January 13

Страна друзей

Автор - Герман Шендеров


— А можно мне еще варенья?

— Смотри, как бы у тебя чего не слиплось! Шучу-шучу, конечно можно, ух-ух-ху-ху-ху! — Хохотуша до того сильно смеялся, что чуть не уронил шляпу прямо в пирог. Его огромные, лошадиные зубы раньше пугали Леню, но со временем он привык к необычному виду своего друга. — Конечно же, можно, конечно, можно!

Длиннопалая рука схватила ложку, зачерпнула варенья прямо из банки и принялась пихать красную засахаренную жижу в рот мальчику.

— Вкусно тебе? Вкусно? — Хохотуша явно дурачился, размазывая варенье по лицу ребенка и пребольно стуча ложкой по зубам. Мальчик пытался остановить друга, но тот слишком увлекся шуткой, заглушая смехом протесты Лени.

— Будет тебе, проказник, перестань, — нежно, но ловко отобрала ложку Муррка. Мелькнул ее рыжий, пушистый хвост, и красотка заняла место за столом. В ее присутствии Леня немного смущался — в отличие от остальных друзей, Муррка будила в Лене какие-то новые, незнакомые до встречи с ней чувства и переживания. Она нравилась мальчику, но как-то иначе, нежели мама. Леня постоянно пытался ее чем-то впечатлить или удивить, а однажды даже подарил цветы, собранные на Конфетном Лугу.

— Ну, во что мы сегодня поиграем? — Спросила Муррка, и Леня натужно сглотнул; слова застряли в горле.

— Если все перекусили, можно, пожалуй, начинать! — Хохотуша вскочил на стол и сделал колесо, разбросав посуду, конфеты и пирожные. Его голова при этом необъяснимым образом сохраняла вертикальное положение, а глаза, наоборот, бессмысленно болтались в глазницах, как у игрушки.

— Давайте в прятки? — предложил мальчик. Он уже присмотрел себе место, где можно схорониться так, что никто вовек не найдет.

— Не прятки! Не прятки! Если этот мелкий говноед будет водить, он меня тут же найдет! Выродок! — ревел Грубяша, колотя пудовыми кулачищами по столу, так, что посуда подпрыгивала, а изюм летел во все стороны.

— Ай-яй-яй, нельзя так! — погрозил Хохотуша длинным, тонким пальцем. Его выражение лица ни на йоту не изменилось, продолжая лучиться беспричинным весельем, словно пластмассовое. — Если ты продолжишь так себя вести, мы тебя накажем как Глупыню — будешь молчать и убирать со стола, пока остальные играют.

— Прятки. — согласно пробасил толстяк.

— И извинись перед Ленечкой. — с нажимом, не переставая подхихикивать потребовал друг; его длинный, похожий на дубинку нос трясся в такт словам.

— Извини, Леня. Я больше так не буду. — он говорил так каждый раз, но ничего не менялось, — Мирись-мирись?

Лене пришлось взяться за мизинец размером с сосиску целой ладонью. Все хором закричали:

— Мирись-мирись-мирись, и не матерись! А если будешь ругаться…

— Я буду кусаться! — в одиночку закончил Хохотуша и хищно щелкнул зубами над затылком Грубяши.

— Кто будет вода? Чур не я! — поторопился добавить Леня. Ему очень хотелось попробовать новое место для пряток.

— Чур не я! Чур не я! — успели добавить Муррка и Хохотуша.

— Вот дрянь! — воскликнул толстяк, и на него тут же строго воззрилась Муррка черными, похожими на маслины, глазами.

— Ладно-ладно, прячьтесь уже! — Грубяша опустил голову прямо на стол и прикрыл ее руками, — Раз, крокодилы-бегемоты! Два, крокодилы-бегемоты! Три…

Компания разбежалась в стороны. Леня тут же рванул к лестнице в подвал, уходившей вниз прямо посреди поляны. Мальчик приметил ее еще в свой прошлый визит к «Хохотуше», когда искал улетевший воланчик для бадминтона. Невольно он обернулся. Огромный Грубяша продолжал отсчет, сгорбившись над столом, а вокруг уже хлопотала Глупыня, собирая грязную посуду. Глупыня не могла играть в прятки — через клетку на голове она плохо видела, и не умела говорить «Тра-та-та за себя».

Леня быстро преодолел расстояние до лестницы, сбежал вниз и оказался набетонном полу, где валялись разбитые бутылки, сигаретные бычки и какие-то мертвые медузы. Мальчик дернул дверь, но та не поддалась, и он внутренне похолодел — здесь же как на ладони! Того, что обшарпанная, металлическая дверь окажется запертой, он не учел. Над поляной раздался рев:

— ...Десять, крокодилы-Бегемоты и зеленый попугай! Кто не спрятался, я не виноват!

Перепрятаться не удастся — Грубяша уже вышел «на охоту». Впрочем, тот обычно не слишком внимателен. Если Леня прижмется к двери, то его не будет видно, пока кто-нибудь не заглянет в яму. К тому же друзья сюда почему-то никогда не ходили — вдруг пронесет.

— Что ты здесь делаешь? — раздалось над головой нежное мурлыканье. Мальчик поднял взгляд — на краю ямы сидела, хлеща хвостом в стороны, Муррка. Ее рыжие, украшенные кисточками уши сердито топорщились.

— Тс-с-с! Я прячусь! — прошептал мальчик, надеясь, что Грубяша их не услышит.

Муррка легким движением спрыгнула вниз и приземлилась на единственный чистый пятачок бетона, цокнув копытами. Раньше мальчик никогда не был к ней так близко, и теперь остро ощущал жар, идущий от ее тела. Покрытая шелковистым мехом грудь едва касалась Лениного плеча. Мальчик ощутил, как его щеки стали пунцовыми, а дыхание участилось. Муррка была покрыта шерстью, поэтому не носила одежды, как животное, но при этом разговаривала, как человек. Значило ли это, что она голая?

— Пойдем отсюда скорее, пока он не проснулся! — она подхватила Леню за руку и потащила вверх по лестнице.

— Но почему?

— Здесь живет Солитер. Сюда никому нельзя…

Они уже почти поднялись по лестнице, когда за спиной раздался тягучий скрежет…

Леня очнулся с ложкой во рту; та больно царапала зубы. Последовал грубый тычок в бок. Он уже открыл глаза, когда волосатая нога обутая в резиновый шлепанец снова врезалась ему в ребра.

— Мария, вставай, укладывай своего дебила, он опять на пену исходит!

Мальчик сонно поднялся с пола, уворачиваясь от третьего пинка отчима. Папой его Леня называть не хотел, и называл «дядя Тереша».

Мама вскоре вышла из спальни, на ходу запахивая халат.

— Иди сюда, маленький. Пойдем в кроватку. Иди спать, Теша, я сейчас приду.

—Немочь бледная! — выругался отчим и направил колеса инвалидной коляски на кухню. Чиркнула зажигалка и по квартире разнеслась сигаретная вонь.

— Ну что же ты, зайчик, чего тебе не лежится?

— Мне снилось, что я играл в прятки с Хохотушей и Мурркой, Грубяша водил, а я…

— Ох, опять эта твоя «Страна Друзей»! — мать устало всплеснула руками, и принялась подтыкать одеяло на Лениной кровати. — Давай, маленький, засыпай, маме завтра рано на работу. Ты останешься с Тешей.

— Мам, можно я пойду с тобой на работу? Ну пожалуйста! — взмолился мальчик. Оставаться с отчимом ему не хотелось.

—Зайчик, ты же знаешь, я работаю в больнице, там должно быть стерильно, тебя просто не пустят. Веди себя хорошо, и я куплю тебе завтра «Киндер», договорились?

— Хер ему, а не «Киндер»! — появился в дверном проеме отчим, — Ты глянь, что этот говнюк натворил!

Тускло зажглась пыльная люстра, осветив крошечную комнатку — кроватка, небольшой ящик с игрушками, потемневшие иконы на стенах и старый стеллаж со скучными, взрослыми книгами. Отчим сидел в своей коляске абсолютно голый – в одних сланцах, пузатый, покрытый кучерявым волосом, с уродливой культей вместо одной из ног. На груди у него синела расплывшаяся татуировка, изображавшая Спасителя в тельняшке и десантном берете вместо тернового венца. Выше болтался серебряный крестик на тонком шнурке.

— Ты погляди! В моем собственном доме это отродье смеет у меня воровать!

Банка с остатками варенья разлетелась по полу, осколки попали на одеяло.

— И не раскаивается ни капли, а? Ты на рожу его посмотри!

Мальчик провел ладонью по губам — на пальцах действительно осталось что-то красное и липкое.

— Ты живешь в моем доме, мелкий уродец, в моем! И, видит Бог, все, что есть в этом доме тоже мое! Мразеныш! Ведь сказано же в Писании — ни воры, ни лихоимцы — Царства Божия не наследуют.

Дядя Тереша с силой крутанул колеса, направляя коляску к кровати мальчика. Леня забился под одеяло, в надежде спрятаться от этого чудовища, накрылся с головой и мог теперь только слышать происходящее.

— Теша, не надо, он же не специально…Пойдем в спальню, я сделаю, как ты любишь…

Раздался громкий шлепок, а после — глухой стук, будто что-то упало.

— Ты итак сделаешь все, что я скажу! Это мой дом! Мой! А ты здесь никто, и звать тебя никак! Господь велел нам воспитывать сыновей своих, не смущаясь их криков, и уж я-то, сука, воспитаю, не сомневайся!

— А-а-ай, Теша, перестань, пожалуйста, не надо!

— Вот так-то, дрянь, вы у меня в коленях ползать должны!

— Теша, не надо, ты меня без пальцев оставишь!

— Ладно, будет! — Леня услышал, как коляска стукнула по линолеуму — точно съехав с какого-то бордюра, — «Добывай хлеб в поте лица своего...» Кому ты будешь нужна беспалая на работе?

Со скрипом коляска покинула детскую, вместе со своим страшным всадником.

***

Проснувшись, мальчик самостоятельно почистил зубы и наскоро помолился перед иконами под чутким надзором отчима. Мама ушла на работу рано утром и теперь не появится до поздней ночи. Оставаться с дядей Терешей, Леня не любил, но тот, к счастью, с самого утра уединился с бутылкой. Это означало, что отчим просидит целый день на кухне, дымя сигаретами и чокаясь время от времени с большой фотографией в рамке. Один раз Лене удалось рассмотреть фото. Ничего интересного: какие-то люди в солдатской форме белозубо скалились в объектив. Возможно, среди них был и отчим, но спрашивать Леня не смел.

