Особое книжное произношение
Вслед за А.А. Шахматовым некоторые исследователи полагают, что уже в XI в. в Древней Руси сформировалось особое книжное произношение, согласно которому буквы ер «ъ» и ерь «ь», обозначавшие в древнерусском языке особые гласные звуки [ъ] и [ь], должны были произноситься как [о] и [э], а буква ять «ѣ», обозначавшая [ê] (закрытый звук «э») — как обычный [э]
В соответствии с этими правилами слова «възьмоу» ‘возьму’, «хлѣбъ» в книжном произношении должны были звучать не как [въз˙ьму], [xл˙êбъ], а как [воз˙эму], [xл˙эбо] (точкой обозначена полумягкость согласных)
Не все ученые поддержали гипотезу Шахматова
Некоторые из них относят формирование особого церковного произношения к более позднему периоду — XIV—XVI вв., когда вследствие таких важных фонетических изменений, как падение редуцированных, оглушение и озвончение согласных, утрата звука ять, переход [э] в [о], возникновение аканья и др., обозначился значительный разрыв между живым (разговорным) и церковным произношением
Этот разрыв был вызван консервацией архаических норм в церковном произношении, ср.:
ц.-сл. «братья и [с’э]стры» и разг. «братья и сёстры», ц.-сл. «сер[дц]е» и разг. «се[рц]е», ц.-сл. «греческий» и разг. «грецкий» («греческий монах» / «грецкий орех» < др.-рус. «грьчьскыи») и т. п.
В XVII—XVIII вв. наиболее яркими приметами церковно-книжного произношения, отличавшими его от московского просторечия, которое приобретало всё больший престиж, были:
1) оканье и отсутствие отпадения конечных безударных гласных — «н[о]сити», ср. моск. «н[а]сить»;
2) неотражение перехода [э] в [о] перед твердыми согласными — «[п’э]рст», ср. моск. «напёрсток»;
3) произношение щелевого [ɣ], а не взрывного [г] — «с[оɣ]неши», ср. моск. «с[аг]нёшь»
Постепенно к середине XIX в. черты, свойственные церковному произношению, были вытеснены, по крайней мере из нейтрального стиля речи носителей литературного языка, хотя могли сохраняться как стилистическое средство в поэтической речи
Ср., например, у А. С. Пушкина в «Полтаве»:
Прервали свой голодный [р’э]в»
В стихотворении «Анчар» представлено использование маркированных форм без перехода [э] в [о] на фоне немаркированных форм с переходом [э] в [о]
На почве, зноем раска[л’э]нной,
Стоит — один во всей все[л’э]нной»;
Послал к анчару властным взглядом,
И тот послушно в путь по[т’э]к
И тигр нейдет: лишь вихорь [ч’o]рный
И мчится прочь, уже тлетворный»;
В последнем случае, может быть, и [л’oх] «лёг», рифмующееся с [нox] «ног», с нормальным результатом оглушения на конце слова щелевого [ɣ]; ср. у Пушкина рифму «дух» — «дру[х]»: