию ещё в январе поручила, а результатов никаких, ни одной зацепки. Мне из Генпрокуратуры каждый день на мозги капают, телефон разрывается!
— Оксана Валерьевна, обсуждали же не раз. Действуем согласно плану, работаем...
— Вижу я, как вы работаете. Не обижайся, Гарик, но если так и дальше пойдет — Управление начнет рубить головы, и я свою не подставлю, — последние слова были произнесены невнятно: Туша погрузила зефир в свой огромный жабий рот, попутно измазав лакомство губной помадой, — Вот тебе, старлей, царский подгон. Смотри — не облажайся. Я почитала — там дело верное. Тебе только раскрутить надо, понимаешь? Сама ради тебя, дурака, в ПНД районный ездила, главврача коньяком поить. Не упусти!
Из-под вороха бумаг была извлечена серая пухлая папка.
— Он со стационара как раз года два назад слез, — вещала Туша, пока Игорь листал замызганные страницы, исписанные убористым, нетипичным для врачей почерком, — Его на лечение еще при Ельцине отправили.
— Как же мы пропустили? Запрашивали ведь, и по Москве, и по области! Как он прошмыгнул?
— А то ты не знаешь, как это бывает? Перевели в последний момент куда-то под Зеленоград, в дом инвалидов, а оттуда его сестра забрала.
— Живет по прописке, на иждивении. Звёздный бульвар, дом десять.
— Да. Все жертвы пропадали в этом районе. Так что бери оперов — и на обыск.
— А постановление? — следователь уже вскочил со стула, прижимая папку к груди — сквозь пелену нервного истощения проклюнулся дремавший доселе инстинкт ищейки.
— Постфактум получим, проводи неотложный.
Игорь с лихорадочно горящими глазами выскочил из кабинета.
Уже в машине, Вика, наконец, смогла ознакомиться с личным делом бывшего пациента психиатрической клиники, Анатолия Головина, шестьдесят девятого года рождения.
— Рос в сиротском приюте, осужден по сто двадцать пятой УК РСФСР, при отягчающих обстоятельствах, признан невменяемым Останкинским районным судом в девяносто втором и помещен на принудительное лечение, — монотонно зачитывала материалы девушка, пока Игорь играл на дороге в «шашечки», следуя за ментовским «Уазиком».
— И что делал с детишками? — безразлично бросил он.
— Похоже, ничего особенного. Держал на даче в Фрязево, в подвале, кормил-поил…
— Точно поил? — уточнил Мальцев, вспомнив иссохший трупик первой найденной жертвы.
— Точно. Все живы и здоровы, отделались легким испугом.
— А зачем тогда похищал? Трогал, может, или фотографировал хотя бы?
— Да говорю же, просто держал в подвале. Книжки вслух читал, мультики показывал. Говорил, раз они никому не нужны, он их лучше себе заберет.
— Лучше, чем что? — хмыкнул Игорь. Вика в ответ пожала плечами.
Предполагаемый маньяк открыл дверь сразу, словно ожидал визита. В нос операм тут же ударил тяжелый смрад разложения. В проходе стоял нескладный заросший щетиной гигант. Его глаза беспорядочно перебегали по лицам визитеров, не задерживаясь ни на ком надолго. Волосы торчали грязными колтунами, а замызганная рубашка была расстегнута, обнажая бледное рыбье брюхо. Губы шевелились, словно силясь что-то выговорить, но слюнявый рот с неровными зубами не издавал ни звука.
Оперуполномоченные, симметрично раскрыв рты, стояли на лестничной клетке, оглядывая характерного подозреваемого.
— Налюбовались? — нервно бросил Мальцев, — Задерживайте.
— Сестра, значит, — Игорь разочарованно листал странички паспорта.
Владелица документа лежала рядом, вгнивая в матрац, покрытый желтовато-бурой коркой. Трупная эмфизема раздула тело до неузнаваемости, в ноздрях и глазницах копошились неисчислимые личинки. Запах, поднимавшийся от тела, занимал собой всё пространство, словно тугой, удушливый поролон.
— Как ты это выносишь? — Вика на секунду отвернулась от окна, в которое свисала всем торсом. На подоконнике квартиры этажом ниже растекалось жёлтое пятно блевотины.
— Я за сыном горшок выношу, — пошутил Мальцев. Подняв взгляд на круглую, обтянутую черными джинсами задницу помощницы, он с силой закусил губу.
— А сколько ему? Пять же, да? Не поздновато?
— Вот такой он у нас, особенный, — скрипнул зубами следователь.
Старшая сестра задержанного, Мария Головина, шестьдесят третьего года рождения, была по меньшей мере две недели как мертва.
Оперуполномоченный уже посадил шлепающего губами сумасшедшего в машину, и отвез в отделение, a cудмедэксперты были ещё в пути, чем Мальцев нагло пользовался, изучая квартиру подозреваемого. Громоздкая советская мебель сжимала и без того небольшое помещение с боков, превращая комнату в подобие кладовки.
