На сегодняшний день представителям политической науки становиться очевидно, что авторитаризм не является некоей переходной формой от тоталитаризма к демократии, а способен быть устойчивым и существовать достаточно долго. При этом в подобных режимах политическое насилие, судя по всему, носит не случайный, а систематический характер. Зачастую практикуется заведение уголовных дел на политических оппонентов, внесение неугодных граждан, организаций и представителей СМИ в списки экстремистов и террористов, что нередко приводит к их заключению под стражу. Существуют и политические убийства, которые не расследуются государством, а следовательно, весьма вероятно происходят под его прикрытием. Безусловно политическое насилие существует и в демократиях, однако именно в автократиях создаются системные процессы и институциональная рамка для подобных действий. При этом по непонятным нам причинам в современной политической науке и особенно в области политической теории и политической философии не так много внимания уделяется политическому насилию в авторитарных режимах.

Большинство современных исследований носит эмпирический характер, пытаясь определить связь между типами поведения различных политических групп. При этом, в таких работах не рассматриваются политико-философские основания и сами фундаментальные причины насилия в авторитарных режимах. Нередко авторы подобных работ задаются вопросом о том, почему одни автократы выживают десятилетиями, а другие быстро теряют собственную власть. Так, например, Словик изучает, по его мнению, фундаментальную проблему политики в авторитарных режимах. Суть проблемы, по мнению автора, заключается в том, что диктатор и правящая коалиция должны делиться властью и изменяться под влиянием окружающей политической среды, в которой политическое влияние должно быть подкреплено также угрозой насилия. [1] При этом автор отмечает, что в большинстве существующих работ о политике авторитарных режимов центральный политический конфликт в этих государствах рассматривается как конфликт между небольшой авторитарной элитой и гораздо более многочисленным населением, которым она правит. [2] По мнению автора, эта тема была центром не только классических работ о тоталитаризме и авторитаризме таких авторов, как Ханна Арендт, но и более современных авторов. Так, например, Винтроб [3] утверждает, что авторитарная элита успешно правит, подавляя одних граждан, одновременно поддерживая лояльность других. Точно так же угроза восстания оппозиции вынуждает диктатора частично делиться своей властью по мнению в Ганди и Пшеворски. [4] Авторы утверждают, что, когда авторитарным правителям необходимо заручиться сотрудничеством со стороны зарубежных стран они полагаются на политические институты, а в те моменты, когда необходимо предотвратить восстание, авторитарные правители готовы полагаться на насилие. [5]

Частым предметом исследований являются политические протесты и методы их подавления. Так, например, Мур исследует теории, которые предполагают, что протестующие заменят насильственный протест ненасильственным при столкновении с силовыми репрессиями. [6] Автор подтверждает известную теорию Гупты, Сингха и Спрага, согласно которой, репрессии катализируют насилие в демократических странах, но являются эффективными для подавления протестов в авторитарных режимах. Другие исследователи, например Лихбах используют практически бихевиаральные модели, пытаясь понять, как сочетаются репрессии со стороны режимов и инакомыслие. [7] Нередко в попытках понять причины и качество политического насилия авторами используются экономические модели. Например, Росс изучает так называемое нефтяное проклятье авторитарных режимов и утверждает, что наличие нефтяных ресурсов увеличивает в том числе вероятность насильственных конфликтов. [8] Есть также авторы, которые изучают экономические, политические, демографические и даже психологические факторы, влияющие на возможность восстаний и насильственных протестов. Так, например Вилкинсон изучает политические стимулы, которые побуждают демократические и авторитарные государства иногда допускать беспорядки, а в других случаях принимать самые строгие меры для их предотвращения. [9] Другие исследователи, например Баетсон, берут более широкую концептуальную рамку, утверждая, что люди пострадавшие от любого насилия, чаще становятся политическими активистами, чем те, кто не пострадал от насилия. [10] Есть также авторы, которые исследуют психологические механизмы того, как насилие и репрессии влияют на способность протестующих принимать решения. Так, например, Юнг [11] разделяя насилие в авторитарных режимах на неизбирательное и целенаправленное, приходит к выводу, что неизбирательное насилие может вызывать больше страха, чем его целенаправленные формы. По, мнению автора? это может помочь объяснить, почему в автократиях применяется насилие против гражданских лиц, несмотря на его низкую ценность в качестве сдерживающего фактора.

Многие авторы посвящают свои исследования институтам в авторитарных режимах. Так в работе Бермана утверждается, что что либеральные автократы больше опасаются появления автономных организаций национального уровня, способных предоставить нерегулируемые каналы для подачи официальных заявлений о недовольстве гражданами, чем публичного протеста как такового. [12] В другой известной работе Гуриев и Трейсман, [13] также апеллируют к количественным данным, утверждая ряд тенденций в современных автократиях. Так авторы говорят, то современным автократиям свойственно снижение уровня политического насилия, попытки скрыть государственные репрессии, отказ от официальных идеологий и имитация демократии. При этом авторы, говоря о снижении насилия в современных автократиях, не пытаются разобраться в его причинах. Безусловно существуют работы, которые исследуют тему насилия, не только количественно, но и качественно, говоря о сущности и причинах насилия. Однако в этих работах внимание уделяется не политическому насилию, а насилию во время войны, как в работах Каливаса [14] или Вирилио и Лотрингера, [15] или различным видам насилия в демократиях, как в работе Кина. [16]