Мальчик пытался хоть как-то скоротать этот долгий. Единственный телевизор находился на кухне, а ходить туда без острой необходимости Леня не желал. К тому же отчим называл телек «бесовской коробкой» и позволял смотреть по нему только новости, за редким исключением.

Мама недальновидно оставила еду на плите — тоже на кухне, и теперь в животе у мальчика страшно бурчало. С икон на стенах строго глядели мрачные старцы, хмуря свои одинаковые лица. Сидя в комнате, мальчик тоскливо листал одинаковые, лишенные картинок книги. Почти все их Леня по настоянию отчима прочел по несколько раз — те были странные, полные каких-то наставлений, правил, непонятных историй и почти все были либо про Бога, либо про его сына. Пытаясь развлечь себя, мальчик читал написанные в книгах молитвы задом наперед, но и это скоро наскучило. Время от времени Леня вздрагивал, когда дядя Тереша на кухне начинал вдруг причитать и ругаться:

— Господи, почто ты меня оставил? Червь в ногах твоих, раб твой, я не понимаю путей твоих! Почему ты не дал мне умереть в бою? Зачем ты спас меня? Какое предназначение ты выдумал для меня? Где они все были, ангелы твои, серафимы крылатые, пока Вовка заживо горел, пока Армен кишки в кучу собирал? Где...

Тревожно прислушиваясь через стенку — а ну как тот вспомнит о пасынке в соседней комнате — Леня не сразу заметил, как из-под кровати показалась рука цвета засохшей жвачки с тонкими пальцами. За ней появился длинный, крупный нос и уже следом — серая маска с бешено вращающимися глазами и безумной улыбкой.

— Хохотуша! — радостно шепнул мальчик.

Тот кивнул и шляпа-цилиндр слезла ему на лоб. Хохотуша поднес палец к губам, призывая к тишине, и протянул Лене руку. Мальчик ответил на рукопожатие, и друг затащил его под кровать.

— Присаживайся, мы как раз обедаем! Ху-ху-ху-у!

У Лени скрутило живот от видя яств, расставленных по столу для чаепитий. Торты, пирожные и целая горка зефира посередине. Грубяша безразлично кивнул при его появлении, Глупыня, казалось, ничего не замечала со своей мелкоячеистой клеткой на голове, Муррка игриво помахала ему когтистой лапой.

— Приятного аппетита, малыш!

Леня с жадностью набросился на лакомства, стараясь сильно не заляпаться — все-таки Муррка смотрела. Утолив голод, мальчик задал вопрос, мучивший его с прошлой ночи.

— А кто такой Солитер?

Грyбяша поперхнулся, у Муррки шерсть встала дыбом, глаза Хохотуши перестали вращаться и даже, обычно безразличная ко всему, Глупыня мелко затряслась, будто от смеха.

— Не надо произносить его имя! — погрозил пальцем Хохотуша, вопреки обыкновению не издав ни единого смешка. — Иначе он тебя услышит и приползет сюда!

— Ты не хочешь знать, что он такое. Это самый страшный кошмар из всех, — добавила Муррка, — его боится даже Грубяша.

Безликий толстяк нервно кивнул, и с его головы упало несколько изюмин.

— Из-за него мы заперты здесь. — печально пробасил он, и из углублений там, где должны были находиться глаза, стекли две струйки сливочной помадки.

— Он не дает нам выйти! — смахнул невидимую слезинку Хохотуша.

— А куда вам выходить? Нам же здесь хорошо? — спросил Леня.

— Настоящая радость, настоящие удовольствия — там, в твоем мире.

— Вот уж не сказал бы! — ответил Леня. — Здесь у вас сласти, игры, веселье. В том мире у меня только отчим, книги и этот его Бог.

— Это пока нас там нет. — поправил Грубяша. — Выйди мы отсюда, ты бы увидел, что такое настоящее веселье!

— Если бы кто-то мог справиться с ним, победить его, — потянулась Муррка, — я бы его даже, может быть, поцеловала.

Уши мальчика снова вспыхнули; он погрузился в фантазии о том, какой это поцелуй — наверняка, горячий и влажный, не такой, как от мамы. От этих срамных мыслей его отвлек Грубяша — тот надкусил пирожное, и заварной крем брызнул на блестящую шерстку Муррки. Та злобно зашипела на пористого толстяка, покрытого кондитерской посыпкой как перхотью.

— Ихи-хи-хи-хи! Драка едой! Да вострубит седьмой ангел! — торжественно, словно конферансье, объявил Хохотуша и тут же запустил «картошкой» прямо в голову Грубяше. Пирожное воткнулось в мягкий кекс его лица и теперь торчала наподобие носа. Леня прыснул, схватил небольшой кусок шарлотки и бросил его в Глупыню. Та не отреагировала; выпечка налипла на решетку, за которой он никогда не мог разглядеть ее лицо.

— Эй, лови, малыш! — мальчик обернулся только чтобы увидеть, как в лицо ему летит огромный кусок кремового торта. Лакомство с хлюпаньем врезалось в нос, залепило веки, заткнуло рот. Леня принялся отплевываться и трясти головой, а, когда наконец смог открыть глаза, над ним висело вспотевшее и напуганное лицо отчима; по щеке его змеился спрут давно зарубцевавшегося ожога. В штанах у Лени было тепло и мокро, а в зубах торчало откуда-то взявшееся кухонное полотенце, скрученное в жгут. Дядя Тереша до боли прижимал тело мальчика к полу, за его спиной стояла брошенная инвалидная коляска.

— Фу ты, сука, напугал, говнюк! Ты опять забыл лекарства принять, а? Отвечай, гаденыш, ну?

Дядя Тереша приподнялся на руках и, подтягивая единственную оставшуюся ногу, дополз до коляски и забрался в нее.

— Пошли на кухню, тебе мать жратвы оставила.

Леня хотел было сказать, что уже поел, но отчиму лучше не перечить.

— И умойся сходи, вся морда в пене. Фу, ты еще и обоссался! Ну-ка быстро в ванную, выродок!

Мальчик подмылся, переоделся в чистое и отправился на кухню. Дядя Тереша уже подогрел стоявшую на плите гречку с котлетами и разложил еду по тарелкам.

— Куда руки тянешь? Помолись сначала, нехристь.

Мальчик привычной скороговоркой пробормотал что-то про «Хлеб наш насущный даждь нам днесь...» и приступил к трапезе.

Он был сыт — налакомившись зефиром, пирожными и конфетами, есть суховатую котлету с гречкой не хотелось, пускай в животе почему-то урчало. Но уйти из-за стола, оставив хоть крошку на тарелке означало навлечь на себя гнев отчима. Тот итак, распалившись после выпитого, принялся за нравоучения.

— Смотри, чертово семя, видишь, что это? — мужчина, уже изрядно пьяный, ткнул себя в голую грудь, прямо туда, где у изображения Христа было лицо, — Господь это наш милостивый и справедливый. И справедливость его — истинная, беспристрастная, ибо любовь его столь сильна, что детей своих он наказывает в назидание. И мать твою тобой наказал, за грехи ее, за блуд ее беспредельный. И меня наказал, за кишлак тот проклятый, за духов порешенных... Все мы поплатились, Вовка, Армен, Гошан, а я более всех. И молиться тебе надо день и ночь, чтобы Господь тебя наконец простил, а может, и прибрал бы уже к себе тебя, блаженного. Ну, что ты пялишься? Не смотри на меня, бесишь... Пошел вон!

Отчим сбросил тарелку Лени на пол, и остатки гречки разлетелись по линолеуму. В зрачках дяди Тереши плескались алкоголь и ярость. Мальчик поспешил покинуть кухню, вслед ему полетел стакан — врезался в стену и разбился, обдав Леню ливнем осколков.

— Иди и молись, дрянь такая, встань на колени и молись, пока я не раздавил тебя как червя, каковой ты и есть!

Мама пришла глубоко за полночь, Леня уже спал. Женщина осторожно растормошила сына, постаравшись не разбудить дядю Терешу.

— Как ты, маленький? Вот, как обещала, держи, — мама протянула мальчику шоколадное яйцо, — Но сначала лекарство. Давай-ка…

В руке у Лени оказались стакан с водой и несколько таблеток разных цветов и форм. Убедившись, что сын выпил лекарства, женщина ушла в спальню. Подождав немного, Леня выплюнул слюнявую горсть в ладонь и бросил в щель между стеной и кроватью, где таких скопилась уже целая куча. Хохотуша сказал, что если пить таблетки, то в Страну Друзей будет не попасть.

***

Леня не ходил в школу — как говорил отчим, потому что он «припадочный», поэтому учился на дому. Раз в неделю к нему приходила пожилая женщина, Анисья Федоровна; вместе они изучали новый материал и закрепляли старый. Но, если приступы учащались, занятия переносили, чтобы дать Лениной нервной системе «отдохнуть».

Мама была на работе, отчим по своему обыкновению, не без помощи соседей покинул квартиру и отправился в церковь. Такие дни Леня любил больше всего. Дождавшись, пока стихнет скрежетание лифта за стенкой, мальчик сел прямо на пол в кухне и включил телевизор. Как там учил Хохотуша? Шесть каналов вперед, семь назад. «Страна Друзей» — какая удача — как раз начиналась. Раскачиваясь из стороны в сторону, он принялся радостно подпевать вступительному джинглу:

«Приходите к нам скорей,

Ждет вас всех Страна Друзей!

Коль случилась вдруг беда,

Ты беги скорей сюда!

Ждут нас игры и веселье,

Мы веселой каруселью

Ох завертим, закружим,

Насмешим так, что держись!

Ждут тебя здесь Хохотуша,

Жаб он царь и граф лягушек,

Рассмешит и удивит,

Несмотря на странный вид!

Муррка, ласковая шкурка,

Лучшая средь нас по жмуркам,

Руки мягки, словно шелк,

Ведьма — мама, папа — волк!

Приходите к нам скорей,

Все бегом в Страну Друзей!»

***

Вечером от просмотра телевизора мальчика грубо оторвал отчим, больно ткнув того пальцем в спину.