— Ты бы лучше искать помогла, чем соседям окна пачкать!
— Что иска-а-а-а… — стоило девушке повернуться в комнату, как её спину вновь изогнуло дугой — она еле успела придержать огненно-рыжие волосы.
— Нашел уже, неженка! — из серой от пыли хрустальной вазочки Мальцев извлек связку ключей с брелком-пупсом, — Хер тебе, а не характеристика! Устроила тут блевариум!
Помощница обиженно надула пухлые губки и демонстративно отвернулась. Подкуривая сигарету, следователь беззастенчиво облизывал взглядом изгибы фигуры студентки юридического факультета. И чего ей, двадцатилетней дуре, понадобилось от затраханного жизнью следака?
Часы на приборной панели показывали без четверти два. Почти весь дом спал, лишь в окне на третьем этаже горел свет. Именно туда был устремлен взгляд Мальцева, пока он отхлебывал тепловатый Оеттингер прямо из пластика. Серж Танкян надрывался из колонок, наполняя машину духом бунтарства и свободы. Но старлей знал: стоит ему выйти из машины и подняться на третий этаж, как со свободой будет покончено. Начнутся бесконечные расспросы, никому не интересные истории, пересказы телепередач, но главное — будет Кирюша. Маленький белобрысый дьяволенок, его неудачная, уродливая копия. Разбавленные материнскими генами мужественные черты Игоря оплыли, исказились, явив на свет неприглядный гибрид. Неуклюжий, невнимательный, глупый как все дети, Кирюша уничтожал всё, к чему прикасался, наполнял любое помещение невыносимым шумом, и сжирал добрую половину месячного бюджета. Даже имя свое — которое Мальцев позаимствовал у деда — он не был способен произнести и безбожно коверкал, рыча, будто мелкая собачонка: «Киг’г’илл».
Мальцев не планировал ни детей, ни свадьбу. Один глупый перепихон без резинки стоил ему всего. Надавили родственники, взыграла совесть, наложилось воспитание. Пришлось поступить как порядочный мужчина. Почему-то тогда он думал, что действительно сможет жить с Алиной и даже жить счастливо. Но из безбашенной оторвы она превратилась в раздобревшую скандальную наседку, носящуюся со своим цыпленком, как с писаной торбой. Если бы не маленький говнючонок, Игорь давно бы ушел от жены, но какое-то ложное, будто бы внушенное кем-то чувство ответственности и вины заставляло тянуть этот непомерно тяжелый крест.
Свет на третьем этаже погас, и лишь тогда Игорь, наконец, отправился домой.
«... А, как известно, мы народ горячий,
Ах, и не выносим нежностей телячьих...»
Песня разбойников из мультфильма ворвалась в сознание Игоря, выдернув из ласковых объятий сна в пропахшую сгоревшей кашей реальность. Встав с постели, он вскрикнул от боли — в пятку впилась деталька «Лего». Со злобой пнув её куда-то под шкаф, старлей отправился на кухню. Алина уже была у плиты и готовила сыну завтрак, пока тот пялился в экран телевизора с по-кретински распахнутым ртом.
Кирилл вскочил с кухонного уголка, бросился к отцу.
— Я так скучал! — холодные, как у лягушонка, лапы обвили голую ногу; по спине Игоря побежали мурашки.
— Я тоже, — буркнул он и потянулся к кофеварке. Кирилл подскочил на месте, будто что-то вспомнил, и убежал в другую комнату.
— Мальцев, тебя где вчера носило?— раздался капризный голос от плиты.
Алина даже не повернулась к мужу, продолжая помешивать в кастрюле подгоревшую кашу. Мальцев привычно скривился — заляпанный махровый халат, необъятный зад, непрокрашенные корни волос — откуда это всё? Куда делась та веселая, озорная девчонка, с которой он познакомился в клубе шесть с лишним лет назад? Кто эта сварливая косная бабища на его кухне?
— Задержание проводил, провозились с бумагами до позднего вечера.
— Угу. Может, даже премию выпишут, сбросим тогда Кирюху маме, съездим куда, а? — размечтался Мальцев.
— Ой, премия — это здорово! Кире сапоги нужны, он из старых уже вырос, а на улице такая слякоть, — обрадовалась Алина, точно и не слышала сказанного мужем. Игорь скрипнул зубами, стукнул по не желающей включаться кофеварке и принялся одеваться.
— Ты куда? – жена подошла со спины, скрестив руки на груди, потряхивая ложкой. Ну точь-в-точь злая жена с карикатуры из дешевого сборника анекдотов. Разве желал он себе такой жизни?
— На работу. Нужно провести допрос, выбить признание. Мои дуболомы ему только пальцы переломают, — ну вот, он снова оправдывается. Перед кем, ради чего?
— Ты с нами даже не позавтракаешь?
— Нет времени, извини, — Мальцев прошмыгнул мимо жены, торопливо клюнув в холодную и мягкую, как тесто, щеку.
