АНГЛИЙСКИЕ КОРНИ НЕМЕЦКОГО ФАШИЗМА
Нельзя назвать новым то наблюдение, что «большинство англичан не могут править, не заявляя при этом о своем превосходстве, и что они всегда были подспудно озабочены проблемой цвета кожи», — это отмечал еще Бенджамин Жове, преподаватель оксфордского колледжа в 1870—1893 гг. Известно и то, что, к примеру, лорд Альфред Милнер, верховный комиссар Англии в Южной Африке, заявлял: «именно британская раса создала империю... только британская раса способна сохранить ее», упоминал он и об «узах крови». Не являются открытием и свидетельства привязанности Гитлера к Англии, привязанности, граничившей с преклонением и выразившейся, например, в насмешках над стремлением Индии к независимости.
Еще в классическом исследовании Тойнби отмечался тот факт, что «расовые предубеждения, порожденные английским протестантством... к несчастью, стали определяющим фактором в становлении расовых отношений во всем западном мире». Неоднократно публиковалось и следующее, явно преувеличенное, заявление либерала сэра Чарлза Дилка об уникальности английской практики геноцида: «Англосаксы — единственная истребляющая раса на земле. Никогда еще — вплоть до начала ставшего теперь уже неизбежным уничтожения индейцев... маори и австралийцев (аборигенов) — ни одна столь многочисленная раса не была стерта с лица земли завоевателями». О том, что уничтожение аборигенов Австралии в значительной степени явилось следствием преобразований в метрополии, первой из стран Европы, ставшей на путь экономического рационализма, писал еще более десяти лет назад Ричард Рубинштейн в изданном в Лондоне сборнике «Мозаика жертв. О не-евреях, преследовавшихся и уничтоженных нацистами» (под редакцией Беренбаума, директора американского Мемориального музея холокоста). Рубинштейн подтверждал и то, что «связь между геноцидом, проводившимся поселенцами колоний XVIII—XIX веков и геноцидом XX века может быть прослежена в гитлеровской программе “жизненного пространства”»: опыт колонистов служил для Гитлера «моделью, которой должна была следовать Германия на востоке европейского континента». Однако нельзя не отметить существенных различий в идеологии вдохновителей и вдохновленных — разницы между обществом, практикующим геноцид, и государством, в котором он является частью официальной политики. «Нацистская Германия была государством, проводившим политику геноцида... (а Британская) Австралия — обществом, практиковавшим геноцид». В английской среде (как в колониях, так и в самой Англии) давление общества значило гораздо больше, а давление государства — гораздо меньше, чем в Германии. Истребление австралийских аборигенов проводилось спонтанно, а не по приказу правительства. Хотя Гитлер и стремился развить у немцев именно такой спонтанный «расовый инстинкт», Ричард Рубинштейн совершенно справедливо отмечал следующее различие: «уничтожение аборигенов... в Австралии являлось непреднамеренным следствием государственной политики» в отличие от истребления жертв нацизма, которое было совершенно преднамеренным и проводилось по приказу Гитлера. И все же нельзя не поставить «в заслугу» обществам, практиковавшим геноцид, то, что «они сподвигнули Гитлера на повторение этой практики, а его государство — на планомерное претворение ее в жизнь» (очевидно не доверяя «расовым инстинктам» немецкого общества).
Фридрих Брие еще до прихода нацистов к власти утверждал, что английский Бог, сражающийся с богами «неверных», воинственный Бог Ветхого завета, противостоит Богу Достоевского, его представлению о русском Христе, спасителе мира.
Однако даже такое простое повторение давно известных вещей — по-настоящему злободневных — нарушает общепринятое табу. Бесспорные различия, существующие между британской расистской практикой и аналогичной практикой Гитлера, становятся «аргументом» в пользу того, что английские теории не могли повлиять на нацистскую идеологию. А поскольку в XX веке Гитлер проводил геноцид, а Британия — нет, то делался вывод, что Англия вообще ни в чем не повлияла на фюрера: табу никогда не отличались логикой.
Это табу является гораздо более священным в Германии, чем в самой Британии, поскольку в Германии фашистское прошлое остается намного более острой темой, чем эпоха правления королевы Виктории и короля Эдуарда VII в Англии.
