Последнее свидание
— Зайчик, не даю точных обещаний, иначе их придётся выполнять, — написала она, — я ответственная раздолбайка. Пока могу просто дать честное слово, что обязательно с тобой встречусь.
— Тогда давай на субботу после двенадцати, — пишу я.
— Я в субботу работаю, боюсь, что точно не смогу.
В декабре будто бы что-то ломается в привычном механизме, когда время идет медленнее, чем возникают желания. В декабре время также спешит, как и мысли. Хочет скорее закончить год, чтобы замедлиться и в первые дни января дать стрелкам отдохнуть.
За день до встречи выпал снег. Город не видел такого давно. И, собственно, был не готов. Улицы завалило, расчищать будут пару дней. По этому поводу я предложил ей погулять в Таврическом саду. Там должно быть красиво. Пока снег не успел расплыться в серые лужи.
— Как насчет того, чтобы после выпить кофе? — пишу я.
— Не пью кофе с мужчинами, которые зарабатывают больше меня, — отвечает она.
Субботним вечером пишу, чтобы уточнить насчет встречи.
— У тебя будет очень простая задача — подойти к дому: Шпалерная, 46, там где банк, ближе к набережной. Так высока вероятность, что я не сольюсь от встречи, — пишет она. — Если же мы договоримся встретиться слишком далеко от моего дома, то меня погубит лень. А так я на чувстве вины, что ты пришёл, всё-таки выйду. С учётом того, какая завтра будет погода, для меня это будет сродни подвигу. Да и для тебя.
Не забудь, что в кафе должен быть чай из пакетиков. Желательно по типу «Красная цена» или «365 дней». Очень важно, чтобы пакетик был без ниточки. А кипяток из нефильтрованный воды, а лучше — талого снега. Учти это всё, пожалуйста. Надеюсь на твоё понимание.
И еще, платишь за себя сам, нахлебников не терплю. Вроде всё сказала. Чао-какао! — написала она, сдобрив всё это смайликами, чтобы не показаться чересчур грубой.
— Договорились, — пишу я, а затем гуглю кафе, где подают талую воду.
Я кое-как выбрался из дома. По скрипучему снегу, по скользкому от льда нечищенному тротуару добежал до «Владимирской». Люди в метро не спешили — всё-таки воскресный день, да ещё и под Новый год, когда время вот-вот готовится замереть.
Дождался поезда. Надо до «Чернышевской» — красная ветка, без пересадок и лишних станций, а там — десять минут пешком, и я в Таврическом саду.
Подошедший поезд обдаёт тёплым воздухом. Захожу и встаю у входа в вагон. Рядом сидит женщина с мальчиком: что-то болтают, обсуждают. Вагоны шумят. Напротив — девушка в чёрной куртке и с чёрной сумкой, рядом у неё пакет из «Перекрёстка». Поезд покачивается, и пакет валится. Из него выпадают две пачки «Юбилейного» печенья. Одна — полупустая, помятая, вторая — целёхонькая, ровная.
Девушка пытается поднять печенье, одновременно удерживая сумку и пакет, но не дотягивается. Мальчик, сидящий рядом с матерью, вскакивает, подбирает пачки и протягивает их девушке. Она улыбается — мягко, тепло, — говорит «спасибо» и протягивает ему целую пачку печенья с ржаными колосьями на упаковке. Мальчик смущённо машет головой, мол «не надо», но девушка настаивает. Он всё же берёт печенье. В воздухе будто звенит добро.
Я жду у входа в парк. Вокруг всё завалено снегом. Деревья припорошены, белые дорожки едва расчищены, но от этого город кажется куда милее, чем раньше. Мужчина с сыном и сибой бочонком выходят из парка. Собака садится попой на холодный тротуар и не хочет никуда идти. Мужчина тянет за поводок и уговаривает собаку. Снегом завалило весь Петербург.
Неподалёку останавливаются полупьяные парни и решают: идти домой или за пивом. «Конечно, за пивом!» — думаю я.
Смотрю на часы: она опаздывает на десять минут. «Может, вообще не придёт?» — мелькает мысль. Проверяю телефон: сообщение от неё: «Бегу».
Хожу по густому снегу. Он липнет к ботинкам. Такой белый, ещё не успел пропитаться городской пылью и сажей из труб.
Ко входу в парк подходит девушка. Машет мне рукой в белой сетчатой перчатке. На ней серое пальто и цветастый платок. До этого я видел её только на фото в Фейсбуке.
— Это тебе, — она протягивает мне книгу.
Старое издание — «Рождественские повести» Чарльза Диккенса. Синий том с решетчатым золотым узором на обложке.