За спиной раздались сдавленные всхлипы. Сунув сигарету в зубы и подхватив сумку, Мальцев уже собирался выйти из квартиры, когда, сопровождаемый шлепками босых ног, к нему подбежал Кирилл. Сунул в руки ярко изрисованный лист.
На рисунке какая-то криворукая синяя образина с огромной головой держала на цепи второго урода поменьше. Только благодаря густо заштрихованной фуражке, старлею удалось узнать в чертах образины себя.
— Это ты, папа, ловишь злодея, — лицо сына лучилось гордостью в ожидании похвалы. Её не последовало — рука следователя судорожно комкала бумагу по мере того, как он разглядывал подписи и печати, просвечивавшие по ту сторону листа. Заключение от судмедэксперта было безнадежно испорчено.
Не сказав ни слова, Игорь захлопнул за собой дверь. Уже в лифте он позволил себе выругаться:
В машине Мальцев рассматривал в зеркале заднего вида набрякшие мешки под глазами и густую белесую щетину. Полное отсутствие отдыха — и дома, и на работе — способны превратить в дряхлое страшилище кого угодно. Сколько еще ему осталось? Пять? Десять лет? А ведь уже недалек тот день, когда и он станет персонажем грустного анекдота — затраханный жизнью тюфяк на диване с газетой и футболом по телевизору.
Единственной отдушиной оставалась Вика, в которой Игорь грубо, обезличенно и тупо оставлял накопившуюся злобу и напряжение. Та была, в общем-то, девчонкой неплохой, и наверняка заслуживала чего-то большего, чем уставший от жизни в свои двадцать восемь циничный следак.
— Но кто получает то, чего заслуживает? — задумчиво спросил он у собственного отражения. Не дождавшись ответа, Мальцев выехал из двора.
Утром из Фрязево пришел ответ на запрос — местные сожгли дачу ещё в девяностых, и теперь на месте логова маньяка было лишь чёрное пожарище.
Анатолий Головин мариновался в одиночке со вчерашнего вечера. Игорь специально наказал разместить задержанного в камере с выбитыми стеклами, чтобы «подготовить» говнюка — мартовские ночи без отопления могли развязать язык любому.
Когда задержанного ввели в кабинет, Игорь вновь удивился, до чего тот огромен. Дверной проем оказался слишком низок для Головина, так что ему пришлось пригнуться, чтобы не стесать себе макушку. Бедняга в одной лишь засаленной рубашке и треникал не переставал дрожать, а его синие от холода губы беспорядочно шлёпали.
— Присаживайтесь, Анатолий, — кивнул следователь на кресло помощницы, — Чаю желаете?
Не дождавшись ответа, Игорь наполнил немытую кружку кипятком и кинул внутрь пакетик «Майского». Скрюченные от холода пальцы с лиловыми ногтями жадно вцепились в посуду. Глуповатое, почти неандертальское лицо благоговейно склонилось к пару, идущему от напитка.
— Ну что, Головин, опять за старое? — как бы невзначай, мягко спросил Игорь, — Снова на отдых хотите поехать? Так это мигом. Вы только расскажите, как всё было, и сразу уедете на койку.
— В отказ идем? — с притворным огорчением поинтересовался Игорь, — Зря. Подписали бы сейчас всё потихоньку, прошли бы экспертизу — и всё, обратно домой. Весёлые соседи, счастливые друзья. Не судопроизводство, а песня, а?
«Маньяк» будто не слышал следователя, погруженный в собственные мысли. К чаю он так и не притронулся. Значит, не работает «хороший коп». Мальцев потянулся в папку, где лежали фотографии со вскрытия.
— Твоя работа, а? Твоя, мразь? Смотри, чего глаза опустил? — старлей схватил задержанного за вялый подбородок и направил его лицо на бледный иссушенный трупик на фото, — Твоих рук дело, а?
Подняв глаза, гигант затрясся, словно в припадке, и принялся шлепать себя по дряблой бледной щеке.
— Киндеркрадец! Киндеркрадец! Не уберёг! Плохой дурак! Не успел! — впервые услышав голос Головина, Игорь даже не сразу понял, что звук исходит из этого слюнявого рта — настолько бабий, надрывный вой не сочетался с могучей фигурой задержанного.
— Киндер… что? Ты мне это, перестань! Мне побои в личном деле ни к чему! Сиди смирно!
«Маньяк» послушался и снова обнял руками кружку, не прекращая мелко дрожать.
— Хорош. Кого не уберёг? И от чего?
— От него. От киндеркрадца! Малыши! Не уберёг! — всхлипывал сумасшедший, пустив из носа сопливый пузырь, — Не уберёг! Сестре плохо стало! Я заботился, не успел...
— Не нужные никому. Он ненужных чует. Забирает их.
— Совсем ненужные. Как я, — умалишенный ткнул пальцем в сеточку трещин под нижней губой, что прятались в клочковатой щетине, — Я знаю, как бывает… Зовёт, манит...Потом очень больно...
