Тризна отчаяния
Холодный не по сезону апрельский ветер трепал вялый костерок, примостившийся под бетонной крышей эстакады. Трое тянули руки к огню, почти касаясь языков пламени пальцами.
— С вами тут совсем околеешь! — не стерпел Вена и принялся обегать костерок по кругу вприпрыжку, словно Буратино из старого мультфильма.
— Так лучше б натаскал чего, нет, скачешь, как козел горный! — отозвался Кучер, неодобрительно следя за тощей фигурой, — Посадил организм, теперь согреться не можешь. Тебе же еще даже сорока нет!
— Завали, старый, без сопливых скользко! — отвечал Вена — худой, высокий, безбородый с мокнущими язвами на лысой голове. — Говорил, под теплотрассу возвращаться надо!
— В обезьянник захотел? Вторую неделю шмонают!
— А хоть бы и в обезьянник! Все лучше, чем жопу морозить. Ты-то уже себе обеспечил достойную старость!
Вена издевательски пнул платформу на колесиках, при помощи которой перемещался Кучер — вместо ног у него из-под дырявого свитера торчали чумазые обрубки.
— А ты, как там тебя? За что голосуешь? — обратился Вена к третьему, угрюмому и молчаливому товарищу по костру.
— Демид меня. — хрипло ответил третий, стараясь не напрягать горло — недавнее воспаление легких, так и не вылеченное до конца, временами вызывало страшнейшие приступы сухого, дерущего глотку кашля. — Я — как Кучер скажет.
— Шестерка! — презрительно бросил Вена, усаживаясь, наконец, по-турецки у костра — видимо, понял, что физические упражнения не спасали от неожиданно вернувшихся заморозков, — А чегой-то Штыря не видать? Или он себе местечко потеплее нашел?
— Позвали его! — отрезал Кучер, и Вена понимающе кивнул, тут же как-то поскучнев.
— Куда позвали? — непонимающе переспросил Демид. На улице он оказался не так давно, всего лишь с зимы, и никакая кличка к нему пристать не успела.
— Знамо куда. Позвонили и позвали! — раздраженно выкашлял старик, явно давая понять, что тема закрыта.
— На что позвонили? Или у Штыря мобильник есть? Родственники что ли? Или кто?
— Да есть тут байка одна, — со скепсисом в голосе отозвался Вена, — но, кажись, Кучер ее и распустил. А, колись, старик? Твоих рук дело?
— В жопу иди! Я звон сам, своими ушами слышал, понял?! Или ты во мне балабола увидел, а?
— Да не кипятись ты, старче! — примирительно поднял руки тощий. — Слышал так слышал, с твоей сивухи, глядишь, и не такое услышать можно!
— Ну вот, значит, сам и буду пить свою сивуху!
На этом разговор закончился. Сколько Демид ни пытался вернуться к теме исчезновения Штыря, старик только махал рукой и недовольно бурчал. В конце концов, Вена-таки принес каких-то вонючих досок, чадивших, словно пластик. Бездомные принялись готовиться ко сну.
— Поближе к костру ложись! Лучше угореть, чем околеть! — наставлял Кучер молодого бродягу.
С каждым часом становилось холоднее. Укутавшись в пару старых одеял, Демид продолжал дрожать от пронизывающего ветра, что завывал под эстакадой. За последние несколько месяцев жизни на улице воспоминания о прошлом будто покрылись ледяной коркой и казались чем-то фантастическим, чуждым. Будто все это — черные риэлторы, развод с женой, скитания по друзьям и знакомым — просто сюжет какого-то фильма или книги о совершенно другом, незнакомом Демиду человеке. Теперь ему казалось, что и всю жизнь до этого он обитал на улице, под теплотрассами, на вокзалах и в подъездах, битый, голодный и вечно простуженный. Он бы пропал, не появись в его жизни Кучер.
