2025 – ГОД КОНЦА ПУТИНСКОЙ РОССИИ? (часть 2)

Начало здесь. Вброс военных денег в экономику ее бодрит, но лишь на некоторое время. Далее наступают те самые отходняки – инфляция, схлапываение целых секторов промышленности, дефицит потребительских товаров. Пока последнее не стало проблемой для россиян, но уже начинаются локальные проблемы – то лекарства пропадают, то сливочное масло.

И, наконец, самое главное – военные расходы убивают развитие. Происходит это по причине омертвления капитала. Производство трактора дает толчок экономике – увеличивается производство сельхозпродукции, следом растет переработка и в конечном итоге – потребление продуктов питания. И происходит это в течении долгих лет после того, как трактор сошел с конвейера. С артиллерийским тягачом ситуация совершенно обратная – он требует расходов в период свое эксплуатации, но никаких благ не создает. Чем больше производится военной продукции - тем больше экономический балласт, больше объемы омертвленного капитала. Исключение – если только оружие производится на экспорт. Но мы-то ведем речь о воюющей стране, поэтому, сколько не наращивай ВВП путем производства стрелялок и бахалок, это не дает никакого импульса развитию.

В ходе затяжной войны милитаризованная экономика теряет способность удовлетворять потребительский спрос, поскольку, повторюсь, приоритетом является удовлетворение потребности государства вести войну (оборонительная при этом ведется война или захватническая – никакой разницы). В этом случае единственный выход – сокращение фондов потребления. СССР в ходе Второй мировой сжигал на фронте порядка 40% ВВП (цифра довольно условна, конечно, потому что при характеристике плановой экономики применять монетарные индикаторы некорректно). Но нам надо понять приблизительно объем трат на войну.

Советская экономика как раз была очень эффективна в подобных кризисных ситуациях. Наращивание военного производства осуществлялось за счет минимизации производства потребительских товаров. Само потребление жестко нормировалось, в том числе и продукты питания. Физиологическая норма обеспечивалась, но не более того. Замораживались банковские вклады, зарплаты. А чтоб у населения не оставалось лишних необеспеченных денег, они тоже изымались через принудительную подписку на военные займы, взносы в фонд обороны. Или, например, сверхурочные и компенсации за неиспользованный отпуск насчитывались, но получали их работяги уже после войны, когда они фактически обесценились.

Да, в таком режиме жесточайшей плановой мобилизации и нормированного распределения Советский Союз с успехом продержался четыре года, после чего была осуществлена плановая же конверсия, то есть перевод экономики на мирные рельсы, однако уровень потребления до довоенного уровня восстанавливался примерно лет восемь.

В ходе холодной войны советская экономика тоже носила милитаризованный характер. В топку военных расходов вбрасывалось приблизительно 15% ВВП. С одной стороны это уже позволяло наращивать и потребительские фонды, но относительно развитых стран потребление росло медленно и отставание накапливалось. С другой же – именно длительный период мобилизации (он длился больше 40 лет!) привел к вымыванию фондов развития, отставанию, технологической деградации и краху сверхдержавы. Длительность периода военного напряжения привела к формированию не только экономических и технических проблем, но и к социальным противоречиям, которые стали драйвером политического кризиса во второй половине 80-х.

Сегодня мы можем говорить о том, что в России выстроена и функционирует полноценна модель военной экономики (кстати, об Украине мы этого сказать не можем – страна не способна обеспечивать своей армии возможность ведения боевых действий, это забота внешних спонсоров, но это так, к слову). Значит ли все вышесказанное, что если СССР тратил на войну 40% ВВП, и успешно выдержал четырехлетнее военное противостояние, то нынешняя РФ, тратящая на военные нужды 10% ВВП (точных цифр нет, но порядок примерно верен) может успешно держаться на ринге десятилетиями?