Мальцев выпустил воздух через зубы. Спокойно! Возможно, перед ним и правда невинный человек, а пропажи и выход на свободу— всего лишь совпадение. Тем более, Головин жил с сестрой — заметила бы, поди, что брат детишек изводит. Из размышлений его вырвал скрип открывшейся двери.
— Игорь Викторович, Туша вызывает.
— Посиди с ним, — кивнул он менту и вышел из кабинета.
Оксана Валерьевна, вопреки обыкновению, чаи не гоняла. Сейчас её обычно оплывшее и расслабленное лицо было искажено гримасой досады. Подойдя ближе к столу, Игорь похолодел — на фото были изображены вскрытые световые короба с билбордов и автобусных остановок, в каждом из которых, скрючившись, прятались маленькие детские трупики — голые и высушенные, похожие на древнеегипетские мумии.
— Сколько их? — сглотнув, спросил он.
— Шестеро. Половину пока опознать не можем, есть версия, что беспризорники. Ты понимаешь, дурак, что если за это возьмется Генеральная, то полетят головы? И твоя, и моя в первую очередь? Через пару дней вся Москва на ушах будет! Что с задержанным?
— Пока безрезультатно. Лопочет несуразное, по щекам себя шлепает. Не уверен, что он мог хоть кого-то убить. Мы квартиру обыскали, холодильник пустой, вся кухня завалена мусором. Похоже, он недели две не выходил минимум.
— Нет-нет-нет, Игоряша, ты меня не понял. Мёртвая сестра-то нам последнюю дырку и закрыла — постановление от суда на обыск получим на раз-два. Состряпаем жалобу на запах от соседей, и вся недолга.
— В башке твоей дырку, ты совсем тупой? Мы сейчас его тихонько по этому делу на отдых отправим. Закроем дело и сохраним погоны, — полушепотом проговорила Тушина, — Теперь понял?
— А доказательства? Он же чист, как стеклышко!
— Добудь чистосердечное, Гарик, а я похлопочу с доказательствами. Давай, как ты умеешь! — интимный полушепот понизился до абсолютного предела слышимости, — Помнишь, как здорово ты того молдавашку раскрутил? Писал признание и от счастья ссался. Повтори, и всё будет хорошо.
— А как же настоящий маньяк? — спросил Мальцев, почувствовав слабый, словно через толстую ткань, укол совести.
— Так он и есть настоящий! — уже громко, фиксируя официальную версию, закончила разговор Тушина, после чего, вновь понизив тон, добавила, — Время поджимает, Игоряш. Действуй, я прикрою.
К Вике Игорь ехал, погруженный в тяжёлые размышления. Та, уловив настроение начальника, молча ковырялась в телефоне на пассажирском сидении, не издавая не звука. Крики Головина, приглушенные кляпом, продолжали отдаваться у него в ушах. Ни «слоник», ни «ласточка», ни даже «звонок президенту» не принесли никаких результатов. Головин надрывно, мучительно подвывал, пока следователь вытягивал скованные наручниками запястья бедняги вверх, но тот наотрез отказывался браться за бумагу, продолжая сквозь шланг противогаза бормотать что-то о «ненужных».
Мобильник Игорь заблаговременно выключил, отбив жене СМС, что останется ночевать на работе. Это был не первый раз, когда он врал Алине, оставаясь на ночь у помощницы — раскладной диван был точно лучше продавленного топчана в кабинете. Горячий ужин и секс были лишь приятным бонусом к спокойному, безмятежному сну и благословенной тишине без шума и криков отпрыска. Вика хорошо чувствовала настроение Мальцева, замолкая, когда это было нужно. С ней было легко, приятно и понятно — как когда-то было с Алиной, пока та не стала стереотипной женой из анекдотов.
Секса сегодня, впрочем, не получилось. Как Вика ни старалась — он не мог выбросить из головы фотографии детских трупов и дебильно-доброе лицо «маньяка», который даже с вывернутыми за головой руками продолжал причитать что-то о «малышах». А еще противное слово «Киндеркрадец», проникнув через уши, теперь скребло острыми краями по стенкам черепа.
— М? — девушка уже, кажется, почти уснула.
Игорь проигнорировал вопрос. По стенам однушки разлился беспокойный синий свет монитора. Пропустив колючее слово через кончики пальцев, Игорь ввел его в строку поиска. Привередливый Гугол предлагал что угодно, но не то, что нужно.
Спустя час поисков, две смены поисковика и прокрутку трех страницы выдачи, Игорь, наконец, наткнулся на какой-то сербский учебник антропологии, где и нашел искомое, правда, на хорватском: «Kinderkradivac». Книга «Сверхъестественное в первобытном мышлении» оказалась ПДФ-файлом, так что текст пришлось вручную переносить в программу-переводчик. Игорь перепечатывал слова, не вдумываясь, почти вслепую, вымотанный муторным состоянием полусна в последние дни. Лишь вбив последнюю букву, он поднял глаза на экран. Во рту пересохло. Плохой, машинный перевод не исказил, а, даже, наоборот, усилил смысл написанного, а часть непереведенного текста осталась, казалось, лишь затем, чтобы никуда не делось это сухое, репейное ощущение царапающейся фонетики.
«Kinderkradivac часто меняет свой внешний izgled и привычки в зависимости от местности и традиций. Гегемония христианства потребовала изменений в концепции семьи и odnosa. Žrtvovanje и жестокие ритуалы инициации более не являлись социально приемлемым элементом контроля популяции, в то время как растущие общины нуждались в фильтрующем элементе. Ответом, как всегда, был фольклор, ставший своеобразной инструкцией к действию и моральным послаблением. Главными составляющими Kinderkradivaca зачастую являются ravnodušnost и банальное попустительство. Оставить ребенка в лесу в голодные годы, продать в качестве рабочей силы или даже прибегнуть к једењю – всегда осуждаемо и порицаемо, хотя и необходимо. Однако нередко голодающее сообщество, вынужденное выбраковывать, прибегает к более jednostavnijim методам. Потом Kinderkradivac стал своего рода переменной. Во имя тайны, за которой скрывались sram, вина и урок. Традиция эта столь древняя и столь повсеместная, что Kinderkradivac можно считать дочеловеческим, почти самостоятельной entitet. Своего рода, новообразование в массовом сознании, вступившее с видом в симбиоз»
В качестве иллюстрации в книге была приведена картинка из знаменитой сказки «Ганзель и Гретель» — дети уходили в чащобу, оставляя за собой дорожку из хлебных крошек, а к тем уже подбирались вороны.
«Но ведь там не было никакого Похитителя» — встрепенулся сонный мозг, — «Брата и сестру отвел в лес их собственный отец!»
«Так я пойду домой, гражданин начальник?» — гаркнуло воспоминание, растворилось в надрывном шепоте: «Ненужные-ненужные-ненужные...» А вот и его собственные слова — «Чтоб ты провалился!» — легли на язык, как родные; гораздо роднее Кирюши.
Чувство вины было нахлынуло, но Мальцев придавил его гробовой плитой накопившейся усталости, а любые следы сдул горьким табачным дымом. Угнездившись на край дивана и приобняв Вику, Игорь погрузился в беспокойный, полный плача и зубовного скрежета сон.
— Сюрпри-и-из! — Игорь дернулся от звуков знакомого голоса, как от пощечины. Подняв голову от материалов дела, он увидел, как в кабинет входит Алина за руку с Кирюшей. Тот прижимал к груди беспорядочное скопление деталек «Лего». Странное чувство стыда нахлынуло на Мальцева, когда тот увидел воочию разницу между Викой и Алиной. И сравнение было не в пользу второй — изящная зеленоглазая красотка с пышной копной пламенных волос резко контрастировала с одетой как попало и густо накрашенной толстозадой женушкой.
— И че ты приехала? — спрятал старлей смущение за грубостью.
— А мы па-а-апочку повидать хотели, — олигофренически-ласковым тоном пропела Алина, буравя Мальцева жгучим взглядом рыбьих серых глаз. Посадив сына на топчан, на котором следак в первый раз трахнул Вику, жена холодно бросила:
— Посидишь в кои-то веки пару часов с ребёнком, не развалишься! У меня запись к врачу, забыл? — понизив тон и неодобрительно покосившись на Вику, добавила, — Есть подозрение на кисту.
— Подозрение — не обвинение, — безразлично скаламбурил старлей.
— В общем, Кирюш, я уехала, веди себя хорошо и слушайся папу. Я скоро буду, — мальчик в ответ покивал, увлеченно разъединяя детальки конструктора.
Когда Алина вышла, Игорь вернулся к документам. Краем глаза он продолжал следить за одетым в грязно-голубой комбинезон сыном, который потихоньку начинал вертеть белобрысой башкой в поисках развлечения. Вика, кажется, быстро поняла, что общаться с отпрыском Мальцев не желал, и обратилась к Кирюше, сделав свой голос таким же ласково-дебильным:
— Маленький, а хочешь со мной порисовать? Ты умеешь?
Кирилл радостно бросил конструктор на топчан — из того выпала пара деталек— и направился к столу. Подняв глаза, Игорь скривился — эти неуклюжие движения, эти уродливо-пародийные черты лица, эта кретинская улыбка.
— Мы лучше пойдем, погуляем. Кирюха, пошли!
— Уг’а-а-а! Гулять! — Кирилл почти сразу же забыл о рисовании и схватил конструктор с дивана. Натянув шапку на уши, встал у двери.
— Так, «Лего» оставь здесь! — строго наказал Мальцев, даже не глядя в сторону сына.
Выходя из кабинета, следователь не мог взять в толк, откуда в нем это омерзительное чувство, неправильное по самой своей сути — стыд за сына и жену перед любовницей. Кирилл, не подозревающий о тяжелых мыслях отца, весело перебирал короткими ногами, и тянул ему свою маленькую ладошку — хотел идти с папой за руку.