Старик бродяжничал со времен развала Союза и за это время успел выяснить, где можно постоловаться нахаляву, помыться, а иногда и переночевать. Жаль, что сегодня все ночлежки оказались забиты под завязку, и эту холодную апрельскую ночь троице бездомных пришлось провести под эстакадой.
Но покоя Демиду не давали не только ледяной ветер, гул проезжающих над головой машин и скручивающий желудок голод. Уснуть мешала назойливая, будто камешек в ботинке, мысль — куда ушел Штырь? Кто такой его позвал, и почему Кучер не хочет даже заговаривать об этом?
***
На следующий день Кучер, стуча колодками, отправился на свое обычное, насиженное место у церкви, Демид же с Веной пошли на рынок — за мелкую работу можно было получить немного продуктов или даже денег.
Шныряя между прилавками и стараясь не попадаться на глаза чернявому сторожу, они обходили ряды методично, один за другим, но работы никто не предлагал. Дородные продавщицы и холеричные кавказцы за овощными прилавками презрительными жестами отгоняли бомжей прочь, видно опасаясь, что те что-нибудь стянут.
Как выяснилось, не зря. Вена неожиданно шмыгнул за мусорные контейнеры, подозвав жестом Демида. Тошнотворный смрад забивался в ноздри, но заядлый торчок, казалось, не замечал отвратительного запаха. С заговорщицким видом он извлек из-под куртки целлофановый пакет и маленький тюбик клея.
— Раскумаримся? — предложил Вена, слегка дрожа от нетерпения.
— Давай без меня. — скривившись, отказался Демид. Алкоголь — это одно. Все же зеленый змий позволял ненадолго согреться и прогнать вязкие, тяжелые мысли о прошлой жизни, но клей… Это все же дорога в одну сторону.
— Ну, как знаешь! — Вена со знанием дела выдавил желтую слизь на прозрачный целлофан.
— Вена?
— Ну?
— А что случилось со Штырем на самом деле?
— Позвали его. — лаконично ответил Вена и осторожно, чтобы пакет не склеился, втянул в легкие воздух, отравленный испарениями толуола.
— Кто позвал, куда? Ты можешь нормально объяснить? — Демид и сам не знал, почему ситуация со Штырем не давала ему покоя. Веяло от этого исчезновения чем-то странным, опасным и одновременно… обнадеживающим.
— Ну бывает среди наших… Слышат звон… — слова наркомана перемежались натужным, сладострастным придыханием. — Идут за ним. И не возвращаются...
— Куда идут?
— Не знаю. — снова вдох. — Я сам в это не верю… А Кучер вот, говорит, сам слышал...
— Звон?
— Точно. И пошел!
— Куда пошел, Вена? — раздраженно воскликнул Демид, — На культяпках? Ты совсем сторчался?
— Ты меня не обижай! — предостерегающе ответил наркоман, оторвавшись от пакета. — Ты думаешь, Вена — нарик, думаешь, Вена опустился, да?
— Да ничего я не думаю...
— Да не свисти, я ж вижу. Думаешь, меня Веной кличут, потому что я скололся, да? Думаешь, я здесь, с тобой в дерьме копошусь, потому что ложечки серебряные из дома таскал? Телевизор продал, да? — теперь в голосе Вены прорезались какие-то странные нотки, которые Демид не слышал раньше. — А меня Вениамин зовут! Вениамин, понял?
— Да уймись ты, я ничего такого...
— А эта сука… Я сына неделю назад видел. Санечка, он в прошлом году в первый класс пошел. — изумленный Демид смотрел, как из обычно стеклянных, ничего не выражавших глаз наркомана скатываются по чумазым щекам горькие слезы. — Подойти хотел, да куда там… Зачем ему такой отец, ну скажи мне?
— Вена... — изумленно выдохнул Демид, — Я ж не знал.
— Да ладно... — махнул рукой наркоман, стирая слезы грязным рукавом. — Проехали. Ты только не думай, что это ты один — такой чистенький и благополучненький случайно на улице оказался. Все мы людьми были, у всех у нас жизнь была, понял?
— Да понял я… Вень?
— Чего тебе еще?
— Так что со звоном? Слышал его Кучер или нет?
— А черт его знает. Говорит, слышал. — повел острыми плечами Вена. — Ночью проснулся и услышал. И идти, говорит, не хочется, а ноги сами несут. Он тогда под трамвай лег и... Стал Кучером.
— Да ладно?
— Прохладно! — отрезал Вена. — За что купил, за то и продаю. Я и от других про звон слышал. Мол, встают, уходят и...
— И что?
— И с концами! — рявкнул Вена, завершая разговор. — Пошли работать, а то уже время срать, а мы не ели!
***
Добыть на рынке в тот день так ничего и не удалось. Вена очень быстро "поплыл" после клея, попытался вновь что-то украсть с прилавка, но, будучи еще под воздействием, опрокинул всякую галантерейную мелочь в весеннюю слякоть. Пришлось быстро уносить ноги, пока азеры, крышевавшие рынок, выкрикивали угрозы вслед. У Кучера день тоже не задался — в холщовом мешочке уныло позвякивала мелочь, которой бы едва хватило на хлеб и спички. Заночевать пришлось снова под мостом.
Демид беспокойно ворочался под драным одеялом накинутым поверх — для тепла — выстиранным пледом, пытаясь унять сосущее чувство голода. Живот, казалось, прилип к позвоночнику, словно внутренние органы давно уже были переварены, чтобы поддержать жизнь в организме еще хоть ненадолго. Холодный бетон казался серым окаменевшим ледником. Демид представлял, как поутру, попытавшись встать, сдерет с себя примерзшую к щербатой постели кожу. Уснуть не получалось. В унисон ветру, завывавшему под эстакадой, выводил рулады желудок, растворяя самое себя. Так, глядя на похожего на неподвижный труп Вену, лежащего напротив, Демид шептал беззвучную молитву без слов, надеясь продержаться до рассвета, или же наоборот, выторговывая у судьбы легкую смерть — ответа он не знал и сам.
Вдруг, словно какой-то аниматроник из аттракциона ужасов, наркоман резко сел на «постели». Руки безжизненно болтались по бокам, а взгляд был направлен куда-то вдаль. Зрелище ужасало — Демид никогда раньше не видел сомнамбул, но не сомневался, что сейчас наблюдает перед собой одного из них.
Выпростав ноги из-под накрывавшей их кожаной куртки, Вена неловко, будто марионетка в руках неопытного кукловода поднялся и принялся водить головой из стороны в сторону, точно пытался поймать радиоволну.
— Вена! Вена! — хрипло позвал Демид, приглушая голос, чтобы не разбудить Кучера. — Вениамин! Ты чего вскочил?
Тот не реагировал, лишь наклонял голову, будто к чему-то прослушиваясь. И явно не к голосу Демида.
— Кучер! Кучер! — позвал, уже не шепча, Демид, но старик лишь невнятно буркнул во сне и накрыл голову драной шалью. — Твою мать! Кучер! У Вены опять приход!
Вениамин, наконец, будто определив азимут, медленно зашаркал стоптанными кроссовками в сторону от эстакады.
— Кучер! Вставай, говорю!
Кучер, похоже, нашел-таки у себя в закромах какое-то пойло, и теперь лишь вяло отмахивался от попыток его разбудить. Бросив взгляд на худую фигурку наркомана, тускло освещаемую фонарями с эстакады, Демид с досадой сплюнул и пошел следом.
Нагнав уверенно шагающего через топкий пустырь Вену, Демид развернул его лицом к себе и обомлел. Растянутые в дебильной улыбке потрескавшиеся губы казалось сейчас лопнут. Стеклянные глаза смотрели куда-то далеко вперед, за пределы видимости, а через зубы рвалось сиплое шипение.
— Вена, ты сдурел? Куда тебя несет на ночь глядя? Трассы горят? — со злобой спрашивал Демид, тряся товарища за плечи в надежде привести того в чувство. — Или тебя уже шторит? Так ляг и балдей спокойно! Куда тебя несет в болото?
Демид кивнул за спину, где и в самом деле раскинулась зловонная пустошь, усеянная высохшими зарослями борщевика и антрацитово-черными лужами. Однажды Демид сам попал в такую ногой и ухнул чуть ли не по пояс, но до дна так и не достал.
— Вена, проснись ты! — Демид отвесил наркоману хлесткую пощечину, но тот даже не дернулся. С тупой решительностью, он продолжил идти вперед, толкая грудью Демида, словно незначительное препятствие. — Стой!
И тут застывшая маска, заменившая наркоману лицо, пришла в движение. Было видно, какого усилия бедняге стоит привести в движение лицевые мышцы. С придыханием, точно из последних сил, Вена выдавил из себя блаженное:
— Санечка, это он меня зовет...
— Какой Санечка, Вена, ты че? — испуганно спросил Демид — вновь обретенный дар речи ситуации не улучшил. — Вена, пошли обратно, ты утонешь к херам!
— Не слышишь? — улыбаясь, почти снисходительно выдохнул наркоман. — Я Санечке нужен. Семье своей… Пусти.
Деловито и без злобы Вена оттолкнул Демида, да так, что он свалился на землю, больно напоровшись икрой прямо на торчащую арматурину. В штанине мгновенно захлюпало теплое и влажное.
"Будет столбняк." — беспечно подумал Демид, и даже удивился своему спокойствию. В прошлой жизни это слово было бы написано большими буквами и выделено восклицательным… нет, тремя восклицательными знаками. Теперь хватало и точки. Казалось, он уже смирился с никчемностью собственной жизни и теперь лишь ждал, когда тело окончательно придет в негодность.
— Ну и иди ты в жопу! — злобно выкрикнул Демид, собираясь отправиться обратно под эстакаду — дожидаться рассвета или смерти. Вена даже не дернулся, лишь продолжил свой маршрут вглубь топей, спотыкаясь на мусоре и кочках.
Демид уже сделал несколько хромых шагов в сторону эстакады, когда его уколола совесть: уйти сейчас — означало обречь Вену на верную смерть. Раньше, в прошлой жизни, Демид бы и не задумался ни на секунду — одним бомжарой больше, одним меньше — какая разница? Но теперь, погрузившись в этот мир, на самое дно, он начал осознавать, что и здесь есть место людям. И человечности.
— Вена! Стой! — хромая и чувствуя, как кровь примерзает к штанине, он спешил нагнать ушагавшего далеко вперед наркомана, — Погоди! Я с тобой пойду! Стой!
Еле-еле нагнав долговязого, Демид не вызвал у того никакой реакции. Недавнее воспаление легких дало о себе знать — Демид закашлялся. Рот наполнился соленой ядовитой слизью. Лишь, когда он вцепился в локоть наркомана, скрученный спазмом, тот с безразличным удивлением повернул голову.
— А тебя пока не звали. — просипел он и, стряхнув руку, продолжил свой маршрут через топи. Зачерпнув стылой жижи ботинком, Демид выматерился и полез в карман. Достав оттуда потертую "Зиппо" — осколок прошлой жизни — он крутанул скрежетнувшее колесико и огонек лишь слегка развеял темноту безлунной и туманной ночи. Так, по крайней мере, есть шанс не сгинуть в этом болоте.
Света было недостаточно, тусклый огонек позволял лишь не ухнуть в чернильную тьму разбросанных тут и там трясин. Вена же беспечно шагал, точно по волшебству огибая все препятствия, к растущей на горизонте черной громаде.
