Аппетитный
Плацкартный вагон мерно потряхивало. Поезд приближался к вокзалу. Живот у Михи до сих пор крутило от тюремной снеди, но туалет уже час как был закрыт — «санитарная зона». Он отбил брату короткое сообщение: «Подъезжаю». Ответа не было. На платформе тоже никто не встретил. Сердце скребло смутной тревогой. Братья почти не связывались за время Михиного заключения — зона попалась строгая, «красная» и вымутить телефон было нереально. Письма же оседали в столе начальника колонии.
Миха честно оттрубил весь срок: прошения по УДО начальник зоны рвал у него на глазах после отказа «стучать». Хранение и распространение — глупая статья. Да оно и вышло глупо. Не было времени ни спустить «вес» в унитаз, ни отвесить Лерику подзатыльник за то, что он притащил домой эту дрянь. Только и оставалось рыкнуть напоследок: «Напиши ему — прямо при мне пиши —что больше этим дерьмом не занимаешься!» Михе пришлось, как всегда, впрячься за слабого, слишком мягкого для тюрьмы Валерку. Всю вину Миха взял на себе, выиграв тем самым четырёхгодичный отпуск в исправительной колонии. А Лерик остался один. По крайней мере, Миха на это очень надеялся: что не объявится вновь на горизонте гадкий Киря.
Киря жил с братьями в одном дворе. Мелкий, лопоухий, вертлявый, с постоянными козявками и соплями на рукавах, он быстро сдружился с Лериком — подкупил его «Варкрафтом III» на компе, DVD-проигрывателем и полным еды холодильником. Киря тоже был «безотцовщиной», но с оговоркой — время от времени к его размалеванной мамаше приезжал на день-два бритоголовый мужик, которого Киря называл «папой». Миха был не в восторге от такого Валеркиного знакомого, но терпел эту дружбу, как способ сплавить Лерика в гости, если у мамки случался очередной «приход».
Отца Миха не знал. Лет с десяти, как старший, он взвалил на себя ответственность за обоих — мать и брата, ещё задолго до того, как родительницу увезли на скорой. Тогда случился особенно тяжелый приступ — она три дня кряду материлась, жевала губки и бытовую химию, ссорилась с голосами в голове, ползала по ею же заблёванным полам — без перерыва на сон. И вдруг завалилась набок посреди коридора — точно игрушка, у которой кончился заряд. В больнице потом сказали — кровоизлияние в мозг.
Работать Миха начал с младых ногтей — когда мамке задерживали пенсию по инвалидности, дома было хоть шаром покати, всё уходило на выпивку. Наверное, так он и упустил Валерку. Миха — с раннего возраста крепкий и плечистый — сначала таскал на рынке коробки за смешную сотку в день, потом устроился на склад. Лерик же добывал деньги по-своему: играл в автоматы, сдавал не пойми откуда берущийся цветмет и постоянно отирался с Кирей. Миха к своим пятнадцати годам успел сорвать спину, начал курить и обзавелся внушительными «банками». Валера, наоборот, опух и расплылся — от постоянного поедания «Сникерсов» и сидения за компом у Кири. Тот тоже изменился — из капризного, избалованного неряхи он превратился в долговязую бледную тень с вечными мешками под глазами и торчащими в стороны ушами. Он постоянно нес стремную чушь: про закладки, соли, «темный интернет» и снафф-видео. С нервной усмешкой к месту и не к месту вставлял фразу: «Будешь слишком аппетитным — тебя сожрут!» Ходили слухи, будто что-то с ним случилось, возможно, связанное с его «папой», который вдруг просто перестал приезжать. Миха же был уверен, что Киря подсел на какую-нибудь пакость, так что, на всякий случай, на правах старшего советовал держаться Лерику от него подальше. Но тот игнорировал советы и продолжал общаться с другом детства. Временами из Кириной квартиры, будто из затхлого, плесневелого подвала Валерка приносил пугающие идеи. Пару раз Валерка включал Михе на телефоне видео, вроде тех, где какой-то ублюдок отрезал визжащему щенку лапки садовым секатором, или где изящная азиатка насмерть топтала каблуками кролика.
— Прикинь, такой видос можно за штуку баксов продать! У нас же тут этих дворняг, как собак нерезаных! — усмехался Валерка собственному каламбуру, но Миха оставался непреклонен:
— Таким только мрази занимаются, — и, если чувствовал, что Валерка вот-вот даст слабину, спрашивал. — Ты чё, хочешь быть мразью?
И Лерик обреченно мотал головой — мразью он быть не хотел. По крайней мере, не в глазах брата.
Может быть, поэтому Миха и оговорил себя, когда менты извлекли из туалетного бачка пузатый, набитый таблетками пакет — верил, что у брата еще есть шанс остаться нормальным человеком. И теперь предстояло выяснить, не ошибся ли он в Валерке.
Родной город встретил жарким маревом; градины пота катились по спине, выступали на висках. Зайдя в магазин по дороге, Миха купил на остатки матпособия нехитрой снеди. К алкоголю он так и не пристрастился — не мог изгнать из головы картину, как мать предлагает себя соседу за бутылку.
Домофон на двери не работал. Миха шмыгнул в прохладное нутро подъезда. Под почтовыми ящиками валялись разбросанные листовки. Он выругался:
Миха вставил ключ в скважину, потянул; дерматин с чмоканьем отвалился от дверного проёма. Ещё не осознавая, почему, Миха выронил сумку, зажал нос. Глаза слезились, вглядываясь во тьму прихожей, а квартира выдыхала в лицо тяжелую вонь пополам с мушиным жужжанием. Одна муха села Михе на пальцы, и тот махнул рукой, сгоняя насекомое. Тут же запах, подобно хищному зверю, набросился на ноздри пришедшего, принявшись терзать их изнутри – царапать гнилостными нотками слизистую, перекатываться солёной вонью застарелого пота и мочи, щекотать пылью и дразнить не пойми откуда взявшимся химозным клубничным ароматом. А ещё в квартире явственно ощущалось чьё-то враждебное присутствие. До того явственно, что рука сама принялась нащупывать в сумке что-нибудь, что сошло бы за оружие.
Паника накатила мощной волной. «Во что ж ты опять ввязался? Соли? Закладки? Детское порно?» Перед глазами плясали картины, одна страшнее другой: как Валерик вяло хнычет, пока ему в зад засовывают бутылку из-под шампанского; как эта же бутылка разбивается внутри него после очередного удара остроносым мокасином; как Валерик ползает по квартире, оставляя влажный след, точно гигантская улитка...
На полу, действительно, были какие-то потёки. Кровь? Дерьмо?
Он сделал шаг в квартиру, и мухи, встревоженные, взлетели в воздух, замельтешили перед глазами. Одна попала в нос, и Миху едва не стошнило. Съеденный на станции беляш в сопровождении кофе и желудочного сока подкатил к горлу. Нога приземлилась во что-то склизкое, мягкое и поехала по коридору, так, что Миха едва не сел на шпагат – прямо в влажные пятна, что так занимали мух.