Конечно, нет! И дело не в том, что эффективные манагеры воруют, причина в общественном устройстве. СССР был тоталитарной страной, совершающей индустриальный переход, страной-казармой, где все дружно шагали строем по команде и работали в каторжном режиме, он был привычен для крестьян. Внеэкономические методы принуждения к труду в этот переходный момент очень действенны. Экономические стимулы тоже работают довольно своеобразно. Если для большинства крестьян лапти и валенки с онучами были привычной всесезонно обувью, то возможность обуть хромовые сапоги или ботинки с фланелевой портянкой означала рост качества жизни.

То есть самое незначительное повышение качества потребления создавало атмосферу социального оптимизма и даже эйфорического энтузиазма. Если утрировать, то общественный консенсус можно сформулировать так: мы на все готовы – и на войне подохнуть по приказу партии, и десятилетиями у станков горбатиться, если наши дети, да и мы в старости сможем жить как люди – хлеб есть досыта, спать на простынях, жить не в хлеву и не в подвале, а хотя бы в коммуналке. Власть обеспечивала развитие и рост благосостояния, население демонстрировало лояльность, и активное соучастие.

Добиться сегодня не то что деятельной поддержки, а хотя бы послушания воспроизводством самых жестоких тоталитарных практик управления принципиально невозможно, что бы там не охали впечатлительные либеральные интеллигенты, которым вечно 37-й год мерещится за поворотом. Сегодняшний общественный консенсус таков: вы творите что хотите – воруйте, чудите с духовными скрепами, воюйте, с нашей стороны полный одобрямс, но только нас во все это не впутывайте и обеспечьте возможность потреблять всласть.

То есть нынешний режим не может взять и срезать массам норму потребления вдвое просто потому, заставить массы затянуть ремни и немножко подохнуть во имя величия рейха. Подохнуть за деньги – это да, это прекрасно, потому что кто-то подыхает, а мы здесь будем шиковать на гробовые. Сдох Максим – и буй с ним, он же добровольно задвухсотился, и отнюдь не задарма.

Каким бы отмороженным ни был диктаторский режим, он неминуемо рухнет, если не выполняет условия социального консенсуса, ключевой пункт которого – ОБЕСПЕЧЕНИЕ ПОТРЕБЛЕНИЯ. Зетники орут, что народ России в едином порыве поддерживает СВО. Это бред. Поддержка или протест могут быть деятельными: или ты идешь добровольцев в военкомат или уходишь в лес и пускаешь поезда с танками под откос. А если ты поддерживаешь молчаливо – то как вообще понять, что ты молчаливо именно поддерживаешь, а не молчаливо осуждаешь?

На самом деле массы поддерживают не войну и не власть, а тот самый общественный консенсус. Возможности потреблять выросли? Выросли. Ну и так и воюйте себе дальше, нас это устраивает. Почему мобилизация осенью 2022 г., несмотря на видимый успех, была свернута? Потому что это ставило под угрозу общественный консенсус. Поэтому и перешли к рыночным методам вербовки по принципу «жизнь в обмен на потребление».

Давайте смотреть правде в глаза. Для россиян потребление – это высший, абсолютный приоритет. Понятно, что это низводит человека до чавкающей свиньи, и потому данный факт никому неприятно признавать, ни вате, которая будет истерить про духовность и патриотизм, ни фейсбучным либералам, что продолжают надрачивать на некую сознательность масс, которая сдерживается лишь страхом репрессий, но как только оковы ослабнут…

Я даже равнодушно соглашусь, если кто-то из моих зрителей/читателей скажет, что «я не такой, я сознательная высокоразвитая личность, а не жруще-срущая ротожопа». Я вот тоже не такой. Но мое влияние на формирование общественного консенсуса – это одна полуторамиллионная доля процента. Общественный консенсус формируется человеком массы. Для меня, для вас это всего лишь существующая реальность.

Можете отрицать эту реальность, можете ее игнорировать, она от этого не изменится. Я ее учитываю, и прихожу к выводу, что путинский режим, даже если Путин сдохнет, продолжит существовать до тех пор, пока не выйдет за рамки социального консенсуса. Конечно, от момента разрушения общественного договора до краха режима тоже проходит какое-то время, но это как падение с высоты: если ты вывалился из самолета, считай, что уже труп, хотя формально ты продолжишь жить еще больше трех минут. Так и политический режим, вышедший за пределы социального консенсуса, обречен, хотя может выживать еще месяцы или даже годы.