Затопленный, ушедший в слякоть до самых окон второго этажа деревянный барак казался ненастоящим, нереальным. Заброшенный чьей-то волей сюда, в середину Богом забытого пустыря, он навевал ощущение необъяснимой жути — словно жутковатая фреска, обнаруженная первопроходцами в пещере на Марсе, словно разбившийся инопланетный корабль, словно вылезшая из земли пирамида древней дочеловеческой цивилизации. Именно к ней, дебильно улыбаясь, направлялся Вена.
Шагнув прямо в окружающую здание черную лужу, наркоман с легкостью перемахнул через подоконник. Демид четко видел, как осколки пропороли Вене футболку на животе, но тот даже не обратил на это внимания. Сам Демид подставил какую-то деревянную палету, валявшуюся рядом, упер ее в стену и залез следом, предварительно сбив осколки подобранной палкой.
Под ногами хрустел какой-то мусор, со стен свисали подгнившие обои, торчали оголенные провода. Барак был давно покинут его обитателями, если те когда-либо и существовали. Место это казалось таким брошенным и омертвевшим, точно раковина мертвого доисторического моллюска. Моллюска размером с дом. Промозглый ветер завывал в пустых коридорах, в одном из которых Демид и увидел спину товарища.
— Вена!
Ноль реакции. Тот уже топал по прогнившим деревянным ступеням, спускаясь на первый, затопленный этаж. Вода уже дошла до пояса долговязому наркоману, но тот шел дальше.
— Стой, дебил! Там же вода!
Выматерившись вполголоса, Демид стащил с себя джинсы и драный демисезонный пуховик, прежде чем проследовать за Веной вниз. Погружаясь по грудь в затхлую стоячую воду, он приподнял «Зиппо» повыше над головой и шагнул во тьму. На поверхности жирной пленкой блестел бензин, плавали пластиковый мусор, бычки и какие-то щепки.
Тем временем, Вена, сопровождаемый плеском воды, углублялся в хитросплетения балок и перекладин, между которыми висел , застряв наискось, ржавый потемневший колокол без языка. Выше, почти упираясь маковкой в потолок, торчал подвешенный на балках деревянный купол с надломленным посередине крестом.
Странное сооружение выглядело богохульным и инфернальным, нечеловеческим — будто кто-то не отсюда, из иных сфер и измерений установил эту грубую часовню без цели и смысла, в слепом подражании. Косые линии, прогнившее дерево, небрежность и архаичность конструкции наталкивали на мысль о том, что многие тысячелетия эта дрянь провела глубоко под землей и лишь недавно, под воздействием каких-нибудь тектонических процессов вылезла наружу, будто уродливый, черный гриб. И Вена погружался в воду прямо под немым колоколом этого жуткого сооружения.
— Стой, придурок! — крикнул Демид, ускоряя шаг, чтобы схватить, остановить беднягу. Тот с блаженным лицом оседал в жидкую вязкую тьму, подступавшую со всех сторон.
— Твое время еще придет! — сказал Вена, прежде чем похожие на смолу воды сомкнулись над его головой.
— Вена! — расталкивая в стороны плавучий мусор, доски и пенопласт, Демид ринулся к странному, нечеловеческому святилищу, но когда уже оказался под колоколом — было поздно. Через грязную жижу в радужных разводах было ничего не разглядеть, пришлось искать на ощупь. Водя ногами под водой, он замирал, стоило уткнуться во что-то мягкое и похожее на человеческую плоть, но вскоре выяснялось, что это обломок дивана или какие-то мешки. Вены не было нигде.
Лишь выбравшись из проклятого барака, Демид понял, как продрог. Его непрерывно трясло, пальцы и уши потеряли чувствительность, а рана на ноге наоборот, пульсировала. На рваные края налипла какая-то грязь и щепки, боль притупилась, сменившись тянущим нытьем, как от новокаина. Вдалеке, за безжизненными просторами поблескивали огни шоссе.
Не помня, как добрался до эстакады, Демид подобрался так близко, как мог к затухающему костру и закутался в свои одеяла, прибрав к рукам заодно и матрас Вены. Так была хоть какая-то надежда не сдохнуть от холода.
***
Утро выдалось морозным. Когда Демид с трудом разлепил будто бы вспухшие веки, над собой он увидел тронутую то ли инеем, то ли сединой клочковатую бороду Кучера.
— О-о-о, приятель! Да ты по новой слег! В тепло тебе перебираться надо! — захлопотал старик, подтыкая одеяло под непривычно тяжелое и неповоротливое тело Демида.
— Вена! — с трудом прохрипел он: легкие будто набиты мокрой ватой. — Вена ушел.
— Я так и понял. — безразлично бросил старик, прилаживая на руки колодки, которыми отталкивался от земли. — Лежи тут, я приведу кого-нибудь!
— Звон! Он ушел за звоном, Кучер! Там церковь! — хрипел Демид. Ему почему-то казалось, что это очень важно.
— Глотку не дери! Я его предупреждал! Лежи тихо!
Демид провалился в беспокойный горячечный сон. Нога почти потеряла чувствительность, перед глазами мелькали какие-то лица, то ли из прошлой жизни, то ли и вовсе никогда раньше не виденные. А сквозь дрему пробивался, наполняя голову затхлой черной водой, звон безъязыкого колокола. Вскоре Демида начала бить непрекращающаяся дрожь. Его трясло и трясло, пока одеяло не сползло, а его не перевернуло на матрасе. Лишь тогда он открыл глаза, чтобы вновь увидеть Кучера.
— Уф, живой еще! — шершавая рука дотронулась до лба. — Шпарит, что печка! Давайте, мужики, подсобите!
— Тебе подсобишь! Самим все делать придется! — две размытые фигуры подошли к Демиду с двух сторон и неловко приподняли его прямо в одеяле.
— Пасти захлопнули! Я вас не за спасибо позвал! Отработаете — все будет!
Схватив Демида за руки и за ноги, двое бродяг его куда-то понесли. Серое небо наверху казалось лужей на асфальте, а облака — обрывками мусора. По стуку колодок и скрипу колес Демид понял, что Кучер едет рядом.
— Звон! Они позвали его, Кучер! — почему-то Демиду казалось важным это сообщить, поэтому сквозь склизкую пленку в горле он раз за разом с трудом выплевывал слова.
— Успокойся, не по тебе звонили. У тебя еще все в шоколаде будет. Не ссы, отлежишься в котельной, выздоровеешь, а там, глядишь, уже... Тепло тебе нужно, пропотеть, понимаешь?
Демид кивал, глаза слипались, мерные шаги бездомных убаюкивали, а на задворках сознания гремели колокола церквушки где-то неподалеку.
Когда Демида опустили на заранее подстеленную рогожу рядом с огромной, пышущей жаром трубой, он мгновенно разомлел. Через подступающую дрему слышался заботливый голос Кучера:
— Ничего, молодой, мы тебя на ноги поставим. Я сейчас пойду, раздобуду горяченького да горячительного. А ты давай, набирайся сил. Мы еще на твоей свадьбе погуляем.
— Не дай Бог! — с усмешкой ответил Демид, отключаясь.
Сон и явь слились окончательно. Воспоминания перемежались с реальностью в безумном калейдоскопе. Он не знал, растирали ли его спиртом и в самом деле, или это был сон. Кажется, Кучер кормил его жирным несоленым бульоном с ложки. Матерились другие бомжи, пару раз об него даже спотыкались. В ушах бесконечно бухало сердце. Кто-то стащил с него грязные порванные джинсы и присвистнул. Сквозь оглушающий шум в ушах Демид различил:
— Нога-то загнила, Кучер, отнимать надо!
— Ты врач, что ли? — зашипел знакомый голос, — Вот так запросто гангрену ему определил? А если он в мазуте извалялся?
— Да вот, спиртом тру — видишь, черная! И воняет! Загнила нога!