В результате именно британские данные послужили источником для темы этой книги. Именно британская сторона интересовалась английскими корнями некоторых важнейших установок Гитлера — от британского социал-дарвинизма до ненависти к демократии Томаса Карлейля. Так, Ричард Терлоу утверждал, что государственная политика Британии «способствовала становлению фашистских идей в Европе... нацистского расизма и империализма». «Британское влияние на континентальный фашизм... помогло развитию фашизма, особенно в Германии». Пол Хейз напоминал о «существенном вкладе британских интеллектуалов в формирование фашистской мечты о мировом господстве одной расы... Английские социал-дарвинисты подарили своим нацистским последователям оправдание...». Пол Хейз обращал внимание и на то, что именно Бенджамин Кидд установил взаимосвязь между естественным отбором и процветанием нации — эту идею, с незначительными изменениями, перенял у Кидда гитлеровский идеолог Альфред Розенберг. Из киддовской «науки о власти» Гитлером были усвоены представления о «закономерностях», в соответствии с которыми сама природа при помощи механизма «социальной наследственности» низводит какой-то народ до уровня «низшей расы» — причем эту «социальную наследственность» может регулировать и государство. По мнению Хейза, самое сильное и самое продолжительное влияние на фашистов оказало расистское направление социал-дарвинизма, которое создал Карл Пирсон (бывший колониальный чиновник, а затем — до 1933 года — профессор евгеники в Лондоне), ратовавший за «борьбу расы против расы и выживание сильнейшей расы».
Британские исследователи, интересовавшиеся влиянием английских образцов на Гитлера, не ограничиваются признанием роли одного только «естественнонаучного подхода». «Критическое отношение Карлейля к демократии... можно назвать фашистским — и иногда это и в самом деле фашизм» — писал Уолтер XOTOH. Лондонское «Anglo-German Review» за 1938 г., пропагандируя режим Гитлера, совершенно однозначно утверждало, что Карлейль был «первым нацистом». Характеристика английских бедняков Гитлером (и его наставником — Хьюстоном Стюартом Чемберленом) также была предвосхищена Карлейлем, отзывавшемся о рабочем классе как о «бесчисленных скотах», «бездушных тварях, отребье». Карлейль видел в них «обезьяньи рожи, чертовы рыла... собачьи морды, тяжелые и угрюмые бычьи головы». В воинственном и иерархическом обществе, о котором мечтал Карлейль, работал миллион черных рабов, а править ими должна была сотня тысяч белых рабовладельцев — совсем как у Гитлера и главы СС Генриха Гиммлера, планировавших ввести подобные порядки на территории побежденной России. И точно также, как Карлейль утверждал, что давать чернокожим образование — значит идти против воли Бога, Гитлер писал в «Mein Kampf»: «давать образование готтентотам и зулусским кафрам — значит идти против Воли вечного Творца». В таком же ключе можно охарактеризовать и влияние Редьярда Киплинга: «Многие из тех идей, которые придают произведениям Киплинга особую силу и привлекательность... трудно отделить от того, что способствовало становлению... господства фашистской идеологии, особенно в Германии».
«Одними из немногих английских учреждений, которые воссоздал у себя Гитлер» были британские паблик-скул, — отмечал директор школы Харроу, сэр Сирил Норвуд, подчеркивая тем самым заслуги английских школ... А директор паблик-скул в Лоуэстофт, обращаясь к британским читателям, назвал гитлеровские «наполас» «немецкими паблик-скул» («Public Schools in Germany»). Подобного мнения в 1937 г. придерживался и директор другой английской паблик-скул Дж. Тейт. В том же году этот же наставник паблик-скул заявил, что к «тому времени, когда парни из «наполас» Бакнанга начнут командовать... национал-социалистские правители будут обладать здравым смыслом в той же мере, в какой его приписывают британским офицерам, то есть станут настоящими белыми «пака-сахибами». В 1938 г. мистер Роувен-Робинсон, делая в английском королевском институте международных отношений доклад о «воспитании будущих вождей нацистов», отметил, что нацистские заведения «во многих отношениях построены по образцу... английских паблик-скул».
Английских джентльменов с детства учили не делать того, «что им не подобает», того, что считалось «неанглийским». Для них существовал «только один критерий — интересы правящего слоя Англии», — утверждал Эдвард Мэк. Паблик-скул, заведения для воспитания британских вождей, обвиняли и в том, что они закрепляют кастовые границы и «запрещают имущим сочувствовать беднякам», отчего на них следует возложить долю ответственности за конфликты с рабочим классом. В этом отношении нацистские «наполас» и школы имени Адольфа Гитлера были менее сословно замкнутыми. Ведь концепция коллектива в паблик-скул (например, в трактовке Монтегю Дж. Рэндалла, директора Винчестера в 1911–1934 гг.) даже во времена Гитлера основывалась на кастовом принципе. Монтегю Дж. Рэндалл твердо верил в элиту, принадлежность к которой обуславливалась расой и воспитанием. По его убеждению, на плечи англосаксов возложена миссия «жесткого контроля… над… более слабыми и отсталыми расами». И как все англичане стоят выше туземцев, так в самой Великобритании будущие вожди из паблик-скул стоят выше прочих британцев-обывателей. «Он видел в англосаксонской расе… вождей всего мира», а в тех, кто вкусил воспитания паблик-скул, — элиту этой элиты.
Нормы, принятые в области человеческих взаимоотношений, могли по крайней мере частично не браться в расчет — в отношениях с чужими и неравноценными культурами». Причины очевидны. Автор книги «Британское лидерство и паблик-скул» так объяснял сложившуюся ситуацию: само понятие лидерства в этих учебных заведениях для элиты элитной нации выявляло его иррациональность: право руководить являлось лишь результатом социального положения лидеров. «Английский джентльмен присваивал себе… право командовать… исходя из инстинктивных побуждений [а не из интеллектуальных способностей]. Именно инстинкт формировал те особые, специфические манеры, вызывавшие такое почтение у низов». Писатели, не учившиеся в паблик-скул, писали об этих школах с нежностью, а юноши из рабочих кварталов могли только мечтать о них, заключал автор книги «Империализм и культура масс». «Приоритет инстинктивного обуславливал… зависимость понятия «лидерства» в паблик-скул от иррациональной идеологической обработки». Выпускники паблик-скул определяли образ Англии — и даже ее представление о себе, имевшее в историческом плане решающее значение.
Но именно такие методы воспитания будущих повелителей до сих пор находят свое признание, поскольку «они исключают свободу мальчиков… подчеркнуто ставят характер выше интеллекта, воспитывают лояльность к сообществу [здесь умалчивается, что речь идет о расовом и классовом сообществе] и… создают вождей империи, верящих в свою миссию и не анализирующих ее», — утверждал Эдвард Мэк, занимавшийся историей этих английских привилегированных частных школ. Этот же автор замечал, что воспитывать джентльменов такого рода — значит формировать «несведущих и часто жестоких снобов, единственное занятие которых — защита господства высших слоев»; это значит формировать невежественных «мужчин, способных говорить свысока, одеваться… с учетом тех формальностей, что производят столь сильное впечатление на окружающих». Уже длинные панталоны и цилиндры учеников паблик-скул заставляли их выступать с важностью. Ведь «когда белый человек бросается бежать, на Востоке к нему враз теряют уважение… Ученикам не разрешается бегать за автобусом», — с восхищением отмечал нацист Ханс Тост в книге «Национал-социалист в Англии». И они учились «вести себя с той сдержанной отчужденностью, которая… сохраняет империю».
Уже после второй мировой войны в самой Англии отмечали, говоря об учебных заведениях: ученики «проявляют неприступную надменность… Итон прививает своим ученикам чувство превосходства… преувеличенное почтение к авторитету». Английские школы действительно воспитывали у учеников привычку подчиняться: «Ученики низшего ранга признавали за теми, у кого ранг был выше, право на власть [которой они вряд ли могли бы добиться в жизни] и осуществление таких дисциплинарных функций, как назначение «фагов» [младшие школьники, оказывающие услуги старшим], «префектов» [вид дежурного] — в зависимости от стажа; дежурные имели почти бесконтрольное право наказывать [причем с применением силы]; существовали и социальные преимущества, приобретаемые успехами на крикетных полях. Уже с 1864 г. было хорошо известно, что в Итоне ученики низшего ранга «были низведены до положения забитых рабов… они были вынуждены подчиняться издевательским обычаям под угрозой ударов и пинков… Что бы ни позволил себе высший по рангу [ученик] по отношению к низшему — все получало одобрение со стороны общества», — к такому выводу пришла комиссия, занимавшаяся расследованием ситуации в паблик-скул. Проблема «фаггинга» как формы рабства школьников привлекла к себе особое внимание после самоубийства ученика в Седбергской паблик-скул в 1930 г. Но даже тогда в прессе выступило больше защитников, чем критиков системы в целом.
В период борьбы за отмену рабства Карлейль опубликовал выдержанное в расистском духе «Рассуждение о ниггере» (1840), где требовал, чтобы закон разрешал принуждать черных к полезной работе (на белых). Государство должно стать главным организатором рабочей силы, — утверждал Карлейль. Отдавая «мудрые приказы», государство должно добиваться «мудрого повиновения» — чтобы «из нищих бандитов возникли полки солдат промышленности», чтобы «не осталось рабочей силы вне полков». «Победителей хаоса», «завоевателей мировых империй», действующих в этом направлении, Карлейль считал достойными высших почестей, а насильственное установление коммерческой зависимости он относил к героическим деяниям. Пуританский диктатор Англии Оливер Кромвель был бы, по мнению Карлейля, «великолепным фабрикантом»: «Я хотел бы, чтобы у нас был такой человек — он подавил бы для нас эту забастовку».
Внедрение соответствующей доктрины подчинения «при господстве страха», утверждение «власти аристократов как данности», а также обесценивание интеллектуального потенциала, ненужного в таких условиях, — связываются с именем реформатора паблик-скул, директора школы Регби, Томаса Арнольда (1795–1842). Жизнь в Итонской паблик-скул учила, что быть слабым — значит быть несчастным, a vae victis, «горе побежденным» — великий закон природы, — об этом вспоминали многие, в том числе и Джеймс Фицджеймс Стефен. Таким образом, не один представитель правящего слоя Британии именно в Итоне усвоил «аристократический принцип устройства природы», «извечное верховенство силы и физической крепости…», на который позже ссылался и Адольф Гитлер. Британский биограф Альфреда Розенберга находит нужным подчеркнуть, что «питомцы Итона поневоле бы покраснели, если бы им довелось прочесть, какую роль в истории Британской империи национал-социалисты приписывали их предшественникам». Этот биограф вполне обоснованно напоминает, что Адольф Гитлер не в последнюю очередь связывал британские политические успехи (как, например, столь долгое владычество над Индией с использованием малочисленных вооруженных сил) с наличием колониальных администраторов, сформированных английской системой воспитания.
Важнейшим методом этой системы являлось психологическое — и физическое — запугивание. Именно с воспитанием в паблик-скул связывают черты жестокости, проявлявшиеся в характере колониальных британцев. «Барьеры, созданные невежеством и страхом, привели расу господ к неврозу расовой ненависти, сравнимому лишь с маниакальным антисемитизмом фашистской Германии [в 1937 г. ]… к садистскому отношению к индусам со стороны офицеров… Высказывается… мнение, что огромную долю ответственности за эти зверства несет британская система паблик-скул». Английские солдаты и грубые торговцы «изъяснялись с дерзкими туземцами при помощи кулаков». Простой солдат Фрэнк Ричардс давал советы, «как бить туземцев, не оставляя следов истязания»: «Следует быть очень осторожным при нанесении ударов индийцам. Почти у всех местных жителей сильно увеличена селезенка, поэтому любой удар может оказаться для них смертельным… Лучше всего брать с собой палку…» Этот совет был опубликован в оксфордском «Cricket Tour Report» в 1903 г. Другой солдат ударил слугу-индийца за то, что тот назвал его своим братом — т. е. равным себе. Этот солдат поступил в соответствии с принципом поведения, свойственным наименее обеспеченным представителям среднего класса: «Если вести себя с простым туземцем как с равным, он оскорбит тебя». Следуя этому же правилу, один полковник давал такие наставления: «Ни в коем случае не пытайтесь завести дружбу с туземцем… Если вы пообещали избить его, проследите, чтобы он получил свое… Туземцы не понимают доброго отношения», — такие примеры приводятся в «Идеологии Одержимости». В результате подобного рода наставлений у многих англичан сформировалась, например, привычка пользоваться хлыстом, чтобы проложить себе путь в толпе индийцев.