Удержав равновесие, Миха бросил сумку на заваленное газетами трюмо. В квартире было темно, окно на кухне заклеено намертво обрезками обоев, и лишь тусклый свет подъездной лампы позволял прокладывать путь меж вздувшихся, истекающих гноем, мусорных пакетов. Обувь липла к линолеуму, будто намазанная клеем. Наконец, он добрался до Валеркиной комнаты, обнял пальцами дверную ручку – та была скользкой – и, задержав дыхание, рванул дверь на себя, ожидая чего угодно – кровавой бани или наркопритона. Но это...
Брат, как ни в чем ни бывало, сидел перед монитором – спиной ко входу, абсолютно голый. С боков свешивались тяжелые складки, похожие на сдувшиеся спасательные круги. «Поднабрал» — машинально отметил Миха.
Вонь в Валеркиной комнате достигала оглушительного апогея. Казалось, вдохнув разок этот спёртый застоявшийся воздух, сдобренный ароматами всех телесных жидкостей во всех возможных состояниях, он уже никогда не сможет почувствовать никакого иного запаха – обоняние просто отключится, как рвутся барабанные перепонки от громкого звука или выгорает сетчатка, если долго смотреть на солнце. Но даже вонь отошла на задний план, когда Миха разглядел творящееся на мониторе. Там, размазывая слезы по лицу, голый мужик натурально имел собаку. Облезлая дворняга огрызалась и пыталась укусить партнера, но тогда из-за кадра появлялась рука и хлестала собаку по морде чем-то длинным, отчего на шкуре оставались кровавые подтеки. Застыв, Миха со смесью дурноты и ужаса наблюдал за происходящим на мониторе и ритмично дергающимся локтем брата.
Брат дернулся, как от пощёчины, но на голос не обернулся. По всему его массивному телу пробежала болезненная дрожь, черные от грязи пятки оторвались от пола; пальцы ног подогнулись, и Миха с отстраненным спокойствием определил: Лерик кончил. Спустя секунду об пол с хлюпаньем стукнулось что-то похожее на пластиковый тубус. Валера грузно встал из-за компьютера, потопал к брату, и Михе вдруг захотелось со всей дури садануть кулаком по этой прыщавой, заплывшей жиром и поросшей щетиной морде. А ещё лучше – оттолкнуть ногой. Словом, любой ценой удержать на расстоянии это чудовище, лишь отдалённо похожее на Валерика.
— Стой, блядь, где стоишь! – взвизгнул Миха, и брат послушно замер; развел руками, словно извиняясь, — Хули ты исполняешь? Почему в квартире срач? Ты без меня совсем опустился? Выглядишь как чухан и воняешь...
Теперь пазл сложился – источником самого невыносимого оглушающего смрада был сам Валера. Детали его облика выплывали из полутьмы по очереди – красные глаза за линзами очков, крупный гнойник на подбородке и россыпь прыщей на лбу, пятна и потёки на груди; в спутанных волосах копошились вши. Источник клубничного аромата теперь тоже был определен безошибочно – на краю стола стоял флакон с лубрикантом.
— Ты совсем краёв не видишь? Пиздец, Валера! Как ты в этом живешь?
Миха обвел взглядом комнату – неведомые, незнакомые тени в углах оформились, приобрели вид коробок из-под пиццы, скомканных салфеток и прочего бытового мусора. Многострадальный диван потемнел от всех впитавшихся в него жидкостей, натёкших с грузного Валериного тела.
И тут Лерик резко подскочил к Михе. Тот было отшатнулся, но уперся лопатками в межкомнатную дверь – и когда та успела закрыться? Лицо Валеры было совсем рядом, так близко, что видны были бурые кровяные корки под угреватым носом. Вонь усилилась. К горлу опять подкатила бурда, никак не желающая перекочевать в кишечник, и Миха готов был задохнуться собственной блевотиной, лишь бы не вдыхать.
Валерины пальцы с грязными ногтями уперлись в уголки рта, отороченного клочковатой щетиной; потянули в стороны, растягивая лицо в неестественной, уродливой улыбке. Дохнуло давно не чищенными зубами. Лерик распахнул рот, насколько позволяла анатомия; достаточно, чтобы Миха разглядел и воспалённое горло, и кариозные моляры, и почерневшую от гнили кочерыжку на месте языка.
— Кто? Кто это сделал? Ты опять во что-то ввязался? Отвечай!
Валерка пожал плечами. Так, словно речь шла о сущей мелочи, мол, не переживай, Миха, всё путем.
Видя, что Миха его не понял, толстяк нагнулся, выудил из груд мусора коробку из-под пиццы, вытряхнул остатки, оторвал крышку. Каким-то непостижимым образом найдя в бардаке маркер, что-то размашисто начеркал на картоне, повернул к Михе. Примитивный рисунок изображал человечка, дверь и красноречиво направленную на нее стрелочку.
— Ты че, писать тоже разучился? Дверь… В смысле? Ты меня выгоняешь что ли? Совсем охуел? – включил Миха «бычку», осекся. — Погоди. Тебя пасут?
«Все-таки наркотики. На что его подсадили?»
Поток мыслей прервало скрипение маркера о картон – Валера снова рисовал. Закончив, повернул картонку к брату. Человечек обзавелся многократно заштрихованной шеей, будто из той хлестала черная кровь, а рядом стояло нечто тощее, высокое с калякой-малякой вместо головы.
Миха ещё раз оглядел брата – теперь по-новому. Отойдя от первоначального шока, он старался трезво оценить произошедшее: срач в квартире, стрёмная порнуха, откушенный – теперь Миха чётко это понимал – язык. Видок у Валеры был такой, словно тот плескался в выгребной яме. Голый, покрытый пятнами, о происхождении которых думать не хотелось, в заляпанных очках, с картонкой в руке Валерик выглядел однозначно сумасшедшим. Местами на коже проглядывали глубокие следы от зубов.
«Свихнулся. Как мамка. Значит, наследственное» — с накатывающей тоской подумал Миха. Мда, сначала зона, теперь вот брат-инвалид на его, Михи, иждивении. Сейчас бы, конечно, вызвать санитаров, сунуть в зубы по тыщонке и главврачу коньяку хорошего, чтоб упекли Валерку далеко и надолго. А самому обосноваться в квартире, найти работу, познакомиться с девушкой, создать семью... Эта мысль оформилась так быстро, что Миха даже не успел её как следует разглядеть. А когда разглядел, его аж передернуло от омерзения – теперь по отношению к себе. Это была чужая мысль; мысль той, павшей, опустившейся матери, что не выкинула их на улицу лишь из-за пособия. «Ну уж нет, мама, мразью я не стану!»