Тощие вороны раздраженно каркали друг на друга, вытягивая какие-то ошметки из перевернутой урны. Во дворике не было никого, кроме Мальцевых, поэтому Кирюше приходилось развлекать себя самому, ползая по горкам и лесенкам.
— Пап, покачай меня! — раздался крик Кирилла.
— Я занят, учись сам! — отвечал Игорь, переворачивая очередную страницу в личном деле Головина. Биография «маньяка» поражала, притом, в негативном смысле. И он, и его сестра – от разных отцов — попали в детский дом после того, как их мать-одиночка отправилась на зону за какую-то глупую бытовуху: спьяну пырнула ножом знакомую – решила, что та пыталась ее обокрасть. Следующим значимым событием в личном деле была попытка побега, предпринятая шестилетним Головиным, после которой тот вернулся сам, со следами травм и ожогов, в состоянии сильнейшего психоза. После обследования брат и сестра были разлучены в результате распределения — Мария осталась в приюте, Анатолий же попал в интернат для детей с отклонениями в развитии. Уже тогда оформилась некая тенденция в его психологических паттернах — в приюте он принялся собирать вокруг себя детей помладше, всяких инвалидов и отщепенцев, из тех, на кого всем насрать. Он утверждал, что нужно любить друг друга и держаться вместе, иначе...
— Пап, тут Лего-Человечек! — заголосил Кирюша, отвлекая Мальцева-старшего от чтения.
— Молодец, — ответил он, не поднимая глаз от папки.
— Настоящий, большой, папа! Я к нему подойду? Можно?
Игорь неопределенно дёрнул головой, погруженный в материалы дела. Холодный мартовский ветер принес, неизвестно откуда, сильный запах карамели.
— Командир, папироски не будет? — вновь чей-то голос вырвал Игоря из размышлений. Тот поднял глаза — перед ним стоял, опираясь на самодельный костыль из струбцины, горбатый бомж в кепке с эмблемой «Спартака». На плече болтался пакет с пустыми бутылками, из вспухшего глаза тянулась струйка гноя.
— Не курю, — соврал следователь и глянул на детскую площадку.
Холодная рука ужаса будто бы проникла вместе со стылым воздухом через вдох, перемешала внутренности, вызвав приступ тошноты, а после — голодным пауком вцепилась в самое сердце. Кирюши, конечно же, нигде не было. Игорь постарался взять себя в руки, обратился:
— Э, отец, ты пацана тут не видел?
Горбун поднял пропитое лицо на следователя, зажмурил единственный здоровый глаз, став похожим на китайца, и, наконец, выдал:
— Какого пацана? Вы, командир, здесь уж минут десять один стоите, — и добавил заискивающе, — И сигаретки у вас, я видел, имеются. Может, всё ж пожертвуете штучку-другую?
Но Игорь уже не слушал; рванулся в пространство между гаражами. Нет повода для паники. Наверняка, дебилушка погнался за каким-нибудь голубем или драной кошкой. «Сидит сейчас у помойки, блох собирает» — мысленно успокаивал себя старлей, в глубине души понимая — произошло страшное.
Обежав двор и округу несколько раз он, наконец, смирился с необходимостью звонка. С третьего раза — замерзшие пальцы отказывались слушаться — Мальцев нашёл нужный номер и нажал кнопку вызова:
— Алло, Оксана Валерьевна? Пришлите мне пару человек, тут, на Новомосковской. У меня сын пропал.
Жену он сразу отправил домой, чтобы не мешала своими криками розыскным мероприятиям. Вика усадила в полицейскую машину воющую на одной ноте Алину, а та судорожно билась, будто в припадке. Игорь, истязая легкие очередной пачкой сигарет, почувствовал дежавю — он уже видел эту жуткую, нечеловеческую истерику. Уже слышал этот горестный рёв — не женщины, но волчицы, попавшей в капкан. Видел и слышал так часто, что, кажется, оглох? Страдание женщины, с которой он делил постель, доносилось до него приглушенным, будто через вату — теперь Алина казалась ему чужой, непонятной, будто городская сумасшедшая.
Конечно, глупый мальчишка мог просто куда-нибудь спрятаться или убежать и потеряться. Но самая страшная мысль не отпускала Мальцева, сверля мозг ржавой иглой — а что если Головин и правда не тот, кого они искали? Что, если и Кирилл Игоревич Мальцев, две тысяча первого года рождения будет подшит в серию? Интересно, как будет выкручиваться тот, лощеный, в черном пальто? Как он объяснит генпрокуратуре насильственные действия в отношении задержанного? Кто знает — удастся ли отделаться дисциплинарным взысканием, может, отставкой или придется заехать на хату? Размышлять об этом не хотелось — надо найти сына, чем быстрее — тем лучше.
— По горячим следам, сам знаешь, шансов больше, — попыталась подбодрить Игоря Вика, по-своему истолковав озабоченное выражение на его лице. Тот не среагировал.
— Значит так, — вещал седой опер, светя на карту района фонариком телефона, — Приходько и Самойлов — на вас Марьина Роща, Армен — займись Алексеевской и туда дальше — до Маленковской. Ромыч, ты…
— Я на Звездный поеду, — хрипло ответил Мальцев. Вика хотела напроситься с ним, но следак отправил помощницу в отделение.
Быть в компании ему не хотелось. Искать кого-либо — тоже. Игорь бессистемно шатался по темным аллеям бульвара, распугивая кителем бомжей на скамейках. Фонари скупо освещали асфальтовую дорожку, покрытую грязными остатками снега, из-за которых так быстро пачкались и мокли дешевые демисезонные ботинки. В них Мальцев отходил всю зиму — новогодняя премия ушла на подарки Кирюше и пуховик для него же.
Исключительно от скуки и безысходности он водил взглядом по мокрым дорожкам, для проформы иногда заглядывая в бетонные ямы подвалов и засранные щели между гаражами, но всё безрезультатно.
Сработала случайность. Старлей ни за что бы не свернул с тротуара в на пустырь, если бы не одна деталь. Желтая деталь из конструктора «Лего», блеснувшая в свете неуверенно мигающего фонаря. «Говорил же говнючонку не брать с собой!» — мысленно отругал Игорь сына, одновременно радуясь окончанию этого кошмарного дня. Наверняка, дурак залез в какой-нибудь колодец и теперь сидит внизу, не в силах выбраться. Он ускорил шаг, попутно подбирая попадающиеся на пути детальки конструктора — еще и еще, будто хлебные крошки.
След привел его к грязному, в бутылочных осколках и мусоре, бетонному кольцу. Деталек на земле больше не валялось. Колодец закрывала решетка из ржавой, мокро блестящей арматуры. Снизу тянуло сыростью. Повинуясь неведомому порыву, Мальцев своротил решетку, изгваздав и руки, и китель в ржавчине. Во влажную хищную тьму спускались железные скрепы, вбитые прямо в бетон.
— Кирилл! Ки-и-и-ра! — покричал Игорь на всякий случай в колодец — лезть куда попало напрасно не хотелось. Ответа, конечно, не последовало. В голове всплыло лицо Алины — белое, словно маска, широко открытые, без выражения, глаза — так она выглядела, когда вернулась от врача, чтобы узнать, что Кирюша пропал. Подгоняемый чужой болью и горем, Игорь перекинул ногу через препятствие и, зажав в зубах светодиодный фонарик-брелок, принялся спускаться.
Ржавые скобы врезались в руки, продирая ладони до крови, китель пришел в негодность после первых же пяти ступеней, но Мальцев продолжал спуск. Лестница закончилась, и обувь чавкнула во что-то мягкое, пропитанное жижей, словно мокрая ткань. Где-то поблизости текла вода. За журчанием канализации или загнанной в трубу речки следователь не сразу услышал сильные чмокающие и сосущие звуки — будто кто-то силился допить последние капли из пакетика с соком. По позвоночнику прокатились мурашки. Игорь успел пожалеть, что не взял с собой ни оперативников, ни табельного оружия. Медленно, стараясь не свихнуться, словно уже зная заранее, что на зрелище, которое предстанет перед ним, человеческая психика не рассчитана, он поднимал луч фонаря. В затхлом и сыром воздухе к смраду тухлой воды и дерьма примешивался сильный аромат карамели, словно в канализацию смыло целую кондитерскую фабрику.
Световое пятно неспешно ползло вверх. Лизнуло по тонкой, мгновенно спрятавшейся, похожей на паучью, лапе. Зацепило вздувшееся клещиное туловище. По бокам беспорядочно шевелились бесконечные рудиментарные лапки. Дальше появились кишки, или что-то похожее — тонкие свисающие трубки, уходившие одним концом в улыбающуюся пасть огромной кукольной головы, а другим концом...
— Кир, — еле слышно выдохнул Мальцев, глядя, как омерзительные хоботки забивают рот, нос, уши его сына, а некоторые уходят куда-то под одежду и пульсируют, подрагивая, будто всасывая что-то. Кожа в нескольких местах потрескалась, словно эмаль на фарфоровой кукле, глаза глубоко запали, ноги судорожно дергались, пока бесчисленные щупальца шерудили у него в комбинезончике, но сомнений не было — Кирюша жив. Маленькая, болезненно истончившаяся ручка поднялась, вытянулась к отцу, просяще сжимая худые воробьиные пальчики. Тварь же, питавшаяся ребенком, никак не реагировала, продолжая поглощать телесные жидкости. Кирюшин ротик, к которому присосались бледные, похожие на глистов хоботки существа, нервно шевелился, силясь что-то произнести. Послышались приглушенные звуки, из которых неловко, неуверенно, как из случайно брошенных кубиков с буквами складывалось слово:
— Это не мой сын! — произнес Мальцев совершенно машинально. Не истощённой фигурке, крепко прижатой паучьими лапами к мерзкому тулову, и не твари, пришедшей из ночных кошмаров, чьи нарисованные ярко-голубые глаза продолжали безразлично сверлить следака. Нет, он говорил сам с собой.