Такое же отношение распространялось и на жителей Африки. В «Прелюдии к империализму» описывается следующий случай, произошедший в Мозамбике: «Мне не хотелось бить туземца кулаком, и я залепил ему хорошую пощечину. Он… намеревался… ответить мне тем же… но получил еще одну затрещину, которая его вполне успокоила… но к сожалению, я сломал себе руку». А миссионеры в Африке спорили о том, до какой степени можно пороть туземцев-носильщиков.
(Расизм англосаксов не в последнюю очередь был направлен и против кельтов. Так, Томас Карлейль спрашивал: «Разве это не великое благословение — избежать участи родиться кельтом?»; большинство ирландцев были, по его мнению, «свиньями в человеческом обличье» (1849). «В голодные годы 1846—1848 гг. стало ясно, на какие крайние меры готова была пойти Англия, чтобы очистить Ирландию от коренных жителей. Послабления, которые давало ирландцам английское правительство... осмотрительно сохранялись на уровне, обеспечивавшем соответствующие демографические перемены... приветствуемые лидерами английского общества и правительства: Смертность от голода и эмиграция... очистили земли от нерентабельных производителей и освободили место для более совершенного сельскохозяйственного предприятия», — напоминал Ричард Рубинштейн. К 1850 г. эдинбургский профессор анатомии Роберт Нокс не только стал приписывать ирландцам целый ряд качеств, несовместимых с чертами среднего класса. Он «научно доказывал», что «источник всех бед Ирландии кроется в расе, кельтской расе Ирландии... Следует силой изгнать эту расу с земель... они должны уйти. Этого требует безопасность Англии». Ведь «человеческие качества зависят исключительно от расовой природы».)
Такие установки не в последнюю очередь способствовали изменению представлений британцев о туземцах в 1865 г. Даже те протестанты, которые отказывались принимать доктрины англиканской церкви и считали (в начале — середине XIX века), что церковь не имеет отношения к мирским делам, и, следовательно, не сильно верившие в божественную избранность Британской империи, стали приобщаться к делу империалистов. Таким образом, ко времени формирования взглядов Гитлера в Британии стало преобладать то течение британской империалистической мысли, которое считало, что колонии существуют исключительно для блага расы господ — вместо предшествовавшего ему британского же представления о колониях как о «ниспосланной Богом возможности нести в мир доброе (нравственное) правление» (как писала Кэтрин Тидрек). В результате Гитлер увидел в британском империализме только последнее направление, исключая предшествующее. Однако фюрер немецкого народа не сильно ошибался, усматривая в империализме англичан только одну сторону, отражавшую ту точку зрения, которая превалировала в годы его юности. В то время, когда Гитлер учился в школе, Сесил Родс заявил (1899): «Либералы и консерваторы из кожи вон лезут, чтобы показать, кто же из них — самые великие и исполненные энтузиазма империалисты». Один из них — Лайонел Кертис — (между 1934 и 1937 гг.) опубликовал трехтомное сочинение «Civitas Dei», призванное «доказать... что Британское содружество явилось... высшим воплощением... “нагорной проповеди, переложенной на язык политики”». И все же даже в момент наивысшего расцвета империализма англичанин Сидней Болл из Оксфорда утверждал, что «империализм является последним прибежищем негодяя» (как однажды заметил доктор Самуэль Джонсон по поводу патриотизма).
Д. С. Льюис в своей книге об Освальде Мосли и фашизме в британском обществе (1987) подтверждал, что «фашизм был не чужд Британии... Он не был привезен из-за границы. Фашизм развился на британской почве в соответствии с британскими требованиями». Выступай за сильную империю, английский фашизм придерживался «патриотической программы». «Высказывать предположения, будто британскому обществу были свойственны какие-то особые уникальные качества, предохранявшие его от фашизма... значит проявлять излишнюю самонадеянность... Лучше обойтись... без популярного мифа, согласно которому фашизм был искоренен такими чертами британского характера, как умеренность и терпимость». «Возможно, мы уделяли слишком мало внимания британской “традиции” фашизма и тому, что сформировало ее», — заметил Ричард Терлоу.