— Ладно. Потом расскажешь. Пошли, приведём тебя в порядок.
Миха кивнул в сторону ванной, но Валерик не тронулся с места, наоборот, даже отступил на шаг, замотал головой в суеверном ужасе.
— Не понял? Пошли, или тебе пинка для скорости не хватает?
Валерик отшатнулся ещё сильнее, воздел руки в мольбе, заскулил – мыться он явно не хотел.
— Ну, не хочешь по-хорошему...
Миха напрыгнул на брата, попытался ухватить за короткую шею, но рука соскользнула: загривок Лерика покрывала какая-то слизь — не то жир, не то проклятая клубничная смазка. От прикосновения к брату по телу пробежала дрожь отвращения – точно сунулся рукой в нужник. А Валера, не теряя времени, схватил груду мусора и швырнул Михе в лицо. Жирные ошметки облепили одежду, которую Миха накануне собственноручно выстирал— хотелось вернуться домой «с иголочки». Не задалось: на воротник рубашки налип кусочек колбасы, в нагрудный карман набилось что-то похожее на растаявший сыр; джинсы пропитались какой-то жидкой дрянью.
Теперь Миха не боялся запачкаться – всё самое страшное уже произошло, и он пошел в полноценную атаку. Было непросто: он врезался в стены, получал по лицу грязной пяткой, был дважды укушен но, наконец, брата удалось загнать в угол. Оба выдохлись, Валеркино брюхо ходило ходуном, очки потерялись в мусорных завалах.
И Валерка... разрыдался. Тяжело, мощно, точно кто-то открыл кран; слезы оставляли дорожки на грязных щеках, под носом надулся пузырь. Брат жалобно шлёпал губами и жался в стену.
— Хорош-хорош, — увещевал Миха, кое-как поднял Лерика на руки – тяжёлый, боров! Тот по-птичьи цеплялся за одежду, натужно всхлипывал и подслеповато моргал заплаканными глазками, — Помнишь, как в детстве? Вдруг из маминой из спальни, кривоногий и хромой...
Кое-как добрались до ванной; потревоженные мухи закружились над унитазом. В самой ванне стояли вздутые чёрные пакеты. Те протекли, и рыжая дрянь проложила дорожку к сливу.
Усадив брата на край ванной, Миха вынул пакеты, ногой захлопнул крышку унитаза, не заглядывая внутрь – меньше всего хотелось знать, чем интересовались мухи. Включил воду. Заслышав шипение душевого шланга, Валерка заметался, замычал, попытался встать, но лёгкий толчок в грудь свалил его в ванну. Под струями брат корчился так, будто из душа лился кипяток – Миха даже проверил, не горячо ли?
— Хорош вертеться! – рявкнул он, направляя струю брату в лицо, — Чистота – залог здоровья! Спасибо мне ещё скажешь... или нарисуешь.
«Интересно, а можно пересадить язык? И где искать донора?»
Миха на пробу прикусил язык, насколько хватило длины. Больно. Что же щелкнуло в голове у Валерика, что тот оттяпал себе этот маленький, но важный орган? Поливая братца, сам Миха грузился невесёлыми мыслями: как жить с таким вот родственничком? Наверняка, нужны какие-нибудь таблетки, а то и сиделка. Работать придется за двоих. Ещё хорошо, если возьмут – с судимостью-то. Мелькнула шальная мысль согласиться крышевать трассу или «массажные салоны», но тут же была безжалостно придавлена – как мерзкий таракан.
Мыла не нашлось, зато обнаружился порошок, как утверждала упаковка – с ароматом «Морозной свежести». Свежесть бы сейчас не помешала – вступив в реакцию с водой, жирная корка на Валерином теле завоняла ещё сильнее, а тот вдобавок уворачивался от струй, прикрывая то пах, то лицо.
— А ну не вертись! Мылься давай!
Миха щедро высыпал содержимое упаковки Валере на голову, и тот заморгал вдвойне усиленно –защипало глаза.
— Что ж с тобой произошло-то, Лерик? Как ты так зачуханился, а?
Брат не отвечал, лишь тоскливо подвывал и вертелся ужом под струями воды. Поняв, что так ничего не добьется, Миха заткнул слив пробкой и бросил душ на дно. Валера отшатнулся от шланга, как от змеи, прижался к стенке.
— Э-э-э, нет, брат, так не пойдёт.
Миха с силой надавил на плечи Лерику, и тот обреченно уселся в серую от грязи воду. Ванна набралась быстро, и теперь Валера сидел по самые свои обвисшие сиськи в такой же серой пене, похожий на огромную жабу.
Дверь в ванную Миха на всякий случай подпёр снаружи стулом – мало ли что. Переодевшись по-быстрому в чистое – благо, в сумке был запасной комплект одежды, он взял столько пакетов с мусором, сколько мог унести, и покинул смрадное жилище. Теперь даже подъездная вонь казалась цветочным благоуханием. Возле самой двери вслед ему раздались какие-то щелчки, точно за спиной под беззвучное фламенко кружилась танцовщица с кастаньетами.
В магазине Миха с наслаждением вдыхал нормальные человеческие запахи: свежего хлеба, нарезанной, уже слегка заветренной колбасы и спелых помидоров. Самыми же вожделенными были терпкие ароматы бытовой химии. Миха щедро сгрёб несколько брусков хозяйственного мыла, четыре банки порошкового «Пемолюкса» — такой дешевле, три освежителя воздуха от «Красной цены», пару перчаток, рулон мусорных мешков и жесткую губку.
Перед дверью Миха долго стоял, не решаясь войти: набирал воздуха, выдыхал, топтался на месте, уговаривал себя. Наконец, набравшись мужества, толкнул дверь в квартиру. Было тихо. Подозрительно тихо. Миха отложил покупки в сторонку, заглянул в ванную...
— Нашу ж мать, Валера, какого хера, а?
Брат стоял, в чём мать родила, посреди ванной и сосредоточенно размазывал по груди нечто, похожее на шоколад, но запах выдавал в вязкой дряни иное происхождение.
И снова были банные процедуры, растертая до красноты кожа, и снова Лерик жался в угол, как побитый щенок, защищая руками самые изгвазданные места.
Убедившись, что брат более-менее чист, Миха снова запер его в ванной, предварительно набрав пару ведер воды – чтоб не мотаться. Фронт работ представлялся циклопическим: горы мусора, заляпанная до состояния камуфляжной расцветки кухня, испоганенные обои; мебель, покрытая засохшими пятнами жира и мухи-мухи-мухи. Их мельтешение было столь вездесущим, что казалось, будто Миха попал в старое зернистое кино. И повсюду его сопровождали щелчки – то ли трещали половицы, то ли в кулер компьютера что-то забилось, то ли дурачился Лерик. Миха попробовал издать такой же, не пользуясь языком — не получилось.