— Спасибо, — отвечаю ей, раскрываю книгу и наскоро проглядываю.
— У меня просто много книг, вот я и не прихожу на встречу с пустыми руками. Теперь тебе будет неудобно гулять — это и была моя цель.
Улыбаюсь ей и еще раз благодарю. Убираю книгу во внутренний карман куртки.
Мы идем вглубь парка. Она идет чуть впереди меня. Быстро. Рассказывает, что вчера добиралась очень долго домой из-за пробок. Я бормочу что-то такое же пустое, чтобы как-то ухватиться за беседу. Но вчера и правда всё было долго из-за снега.
— Здравствуйте, — неожиданно говорит она какой-то женщине.
— Ты пробовал говорить незнакомым людям «здравствуете»? Очень забавно! Весь день потом гадают, где тебя видели и знакомы ли вы.
Вначале я подумал, что это была её знакомая. Но она просто поздоровалась в парке с незнакомой женщиной.
Идём дальше, снега всё больше. Кто-то гуляет с собаками, кто-то бегает с собаками. Я рассказываю о том, чем занимаюсь и как приехал в Петербург. Она говорит, что здесь уже давно и приехала из Новгорода.
Проходим под белым сводом из заснеженных деревьев. Я достаю телефон, чтобы сфотографировать.
— Я буду ставить галочки каждый раз, когда ты достаешь телефон, чтобы сфотографировать, — говорит она и ускоряет шаг.
Впереди нас девушка с парнем фотографируются под деревом. Трясут ветку, снег сыпется на девушку белыми хлопьями.
— Может, сфоткать тебя? — Она указывает рукою на них. — Чтобы снег падал с дерева, и ты стоял весь в снегу?
— Не надо, — говорю я и смеюсь.
— Вот и правильно как это банально и противно.
Мы проходим мимо них, и она говорит им:
— У вас очень красиво получается, и вы очень милы! Мне очень нравится!
Оборачивается ко мне и тихо произносит:
Я снова смеюсь. Надеюсь, эта парочка ничего не услышала.
— Вообще, ты меня раздражаешь, — говорит она и странно улыбается.
— Я пока не поняла, — отвечает она и идет вперёд.
Мы уже сделали целый круг по парку. Людей становилось всё больше. Было видно, что люди проснулись и вывалили на прогулку продышаться перед бессонной ночью тридцать первого декабря.
— Ты не замёрзла? Может, погреемся в кафе?
Я достаю телефон, чтобы найти название, которое присмотрел до этого.
— Пойдем в Астер? — спрашиваю я.
— Я в такие буржуйские места не хожу! — говорит она с шутливой неприязнью.
— Тогда можно зайти в столовую, — смеюсь я.
— Как тебе мои блестки для глаз? Красиво? — спрашивает она и поворачивается ко мне. — Вчера в «Золотом яблоке» отсыпала из тестера.
Блестки сверкают на веках выкрашенных в розовый цвет. У неё длинные ресницы и глубокие голубые глаза. И такие чёрные зрачки.
Она говорит, что любит свой район. Когда по нему проезжает президент, все улицы перекрывают.
— Как-то раз возвращалась домой из магазина – так полицейский всю сумку наизнанку вывернул, даже клетку с яйцами проверил.
— Конечно, у меня на районе не так весело, — говорю я. — Только четыре ритуальных агентства прямо напротив моего дома.
— Что ж, это удобно, — говорит она, — всё нужное под рукой.
На выходе из парка у нечищенной дорожки с сугробами едва различимые издали два силуэта: бабушка и внук. Внуку лет пять на вид, не больше, это всего лишь пятые его снег за жизнь; для меня же эта зима, этот снег, этот холод уже тридцать шестой по счету. И тридцать шестой оборот планеты вокруг солнца.
Она идёт впереди меня, и мы уже почти что вышли из парка. Бабушка отвлекается от игры с внуком и обращается к ней:
— Девушка, не подскажете, который час?
— Я не подскажу, муж подскажет, — говорит она и оборачивается в мою сторону.
Бабушка вопросительно смотрит уже на меня.
— Половина второго, — смущенно отвечаю я и опускаю глаза.
Никто еще в жизни не называл меня так.
Дороги — в сером скользком солёном снегу. Перепрыгиваем лужу на пешеходном. Выходит плохо. Я всё равно замочил ноги. На тротуаре нас обгоняют два парня в узких джинсах.
— Ты когда-нибудь ходил с голыми щиколотками? — спрашивает она.
— Кажется, нет, не помню, — отвечаю я. — Но в узких джинсах ходил.