В действительности влиятельная — если не решающая — часть консерваторов была предрасположена «в целом рассматривать фашистов как защитников установленного порядка во всех частях света, где существовала угроза социализма», — писала Маргарет Джордж. Росс Маккиббин утверждал, что именно «всеобщий страх перед социализмом» объединил в 1930-х гг. британский средний класс, чье отношение к самому принципу демократического правления было амбивалентным.
(«В Англии насчитывалась не одна тысяча правых, ждавших своего часа... они были очарованы Гитлером и его Новым порядком» и были готовы поддержать его не только перед войной. Ядро правых, входившее в состав британского истеблишмента и «имевшее, несмотря на свой экстремизм, значительное влияние, с одобрением относилось ко многим начинаниям Гитлера. Страшно даже подумать, что они могли бы предпринять, если бы Гитлер обрел контроль над Британскими островами... у них было очень много общего с врагом», — писал Н. Бетелл в «Войне, которую Гитлер выиграл. Сентябрь 1939 г.».)
После падения Третьего рейха именно англоязычные победители предложили Западной Германии свои демократические образцы правления. Германия добровольно продолжала зависеть от англосаксонских моделей, игнорируя свои прежние демократические стремления: крестьянскую войну 1524—1525 гг., революции 1848 — 1849 гг. и Ноябрьскую революцию 1918 г., которая привела к становлению первой современной демократии на немецкой почве. Результатом такого длительного «перевоспитания» стала безоговорочная вера в то, что немецкая история не смогла сама породить демократическое государство, что она была лишь сплошным отклонением от правильного пути и что нацистский фашизм следует считать исключительно немецким феноменом.
Все это, в свою очередь, способствовало закреплению соглашения, согласно которому понятие о «коллективной вине» применялось только по отношению к немецкому народу, — по крайней мере, среди западных союзников. И, естественно, ни одной публикации в Германии не полагалось напоминать наставникам немцев о том, откуда к ним пришли расизм и даже геноцид. В то время как упоминание о любых русских (не говоря уж о «сербских» или «иракских») образцах для Адольфа Гитлера не вызывает никакого негодования, любая отсылка к британским образцам, которым подражал фюрер, подпадает под жестко регламентированное табу — несмотря на подробные описания подобных «образцов» в английской историографии и на многочисленные заявления самого Гитлера о том, что же послужило для него моделью.
В результате английский перевод следующего текста из книги Ханны Арендт «Элементы и происхождение тоталитарного господства»: «английское общественное мнение... создало самую плодородную почву для... возникновения биологических представлений о мире, целиком ориентированных на расовые доктрины» — зазвучал таким образом: «английское общественное мнение... стало плодородной почвой для различных натуралистических доктрин, возникших в то время». Комментарии излишни. А «перевод» текста, касавшегося «непреодолимой дистанции (от туземцев), на которой держались английские колониальные чиновники и которая послужила причиной для ненависти к ним...» превратился в следующий эвфемизм: «отчужденность была свойственна всем британским чиновникам». Такой «перевод» отражал, скорее, представления послевоенной Западной Германии, чем Британии. Надо сказать, что и мой собственный текст был «покалечен» подобным же образом. Некий мистер Питер П. Борнхаузен, «тщательно редактировавший» мою лекцию «Представление о Третьем Риме и Третьем рейхе» для публикации, вычеркнул следующие давно известные цитаты из сэра Чарлза Дилка и Герберта Джорджа Уэллса: «голые варвары... спаслись от истребления, потому что европейцы не могли постоянно жить в их климате (в Индии)».
В Германии аксиома о превосходстве англичан, безусловно, является ровесницей Второй империи. Аргумент, что между авторитетом англоязычного мира и авторитетом немцев существует антагонизм, был выдвинут еще Генрихом Трейчке. Он утверждал, что «для немецкой нации жизненно важно продемонстрировать колониальный импульс»: только «тогда мы станем... благородным народом господ, принадлежностью к которому будет гордиться каждый немец». Зачинатель немецких колониальных аннексий, Карл Петерс, предрекал это Второй, а после и Третьей империи: ведь до сих пор «немец... путешествующий по чужим краям... [был] вынужден повиноваться; англичанин [же] повелевает». Ведь «по естественным причинам англичане развили в себе качества нации господ, и поэтому английское владычество над нашей планетой неудержимо расширяется...»