Вонь в квартире требовала перво-наперво заняться мусорными кучами на полу, но Миха все же, пересилив себя, обратился к мусору другого рода — если у Валерика на компе осталось какое-нибудь нелегальное дерьмо, то от него желательно избавиться как можно скорее — в случае чего разбираться не будут, и новая ходка не заставит себя долго ждать. Миха нетерпеливо поелозил мышью, пробуждая технику ото сна. Зажегся монитор – на нём, как на сетчатке мертвеца, застыло изображение мужика, совокупляющего несчастную дворнягу.
Все файлы обнаружились на рабочем столе и в папке загрузки. Открывая видео одно за другим, Миха, не вглядываясь, тут же закрывал его и безжалостно вдавливал кнопку «delete». С каждым последующим видео, Миха преисполнялся мрачной решимости: им предстоял очень серьёзный разговор и, похоже, не менее серьёзное лечение. Чего там только не было: казни мексиканских картелей, записи изнасилований, копрофилия, некрофилия. От видео с мальчонкой лет семи его снова затошнило. Все это за версту пасло Кирей; он почти увидел этого бледного лопоухого ублюдка, его наглую ухмылку и беспрестанно щелкающие четки в руках. Перед тем, как Миха отправился на зону, Валерка клятвенно пообещал, что и словом не перекинется с другом детства. Судя по всему, обещание он не сдержал. Миха, поколебавшись, открыл Валеркину «Телегу» и безошибочно ткнул на желтую аватарку в виде ехидного колобка. Конечно же, переписка не прекратилась. Последнее сообщение пришло месяца два назад — видео под живописным названием «БАМЖИ УБИВАЮТ И ЕДЯТ КОШКУ ЖЕСТЬ!1!!» Та-а-ак…
Миха принялся прокручивать переписку вверх, чувствуя, как волосы на затылке встают дыбом. Разнообразные мерзкие картинки и видео вроде «пацан ебет поролизованую мать» и «сикарио казнят полицию 18+», «нелигальный аборт малалетке», а также кадры расчлененки, гниющих ран, инвалидов в женском белье перемежались еще более гадкими сообщениями: «измажся дерьмом», «поймай какоенить животное», «снюхай свою перхать» и самое жуткое своей размытостью «на детской площадке их всегда полно». Миха в прострации прокрутил переписку почти на четыре года назад. Голосовые он пропускал — слышать гнусавый Кирин голос было выше его сил. Вот и оно, сообщение, отправленное Валеркой под Михиным надзором — «Кирь, я слезаю с темы, извини». Миха тогда так и не узнал, что ответил друг Лерика, зато мог узнать сейчас. Частокол голосового сообщения походил на ряды неровно торчащих зубов. С неохотой, Миха кликнул на голосовуху, и тут же колонки разразились гнусавым поросячьим визгом:
«Слышь, мудак, ты в край берега попутал? Ты меня через хуй кинуть решил? Рили? Ты, блядь, забыл, кто я такой? Ты реально думаешь, что можешь вот так соскочить? Ты, мразь, у меня говном умоешься!»
Следом шло короткое сообщение: «думаешь выйдешь чистеньким? Хуй! Зацени видос!»
Черный квадрат с белым треугольником кнопки «Play» ничего хорошего не предвещал. Название видео состояло из нечитабельных кракозябр. Вот, значит, как Киря превратился в Валеркиного кукловода; вот, почему отдавал ему приказы в худших традициях снафф-шоу из даркнета: Киря его шантажировал, угрожал опубликовать на Валерку какой-то компромат. С тяжелым сердцем Миха нажал на кнопку воспроизведения.
Экран почернел, зазернился, а, спустя секунду, показал темную комнату. Холодным потом прошибло узнавание – это была их квартира. Вернее, комната Валерки, в которой сейчас сидел Миха. Вот только вместо шкафа, двери и противоположной стены, в бесконечность утекал длинный, покрытый кафелем и ярко освещенный коридор. С потолка тут и там на цепях свисало что-то бледно-синюшное, такое холодное, что даже на зернистом видео удавалось заметить морозный парок. Там, в дальнем конце коридора что-то зашевелилось. Нечто тощее, паукообразное, медленно, нарочито лениво разворачивалось, выпрастывало конечности, будто потягиваясь. Выросло ввысь и также медленно поплелось по коридору, задевая эти бледные и синюшные – теперь Миха видел – освежеванные туши, проходя мимо. Их равномерное покачивание гипнотизировало, притягивало взгляд. Миха и сам не заметил, как оказался у самого монитора, так близко, что край стола уперся в ребра, а одежда прилипла к пятнам. Туши после прикосновения тени принимались шевелиться, беспомощно дергали обрубленными конечностями, тыкались ими в вскрытое брюхо, разевали пасти. Нет, не пасти – рты. Одна из ближайших туш обернулась к экрану, вывернув шею под немыслимым углом, и стало ясно, что на цепях висят не свиньи – люди. Более того – люди искалеченные, местами примерзшие друг к другу, но каким-то непостижимым образом еще живые. Это было страшно. Хотелось отвернуться, закрыть глаза, вырубить этот кошмар, но под гипнозом мерного покачивания туш и плывущей меж ними тени, он не мог оторвать прилипших пальцев от столешницы, а мог лишь смотреть. И вот, туши закончились. Из коридора тень шагнула в комнату – в ту самую, где сейчас был Миха! Черные сальные патлы волочились по полу, загораживали лицо, укрывали жуткую фигуру, пока та, не спеша, почти жеманно подбиралась к экрану с той стороны. Раздалось шипение – будто кто-то с силой втягивал ноздрями воздух. Впервые с начала видео Миха понял, что все это время смотрел на экран в абсолютной тишине — утихло и мушиное жужжание, и странные щелчки. И этот звук вырвал его из оцепенения – надо что-то делать, что-то предпринять, прежде, чем это создание приблизит к экрану то, что скрыто волосами, посмотрит Михе в глаза и, что хуже — заставит взглянуть в свои. Он уже нашаривал пальцами кнопки «альт» и «эф-четыре», когда заметил малюсенький огонек в сантиметре над монитором. Ехидно помаргивала желтым светодиодом вебка, сигнализируя о передаче видеосигнала куда-то туда, в коридор с подвешенными человеческими тушами и тощей тварью, обитающей в нем. Не найдя нужных клавиш на засранной клавиатуре, мозг родил самую простую реакцию, которая всегда срабатывала с ноутбуками – Миха просто «закрыл» монитор, опрокинув его прямо на стол. Но за секунду до того, как между двумя поверхностями расстояние стало равно нулю, из монитора высунулся палец – самый настоящий, длинный и с таким количеством фаланг, что им можно было бы прочищать коленца водосточной трубы. Этот палец осторожно, почти нежно чиркнул ногтем по Михиному запястью, а из-под монитора сладострастно прошелестело:
Нога сама собой долбанула по передней стенке системного блока. Большой палец безошибочно попал в круглую кнопку выключения. Шум кулеров медленно стих, а Миха свалился на пол, жадно глотая воздух. Что это? Гипноз? Галлюцинация? Хитрая оптическая иллюзия вкупе с этими, как их, низкочастотными волнами? Все теории терпели крах — на запястье алел кровоточащий полумесяц от ногтя. Миха машинально присосался губами к царапине. Кровь почему-то оказалась горькой; засела гадким послевкусием на нёбе. В ушах звенело эхо: «Аппетитный-петитный-ный». Он готов был поклясться, что голос шел не из колонок, а откуда-то из-за спины или, хуже того — из глубин его собственной черепной коробки.