Это была присказка, а теперь перейдем к сути. Почему только сейчас я усматриваю контуры формирующегося кризиса, который может стать смертельным для путинизма. Потребление, которое росло весь военный период, начало падать. Нет, формально оно до сих пор растет в среднем по больнице. Важны нюансы. Растут доходы номинально и даже реально, но неравномерно. От войны, точнее от военного допинга, вколотого экономике, выиграла глубинка, дотационные регионы. Они не стали богатыми, но произошло выравнивание доходов с богатыми. Поскольку бедных больше, чем богатых, то и в среднем население как бы богатеет и наращивает потребление. Но если раньше столицы и региональные мегаполисы играли роль денежных насосов, выкачивая ресурсы из глубинки, то сейчас этот тренд сломался.

Возможно, термин «выкачивали» не точен. Они просто развивались ускоренными темпами, потому что в постиндустриальных мегаполисах в рыночных условиях процветали высокотехнологичные отрасли, возникали новые виды бизнеса, туда текли капиталы. Соответственно выигрывало от этого образованное либерально мыслящее городское население, средний класс, выигрывали бизнес-пассионарии. А консервативная глубинка, где население мыслит категориями патерналистскими, ждет милости от государства, прозябала.

В ходе войны рыночная часть экономики получила удар под дых и скукоживается, а госсектор, наоборот, заливается деньгами военных заказов. Военпром, ранее стагнировавший – это глубинка, депрессивные регионы, медленно вымирающие после краха милитари-экономики в начале 90-х.

Вот вам очень наглядный пример: средняя московская зарплата за два года выросла номинально с 70 до 98 тысяч и даже реально, если мы посчитаем инфляцию. Но при этом если в 2022 г. этот среднестатистический москвич после оплаты аренды имел на руках 26,2 тыс. руб, то сегодня фактически то же самое, на 100 руб меньше. Однако 26 тысяч два года назад и сегодня – это две большие разницы, как говорят в Одессе. Если мы в доллары конвертируем, чтоб нагляднее оценить возможность потребления импорта – то получится что реальные возможности потребления после удовлетворения первичных потребностей рухнули почти вдвое.

А если мы рассмотрим специфику инфляции, то и того больше, ведь опережающими темпами дорожают именно товары повседневного спроса – та же еда. Если в среднем инфляция 20%, то продукты дорожают на 30%. И тут уже вопрос: а этих 26 тысяч хватит на еду среднестатистическому москвичу? Понятно, что хватит, но что остается на статусное потребление?

Я не то, чтобы жалею бедных москвичей. Они до сих пор жируют, а экономят на еде – понаехавшая голытьба, которая и портит статистику. Но тут важно ухватить тенденцию. Если раньше голытьба ехала в нерезиновую чтобы вкалывать, но богатеть, то сейчас перспективы уже не столь радужны. Власть раньше могла равнодушно взирать, как в глубинке пенсионеры по помойкам шарятся. Социальный бунт в глубинке ей не страшен, а шикующая Москва за вилы не возьмется. Но кризис рыночной части экономики бьет как раз по Москве и другим высокоразвитым мегаполисам, и тенденция эта очень опасна для Кремля. Продолжение войны не позволит переломить этот тренд.

Поэтому вполне разумным будет великую отечественную спецобосрацию завершить, объявить победу и провести пафосный парад на Красной площади. Это вызовет всеобщий восторг в крымнашном духе, а может даже еще более бурный, но менее продолжительный.

А вот дальше встает задача колоссальной сложности – перевести экономику на мирные рельсы. Это я вам скажу, будет сделать очень непросто. Мобилизация промышленности происходила за счет того, что донором выступала рыночная или хотя бы условно рыночная часть экономики. Гражданский автопром сдох – рабочие занялись капремонтом снятых с хранения МТЛБ и стали больше зарабатывать. Но если теперь государство перестанет покупать бронетранспортеры за ненадобностью, то этим рабочим пойти уже некуда, ведь гражданское производство в кризисе, и в условиях санкций, сложностей с импортом и экспортом рассчитывать на бурное восстановление упавших отраслей не приходится.