Высказывалось мнение, что английский народ «сплошь и рядом выступает в окружающем мире как народ господ. И английский народ причиной тому, что не романец или монгол задают тон на земле, а именно германцы — германцы, какими мы и сами себя ощущаем». Ханс Гримм, лавочник из Южной Африки и пророк империализма немцев — «народа, лишенного пространства» — объясняет действия англичан (и их немецких подражателей) самыми что ни на есть мещанскими побуждениями:
«Они отправились за море не затем, чтобы спасать свои души, обдумывать великие проблемы и вершить дела для общей пользы, но изо дня в день они стремились получить какую-то скорейшую прибыль — хороший пример... без особой работы и руководствуясь лишь настоящим английским мышлением».
«Я всегда ссылался на британскую колониальную политику как на важнейший фактор». «Каждый день пребывания» в лондонском Сити — центре тогдашнего финансового мира — «давал мне новый конкретный урок колониальной политики». Так например, Карл Петерс, который стремился перейти из парий во властители, с восторгом принял положение о том, что «многие сотни тысяч людей в Англии могут наслаждаться досугом, потому что на них работают многие миллионы представителей чужих рас». А «происходящее в Британской империи всегда интересует нас в первую очередь: ведь там... наши наставники...»
Таким образом, Пангермания, бросившая вызов «более великой» всемирной Британии, вряд ли могла выбрать более впечатляющую модель, чем британская. Бисмарк утверждал, что период германского «колониального брака с Англией» существовал (в 1889 и 1890 гг.). Но таких людей, как Карл Петерс, хоть он и был пионером немецкой колониальной политики, намного выше оценили англичане, чем его соотечественники: английские «строители империи» получали от своей нации свободу действий, а Карл Петерс — нет. Ведь в 1897 г. он стал жертвой «травли в Германии»: за злоупотребления властью, выразившиеся в жестоком отношении к туземцам, Карла Петерса уволили со службы кайзера Германской империи.
«Англичане, имеющие опыт Южной Африки», не отрицают того, что «учитывая характер... туземцев, необходимо применять самые жесткие средства их подавления для поддержания дисциплины и порядка» — такой довод еще в 1919 г. выдвинуло имперское колониальное ведомство Германии в ответ на версальский диктат. И именно в лондонском министерстве колоний (Colonial Office) начал изучение английской практики колониального управления заведующий отделом колоний в министерстве иностранных дел Германии, Бернхард Дернбург.
Тем не менее известно, что еще в 1911 г. от судебных чиновников в Германской Юго-Западной Африке требовали «больше проявлять расовое сознание». Там до 1905 г. не запрещались браки между немцами и неграми.
Один колониальный журнал в позднее кайзеровское время негодовал по поводу «отсутствия расового инстинкта» у немецкой публики: немецкие женщины якобы «увивались» вокруг африканских музыкантов из колоний, гастролировавших по Германии, настолько активно, что колониально-политические поборники расового инстинкта указали немкам на англосаксонский образец. Прозвучали упреки такого характера: немецкие женщины способны считать иностранца — «даже какого-нибудь бразильца» — интереснее земляка, а вот «англичанки, особенно из мещан», считают позором, если их увидят с иностранцем. Так, в 1899 г. британская общественность была возмущена тем, что англичанка Китти Джюэл пожелала выйти замуж за южноафриканского «принца» Лобенгула. «Англосаксонские расы уже давно считают смешение рас бичом цивилизации», — заявила газета «The Spectator». A «Daily Mail» поздравила священников, отказавшихся венчать эту пару, с тем, что они отказались быть «сообщниками... телесной безнравственности». По-видимому, после этого скандала Китти покончила жизнь самоубийством, а Лобенгула был вынужден зарабатывать себе кусок хлеба трудом на шахте.
