Неизвестное интервью Святослава Рихтера
1 августа – день памяти Рихтера
А 31 июля – день рождения Ларисы Крыловой (увы, уже умершей) – нижегородского журналиста, искусствоведа, автора книг по музыке, лектора и ведущей концертов в Горьковской филармонии
Нынешняя публикация – чрезвычайно ценный раритет. Это интервью, которое взяла у Святослава Рихтера Лариса Крылова в 1978 году после его концерта в Горьком.
Каковы обстоятельства разговора Ларисы с великим пианистом и почему эта короткая беседа представляет такую ценность, будет ясно из вступительного слова автора. Уверена, текст интересен не только живой речью и мыслями Святослава Теофиловича, но и как свидетельство недосягаемо высокого уровня музыкальной публицистики тех лет, причём в нестоличной прессе.
(О Ларисе Крыловой считаю своим долгом сообщить дополнительно, что в 90-е годы в администрации губернатора Нижегородской области Бориса Немцова она возглавляла областной департамент по связям с общественностью, находилась в гуще общественно-политической жизни тех лет, впоследствии стала автором нашумевших книг “Провинциал” и “Провинциал в Москве”, позднее работала главным редактором нескольких нижегородских периодических изданий.)
Итак, ниже – текст Ларисы Крыловой о Рихтере.
За несколько месяцев до своей смерти Святослав Рихтер согласился дать интервью французскому телевидению. Фрагменты этого монолога записал и опубликовал Виталий Вульф, сообщив при этом публике, что
«Рихтер никогда не давал интервью, он всегда полагался только на язык музыки. Его искусство было слишком независимым…»
То, что Рихтер не даёт интервью газетчикам, и так все знали. Но мне повезло как никому, причём «никому» в буквальном смысле. Смысл везения заключался в том, что мне-то как раз и довелось взять интервью у Святослава Теофиловича.
Прошло больше четверти века, и теперь уже ясно, что то короткое интервью оказалось единственным!
Оно было напечатано 31 мая 1978 года в горьковской областной «молодёжке» – «Ленинской смене», я тогда вела там рубрику «Музыкальная среда».
Святослав Рихтер приехал в Горький на два концерта с оркестром студентов Московской консерватории, – сам по себе факт невероятный. Взглянув сегодня на программку тех концертов, вдруг осознаёшь: чудеса… Мало того, что Рихтер играет со студенческим (!) оркестром. Мало того. Потому что в оркестре сидят в роли именно музыкантов оркестра, а не солистов… Наталия Гутман и Олег Каган.
Уж позвольте мне процитировать ту самую заметку, написанную сразу после концерта, по свежайшему впечатлению (там получился гибрид рецензии и интервью).
«…а во второй части вдруг – совершенно новый, завораживающий, почти флейтовый тембр, матовый, гаснущий в воздухе, – так исчезает на глазах след дыхания на стекле. Бесконечно протяжённая, гибкая линия, рисующая «видимые» очертания – тёмные лики, поникшие безмолвные фигуры… Изенгеймский алтарь?
Один из биографов Баха обронил предположение, что Бах мог видеть живопись Маттиса Грюневальда, художника времён Реформации. Всего лишь предположение, но оно почему-то зацепилось в памяти и выплыло оттуда именно сейчас».
Конечно, журналистов в тот вечер – видимо-невидимо здесь, в Кремлёвском концертном зале Горьковской филармонии. Рихтер не приезжал сюда 16 лет, и газетчики жаждут отхватить сенсацию. Однако у меня есть перед ними преимущество: они учились в университете, а я – в консерватории. И, стало быть, прекрасно знаю своих же, консерваторских профессоров, которые, в свою очередь, знакомы с Рихтером.
Антракт. В отчаянном броске хватаю за рукав Берту Соломоновну Маранц, прекрасную пианистку, заведующую кафедрой в консерватории: все знают, что она вместе с Рихтером училась в классе Генриха Нейгауза. Моё отчаяние и азарт, именуемые вместе «последний шанс», производят впечатление на профессора Маранц. Она говорит: я попробую. Ждите здесь.
И вот появляется из артистической Берта Соломоновна:
– Идите, я его уговорила. Сказал только: «А она не будет спрашивать, кто мой любимый писатель?» Только быстро, и помните: он вообще всего этого не любит.
И я вхожу. В глубине артистической сидит на диване Рихтер. Причём выглядит совсем не как простой смертный: отчётливо помню, что его сверкающая лысина светилась нимбом. А горло у меня пересыхает от волнения даже сейчас. Потому что я так же отчётливо помню свой тогдашний страх.
Далее – снова цитирую текст 1978 года.
«Ну, так и есть: он говорит – неужели вы будете меня о чём-то спрашивать? Но улыбается не раздражённо. Я торгуюсь: ну хотя бы два вопроса можно? Рихтер смеётся: «Ладно, тогда уж три».
Три вопроса, как в сказках! Как в «Принцессе Турандот». И тут я в полном замешательстве понимаю, что не готова к таким жёстким условиям. Я же не ожидала, что прорвусь! И не сочинила заранее никаких вопросов. А в памяти продолжает звучать дивная медленная часть ре-минорного концерта, та самая, что почему-то напомнила о Грюневальде. И я, как в омут головой, неожиданно для себя самой трачу первую возможность.
– Как вы думаете, мог Бах видеть роспись Изенгеймского алтаря?
Рихтер отвечает, не задумываясь:
– Конечно, видел, я в этом не сомневаюсь. А вот я не видел, хотя и очень мечтал посмотреть. Это в Кольмаре… Я специально приезжал, пришел, а там в музее двери были почему-то заперты.
– А как вы относитесь к сюжетным истолкованиям инструментальной музыки Баха? Ну, хотя бы к тому, как это делает Альберт Швейцер?
– Хорошо отношусь. Вполне спокойно. Охотно верю, что все попытки трактовать Баха, «подложив» под его инструментальные сочинения какой-нибудь сюжет из Евангелия, могут быть оправданы.
Но… мне эти расшифровки совершенно не нужны. Они мне не помогают. Образные ассоциации у меня, впрочем, сопровождают любую музыку. Но это явление очень личное, индивидуальное, только моё. Я никогда не стремился вызвать у слушатепя, когда я играю, какие-то определённые зрительные представления… Мне кажется, это ни к чему.
Музыка Баха, например, содержит в себе множество чисто музыкальных параллелей-предвосхищений: в ней – и Мендельсон, и Прокофьев, и Дебюсси… А привносить в неё всякую «литературу» совершенно не обязательно.
– И вообще никакая «литература по поводу музыки» не обязательна? Была ли вам когда-нибудь интересна или полезна хотя бы одна книга о музыке, не важно, строго научная или беллетристическая – ну, например, как Томас Манн описывал музыку, которая никогда не существовала?
– А-а, «Доктор Фаустус»… Да, Томас Манн мне очень интересен. Ромен Роллан, пожалуй, в меньшей степени. А если говорить о специальной литературе о музыке, то тут у меня есть просто очень любимая книга. Асафьев, «Симфонические этюды», книга о русской опере… Замечательно!
Мой запас возможностей исчерпан. «Любимого писателя» я благополучно миновала, зато напоролась на любимую книгу!
Очень хорошо помню, как прощалась, как вышла после концерта в кремлёвский сад, в сырую, благоухающую после дождя летнюю ночь, и как в тот момент поняла: Рихтер навсегда избавил меня от страха перед великими. Потому что просто показал мне, что такое – как сказано в знаменитом романе – «аристократическое чувство равенства со всеми живущими».