— Не мой сын! — прошептал Игорь, как бы подтверждая сказанное. Нет. Его сын — это сильный, сообразительный, похожий на отца — настоящий пацан, честный, благородный, с легкой рыжиной в волосах. А не этот истощенный, пожеванный уродец. Не ребенок — объедок.
Замученный бессонницей и хронической усталостью, Игорь даже не нашел в себе сил испугаться. Это был лишь еще один, очередной монстр, просто на этот раз он не стал утруждать себя маскировкой, не стал натягивать чуждый человеческий облик. Лишь еще одно чудовище — одно из многих, из всех тех, чьи дела Игорь тогда еще с содроганием листал на первом курсе юридического, искренне уверенный, что будет ловить этих мразей без перерывов на еду и сон. Перерывов и правда не хватало, а вот ловить… Воплощенная мерзость стояла… нет, находилась перед ним, нагло жевала его собственного сына; на кукольной морде застыла издевательская улыбка — мол, и что ты мне сделаешь? А правда — что? Возникло непреодолимое, всепоглощающее желание просто развернуться и уйти, сделать вид, что ничего не нашел, убедить себя, что лишь вода и грязь чмокают и хлюпают в этом колодце. Но есть вещи сильнее нас. Вещи, которые будут тебя потом догонять всю жизнь, поднимая свою уродливую голову из ночной тьмы, пялясь безжизненными зенками. Взяв себя в руки, следователь вдохнул полной грудью затхлого воздуха с нотками сливочной помадки и сделал то, что видел единственным выходом из этой ситуации.
— Слушай сюда, тварь! Останкино — мой район! — гремел он, не заботясь о том, что там, наверху, в мире, где всё ещё сохранилось понятие нормальности, его кто-то услышит. — Я здесь всё решаю. Вали с моей территории! Куда хочешь вали. Иначе завтра я приду сюда с операми и сожгу к чертовой матери твою халупу и тебя лично. Вали отсюда! Слышишь меня? Мы договорились?
Глупое кукольное лицо продолжало бессмысленно лыбиться потрескавшимися резиновыми губами, но тонкие ноги существа немного согнулись, наклонив тело вперед, и получился будто бы кивок.
— Вот и здорово, — удовлетворенно кивнул Мальцев в ответ, — Я проверю. И ещё…
Всё ведь может быть так просто. Так элементарно. Убить одним выстрелом двух зайцев? Такого он не мог упустить:
— И жмура забери. Мне он здесь ни к чему.
Кивок на этот раз был более явным.
Игорю пришлось караулить жену во дворе добрые три часа прежде, чем та, заплаканная и опухшая, отправилась куда-то со стопкой объявлений о пропаже в руках. Вещи он собрал быстро — и нужно-то было просто покидать одежду в чемодан. Алину он выпишет потом – после окончания бракоразводного процесса. Сейчас нужно прийти в себя. Больше старлея в этом доме ничего не держало — всё, даже мебель, даже книги на полках были ему здесь чужими: забеременев, Алина настояла на ремонте.
О Кирилле он старался не вспоминать. Да и было не до того. После жуткого вечера в колодце ему пришлось просидеть всю ночь, оформляя на пару с Викой документы так, чтобы комар носа не подточил. «Застреленный при попытке побега» маньяк-серийник — это тебе не шутки. По головке за такое не гладят, многие доказательства пришлось изобретать буквально на коленке. Благо, Анатолий Головин уже ничего никогда в суде оспорить не сможет. Игорь специально стрелял в спину бедняги на разных расстояниях — чтобы баллистическая экспертиза показала, что задержанный и правда пытался убежать. Григорий Ефимович лично обещал и хорошее вскрытие без лишней въедливости, так что и здесь всё будет гладко. Тушина — хорошая все-таки баба — сама сидела на телефоне, советовала — как и что лучше написать.
Вика тоже молодец — не испугалась, не пошла на попятную — с шефом до конца. Глядя на её рыжую головку, склонившуюся над фальшивыми рапортами, Мальцев наполнялся новым, теплым чувством. Любовью это назвать вряд ли можно, а вот влюблённостью — пожалуй.
Под утро, вымотанные до предела, они поехали к Вике. Завалившись на диван, и даже не до конца раздевшись, старлей и помощница принялись яростно, отчаянно совокупляться, вытрахивая из себя события прошедшей ночи — подлог, убийство, а лично Мальцев — ещё и кошмарное видение, что вставало перед глазами, стоило их закрыть.
Под конец, блестящие от пота, довольные и изможденные, они свалились на простыни. Вика почти сразу уснула, так и не сняв до конца трусики.
Игорь же осторожно, чтобы ничего не испачкать, стянул с члена презерватив. Завязав его узлом, он подошел к форточке и отправил эту наполненную семенем латексную медузу в свободный полет с девятого этажа. В помойное ведро выбрасывать не стал — мало ли что.
«Надо будет вообще вазектомию сделать!» — подумалось Мальцеву, пока он выкуривал последнюю за этот долгий день сигарету.