Философия языка Аналитическое движение в Кембридже и Оксфорде

Аналитическая философия в Кембридже

Философия языка развивалась в двух центрах — Кембридже и Оксфорде, поэтому ее и называют “кембридж-оксфордской философией”. Она развивалась скорее как движение, а не школа. Среди аналитиков были не только англичане, поэтому трудно говорить об унитарном корпусе идей и достижений. Объединяет их своего рода “ремесло”, ментальность, тип анализа, показывающий, как функционирует “язык”, на котором мы читаем мир, — в этом и есть фамильное сходство кембридж-оксфордской философии.
Имена Б. Рассела, Дж. Мура и Л. Витгенштейна украсили школу Кембриджа. Мур, отказавшись от идеализма, выступил в защиту здравого смысла ("Принцип этики", 1903; "В защиту здравого смысла", 1925). Он стоял у истоков интуиционизма, согласно которому идея “блага” неопределима. Тщательно анализируя солипсистские утверждения (типа “время нереально”, “внешний мир не существует”), Мур немало способствовал утверждению позиций аналитической философии.
Последователь Мура на кембриджской кафедре — Витгенштейн. Его “вторая” философия концентрируется на “принципе использования” языка и теории языковых игр. Он призывал: “Не ищите смысла, ищите способ употребления”. Язык, показал он, есть комплекс лингвистических игр, связанных одна с другой самыми различными способами. Задача философии состоит в описании функций, приписываемых словам, комплекса правил той или иной игры, за которыми всегда стоят реальные человеческие потребности. Понимание правил может избавить от “ментальных судорог”, производимых подстановкой, когда, играя в одну игру, мы применяем правила другой. Это все равно как если бы при игре в шахматы использовать приемы регби. Философия — сражение против языковой зашоренности интеллекта.
Несмотря на разницу в подходах, Рассел, Джонсон, Броуд, Рамсей едины в том, что философия — это аналитическое прояснение языка и, стало быть, мышления. Неслучайно журнал, появившийся в 1933 г., назывался “Analysis”. Его главный редактор Дункан-Джонс (G. Duncan-Jones), вместе со своими сотрудниками — Л. Стеббингом (L. Stebbing), Ч. Мэйсом (С.А. Масе), Г. Райлом (G. Ryle), пытался противопоставить спекулятивным метафизическим абстракциям точные философские дефиниции, проясняющие известные факты.
В рамках этой программы-макcимум возник еще один вопрос: каков предмет анализа — фраза, пропозиция, понятие, слово? Какова процедура анализа и на основе каких критериев оценивать результаты? Так последователи Витгенштейна подвергли анализу само понятие “анализа”.
Один из самых известных кембриджских философов Дж. Уисдом (Wisdom, р. 1904) интересовался проблемами искусства, религии, человеческих отношений. С иронией и юмором он описал в своих очерках впечатляющие авантюры метафизики, показав, впрочем, невозможность возвращения назад. Метафизика — это парадоксальная попытка говорить о том, о чем нельзя говорить. В метафизических высказываниях очевидны лингвистические проколы. Парадоксы (по отношению к нормальным лингвистическим стандартам) — наподобие тезисов солипсизма, принципа верификации — выполняют функцию пробоин в крепостной стене нашего ментального аппарата. Открывая новые горизонты, они ставят новые проблемы, те, в свою очередь, генерируют другие. Философ не может не быть творцом: “Он тот, который много видел и ничего не забывает. И видит любую вещь как в первый раз. Открытия принадлежат не только Христофору Колумбу и Пастеру, но и Достоевскому, Толстому и Фрейду”. Уисдом добавляет: “Художники, наиболее ценимые нами, не просто рассказывают выдуманные истории. Пруст, Мане, Брейгель, Ботичелли и Вермеер показывают реальность. Хотя бы на мгновение они умеют подарить радость без тревоги, покой без скуки”.
Говоря о Кембридже, нельзя не упомянуть также Дж. Пола (G.А. Paul), М. Лазеровица (М. Lazerowitz) и Н. Малколма (N. Malcolm). Сложно дать им общую характеристику, но если необходимо определить направление, то следует сказать, что на их взгляд философский анализ подобен терапии. Мур утверждал, что многих философских конфузов можно было бы избежать, если сначала проанализировать вопросы, ответы на которые рождают такие затруднения. Для Витгенштейна проблемы (как болезни) решаются, если распутать языковые узлы нашего мозга. По Уисдому, к философским тупикам следует относиться так, как к аналогичным ситуациям относятся в психоанализе: лечение — это диагноз, а диагноз — полное описание симптомов