— Ты совсем, говнючонок, страх потерял! Мария, посмотри на свое отродье! Целый день сидит, дурак-дураком, настроечную таблицу смотрит, электричество жжет.

Лене достался сильный подзатыльник — такой что он почти ткнулся носом в экран. Дядя Тереша хотел наподдать еще, но мама удержала:

— Не надо, Теша, перестань, это же ребенок, он болен…

— Развели тут бедлам! — с досадой рыкнул отчим и укатил в спальню.

Ночью Лене долго не спалось. За стенкой что-то шебуршало и скрипело. Время от времени мальчик слышал, как стонет мама, и в эти моменты сердце у него замирало. Какой-то частью своего сознания он понимал, что происходит в той комнате и чувствовал внизу живота странное напряжение. В голову почему-то пришли мысли о Муррке, ее мягкой шерсти, длинном красном языке и черных глазах-вишенках.

— Наконец-то ты здесь! А мы тебя уже заждались! — весело кривлялся Хохотуша тряся носом, извазюканном в шоколаде, — Сегодня мы будем рисовать!

Глупыня, слепо тыкаясь в стулья, убирала со стола, готовя пространство для художеств.

— Нар-р-рисуешь меня? — промурлыкала Муррка, прижимаясь к мальчику всем телом. В голове тут же стало пусто и тяжело.

— П-постараюсь, — слегка заикаясь ответил Леня.

Когда Глупыня прибралась, на столе оказалась стопка маленьких листочков и целый набор карандашей и фломастеров, каких у Лени никогда не было.

Друзья не рисовали, а только наблюдали за тем, как мальчик старательно выводит линии на бумаге. Он успел нарисовать всех — и Хохотушу, и Грубяшу, и даже Глупыню по несколько раз, а Муррке подарил целый настоящий портрет, нарисованный на нескольких листочках.

— Ты — талант! — кричали друзья, — Рембрант! Паганини! Босх! Брейгель!

Леня даже зарделся от таких слов. Чтобы Глупыне не было так грустно, он хотел нарисовать и ее портрет, попросил ненадолго открыть клетку, но друзья его отговорили. Даже сама Глупыня в суеверном ужасе замахала руками в ответ на его предложение. Через мелкие ячейки клетки разглядеть ничего не получалось — только какие-то неправильные, неподходящие для головы очертания.

— А как выглядит Солитер? — спросил Леня, собираясь нарисовать его, и вновь друзья поникли, побледнели, казалось, даже солнце стало светить тускло.

— Он самый страшный кошмар! Ничего страшнее него нет. Если бы я мог его представить, то визжал бы от ужаса до самой смерти! — горестно кривлялся Хохотуша.

— Как представлю его гнусную рожу — аж дрожь берет, — промямлил губами из теста Грубяша и в самом деле задрожал всем своим сдобным телом.

— Ах если бы кто-то мог сразить его, я бы даже, пожалуй, вышла замуж за этого храбреца! — мечтательно бросила Муррка и с надеждой посмотрела на мальчика.

Проснулся Леня в преотличном настроении. Если кто-то и справится с Солитером, то это будет он. И Муррка выйдет за него замуж, а тогда...Что тогда, Леня не знал, да и дофантазировать ему не дали.

— Говеныш вонючий! — одноногий отчим прыгнул ему на грудь прямо с коляски и принялся душить, — Гнилое, грязное отродье! Зачем ты это сделал, говна кусок, а? Зачем-зачем-зачем?

Произнося каждое «зачем», Тереша бил мальчика затылком об изголовье кровати. Из носа у Лени уже шла кровь, а глаза закатывались, когда разъяренного калеку с него на пол стащила мать.

— Теша, не надо, я умоляю тебя, перестань, Теша, ты же убьешь его! — выла женщина, пытаясь удержать голого разъяренного мужика.

— Тварь! Говно мелкое! — всхлипывал он, собирая с пола и комкая в руках изрисованные синей ручкой, испорченные, потерявшие свое значение бумажные иконы. — Что ты натворил, ирод! Мне их бабка оставила, с квартирой вместе! Убью, сука!

Отчим попытался подняться, но споткнулся и упал в ворох мятой бумаги. Взглянув на свою искалеченную ногу, будто увидев ее в первый раз, он свернулся на полу в клубок и разрыдался, жалко и тоскливо, без слов. Выл так, что казалось, кто-то мучает собаку или кошку.

***

Через несколько дней Лене исполнилось десять лет. Ни родственники, ни друзья на день рождения не явились — родня с мамой не общалась, а друзей, кроме Хохотуши, Глупыни, Грубяши и Муррки у Лени не было. За столом сидели лишь мама, он и дядя Тереша.

— Юбиляр мой. — умилялась мама, пока мальчик уплетал кусок торта «Наполеон». Тот был сухой и несладкий — точно опилки с пеной для бритья; то ли дело пирожные в Стране Друзей. Леня не хотел обижать маму, поэтому послушно жевал второй кусок. Вопреки обыкновению, даже не выплюнул таблетки, все запив водой и показал маме язык.

Отчим с пьяным благодушием поглядывал на пасынка поверх рюмки с водкой, которую уже добрые минут десять баюкал в руке.