— Значит, и с открытыми щиколотками тоже.
Впереди нам на встречу медленно идёт женщина. За нею, метрах в десяти, также медленно ковыляет белая собачка в ошейнике. Женщина сворачивает за угол, а собачка продолжает идти. Мы останавливаемся и смотрим как собака топает мимо нас.
— Наверное, той женщины, — киваю в сторону поворота.
— Ну так она же уходит! Вдруг собака потеряется?
— Я думаю, она просто медленно идёт за хозяйкой. Такой у них ритм.
— Давай подождём, — предлагает она.
Собака медленно подходит к тому месту, где свернула женщина, точно так же заходит за угол и направляется вслед за хозяйкой.
Мы делаем несколько шагов назад. За углом стоит та самая женщина и разговаривает с другой женщиной, рядом с которой без поводка сидит похожая собака. Иногда животные будто бы копируют своих хозяев. Отставшая собачка подходит и усаживается на снег рядом с другой собачкой.
— У тебя есть домашние животные? — спрашиваю я, когда мы подходим к ресторану «И́тали» в Виленском переулке.
— Нет, я живу одна с двумя соседками, но у мамы в Новгороде есть кот. Хотя у одной из соседок есть чёрный своенравный кот Люцифер, мы называем его Лютик.
У ресторана стоят две девушки. Фотографируются на фоне окна, украшенного ёлочными ветками и глянцевыми красными шарами.
Заходим внутрь. Хостес говорит, что только по записи, и ждать — минут двадцать. В зале шумно и тесно. Казалось бы, вечером Новый год, все должны ездить за подарками, но ресторан битком. Выходим на улицу. У окна делает селфи уже другая девушка.
— А можно я с вами сфотографируюсь, — говорит она и подскакивает к девушке.
Я смеюсь, беру её под руку и увожу. Девушки улыбаются в ответ. Идём дальше в сторону Невского. Недалеко от ресторана стоит парень. Листает что-то в телефоне и курит.
— А вы знаете, что курение убивает, бросайте курить! Обещайте мне, — говорит она, обращаясь к мужчине. Он стоит и не понимает, что происходит. Потом начинает улыбаться.
— Хорошо, но то, что прям завтра брошу, обещать не могу, — говорит он.
Я снова утаскиваю её. Она не сопротивляется.
— Надо было про потенцию сказать! — говорит она. — Так было бы убедительнее!
Кое-как пробираемся по заваленным снежным тротуарам. Усыпанные белым «хавейлы», «хонды» и чёрные «рендж-роверы». До тротуаров дворники всё еще не добрались. Проходим мимо мужчины, который пытается соскрести наледь с лобового стекла своего серого «мерседеса».
— А хотите, я вам помогу почистить машину! — восклицает она. Мужчина не понимает, о чем она говорит, но она уже тянется белыми перчатками, чтобы скинуть с крыши снег.
Я совершаю привычный ритуал похищения, собираю её в охапку и тяну силою за собой.
Мужчина провожает нас недоумением во взгляде.
— Я просто под наркотиками, ты ещё не понял, — говорит она. Меня почему-то это смешит. Я знаю, как выглядят люди под кайфом. У неё что-то другое.
В «Астере», как и ожидалось, мест не нашлось. Люди толпятся даже у входа, а внутри — ещё громче, чем в ресторане «И́тали». Украшено всё тоже «громче». Всё-таки Новый год, и видно, что никто не собирался экономить на украшениях.
Заходим в соседнее «Сёрф Кофе» в Басковом переулке. Я тут первый раз. Места вроде бы есть. Она проходит во второй, дальний зал. Здесь чуть просторнее. У стены сидят три похожие девушки с одинаковыми взглядами за одинаковыми ноутбуками. На долю секунды мне показалась даже, что это одна и та же девушка, застрявшая меж двух зеркальных стен.
Во втором зале проходит какой-то инглиш-клуб. Шесть девушек сидят за большим столом друг напротив друга и переговариваются на английском. Темы простые, даже бытовые: про увлечения, о том, как прошел день и кто куда собирается ехать или где был.
Я заказываю себе привычный лавандовый раф. Вообще, зря все взъелись на лавандовый раф. Во-первых, это вкусно и красиво. Нельзя вкусное и красивое делать символом чего-то плохого и чуждого. Прочитал где-то, что раф — это вообще-то наше изобретение. Чисто русское.
Она берет наш родной «иван-чай».
Я достаю из кармана куртки книгу. Кладу её на стол.
— Я сейчас, — говорю я и ухожу помыть руки в уборную.