Аналитическая философия в Оксфорде

После 1951 г. мы наблюдаем интенсивный рост философских исследований в Оксфорде. Около пятнадцати лет ведущую роль на интеллектуальной сцене играли Гилберт Райл (G. Ryle, 1900-1976) и Джон Лэнгшоу Остин (J.L. Austin, 1911-1960). Знаток Платона и Аристотеля, Райл прошел через увлечение Гуссерлем и неопозитивизмом. В 1931 г. он опубликовал статью “Утверждения, систематически вводящие в заблуждение”, где дал описание фраз, "грамматическая форма которых не соответствует логической структуре фактов", что и дает начало антиномиям и паралогизмам.
В "Категориях" (1937) Райл утверждает, что задача философа состоит в превентивной корректировке логических ошибок, так называемых “категориальных ошибок”, по причине которых одно понятие входит в сферу категории, к которой заведомо не принадлежит, хотя и сходно по грамматической форме. В очерке “Философские аргументации” (1947) он показал, что логическая структура собственно философского типа аргументации воспроизводит reductio ad absurdum (сведение к абсурду). Другая известная работа Райла, "Дух как поведение" (1949), анализирует логический потенциал понятий. Он стремился устранить категориальную ошибку, которая породила дуалистический картезианский миф о душе и теле.
Пристальным интересом к обыденному языку отмечены исследования Остина. Он работает в горячей, философски нагруженной не обычных словоупотреблений (ощущения, ответственность и т.п.), где гамма существующих выражений отвечает на разнообразные запросы, в свете которых сверхпростые философские дихотомии распадаются. В книге “Обыденный язык” мы находим десять выражений разной степени ответственности. Философы должны принимать их в расчет. Анализ лингвистических единиц показывает, что мы не столько говорим о вещах, сколько их лепим. В работе “Как сделать вещи словами” (1965) Остин показал отличие индикативных (констатирующих) заявлений от перформативных (исполнительных). Скажем, предложения типа: "Завтра я еду в Пизу" — могут быть истинными или ложными, предложения же типа: “Обещаю тебе, что...”, “Объявляю открытой демонстрацию” — удачными или неудачными. Однако представляется, фраза: “Завтра я еду в Пизу” — совпадает с другой: “Я гарантирую тебе, даю честное слово, что завтра поеду в Пизу”. Используя слова в определенной грамматике, изучая словарь, Остин вводит понятие “локутивный акт”.
С другой стороны, Остин говорит и об “иллокутивных” силах и действиях (вопрос, молитва, информация, команда и т.д.). Говоря о чем-то, мы всегда формуем некую “прелокутивную” (предсказанную) ситуацию и провоцируем определенные эффекты: убеждаем, изумляем, сообщаем, обманываем, запутываем и т.д. “Обыденный язык — не последнее слово, это принципиальная линия, где нужны обобщения, усовершенствования, преодоления. Заметим, это первое слово... Мы берем в расчет не только слова, но и реальность, где они проговариваются. Мы заостряем наше восприятие феноменов путем уточнения терминов” (Остин, “Защита для оправданий”, 1956).
Среди оксфордских ученых известны такие, как П.Ф. Стросон (Р.F. Strawson), А. Айер (A.J. Ayer), С. Хэмпшир (S. Нampshire), Г. Харт (Н.L.А. Нart), С. Тулмин (S.Е. Тоulmin), Р. Хеар (R.М. Наrе), И. Берлин (I. Веrlin), Д. Пирс (D. Реаrs), А. Монтефиоре (А. Моntefiore), П. Ноуэлл-Смит (Р. Nowell-Smith), Дж. Уорнок (G.J. Warnock). Обладая разными интересами, они продолжили изучение обыденного языка в духе оксфордской школы. Хэмпшир в книгах “Мышление и поступок” (1960) и “Свобода индивида” (1965), отвергнув идею о том, что знание о механизмах функционирования человеческого сознания ограничивает свободу действий, пришел к противоположному выводу об обратной зависимости свободы от осознания ментальных процессов.