— Ну что, малыш, хочешь посмотреть, что мама тебе приготовила?

Женщина вернулась из коридора с так хорошо знакомым Лене красным пакетом с белым лейблом. Оттуда на свет появился миниатюрный набор конструктора.

— С днем рождения, мальчик мой! — вручив ему подарок, мама стояла в ожидании, и Леня запоздало и даже несколько вяло возопил:

— Ура! Точно такой, как я хотел! Спасибо, мамочка! — и клюнул ту в раскрасневшуюся от выпитого щеку.

— Ну иди сюда, пацан. Смотри, что у меня для тебя есть. Только гляди, не изрисуй! — откуда-то из-за спины отчим извлек небольшую, ярко-голубую книгу с желтым кантом, — Тебе это, нечего тебе мою макулатуру штудировать. Вот, держи, будь молодцом, к Богу приобщайся.

— Спасибо большое, — вежливо проговорил мальчик, принимая «Детскую Библию». Неожиданно, отставив рюмку на стол, дядя Тереша схватил Леню и притянул к себе, прижав к волосатой груди, к самому носу Христа. Мать было дернулась, чтобы защитить отпрыска, но отчим успокоил ее жестом — мол, мать, нормально все.

— Эх, Ленька, большой ты уже стал! Десяток первый разменял, шутка ли. — расчувствовался отчим, из глаз его покатились скупые слезы, — Что бы я без вас делал? Ты прости меня, мелкий, что серчаю на тебя часто... Я же не со зла, я просто не знаю, как оно по-другому! Вы для меня дороже всего на свете, не знаю, что бы я без вас делал. Кому я еще, кроме вас нужен, калека одноногий. Иди, Машка сюда, иди скорее, обниму вас!

Женщина подошла к инвалиду, обвила его шею руками, прижавшись щекой. Лене было на удивление уютно на широкой волосатой груди, а обычно неприятный запах алкоголя теперь казался каким-то родным и уютным. Сердце кольнуло странное чувство, и из Лениных глаз тоже сами собой покатились слезы.

***

Вечером мама с отчимом ушли спать, позволив Лене сегодня смотреть телевизор допоздна. Шесть каналов вперед, семь назад и вот оно…

«Приходите к нам скорей,

Ждет вас всех Страна Друзей!

Коль случилась вдруг беда,

Ты беги скорей сюда!

Ждут нас игры и веселье,

Мы веселой каруселью

Ох завертим, закружим,

Насмешим так, что держись!

Ждет нас сахарный Грубяша,

Полный ласковых букашек,

Уйма у него сластей,

Мух хозяин, лорд свиней!

Скучно без тебя Глупыне,

Наказали за гордыню,

Все доест она за вас,

Тьмы дитя и бездны пасть!

Приходите к нам скорей,

Все бегом в Страну Друзей!»

Всегда яркая и радужная, сегодня Страна Друзей выглядела иначе. Обычно солнечная поляна теперь напоминала мрачный, поросший ковылем пустырь. Покосившийся стол издавал удушливый смрад и был заставлен полуразложившейся снедью. Над едой роились насекомые. Грубяша теперь походил на потрескавшуюся черствую горбушку, а в отверстиях пористой плоти шныряли мелкие жучки. Всегда блестящая и аккуратная шерстка Муррки теперь топорщилась колтунами и блестела залысинами, а по исцарапанной морде скакали блохи. Глупыня выглядела еще более истощенной и несчастной; из-под клетки сочилась бурая, дурно пахнущая жидкость. Лишь Хохотуша казался обыкновенным, пока не открыл рот, из которого пахнуло мусорным ведром:

— А вот и наш именинник! — голос веселого заводилы был теперь каким-то неровным и надтреснутым, точно у говорящей игрушки садились батарейки, — Присаживайся, угощайся! Мы приготовили торт!

— Торт! Торт! — такими же «испорченными» голосами подхватили остальные, и Глупыня подала мальчику надколотое блюдце с кусочком «Киевского». Леня пригляделся к лакомству и его затошнило — вместо крема на бисквит была навалена какая-то темная, мясистая масса а кремовую розочку заменял самый обычный репейный шарик.

— Нет, спасибо, я не голоден.

— А я всегда голоден, ублюдок! Давай сюда! — Грубяша бесцеремонно вырвал из рук мальчика блюдце, но, вопреки обыкновению, сейчас ему никто не делал замечаний.

— Что же, тогда подарок в студию! — проскрипел Хохотуша, изогнувшись пополам и выдернул у себя из-за спины некий предмет.

— С днем рождения тебя! — принялись напевать на разные лады друзья, — С днем забвенья тебя! С днем отреченья, милый Леня, с днем извращенья тебя!

Леня принял подарок — смутно знакомый, точно виденный ранее предмет лег в его руку, как влитой.

— Почему вы так выглядите? — спросил мальчик, наконец, набравшись смелости.

— Это все Солитер, Ленечка. Все дело в нем. Он медленно убивает нас. Не знаю, как долго я еще смогу играть с тобой, — плаксиво пожаловалась Муррка.

— Не хочу умирать, не хочу, — забасил Грубяша.

— Помоги нам, Ленечка, помоги нам, — дружно заголосили все и мальчик проснулся.