Миха провалялся на грязном полу не меньше десяти минут. Наконец, когда накатывающие мысли — одна бредовее другой — наполнили мозг бессмысленным броуновским движением, он вскочил на ноги. Тело требовало движения; нужно было отвлечься, заняться чем-то полезным. Он кипел жаждой деятельности. Так всегда бывало, когда в жизни что-то шло наперекосяк: если получал двойку – мыл посуду; когда впервые бросила девушка, Миха засел за учебники и закрыл год без троек; когда мать запила – стал чуть ли ни ежедневно убираться в квартире, так, чтобы блестели полы, по которым потом ползала опустившаяся родительница. Так Миха «чинил» реальность, останавливал энтропию. Ему казалось, что, делая правильные вещи – убирая, отмывая, чиня, приводя в порядок — постепенно возвращаешь к норме и окружающую действительность. Когда полиция пришла с обыском, Миха принялся было складывать наваленную на стул одежду, чем заслужил еще больше подозрений. Даже, когда из туалетного бачка извлекли пузатый белый пакет, похожий на распухшего утопленника, первым порывом было отвергнуть, стряхнуть эту чужую грязь. Но он сказал: «Да. Мое.» Валерик, как и было оговорено, смолчал.
Так сработал его мозг и в этот раз – чтобы привести в порядок мир, нужно привести в порядок квартиру, и тогда вернется разум к Валерке, исчезнет с винта невозможное, жуткое видео; заживет полумесяц на запястье.
Чтобы вынести весь скопившийся мусор, потребовалось не меньше шести ходок. Уборка в одном только коридоре заняла какое-то невероятное количество времени. Встревоженные тараканы недовольно разбегались по углам и заползали под плинтуса, шевеля усами – будто бы грозя, мол, мы еще вернемся. Полностью избавиться от мух так и не удалось – распахнув все окна настежь, Миха гонялся за ними по квартире как сумасшедший, но те лишь лениво уворачивались, слишком перекормленные, чтобы покидать обетованный мушиный рай. Чего только ни нашлось в грудах мусора – использованная туалетная бумага, недоеденные полуфабрикаты, высохшие земляные комья – с корешками и дохлыми червями, даже крысиный трупик – плоский и мумифицированный. Пару раз Миха всё же проблевался, как ни сдерживался, чтобы не прибавлять себе работы — первый раз злополучным беляшом, второй — тягучей желчью. Во рту, тем не менее оставался горький железистый привкус, еще, как назло не нёбе что-то вскочило, и Миха не мог перестать трогать этот бугорок языком. В какой-то момент среди мусора на глаза Михе попались белые, в горошек, трусики с засохшим пятном. Он подцепил их осторожно шваброй – неужели Валерка в этот блевотник еще и баб водил? Очень мелких баб. Возможно, карлиц. Михе очень хотелось верить, что эти крохотные трусики, которые бы никак не налезли на взрослого человека, принадлежали именно карлице, а не кому-то ещё.
Под компьютерным столом обнаружился короткий пластиковый тубус, весь перемотанный скотчем.
«Дрочилка что ли?» — подумал Миха.
Он угадал, но лишь частично. Взглянув на раскатанную багровую дыру, отороченную слипшейся шерстью, Миха не сразу понял, что начинка у мастурбатора совсем не из силикона, ведь в силиконе не заводятся опарыши. Осознав, что держит в руках, аж взвизгнул от омерзения, выпустил дрянь из рук. Та упала на пол, обрызгав кроссовки гнилостной жижей. По ноге хлестнул облезлый кошачий хвост.
— Ёбт, Валера... – выдохнул Миха со смесью ужаса и сожаления – может, сдать брата в дурку и было не такой уж плохой идеей? Как минимум, дворовые кошки целее будут.
К компьютеру Миха больше не подходил — тот представлялся растревоженным осиным гнездом: тронь — и ринутся наружу хищные твари с болью на конце брюшка. Оставшуюся уборку он проводил уже без былого энтузиазма, тупо, будто автоматон. Как Сизиф мучился с его пресловутым камнем, так и Миха провозился до позднего вечера, осознавая, что все это втуне: пока Валерик не выздоровеет, это будет повторяться из раза в раз. С твердым намерением во что бы то ни стало вытащить брата из этого дерьма – и в буквальном, и в переносном смыслах – Миха собрал остатки мусора, пустые банки из-под «Доместоса», изведенные на тряпки старые футболки и с облегчением вышел на улицу. Вдохнул полной грудью ночной прохладный воздух: запах нечистот въелся в квартиру настолько плотно, что лимонный освежитель растворился в нем, стал частью омерзительного ансамбля и совершенно не спасал от уже ставшей привычной дурноты. Язвочка во рту раздулась до неприличия и щекотала небный язычок, отчего к горлу то и дело подкатывало.
Задержавшись во дворе, Миха присел на лавку, оглядел расцветавшие яркими квадратиками окон девятиэтажки – свою и ту, что напротив. Ужасно хотелось курить – до зубовного скрежета. А еще хотелось войти в подъезд и оказаться в какой-нибудь другой квартире, любой другой из этих светящихся ячеек, лишь бы не в той, темной, с заклеенными окнами и сумасшедшим братом, запертым в ванной. Вдруг Миха остановил взгляд на темном окне четвертого этажа.
Вот, в ком корень всех зол! Вот, где обитает эта наглая харя с мерзкой ухмылкой, прыщами, щелканьем четок и тонкой хрупкой шеей! Вот, с кого надо спросить за несчастного Валерку. Он и сам не заметил, как сжимает кулаки до боли в костяшках. Приступ гнева согнал усталость, будто и не было этих почти шести часов с тряпкой и шваброй. Миха вскочил со скамейки и решительно направился к соседскому подъезду. Слабый магнит домофонной двери не выдержал резкого рывка; Миха взбежал по лестнице и принялся долбиться в обитую исцарапанным железом дверь.
— Открывай, мудила! Слышишь? Открывай, хуеплет говнорожий! Сука, я тебе говорил, держаться от Валерки подальше! Ну? Ты мне, пидарас, за все ответишь!
— Че долбишься? — раздалось из-за спины. — Не вишь, опечатано?