В уборной я долго мою руки и разглядываю своё лицо. По краю зеркала снизу вверх тянется едва заметная трещина. Поправляю растрёпанные волосы, умываюсь и без особого чувства слежу, как капли воды стекают по скулам. Карие глаза, тонкий белый шрам над левой бровью. Из отражения на меня глядит тридцатилетний парень, чуть бледный, в чёрной рубашке, застёгнутой до самого горла. Свет над раковиной обжигающе бел. Кажусь себе до неприличия бледным.
Прохладно. Вода шипит из крана. Выпрямляюсь, оглядываюсь: даже мысль, что она ждет меня за столиком не вызывает прежних чувств, но, пожалуй, и не требуется сейчас.
Когда я возвращаюсь она захлопывает книгу и кладёт на место. Ей уже принесли заказ.
— Могли бы и подороже купить кружки, — говорит она, когда видит кружку из «Ленты».
На ней широкие голубые джинсы и пудровый свитер, она купила его на Авито за две с половиной тысячи рублей. Про белые перчатки, она говорит, что тоже с Авито. На пальцах — два бисерных кольца. Оттуда же. На шее — бисерные разноцветные бусы, кулон в виде сердца и красный значок «Peace». В ушах жемчужные серёжки. У нее кудрявые волосы, голубоватые глаза и хрупкие руки, в которых она держит эту дешевую кружку из «Ленты».
Говорим про свои увлечения: она что смотрит рилсы и шортсы, а я засиживаюсь допоздна за ноутом, туплю глаза об экран.
— У меня классная работа, конкретно для меня, конечно, — говорит она. — Думаю, тебе будет достаточно знать, что я просто работаю там, где мне нравится. И делаю то, что мне нравится. Самое главное — с теми, кто мне нравится.
— Это определенно замечательно, — говорю я.
Мы говорим про Новый год. Она поедет к маме: там в ярком салатнике салат «оливье» и мерцающий телевизор с передачами про гадалок и мистику на ТВ3. Там красная герань на подоконниках и чёрный кот лоснится у ног. И лай собаки в соседнем дворе.
Пушистый снег на тротуарах, а над домами повис тусклый декабрьский свет — не то рассвет, не то близится вечер. Троллейбус громыхает на повороте, сквозь запотевшее окна вагона виднеются лица людей — они разглядывают сверкающие вывески да редкие огоньки в окнах, откуда веет теплым уютом.
По свежему снегу — отпечатки крохотных кошачьих следов, будто бродил призрак старого года и вмиг обернулся чёрным котом. Кот оглядывается на шум троллейбуса и недоверчиво смотрит ему вслед. И город застынет во сне, дожидаясь нового утра.
— У меня-то в Питере нет телевизора. Вот и придётся на Новый год ехать к маме. Как же Новый год без гадалок и мистики, — шутит она.
Я отвечаю, что в новогоднюю ночь буду играть в «Киберпанк» и есть крабовый салат. Заодно рассказываю, что записался на плавание и теперь у меня, по сути, три преподавателя.
— Ну окей, назови мне тогда своих коучей, которые у тебя есть? — говорит она и показывает три пальца.
— Один по плаванию, — говорю я. Она загибает указательный. — Второй — редактор, с ним я занимаюсь литературой.
— А третий? — спрашивает, держа средний палец.
— Преподаватель по английскому, — отвечаю и смотрю ей в глаза чуть ухмыляясь.
— Ну ладно, — она пожимает плечами, некоторое время продолжает держать перед моим лицом средний палец, но затем с хулиганским видом опускает руку с этим неприличным жестом.
Меня не злят её выходки. Наоборот, охватывает интерес и настойчивое желание понять, что скрывается за этим её вызывающим поведением.
— Хочу посмотреть твои кольца, — говорю ей.
Она протягивает руку. Я слегка касаюсь её пальцев. Она дёргается, отодвигаясь, будто обожглась о морозный воздух.
— Хорошо, — спокойно отвечаю я.
Она снимает кольца и протягивает мне. Кольца с Авито из цветного бисера. Почему-то они ей очень подходят.
Сидим еще какое-то время, и я понимаю, что нужно собираться, чтобы не затягивать и без того напряженную встречу.
— Ради девушки ты способен на поступок? — говорит она.
— Например, украсть этот красный пуховик, — она показывает на чей-то пуховик, висящий в углу. — Украдёшь? Разрешу обнять. Пуховик должен быть ворованным, из дорогого кафе. И лучше женским, чтобы я могла его носить.
Я уже ничему не удивляюсь и просто смотрю с умилением. Мы выходим из кафе и направляемся к метро.