Телевизор транслировал только белый шум, словно никакой Страны Друзей не было и в помине, но вот подарок у Лени в руке остался. Прокравшись на цыпочках в детскую, он убрал предмет под подушку и уснул.

***

Общение с отчимом со дня рождения стало как будто теплее: он даже принес Лене конфет после своего еженедельного похода в церковь. Мама выглядела более счастливой, припадков у Лени давно не случалось — видимо, действовали лекарства, и Анисья Федоровна даже высказала предположение, что он сможет на следующий пойти в школу, как все нормальные дети.

Снова мальчик отправился в Страну Друзей аж через месяц после своего десятилетия. Друзья выглядели еще хуже. Чаепитный Стол пропал, Глупыня лежала на земле без движения, Грубяша шатался, словно пьяный и вполголоса произносил нехорошие слова, но как-то без куража, машинально. Когда Леня увидел Муррку, то ужаснулся более всего — шерсть у несчастной лезла клоками, в глазах ползали жирные белые личинки, кое-где, обрамленная почерневшим мясом, виднелась кость. Хохотуша же не менялся, но улыбка его поблекла, казалась неискренней.

— Ленечка, ты пришел попрощаться, маленький? — проскрежетал он куда-то в сторону.

— Попрощаться? Почему? Что с вами?

— Мы умираем, малыш, — голос Муррки оставался таким же ласковым, но растерял всю бархатистость, превратившись в натужный кашель и шипение, — Солитер убивает нас. Не знаю, увидимся ли мы снова…

— Что мне сделать? Я могу вас спасти? Я не хочу, чтобы вы умирали! — хныкал Леня.

— Ты слишком мал, а Солитер слишком силен... Нет, ты не победишь его, как ни старайся. Давай-ка с тобой обнимемся, малыш! Ха-ха-ха, в последний раз. — проскрипел Хохотуша.

— Нет! Я справлюсь! У меня есть план! И есть оружие! Не умирайте, пожалуйста, я спасу вас!

Друзья посмотрели на него в ответ со скукой и отчаянием.

***

На следующую ночь перед тем, как уснуть, Леня залез в щель между стеной и кроватью, чтобы извлечь свое оружие: длинный, с широкой гардой штык-нож с выгравированной надписью «Кандагар 1988». Следом достал и слипшуюся горстку таблеток. Ложась на подушку, мальчик зажал их в руках, надеясь, что те перейдут вместе с ним в Страну Друзей.

Появившись на поляне, мальчик возблагодарил судьбу — и нож, и таблетки оказались с ним. Друзья встречали здесь же — поблекшие, слабые, разлагающиеся.

— Ты пришел! Наш спаситель, наш спаситель! — возрадовались сказочные создания, поднимая кверху тонкие, изъязвленные ручки.

— Да. Я убью Солитера и тогда вы выздоровеете, верно?

— Верно, мой мальчик! Все так! Мы будем рядом с тобой! — шептал Хохотуша.

— Гадом буду — не забуду! — шуршал Грубяша.

Звеня замком о клетку, слабо кивала Глупыня.

— Я буду твоей, вся от кисточек ушей до хвоста, мой рыцарь! — бархатисто прошелестела Муррка, еле открывая пасть.

На ватных ногах мальчик спускался по лестнице в подвал. За ним следовали друзья — хромая, ползком и перекатываясь.

— Ну, с Богом. Во имя Отца, Сына и Святого Духа. — повторил Леня фразу, которую часто слышал от дяди Тереши.

— Не поможет святой дух, славься Повелитель Мух! — хором проблеяли друзья.

Дверь подвала оказалась в этот раз незаперта. С мерзким скрипом она отворилась не до конца, упершись в горку мусора. Поглубже вдохнув, Леня шагнул внутрь.

Он представлял себе что угодно — пыточную камеру, геенну огненную или мрачные пещеры, но вместо этого глазам мальчика предстала хорошо знакомая кухня — точно такая же, как у них в квартире, даже в окне виднелась знакомая котельная. А где же Солитер? Пусто. Зато на столе, блестя пузатыми боками, стояла початая бутылка водки. В самый раз! Леня осторожно, чтобы не растерять, осторожно ссыпал горсть таблеток в тару и, зажав отверстие пальцем, болтал до тех пор, пока те не растворились до состояния белесого порошка. Услышав, как что-то приближается к двери с той стороны, мальчик спрятался в один из кухонных шкафов, рядом с вонючим мусорным ведром.

Через тонкую щелочку, которую мальчик себе оставил для наблюдения, он увидел, как в кухню вползало нечто. Жирное, покрытое кучерявым волосом, оно медленно втягивало свое кольчатое тело в помещение. Лене пришлось зажать себе рот ладонью, чтобы не закричать от ужаса. Отвратительная тварь неловко вскарабкалась на стул и нацедила себе рюмку водки. Проглотив одну, тут же налила следующую. Червеподобное создание пробурчало что-то неразборчивое, после чего свалилось на пол. Тварь каталась, извивалась, пытаясь встать, после чего ее вырвало. Желтая жижа растеклась прямо под головой Солитера, тот силился отползти, но не смог. «Теперь пора!» — решил мальчик.

Увидев ребенка, червь принял жалобное выражение лица и застонал:

— Ленечка, сынок, вызови скорую, помоги!