Конверсия требует громадных инвестиций. На иностранного инвестора надежд нет. А внутри страны кредит неподъемный из-за политики ЦБ, который типа борется с инфляцией. Инфляция же никуда не денется. Инфляция – это последствия накачки экономики военными тратами. Перевод экономики на военные рельсы профинансировало государство, щедро разбрасывая госзаказы. Но конверсию-то государство оплачивать по той же схеме, путем эмиссии не будет. Наоборот, оно будет стремиться излишнюю денежную массу утилизировать.

А теперь давайте вспомним, к каким последствиям привела конверсия в 90-е годы методами «невидимой руки рынка». К тому, что оборонпром был убит и разворован, а ставшие лишними работяги либо спились, либо пошли в бандиты. Кстати, сейчас им и в бандиты не пойти, не выдержат конкуренции с героями сэвэо.

Еще один важный момент: для существования правящего режима важен не только общественный, но и внутриэлитный консенсус. Знать не может убивать друг друга за место под солнцем по законам джунглей, правящий класс живет по четким правилам. Внутриэлитный консенсус можно выразить так: мы служим системе взамен возможности обогащения. И верховный правитель в этой системе играет важную роль – он не только распределяет ресурсы, но и гарантирует неприкосновенность нажитого непосильным трудом.

Знать сильно претерпела от упражнений великого геополитика – потеряла возможность интеграции в западное общество, в том числе для своих чад, потеряла яхты, замки, активы, попала под всевозможные санкции. А что взамен? Взамен получила возможность наживаться на военных заказах. И что ж теперь получается – эту лавочку теперь прикроют. А харчеваться где? А санкции меж тем никто не снимет и замороженные активы не вернет. И компенсировать потери теперь уже нечем.

Вот и возникает безвыходная фактически ситуация: если войну продолжать, то будет накапливаться негативный эффект от военного допинга – инфляция продолжит душить частную, рыночную экономику, съедать доходы населения и бить по потреблению. А сокращение потребления ведет к разрушению общественного консенсуса. Санкции будут множиться, что нестрашно в условиях растущего спроса на ту же нефть. А ну как случится очередной кризис, например, когда китайский пузырь лопнет? Лопнет или плавно сдуется – не принципиально, для сырьевой экономики все равно это будет удар страшной силы. Потерю западных рынков компенсировали частично поворотом на восток. Но если схлопнется восточный сбыт, то поворачивать уже просто некуда.

Опять же, войну вести становится все дороже. Цена пушечного мяса растет, предложение – снижается. А если войну прекратить – то невозможно совершить демилитаризацию экономики – пострадают интересы элитки. Что чревато для пахана. Невозможность перестройки экономки проистекает из такого свойства коллапсирующей социальной системы, как нереформируемость – она принципиально неспособна к переделке себя. Это как с тяжело больным человеком, которого лечение убьет быстрее, чем доканает болезнь.

Поэтому остается единственный выход: боевые действия будут прекращены, наемники распущены по домам, но военная экономика продолжит накачиваться из бюджета и работать на склад. Ну просто потому, что пацаны должны что-то воровать. И все это будет оформлено политически в виде концепции осажденной крепости, готовящейся противостоять агрессии НАТО. Массам объяснят, что первый раунд за нами, мы победили, но коварный Запад точит зубы и попробует напасть вновь. Ну то есть здравствуй новая холодная война и гонка вооружений.

В краткосрочной перспективе эта половинчатая стратегия «Ни мира, ни войны» позволит избежать шоков реформ, но отсутствие реформ означает, что на экономику продолжится разрушительное воздействие войны, пусть даже без боевых действий. Это неминуемо приведет к разрушению социального консенсуса и краху режима, но чуть позже.

То есть выбор стоит между крахом путинизма в результате нарушения внутриэлитного консенсуса или чуть позже в результате слома консенсуса общественного. Во втором варианте, кстати, можно довольно долгое время оттягивать конец с помощью репрессий, даже когда ресурс устойчивости будет исчерпан.