Миха обернулся, едва успев согнать зверское выражение с лица. Из-за двери напротив осторожно выглядывал пенсионер дядя Саша. Сколько Миха себя помнил – крепкий дедок каждый день развлекался тем, что тягал из местной речушки всякую рыбью мелочь, а после – раздавал, у кого дома были кошки. В особенно тяжелые времена Миха не гнушался перехватить у него рыбку-другую – когда дома даже продать, кроме обоев, было нечего.
— О, дядь Саш, здрасьте! — Миха обрадовался, встретив знакомое лицо. Старик же подслеповато прищурился; и на его лице мелькнуло узнавание.
— Ба, Мишка, ты чтоль? Уже вышел? Али сбег?
— От звонка до звонка я свой срок отсидел, — пробасил Миха, подражая Шуфутинскому.
— А, добро-добро… А ты чего здесь?
— Да я вот, Кирюху проведать зашел, — слукавил Миха, — а тут вот…
И указал на незамеченную им в яростном порыве белую бумажку с печатью, соединявшую дверь и косяк.
— Дык это, помер он. Почитай, с месяц как…
— В смысле «помер»? — внутри у Михи все упало. Бурлившая ярость осела грязной пеной, подкативший к горлу кипяток жег изнутри, не находя выхода. — А что с… кха!
Что-то вдруг скатилось по гортани внутрь, вызвав приступ кашля – будто муху проглотил. Миха согнулся; по языку разливался гадкий привкус горечи. Языком он потрогал небо – вздувшийся типун или чем бы оно ни было – пропал. «Неужели я его проглотил?» — ужаснулся Миха.
— Курить бросай! — назидательно сказал дядя Саша, сам раскуривая папиросу. — А с этим… А что с ним может быть? Наркоман он и есть наркоман. Сторчался твой Киря, как есть. Ему сначала ногу ампутировали, потом руку по локоть, а этот знай себе – с «крокодилами» плавает или еще с чем, уж я не знаю. С месяц назад вой такой поднял, что думали – режут заживо. Квартиру вскрыли, а там этот – на подоконнике сидит и лыбится. «Не достанешь!» сказал – и вниз башкой. Я-то тут с полицией был, понятым, значит, все видел. Свинарник он у себя развел – ужас. Спасибо покойнику, хоть на людях самоубился, а то уборку бы через месяц только пустили — пока суд, да дело. А мы — ходи-дыши. Духан здесь был, конечно, хоть святых выноси...
Дедок еще долго разглагольствовал, но Миха его уже не слушал. Желудок вел себя странно; казалось, там внутри что-то ворочалось, врастало и пускало корни, устраиваясь поудобнее, будто огромный глист. В голове же, напротив, было совершенно пусто: некому мстить, некого обвинить, некому даже морду набить за случившееся с братом.
«Кстати, как там Валерка? Он ведь с утра в ванной сидит» — вспомнил Миха, — «Надо его хотя бы покормить»
— Извините, дядь Саш, побегу я, дел много…
— Беги-беги. А курить бросай, слышь! — донеслось в спину.
Миха сбежал по лестнице, прошел через двор, рывком открыл дверь в подъезд. Странный звук насторожил его еще на лестничной клетке. Стоило отворить входную дверь, как захотелось зажать уши. Казалось, прямо в ванной кто-то неумело режет свинью. Нож попал мимо сердца, застрял в ребрах, и несчастное животное сходит с ума от страха и боли, визжит на пределе голосовых связок. Стул, как назло, засел крепко, упершись ножками в отставшую половицу — убрать его получилось не сразу. Все время, пока Миха возился с дверью, Лерик продолжал визжать – протяжно, бессмысленно, на одной ноте; и как дыхалки хватало?
Распахнув, наконец, дверь в ванную, он бросился к брату – на левой стороне черепа у того пузырилась кровь. Пухлая ладонь прикрывала ухо, но с усилием отняв руку брата от головы, Миха похолодел – его не было. Обкусанные края кровоточили, а на Миху слепо взирала залитая кровью дырка. В животе что-то снова крутанулось — будто кто провел ногтем по стенке желудка изнутри.
«Неудивительно. Время срать, а мы не ели».
Но чувство в животе мало напоминало голод. Скорее, наоборот, это была странная, неприятная наполненность, словно он в забытьи наелся дорожного гравия. Очень подвижного и живого гравия.
— Ты что натворил? Ухо где? Где ухо? – ужас мешался с яростью. Хотелось как следует встряхнуть брата, пробудить его от неведомого кошмара, в котором тот назначил врагом самого себя. Миха орал в эту искалеченную дырку, а Лерик подвывал, не то от боли, не то от страха, — Ухо где, дебил? Его в лед надо! Куда ты его дел?
Валерик плаксиво лепетал неразборчивое, тыкал пальцем то себе в рот, то в свежую рану. Осознание пришло не сразу, а, когда все же оформилось, мгновенно вызвало новую вспышку гнева. Подзатыльник – несильный, «воспитательный» — получился совершенно машинально.
— Ты его сожрал? Ты нахрена его сожрал, дебил? – найденная в шкафчике перекись вскипела на ране, тоненько завизжал Лерик. – Не ной. Сам, дурак, виноват. Как ты его вообще...
И по мере того, как розовая пена вместе к начавшей запекаться кровью стекала с Валеркиной головы, Миха получал ответ на свой вопрос – по краю ушной раковины, той ее части, что еще оставалась на месте, шли зазубренные — ни с чем не перепутаешь — следы человеческих зубов, как на кружке «докторской».
— Как ты умудрился-то... – выдохнул Миха, поймал затравленный взгляд брата и впервые вслушался в то, что умалишенный лепетал вот уже добрую минуту.
— Э-а, э-а, — повторял Лерик, тыкал себя в грудь и мотал окровавленной башкой. Не нужно было уметь читать мысли, чтобы понять, что брат имеет ввиду.
«Не я» — перевел для себя Миха, и коротко обритые волоски на затылке стали дыбом.
После принудительных банных процедур оба брата были вымотаны до предела. Валерик хныкал и вертелся; Миха со слипающимися глазами вытирал толстяка полотенцем. Посреди процесса поймал себя на мысли, что до боли скрипит зубами. «Глистов я тут что ли подхватил?» Пока мамка была жива, жрать приходилось, что попало, поэтому с гельминтами братья были знакомы не понаслышке. Израсходовав два полотенца на Валеркину безразмерную тушу, Миха устало присел на краешек ванны. Живот крутило и дергало пульсирующими спазмами — то ли от приступов рвоты, то ли от голода, то ли Миха-таки что-то подхватил в Валеркином свинарнике.
Самое интересное ждало после купания. Стоило вывести Лерика из ванной, как тот выпучил глаза, схватился за голову и, рухнув на колени, застонал. Похожий на лысого крота, он споро пополз в сторону своей комнаты, и там стон перерос в самый настоящий горестный вой.
