Жалость vs. Сострадание. Часть первая
Жалость vs. Сострадание. Часть первая
Определенное мнение о Москве сложилось у меня еще в детстве. Мы с папой часто приезжали сюда в больницу, стабильно останавливались в Измайловской «Гамме», по вечерам, возвращаясь в номер, покупали невероятно вкусную шаурму и с тоской наблюдали за количеством попрошаек в метро и на улицах.
Бежевое здание на Красных Воротах, в котором я провела тяжелые, но ценные недели, ночная панорама, открывающаяся с последнего этажа гостиницы, мужчина с щетиной и белом фартуке, бойко отсекавший мясо с вертеля, прочно осели в моей памяти. Так возникли первые ассоциации, связанные с этим городом.
Последние три года мое впечатление обновилось и преобразилось. Одно только осталось неизменным: ощущение печали и отчаяния, возникающее при виде спящих на лестницах бродягах. Появляется это чувство часто, но я стараюсь подрезать свою жалость на корню, потому что легче от этого никому не становится, только вред себе наносится невозместимый. Болезненно-бунтующий – против Нерезиновой, которая не терпит слабости и сердобольности, постоянно расковыривая старо-новые раны, но поощряя сострадание.
В чем заключается разница между со-(участием, переживанием, чувствием) и жалостью очень тонко и близко мне описал «Будда в городе»:
1. Сострадание, во-первых, сажает всех в одну лодку, утверждая, что страдание неминуемо для всего живущего. И что даже если я не испытывал в жизни именно такой конкретной боли, как ты, тем не менее я знаю, что такое боль вообще, что такое страдание.
А во-вторых, сострадание деятельно.
Я вижу твои страдания, и у меня есть активное желание, интенция к уменьшению этого страдания. Не с позиции высшего, а с позиции равного.
Это целительно даже в безвыходных случаях.
Скажем, если человек умирает.
Когда вы оба точно знаете, что никакого выхода и спасения не будет, что он умрёт скоро и неминуемо, вы всё равно остаётесь с ним – внутренне, внешне, как только можете. Вы обращаетесь к его силе, вы любите его и сами остаётесь сильным.
И это целительно. Целительно для души.
2. Жалость либо бесполезна, либо разрушительна.
Первая: когда я равен тебе, но чувствую лишь своё бессилие, я просто страдаю с тобой, и страдаю, и страдаю. И мы оба не видим никакого выхода и медленно умираем.
Это слабая позиция, запертая позиция.
Часто в таких жалостливых отношениях присутствует слипание. Мы как бы соединяемся своей слабостью, но две слабости в сумме не дают силы – они дают одну большую безвыходность.
Вторая: когда я смотрю на тебя свысока.
Мне-то тебя жалко, конечно, но я не могу поставить себя на твоё место. Уж со мной-то такого никогда не может произойти.
Не можешь заработать денег?
Да, жалко, конечно… но, ты знаешь, а я вот заработал.
Это позиция снисходительная, позиция свысока. Позиция похлопываний по плечу и раздачи полезных советов.
И мне кажется, что это такая форма защиты от боли эмпатии.
Резонанс есть, но с ним в контакте оставаться очень трудно. Поэтому он подавляется жалостью и (бес)-полезными советами.
И тот и другой вид жалости обычно не помогают.
Первый только усиливает всеобщее бессилие. Формирует состояние выученной беспомощности.
Второй разделяет людей на высших и низших, на удальцов и неудачников, а такое разделение обычно увеличивает пропасть между людьми и усиливает страдание.
С первым я столкнулась совсем недавно (это не значит, что до этого я была равнодушна к чужим горестям, просто моя боль и в то же время разочаровывающая бездеятельность обычно вкупе ничего хорошего не приносили): пожилая женщина в длинной грязной юбке, затертой до дыр куртке, с полупустой сумкой на колёсиках подала мужчине на инвалидной коляске банан, что-то ему сказала, вероятно, что-то тёплое и вызвала у него болезненно-грустную улыбку. Они немного поговорили, а потом она ушла, сунув в карман полученную газету.
Это, как мне кажется, и был акт милосердной, понимающей и принимающей помощи, причём не столько материальной, сколько моральной – оба хотя бы на миг ощутили себя нужными и живыми.
Второе же с лихвой отведала ещё в прошлом году во время стажировки в Тегеране. Под конец поездки мы перестали сбиваться в стайки и начали исследовать город каждый собственным образом и маршрутом. Я любила спускаться от университета к книжной улице – средоточию кофеен европейского формата, лавок разнотипного искусства с отдельными комнатами для литературы, изделий ручной работы и музыкальных дисков. Это был отдельный мир, в котором скованность сменялась расслабленностью, а воздух становился чуть менее густым и давящим. Около одного из таких вот уютных прибежищ – кондитерской на французский лад – сидел чумазый мальчуган. После двадцати минут раздумий, десяти походов на разведку я не сдержалась и купила морковный торт. Парня мне было жалко, поэтому хотелось как-то его порадовать, но меня смущал и пугал диковатый, отрешенный взгляд. Я положила коробку рядом и сразу ушла. Тогда мне мой поступок казался хорошим, теперь я понимаю, что моя жалость ему была не нужна, поэтому и реакция оказалось логичной – недетская ненависть в глазах и полное безразличие. Что следовало сделать и следовало ли вообще что-то делать, до сих пор не знаю. Зато знаю, что жалость часто унизительна, а ещё чаще – бесполезна.
Осмысление этих ощущений, их разделение и называние – исцеляюще и от лишнего груза избавляюще.
Осталось только научиться не жалеть себя, а поддерживать и не скупиться на фразы формата «мне сейчас нехорошо, но я позволяю этому состоянию существовать и обещаю сделать все возможное, чтобы из него выбраться». В таком вот поведении я вижу проявление всего, что было упомянуто выше с приставкой со-.
А ещё (я все ещё о том, чему бы мне хотелось научиться) – превращать боль, возникающую при прочтении, наблюдении и даже ее переживании в что-то светлое и тёплое. В бескорыстную деятельную энергию, которая делает окружающий мир чуточку лучше.