Демид почувствовал себя куском мяса на разделочной доске. Казалось, эти двое решают, как его получше расчленить, чтобы потом изжарить на вонючем костре из пластикового мусора. Изо всех сил он закричал, но из груди вырвался лишь натужный стон, прервавшийся кашлем.
— Болит нога, видишь, значит, живая еще! А тебе лишь бы отнимать! Вон — на меня посмотри, нравится? — сипел Кучер, закрывая вопрос.
Демида напоили самопальной сивухой, и сон вновь поглотил его полностью. В какой-то момент воспаленный разум, уловив какой-то тоскливый вой, вообразил, будто его отпевают, и Демид заорал от ужаса во все горло, перебудив других бродяг, спавших в котельной. Те недовольно поматерились, один предложил надеть Демиду на голову пакет, чтобы не мучался.
Сон и явь срослись воедино, запустив друг в друга корни, слиплись в единый бесконечный бред. Лица и голоса склеились в воющую массу, наполнявшую голову непрекращающейся болью. Птицеподобные фигуры скрипучими голосами служили заупокойную, на лицо сыпались земля и черви, а Демид бессильно хрипел и ворочался, спеленутый по рукам и ногам грязным саваном. А следом раздался он.
Звон, бухающий в ушах бесконечной вибрацией. Звон, что манит за собой. Несуществующий звук, будто бы лишенный источника, всеобъемлющий и перекрывающий собой само бытие. Звон, что слышат мертвецы, скребя своими крошащимися ногтями о крышку гроба. Звон, под который извиваются черви в могилах, танцуя свой танец победы над ложным венцом природы. Звон, что пронзает суть и сознание.
И Демид встал и пошел, и саван струился за ним грязными лохмотьями. Свет слепил, бил в глаза, и манил к себе. Впереди ждали покой и благость, этот чудесный колокол наполнял мускулы силой, хотелось шагать вперед, невзирая на препятствия. Нога, ранее пульсировавшая болью, теперь почти не ощущалась, словно чужая, не причиняла никаких неудобств.
Демид с улыбкой шел вперед, а рядом с ним — Вена со своим сынишкой Санечкой. Бывший наркоман выглядел посвежевшим, словно помолодел на несколько лет. Под локоть Демида держала его красавица-жена, на губах невысокой блондинки играла счастливая улыбка. Впервые за несколько лет он видел ее лицо, не искаженное гримасой презрения и раздражения. На плече ощущалась мозолистая, крупная ладонь покойного отца — теперь он снова был, как в детстве — мощный, лучащийся радушием и спокойной уверенностью, будто и не было никакого рака, кровавой рвоты и дешевого соснового гроба. Мама мягко подталкивала Демида в спину, приглашая идти вперед. Прошлое сливалось с настоящим на пути в прекрасное будущее.
Но вдруг грубые руки схватили его. Демид неистово метался, пытался вырваться, кричал, плакал, но неведомые враги были неумолимы. Какие-то путы, жгуты и ремни спеленали конечности, и через затухающий благостный свет проклюнулось грустное и чумазое лицо Кучера. Тот проверял пальцем остроту ножовки и с досадой качал головой.
— Звон! Кучер, я слышу его! Меня зовут! Пусти меня, умоляю! — хрипло верещал Демид, и слезы оставляли мокрые дорожки на чумазом лице, но старик лишь тоскливо цокал языком.
— Ничего, Демидушка, я знаю, как это. Загнила-таки нога, ничего не попишешь. Все пройдет. Тебе еще подавать больше будут. Я тебе такое место покажу — с полными карманами уходить будешь. И дом инвалидов опять же, помощь, социальное… Подержите его, братцы! Ты лежи себе, пока погремуху новую придумывай, отвлекайся. И на ногу не смотри. А, хотя я сам тебе придумаю. Воруй-Нога, а? Как тебе?
Сквозь бесконечный гул безъязыкого колокола Демид услышал собственный хриплый вой, когда зубцы ножовки вгрызлись в берцовую кость.