Кажется, что второй вариант однозначно предпочтительнее. Но это смотря для кого. Дело в том, что, если субъектом политической трансформации выступает элита (обиженная, обделенная ее часть), она имеет шанс на сохранение своего статуса, ну или хотя бы на физическое выживание. Во втором случае обанкротившаяся элита уничтожается полностью без каких-либо шансов.

В истории России XX века имели место оба сценария. Революция 1917 г. произошла вследствие глубочайшей деградации системы, которая стала нереформируемой и рухнула при попытке косметического ремонта, когда элитка попыталась сменить царя – абсолютного невменяшку на царя, который обещал быть паинькой. Итог – полное уничтожение старой элиты, в значительной степени – физическое.

Второй вариант – политические трансформации конца 80-х-начала 90-х, в ходе которых коммунистическая элита уничтожила политический режим, но при этом сохранила свой статус, пусть и не абсолютно. В революционной ситуации приходится кооптировать в элиту тех, кто еще вчера был твоим врагом. В большинстве стран, возникших на обломках СССР, власть сохранила старая партхозноменклатура, кроме, пожалуй, Прибалтики, Армении и Грузии. Дальше уже каждая страна эволюционировала по-своему. В Азербайджане сложилась наследственная династия, основоположник которой стал бывший член Политбюро ЦК КПСС и зампред Совета министров СССР Гейдар Алиев. В Кыргызстане с его трайбалистскими традициями за власть конкурируют представители северных и южных кланов. В Грузии сложился олигархический режим правления, в России – фашистский, но до сих пор среди высшей знати большинство – выходцы из КПСС.

Так что, если нынешняя российская элитка не хочет умирать, у нее возникает исторический шанс совершить политическую трансформацию, мягко демонтировав путинский режим. Для самого Пыни все может быть очень жестко, конечно, но, когда расходятся интересы правителя и правящего класса, вождя обнуляют без всяких сантиментов.

Насколько такой вариант развития кризиса вероятен? Учитывая морально-интеллектуальные качества нынешней знати, очень маловероятен. Но сама вероятность ненулевая. В любом случае 2025 г. станет развилочным, и выбор между проектным и стихийным сломом системы будет сделан. В данном случае отказ от выбора означает выбор стихийного варианта. А когда произойдет крах и в какой форме, можно только гадать.

Авторитарные режимы обладают хрупкостью. Этот феномен даже так порой и называется – авторитарная хрупкость. Она проявляется в том, что система, казавшаяся незыблемой и всесильной, обладающей всеобщей поддержкой, рушится в считанные дни. Пример Сирии очень нагляден. Она же нам демонстрирует, что такое нереформируемость (попытки ослабить вожжи в 2012 г. привели к гражданской войне) и к чему приводит оттягивание конца (естественный конец диктатуры Асадов должен был случиться в 2013-м).

Как говорится, с Новым годом, с новой движухой! Все интересное только начинается.

Для желающих скрасить мои серые эмигрантские будни и стимулировать автора на дальнейшее летописание конца рейха - слать пиастры по указанным адресам. В качестве морального поощрения традиционно принимаются лайки и репосты.

Bitcoin: 15S79iLiz29RSFewJQrhL146mQMJmDc7x5
USDT (TRC20): TURYv5gYCBNavLXSkp64bAKLrhWMERV25N
BTC (BEP20): 0x200cbdc6bcb48c06b3daa6c8fdcb4ef5a5769bba
Юmoney: 4100117524435935
PayPal: [email protected]
Тинькофф: 2200 7008 1992 3540 (Асия Равилевна Б.) или тел. +7 919 945 43 03
Озон: 2204 3201 3630 5499
ПриватБанк (Украина): 4149439004306100
TBC-банк (Грузия): номер карты 4315 7140 0994 6870, номер счета GE23TB7072545164400001 ASIIA BAISHIKHINA (реквизиты для перевода c карты на карту или по SWIFT здесь).
Можете просто пополнить баланс на указанном телефоне на любую сумму.