Сыпал снег. На тротуарах было скользко и мокро. Где-то вдалеке кружился маленький трактор, не справляясь с наступившим ненастьем.
— Ты никогда не думал пойти в депутаты? — спрашивает она. — Ты выглядишь так, что тебе хочется верить. Но всё равно понятно: ты не будешь исполнять предвыборные обещания. Хотя я бы за тебя проголосовала.
Мы подходим к метро. Останавливаемся и долго стоим у входа. Она смотрит на меня с любопытством своими голубыми глазами. Снег падает на её кудрявые волосы, выбивающиеся из-под платка. Мне почему-то кажется, что сейчас она предложит поехать к ней и откажется от поездки к маме. Или поедет ко мне.
Я никогда не верил в чудеса, особенно под Новый год. Это так по-детски, так пошло, и в жизни такого не бывает.
Но сейчас мне кажется, что это чудо должно произойти. Хотя бы раз в жизни? Почему нет?
И вот я уже сам собираюсь предложить ей остаться... Уже готов в это поверить...
— Ну всё, пока, — говорит она и машет мне рукой.
Она делает шаг назад, еще один, она продолжает смотреть на меня и пятиться, проходит спиною вперёд шагов десять-пятнадцать, наконец, резко поворачивает и, ускоряясь, скрывается в толпе. Я машу ей вслед, и дверь в метро закрывается.
Новый год наступит через восемь часов. Я буду у себя, а она поедет к маме есть «оливье» и смотреть новогодние шоу. Стараюсь не думать об этом, когда иду по шумному Невскому. До дома пара кварталов, но я решаю пройтись.
Сворачиваю с Невского на Марата. Даже на улице пахнет мандаринами. Город горит звёздами на костлявых ветвях деревьев, а проспекты облюбовали ангелы в золотых огнях. Я уже совсем забыл чувство праздничного предвкушения. Когда ждешь чего-то и никак не можешь дождаться. Чувства, видимо, выветрились и просрочились, заранее оказались прошлогодними. Хуже всего — это меня не сильно беспокоит. И это состояние не хочется с кем-то делить — не те эмоции, слишком куцые, на одного едва хватает.
Время подошло к двенадцати. Через несколько минут наступит Новый год. Я расстелил постель и решил уснуть заранее, проспать бой курантов. Выключил свет в квартире, плотно зашторил окна. Но всё равно не успел: цифры на часах перещёлкнулись — три нуля зажглись. За окном ударила пара салютов. Я встал, подошёл к окну и плотнее затянул шторы.
Попытался снова устроиться на кровати и вдруг осознал: город затих. Соседи за стенкой не шумели, взрывов петард больше не слышалось, салюты стихли. Смотрю на часы — шесть минут первого. Интересно, что сейчас идет по тв в новогодних шоу?
Первое января — самый спокойный день в году. За окном идёт дождь, будто и не было того снегопада. Привычно для Петербурга. Встаю с постели на холодный пол. За окном уже светло, словно день замер на полпути.
Беру телефон посмотреть время: двенадцать двадцать. Пара поздравлений от друзей. Сам я никому не писал — ей тоже.
Открываю мессенджер, чтобы поздравить с наступившим годом, но не нахожу диалога. Соцсетей у неё нет. Её номер ведь точно был записан. Листаю адресную книгу: пусто. Удалила переписку? Заблокировала? Она бы не смогла удалённо стереть свой номер. Но в списке контактов всё равно ничего нет.
Проверяю еще раз. Может проглядел?
Убираю телефон и думаю, что надо начинать день: душ, завтрак, какие-то дела для самого пустого дня. Почему она удалила диалог?
В душе вспоминаю, что она подарила мне книгу. Наспех вытираюсь, иду проверить — лежит ли на полке. Вернувшись домой, я убрал её и забыл, ведь уже читал «Рождественские повести».
Открываю, пролистываю. Выпадает сложенная салфетка.
На ней текст красивым почерком.
«Привет! Я поняла, почему ты меня раздражаешь. Сегодня убедилась в этом)
Ты просто очень много вкладываешься в мечту. Ты прям батрачишь на свою идею. И у тебя всё получится. Отвечаю. Это меня и бесит. Я просто считаю, что типа если есть талант, то всё само собой должно складываться. Свешиваешь лапки и ждёшь, когда повезёт. Ты же мне показываешь, что надо бороться и работать. Я не знаю, есть у тебя талант или нет. Да и не мне судить (и никому другому). Но у тебя точно есть упорство, вера и трудолюбие. Ты сражаешься, чтобы добиться своего. И ты прав, потому что веришь в это.