Питер Стросон (р. 1919), один из лидеров оксфордской философии, поставил перед собой две взаимодополняющие задачи: первая — выявить контактные и контрастные точки между языковым поведением и символами некой логической системы; вторая — прояснить, хотя бы в первом приближении, природу формальной логики. Под дескриптивной метафизикой (“Индивидуалии. Очерк по дескриптивной метафизике”) он понимает систему основных понятий, на базе которых мы читаем мир. Книга “Индивидуалии” имеет две части. Первая устанавливает центральную позицию материальных тел и личностей. Среди партикулярных сущих вторая часть книги устанавливает и объясняет связь между идеей частного вообще и идеей объекта, к которому отсылает, или логического субъекта.
Понятие личности, по Стросону, слишком примитивно: расхожий его смысл игнорирует картезианский оттенок сознания как сугубо частного состояния. Поэтому как предикаты, описывающие состояния сознания, так и предикаты, приписываемые телесным характеристикам, применимы к любому индивиду этого типа. Несложно увидеть в дескриптивной метафизике кантианские элементы и намерение применить теорию априоризма к языковой сфере. Хэмпшир в этом отношении очень близок к Стросону. “За всеми частными грамматиками различных языков стоит основа одной грамматики, в которой отражаются универсальные аспекты человеческого опыта. Для философов наиболее важная задача — как проникнуть в эту самую глубинную грамматику”, — писал Хэмпшир, комментируя “новый поворот к Канту”.
Тем не менее А. Айер, автор классического неопозитивистского трактата “Язык, истина и логика” (1936), не согласен с Хэмпширом, ибо возрождение кантианского подхода чревато риском провалиться в априористскую антропологию. Проблемы современности остаются нерешенными из-за непонимания языковых рамок мышления.
Позицию лингвистического конвенционализма мы находим у Вайсмана, ученика и помощника Шлика. Во “Введении в математическое мышление” (1936), отвергая тезис Витгенштейна о логическом основании математики, Вайсман заявляет: “Математика ни на чем не основана”. “Мы можем описать арифметику, показав ее правила, но не обосновать ее... Последняя основа будет постулатом. Все, что содержит аспект обоснования, уже в каком-то смысле ложно, с этим нельзя согласиться”.
Идея конвенционализма присутствует и в очерке “Верифицируемость”, где Вайсман утверждает, что опыт ничего не доказывает и не опровергает, скорее он “говорит за”, “говорит против”, “громче”, “подкрепляя” или “ослабляя”. В незавершенной серии статей “Аnаlytic-Synthetiс”, опубликованных в “Аnalysis” (1949-1952), Вайсман высмеивает аналитиков обыденного языка, стремящихся установить правила” и “корректность”. Корректности, говорит он, ищут те, кому нечего сказать. Границы, разделяющие типы пропозиций, надуманны и неуместны. За философией он закрепляет терапевтическую функцию, кроме того, ее задача — снять металлические решетки, парализующие язык и его творческие импульсы.
“Не будем путать слабительное с пищей, — пишет Вайсман.— Пока философия не умерла от недоедания, философ должен о чем-нибудь говорить”. Так какова же цель философии? “Показать мухе выход из бутылки, и еще... из уважения умолчу о том, что хотел сказать... Что же такое философия? Философия это... видение... Для нее характерно буравить склеротический панцирь, образуемый традицией и конвенциями, и разбивать оковы, сооруженные предшественниками, — так только и можно увидеть вещи по-новому”.

Литература: Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 4. Стр 473-476