Именно подобные случаи имел в виду Ханс Гримм («немецкий Киплинг»), требовавший захвата колониальных пространств для лишенных пространства немцев, когда вновь и вновь ссылался на пример Британской империи: там «браков между белыми англичанками и даже очень хорошими мужчинами другого цвета кожи до сих пор никогда не наблюдалось». «Мы не хотим смешения, и это совпадает... с убеждением... всех британских колониальных политиков, мнением большей части британского народа». Об этом напоминали и национал-социалистские «колониальные пионеры». Ведь во времена расцвета британского империализма расовая дистанция, которую соблюдали британцы по отношению к своим «цветным» подданным, считалась «источником имперского могущества». Предполагалось, что такая дистанция поможет избежать возникновения «расового смешения», существовавшего в «вечно мятежной латинской Америке». Поэтому уже в 1869 г. для каждого «англичанина, способствовавшего появлению на свет... смешанной расы» требовали сурового наказания, о чем и сообщалось в «Anthropological Review».
И в апогее британского империализма, когда над империей (еще) не заходило солнце, в основе мировоззрения этой расы господ лежала именно расовая гордость. Один из ностальгических панегириков бисмарковскому рейху (содержащий также клевету на республиканскую Германию) так и называется — «Англия как воспитатель». Ведь его автор, М. В. Л. Фосс, «учился завидовать им (англичанам) в их расовой гордости». Правда, он «смог осознать, что при определенных условиях можно воспитать властителя и из немца... То, что верно для Англии, верно и для Германии». Это означало, что немцам следовало прививать свойственный англичанам расовый инстинкт — «естественное» для англичан чувство своего расового превосходства, сознание расовой чистоты благодаря тому, что от «цветных» их отделяет расовая дистанция (по-английски «colour bar»). Уже в одной из своих ранних речей (1920) Гитлер приписывал успех, которого Англия добилась в управлении колониями, не только осознанию собственного расового превосходства перед туземцами, но и дистанции, на которой англичане удерживали местных жителей: по отношению к туземцам они вели себя как господа, а не как братья. Всему этому национал-социалисты стремились научить немцев. Гитлеру была свойственна «агрессивная... реакция на чувство неполноценности». Ведь он исходил из нехватки расовой гордости у немцев: «Гордости, основанной на расовой принадлежности, немцы по сути не знали».
Сам Адольф Гитлер «как германец... предпочитал видеть Индию скорее под английским, чем под чьим-либо другим владычеством». Ведь «lesser breeds» (по сути непереводимое английское понятие, нечто вроде: «низкое (цветное) отродье»), по представлениям Гитлера, дали расово чистой Британской Северной Америке превосходство над смешанной в расовом отношении Латинской Америкой. («Расово чистый германец американского континента» останется хозяином континента до тех пор, пока не «падет жертвой кровосмешения», — заявлял Гитлер в 1924 г. в «Mein Kampf», по сути давая не более чем собственный вариант английской колониальной максимы). Еще в 1847 г. тогдашний британский премьер Дизраэли, отец британского империализма, постулирует: упадок любой расы неизбежен, если только она не избегает всякого смешения.
Вопрос «смешения рас», который существовал в Третьем рейхе, в период расцвета Британской империи волновал и вице-короля Индии лорда Керзона. Он решал «вопрос», что лучше для империи —- сожительство представителей «имперской расы» (the Imperial Race) с туземцами или «смешанные браки»? (Такие браки серьезно порицались колониальным обществом, начиная со середины XIX века). К 1870-м гг. туземные женщины могли являться лишь любовницами или проститутками. Однако «межрасовый конкубинат» продолжал оставаться привычным делом в Британской Малайе. В Британской Бирме и Уганде подобные отношения стали порицаться начиная с 1890-х гг. А после 1909 г. — в противоположность французской колониальной политике — межрасовые сексуальные отношения были запрещены. В конечном счете Адольф Гитлер хотел — с британской помощью (или хотя бы при попустительстве Британии) — сделать из «пространства на Востоке» (т. е. из России) то, чем (в его представлении) для Англии была Индия: «Восточные пространства станут для нас тем, чем была для Англии Индия». Однако в Индии британский расизм, направленный против небелых, неевропейцев, пошел на спад еще тогда, когда неполноценность последних считалась «(научно) доказанной». А «недочеловеки» в гитлеровской «немецкой Индии», на «восточных пространствах», были в основном «европейцами», белокожими, и это во времена, когда в международном масштабе расизм больше не считался «научно» оправданным.
(Мануэль Саркисянц. Курс лекций, прочитанный в Гейдельбергском университете).