— Да-да, разобрал я твои авгиевы конюшни. Мог бы хотя бы спасибо сказать.
И тут произошло нечто, чего за Лериком раньше не водилось. Брат вскочил, обернулся и по-звериному зарычал; скрючил пальцы, будто хотел впиться ими Михе в лицо.
— Тише будь! – рявкнул Миха, но неуверенно – ему стало не по себе. Он ярко представил, как эти девяносто с лишним килограмм плоти набрасываются, валят с ног и вонючие, нечищеные зубы отхватывают по очереди нос, уши, язык… Но Лерик взглянул брату за спину и тоненько заскулил, сползая по стене. Потом встал на четвереньки и отполз, отклячив широкий зад.
Пальцы толстяка нащупали лежащий на полу маркер. Двумя руками, пыхтя от старания, Валера принялся черкать прямо на обоях. Сначала это выглядело как ряд разрозненных линий, потом появились перекладины. Брату это явно стоило большого труда — он даже вспотел, но вот из черт и закорючек проявилось криво написанное — нет, нарисованное — слово:
Валерка, закончив художество, ткнул пальцем брату в живот. И на секунду Михе показалось, что кто-то в животе толкнулся в ответ — как младенец в утробе. От такой мысли замутило. Прогнав гадкие ощущения, Миха вгляделся в надпись на обоях. Расшифровать каракули оказалось нетрудно: «голодная». Вспомнились коридор, трупы и палец. Сейчас Миха даже не был уверен, что ему это не привиделось, что он сам не стал жертвой изощренно смонтированного, хитро спланированного суицидником Кирей жестокого розыгрыша, способного сводить людей с ума – как Валерку. А что если и его рассудок дал трещину, благодаря хитростям типа бинауральных шумов и двадцать пятого кадра? Поняв, что у него разыгрывается натуральная паранойя, он помассировал виски, закрыл глаза, успокаиваясь.
Подошел к компьютеру, поднял с клавиатуры монитор — от удара через него пролегло несколько темных полос. На экране застыла тьма кафельного коридора; никакой тощей тени — словно та теперь находилась где-то еще. Миха спросил:
Валерка вместо ответа открыл рот, чтобы еще раз продемонстрировать искалеченный свой язык. Пахнуло гнилью. Миха сглотнул.
— По ходу у тебя эта хрень загноилась. Надо скорую.
Миха снял трубку с телефона в коридоре, но гудков не было — под черным корпусом болтался криво отрезанный — будто его грызла собака — провод.
— Мда-а-а… И как, вкусно? Мобилы у тебя тоже небось нет? — Миха устало вздохнул. — Ладно. Собирайся. Одежда твоя где?
Валерка с выпученными глазами замотал головой, схватил маркер, нарисовал на обоях домик, ткнул пальцем в его центр. Подумав, добавил в него смайлик.
— Мозга мне не еби. Челюсть тебе ампутируют – будешь до конца жизни через трубочку питаться, похудеешь заодно. Пошли.
Валерик еще категоричней завертел башкой и для верности вцепился в угол стола.
— А ну вставай! Совсем ебу дал со своими видосами! Давай-давай, пошевеливайся...
Как Лерик ни сопротивлялся, но брат был сильнее. Не без зуботычин, он втиснул Валеру в растянутые треники, нашел застиранную футболку с еле различимым логотипом «КиШа». Сложнее оказалось с обувью – всю ее Миха, похоже, повыкидывал вместе с мусором. Благо, обнаружилась пара стоптанных до состояния коврика тапочек. Живот выкручивало нестерпимой судорогой — будто кишки взбунтовались против хозяина, и теперь собирались покинуть организм любым из двух доступных способов; а если не получится — прорвать мембрану пресса, растянуть пупок и вытечь наружу склизкой сизой массой. Мерзкое ощущение Миха запил стаканом воды из-под крана, перебив гнилостную горечь из пищевода привкусом водопроводных труб и хлорки.
Вытолкнуть Валерку за дверь не менее трудоемкой задачей: толстяк противился до последнего – выл, плевался, царапался, а, попав в подъезд, окончательно сник, сгорбился и задрожал.
На улице, Миха проверил негустые средства в кошельке – на попутку до больницы должно хватить. На улице стало особенно заметно, как до сих пор воняет от Лерика.
— Зачуханился ты, конечно! Смотри мне, если тебя в машину не пустят... Постой-ка вот здесь.
Миха оставил брата у подъезда, а сам вышел к дороге, вытянул руку. К ночному ветерку примешивалась вонь от стоящих вблизи контейнеров – на жаре мусор из квартиры по-настоящему «раскрылся», как дорогие духи, привлекая мелкую нечисть: тараканов и крыс, что копошились и дербанили пакеты; казалось, Миха вынес на помойку что-то живое, подвижное.
Вдалеке показались фары. Миха вытянул руку, и вдруг почувствовал, как в желудке снова судорожно кувыркнулось. Вдруг ужасно захотелось ссать – что-то изнутри надавило на мочевой пузырь. Миха не услышал, а, скорее, почувствовал в животе какой-то хруст и щелчки – точно из кокона куколки выбиралось на свет огромное насекомое.
«Но ведь гельминты – не насекомые?» — невпопад вспомнил он школьный курс биологии.
Кишки вдруг крутануло так, что Миха от боли обрушился прямо на асфальт. Кажется, его не выкручивало так с тех пор, как ему вырезали аппендицит. Но ведь у человека всего один аппендикс, кажется? Или это заворот кишок? От боли хотелось выть, и Миха завыл, но не издал ни звука – глотку что-то намертво заткнуло. Казалось, в горло ему запихали тугих, колючих волокон, похожих на шерсть, щетину или ... волосы? Когда изо рта, подобно смоле, заструились измазанные желчью черные лохмы, Миха не просто хрипел, а бился в истерике – он узнал эти волосы. А те все ползли наружу, никак не заканчиваясь. Вдруг уже нёбо царапнуло изнутри. Скосив глаза, Миха обреченно наблюдал, как изо рта вылезают знакомые ему пальцы с десятками фаланг, как они расширяют себе проход, надрывая щеки и царапая губы ногтями-зубами. Нарушая все законы анатомии, вынимая ему челюсть из пазов, наружу показалась голова, следом — бледная спина с торчащими наружу позвонками, тощий таз. Мелькнули пятки, и существо вывалилось на асфальт целиком. Подобралось, выпрямилось во весь рост, зашелестело прелой листвой:
— Аппетитный. Весь аппетитный...
Орать разодранным горлом было больно, звука почти не получалось, но Миха орал что было сил, будто понимая, что как только крик закончится – Голодная приступит к трапезе. Мимо прошмыгнул коренастый дедок с глазастым хрюкающим мопсом.