Наваждение схлынуло — на полу перед мальчиком лежал его отчим в луже собственной блевотины. Голый и беспомощный, калека скользил по линолеуму, размазывая повсюду едко пахнущую гадость. Лицо его было бледным и вспотевшим, глаза метались, не способные ни на чем сфокусироваться. Наконец, взгляд отчима остановился на ноже, который мальчик сжимал в руке.

— Ах ты, ублюдок! Отца порешить удумал! Ну, давай, подходи! Кишка тонка, говеныш малахольный! Раб Божий, Терентий Солопов, еще тебя переживет! А ну иди сюда, говна кусок!

Отчим рванулся было к пасынку, но поскользнулся и снова шлепнулся на изгаженный пол. Когда он взглянул на мальчика, ярость в его глазах сменилась безотчетным ужасом — но смотрел он не на Леню, а ему за спину.

Обернувшись, Леня увидел друзей, словно висящих в воздухе, полупрозрачных. Живые и здоровые, они стояли плечом к плечу и улыбались ему.

— Давай же, малыш, хи-хи, закончи начатое! — глумился Хохотуша

— Прирежь подонка! — грозно выплюнул снова свежий, и аппетитно пахнущий Грубяша.

— Давай же, милый мой, нарисуй мой портрет, красиво, как ты умеешь — прямо там, у него на груди, и я буду твоей невестой! — жарко шептала в ухо Муррка.

Ослабленный медикаментами калека уже не мог оказать сопротивления, и лишь истошно орал, пока Леня наносил новые и новые порезы отчиму, превращая вытатуированного на груди Спасителя в кровавые ошметки. Он бил ножом снова и снова, и удары болезненно отдавались в руку, когда лезвие попадало в кость. Солопов Терентий был уже мертв, но мальчик не мог остановиться, продолжая уничтожать оболочку паразита, что отравлял жизнь ему и его друзьям. Из-за спины раздавалось многоголосое жужжащее эхо:

— Печать сорвана! Замки рухнули! Свобода! Свобода!

Когда Леня обернулся — весь покрытый жизненными соками своего приемного отца — перед ним стояли друзья. Теперь они не просто где-то маячили, полуреальные, размытые, нет — они твердо стояли ногами на заблеванном и забрызганным кровью полу кухни, а Хохотуше даже пришлось нагнуться из-за своего чудовищного роста, а шляпа-цилиндр упиралась в обшарпанный потолок.

— Позволь нам отблагодарить тебя, наш дорогой мальчик! — визгливым фальцетом обратился к нему Хохотуша. Заметив, что он делает руками со своим носом, Лене стало неуютно — такие вещи делают наедине с собой, пока никто не видит.

— Говна наверни, грешник! — обратился к нему Грубяша — его пористое, с изюмом тесто слезало комьями, обнажая розовую плоть, покрытую голодными пульсирующими отверстиями.

— Возьми же свою награду, мой рыцарь. — высунув язык, шептала Муррка, массируя себе соски. Ее живот внизу разошелся — от промежности до груди, с острыми зубцами по краям — словно крокодилья пасть. Из красного нутра вывалились горячие, исходящие паром кишки, словно больше не требовались хозяйке.

Подергивалась Глупыня — как под воздействием электротока, засунув себе руку по локоть куда-то между ног.

В сердце мальчика бурлили странные чувства. Все происходящее казалось неправильным, нечестным. Почему его друзья так странно себя ведут? Почему Муррка теперь не привлекает, а пугает его? Зачем Хохотуша "дрочит" нос? Что им нужно?

— Не бойся, тебе понравится, уж мы-то умеем веселиться! Ха-ха-ха-ха-ха!

Длинные пальцы носатого пугала потянулись к лицу Лени — белые, словно сосиски, они проникли через глазницы прямо в мозг, и принялись мять и дырявить его, точно тесто.

— Теперь, малыш, ты тоже будешь нашим другом, лучшим другом. — скрипел Хохотуша.

— Любимым другом. — сладострастно выдохнула Муррка.

— Корефаном. — гудел пустой бочкой Грубяша, чмокая отверстиями на теле. Молча гремела клеткой Глупыня, практически свернувшись в клубок.

— Друзей еще много, разных, веселых и интересных, — рассказывал Хохотуша, лепя из рассудка Лени что-то новое, что-то ужасное, — Они все так хотят повеселиться с нами! Ты же поможешь их выпустить? Сорвать другие печати? Верно?

— Да, помоги нам, помоги! — кричали друзья.

Финальным штрихом стал штык-нож, который Хохотуша до боли вдавил в Ленину ладонь, да так, что тот влип, слился с его рукой; пальцы отказывались разжиматься. Оторвав взгляд от как будто бы не принадлежащей ему теперь руки, Леня вопросительно посмотрел на похотливо извивающихся и подергивающихся друзей. Те нетерпеливо подскакивали на месте, глядя на него. Хохотуша сглотнул слюну и спросил:

— Ну что, готов к веселью? Когда там твоя мама вернется с работы?

Почему-то, вспомнив о маме, Леня почувствовал тяжелую, мрачную обиду и странное, нездоровое ликование. Клинок голодно подрагивал от нетерпения, требуя продолжения праздника. Нескончаемого, темного праздника.