agnostus @ 2017-11-24T20:04:00
Питер все время квартирует в моей голове. Людьми, архитектурой, даже погодой. Загадочным образом более всего я нахожу его в ноябре — самом мною ненавистном сезоне. Я нахожусь в субтропической стране, я ем апельсины сорванные в ста метрах от дома, я могу в самом задрипанном поселке сесть на поребрик и встать в по-прежнему чистых штанах, но в голове моей набережные Обводного и Фонтанки, темень и тусклая иллюминация коммунальных окон.
В Израиле нет ничего от моего прежнего Города. Только ветер. Это не тот балтийский ветер, который, выдувая из Города всю дохлую муть, наполняет его той тугой юной жизнью, которую хочется ходить по кругу, по Вознесенскому до упора, и назад по Грибоедова до Театральной, это — ветер про другое. Про сухое безмолвие пустыни, где скорпионы идут своей дорогой Между Авдатом и Мицпе-Рамоном, и только сухое шуршание песка дает чувство движения, про неистовство пыльной бури, когда тело сохнет до функционала рангоута и такелажа — костей и жил, про внезапный фестиваль сухих гроз, про пиратскую, хулиганскую отвагу скоротечного рукопашного ливня.
Я живу с колес, как кочевник с седла. Вчера Йотвата в набатейской Араве, сегодня Цора в Иерусалимских горах, позавчера Хацор, граничащий с финикийским Ашдодом, завтра Керем Шалом, следящий за вотчиной фараона. То в меня лупит трехатмосферный фонтан прорванной магистрали, то мне жжет ладони раскаленный на солнце металл. То мне хочется содрать с себя пересохшую от жары кожу, то прикрыться чем-то ледяного ветра с дождем.
Израиль отнял у меня архитектуру, но дал мне небо. Удивительно большое для такой маленькой страны. Звезды ночью, многоэтажные башни облаков в межсезонье, и бездонная, вернее безкрышная синева днем.
И странное чувство бессмертия. Вчера чинил прорыв у границы с Газой. Фонтан ледяной воды на высоте метров пяти. Только мне удалось заткнуть эти хляби как с границы частая автоматная пальба. Меня это не встревожило, мы часто работаем в зоне учений. Но когда я слез и пожаловался напарнику на полные сапоги воды, он мрачно сказал: “Хорошо не кровь, давай ка валить!” Его бедуинская чуйка что-то говорит ему такое, чего стоило бы бояться, а у меня ноль страха. Прислушиваюсь и не нахожу.
В декабре меня отпустит. Я съезжу в Иерусалим, посмотрю на живых людей. Выпью кофе не дома, и не из бумажного стаканчика в машине. Послушаю уличных музыкантов и увижу почти настоящий трамвай… Но все равно Питер в моей голове. И ты.