Миха пытался ухватить его за ботинок, поймал за лапку мопса, но тот вывернулся, огрызнулся. Миха засипел изо всех сил, но прохожий лишь скривился брезгливо, отшатнулся, едва не сбив с ног жуткую фигуру в полуметре от себя. Не обращая на тварь никакого внимания, тявкнул через плечо:
И шмыгнул к подъезду. Голодная же медленно поворачивалась к Михе, наслаждаясь эффектом, словно красуясь в желтом свете фонаря. Каждое мельчайшее ее движение сопровождалось аритмичным щелканьем – точно у обезумевшей байлаоры с кастаньетами. Меж длинными слипшимися прядями виднелись торчащие тут и там из тела зубы. На концах повисших грудных мешочков голодно щелкали маленькие челюсти – такая же, но вертикальная располагалась в паху. Вместо клитора похабно болтался длинный серый язык. Впалый живот лип к очерченному кожей позвоночнику, как у концлагерной узницы. Ухмылка растянула многочисленные рты, когда Голодная встала над Михой, расставила тощие ноги и медленно стала садиться ему на лицо, а язык-клитор нетерпеливо метался в вертикальной пасти. Оттуда пахло сырым мясом и вечностью...
Миха зажмурился в детской, наивной попытке защититься от воплощенного кошмара. Неожиданно в него врезалось что-то мягкое и большое и с силой оттащило прочь; асфальт оцарапал спину под футболкой. Он приземлился во что-то неоднородное, влажное. На голову посыпалась какая-то дрянь – окурки, пакеты, картофельные очистки; на нос лег использованный презерватив – скользкий от смазки. Едва Миха попытался открыть глаза – лицо ему залепило собачьей кучей. Отплевавшись и продрав глаза, он увидел над собой Валерку: тот щедро зачерпывал всякую дрянь с земли и из мусорных контейнеров, буквально засыпая этим добром брата. Пухлые губы шлепали, будто мантру:
— И-ха, аишка! И-ха! Не-и-ый! Не-а-э-и-ный!
Миха хотел было что-то сказать, но осекся, завороженный «кастаньетной» походкой твари, что медленно приближалась к Лерику со спины. Будто что-то почуяв, он прекратил осыпать Миху мусором и повернулся к Голодной лицом к лицу; сжал кулаки и воинственно засопел.
С потаенной гордостью Миха подумал, что сейчас младший брат с лихвой вернул старшему долг за все дворовые потасовки, терки за гаражами, школьные драки и даже за четыре года общего режима, которые Миха взял на себя. Нужно было что-то сказать, позвать брата по имени, хотя бы попытаться, но Миха издал лишь надрывный сип. Вместо него заговорила Голодная:
— Большое сердце. Чистое. Аппетитное...
Хоть она и казалась тощее рябины, в один прыжок она с легкостью сбила Лерика с ног. Разодрала напополам логотип «КиШа», а следом легко, как в масло, погрузила длинные паучьи пальцы по локоть в Валеркину грудь. Пошерудила там, крутанула и извлекла что-то красное, неправильной формы, похожее на карамельное яблоко.
— Ле-е-ерик! — кое-как выдавил Миха, глядя в застывшие навсегда, такие беззащитные без толстых линз очков, глаза брата.
А Голодная, не вставая с трупа, грызла это кровоточащее яблоко, и кровь текла по серому, мертвому подбородку, впитываясь прямо в кожу. Будто почувствовав Михин взгляд, Голодная смахнула прядь волос с лица – как флиртующая за аперитивом кокетка — и вперила оба глаза в Миху. Ее рот жевал, а зубастые пустые глазницы смеялись и оглушительно щелкали; они шептали, обращаясь к Михе:
— Аппетитный! Все еще аппетитный!
С вечера знакомства с Голодной прошло немало времени. Остальные части тела Валерки она не тронула — мертвечина ее не интересовала. Теперь тварь занимала новая добыча. Каждый день на нёбе вызревал гнойный чирей, а к вечеру Миху скорчивало от боли; гортань вновь и вновь в муках рождала на свет видимую ему лишь одному нечисть, после чего на лице, руках и ягодицах появлялись следы укусов. Однажды Голодная высосала ему глаз — уселась сверху как любовница и в один поцелуй лишила глазного яблока.
Переписка с Кирей была прочитана от корки до корки, заодно прослушаны и голосовые. Киря болтал очень много – в основном, нес всякую херь про мертвых падших ангелов, вынужденных жрать человеческое и светлое, в надежде на время вновь почувствовать себя живыми. Говорил о старых сказках из немецкого фольклора, где дети специально мазались грязью, чтобы ведьма их не нашла по запаху. Еще Киря из раза в раз гнусавил в микрофон, как мантру: «Будешь слишком аппетитным — тебя сожрут!» И Миха делал все, чтобы стать неаппетитным.
Работал он теперь из дома — помогли Валеркины наработки. Миха модерировал телеграм-каналы по продаже нелегального контента — ЦП, зоо, некро и даже «хардкраш». Всего-то и делов – брать оплату и давать инвайты. В качестве бонуса – доступ к контенту. Вот и сейчас Миха открыл запароленную папку – таких теперь было много – и выбрал видео. На нем в грязной советской ванной плюгавый мужик заставлял раздетую девочку лет семи «играть в балет» и задирать почти к плечам худые лягушачьи ноги.
Член, погрузившись в склизкую от разложения плоть, сразу отозвался на ласки копошащихся в ней личинок. Крылышки налетевших мух щекотали мошонку, а плюгавый дядька на экране помогал девчонке задирать ноги выше, сам подбираясь рукой все ближе к ее паху. От вони дохлой крысы – на кошку у Михи духу пока не хватало – хотелось блевать, и он не стал сдерживаться. Желчь с остатками пиццы выплеснулась на живот, стекла на импровизированный мастурбатор. Члену стало горячо. Миха давно уже вызывал сам у себя тоскливое омерзение и, наверное, стоило бы лучше покончить с собой, чем становиться этим, но он не хотел, чтобы Валеркина жертва оказалась напрасной. Запоздало, Миха понял, почему Голодная продолжала покусывать брата, ведь Киря сказал в своих голосовых кое-что еще: «Перешли видос кому-нибудь другому! Распространи его! Поверь мне, жить становится гораздо спокойнее, когда эта блядота щелкает зубами у кого-то еще над ухом!» Но Миха тщательно проверил все переписки – стремное видео Лерик не переслал никому, не стал мразью. Как не собирался становиться мразью и сам Миха. Переключившись с детского порно на кафельный коридор с висящими трупами, он нашел взглядом подвешенную на крюке тощую фигурку лопоухого Кири и задвигал мастурбатором сильнее.
— Ну что, сука, аппетитный? – мстительно приговаривал Миха, изливая семя в мертвую крысу и не отводя взгляда от искаженного болью Кириного лица. — Теперь аппетитный?