Что же касается основных научных дискуссий в российской политической философии, то в них теме политического насилия уделено чрезвычайно незначительное место. Как правило в российских работах тема насилия поднимается либо в контексте понятия “пространство политического”, или понятия “власти” для обозначения области, где происходит столкновение воли и насилия, либо в тесной связи с понятием “политического действия”. [17] И даже в тех случаях, когда политико-философская работа полностью посвящена теме насилия, как например в работе Вайбеля тема насилия рассматривается скорее с точки зрения истории идей, а попытки соотнести политическое насилие с теми или иными процессами в современных политических режимах не предпринимаются. [18]

Как уже было сказано выше, в эмпирических исследованиях на наш взгляд не хватает нормативного компонента и отсутствуют попытки исследовать причины политического насилия в автократиях, а в работах посвященной политической философии редко предпринимаются попытки соотнести идеи и понятия с современной политической действительностью. В данной работе мы попытаемся заполнить этот пробел для чего ответим на вопрос о сущности причинах и формах политического насилия в авторитарных режимах. Чтобы решить эту задачу, мы обратимся как к работам о насилии политических философов, так и к классической работе Линца о типологии режимов. В конечном итоге мы попытаемся ответить на вопрос, как общество должно обходиться с политическим насилием в современных автократиях.

Теории насилия

За свою многовековую историю политическая философия неоднократно обращалась к теме насилия. Так еще Аристотель рассматривал амбивалентную природу насилия, которое одновременно является и принуждением, и необходимостью. Согласно Николо Макиавелли насилие оправдано для правителя если его правление в результате приносит пользу и необходимо для стабилизации государственной власти. Именно для того, чтобы избежать насилия в “войне всех против всех” люди соглашаются отдать власть Левиафану по Томасу Гоббсу и заключить общественный договор по Джону Локку.

О связи насилия и закона писал также Карл Шмитт, говоря о “суверенном насилии”, которое не поддерживает и не останавливает право, но приостанавливает его. [19] Таким образом, закон власть и насилие образуют некую связь. Как пишет об идеях Шмидта Вайбель: “без первичного насилия нет закона, без власти нет права.” [20] Так вопрос о том, к кому дозволено применять насилие, становиться для Шмитта базовым вопросом государства и права, через различение друга и врага, и по сути ответом на вопрос, что такое политическое и где его границы. [21] В результате, считает Вайбель, государство способно не только обладать монополией на легитимное насилие, но и монополией проводить различия мотивов политических действий, к которым в конечном итоге можно свести все политическое. Развивая идеи Шмитта, можно сказать, что государство обладает не только монополией на насилие внутри, но также монополией проводить те специфические различия, к которым можно свести все политические мотивы действий. [22] Таким образом, опасным является выведение политического из монополии на насилие и смешение монополии на насилие с монополией на политическое. “[23] Так, сначала создается иллюзорное большинство, потом иллюзорное меньшинство, которое исключается из соглашения прав. [24] По сути любое государство, а в особенности авторитарный режим, способны таким образом, раздвигать норму насилия до удобных для себя пределов, называя врагами неугодных. При этом враг признается “ненормальным меньшинством” и насилие к нему становится легитимным уже не только от имени государства, но и от имени закона. Так, например, не только современные автократии, но и демократии считают допустимым практически любое насилие при борьбе с терроризмом.

То, что насилие способно обосновать и даже породить право, отмечал еще Беньямин в своей известной работе “К критике насилия”. Для того, чтобы ответить на вопрос: является ли само насилие нравственным как принцип, Беньямин сначала рассматривает насилие в контексте естественного и позитивного права, а затем пытается выйти за пределы этого контекста. [25] Поскольку доктрина естественного права утверждает, что права человека неотъемлемы и принадлежат ему по праву рождения, Беньямин приходит к выводу, что естественное право может применять любые насильственные средства для достижения справедливых целей. [26] Ведь если права человека принадлежат ему по рождению, то критиковать можно только цели его насилия, но не само право на насилие. Пытаясь выйти за пределы естественного и позитивного права, и рассмотреть насилие непосредственно, Беньямин разделяет правовое насилие на “правоподдерживающее” и “правополагающее”. Целью правополагающего насилия является достижение мира и новых форм права.Для насилия,целью которого являетсяподдержание текущего правопорядка, Беньямин вводит термин правоподдерживающее. [27] Таким образом, правополагающее насилие не ограничено ничем, так как является тем, что создает право. В свою очередь правоподдерживающее насилие, хоть и формально ограничено правом, но имеет в себе функцию поддержания права, поэтому тоже может распространяться весьма широко. В следующем разделе этой работы, мы подробнее рассмотрим, как подобные формы насилия могут проявляться в авторитарных режимах.

Другой политический философ - Жак Деррида в известной работе “Сила закона. Мистическое основание авторитета”, также пытается определить связь права и насилия. Если Беньямин употреблял понятие “правоустанавливающее насилие”, то Деррида пишет о “первоначальном насильственной действии”, которое переустанавливает власть, не имеющая возможности ссылаться на право, за его отсутствием. [28] [29] По мнению Деррида сам момент основания права уже включает перформативную силу/насилие. При этом, автор считает, что истоком авторитета, установлением закона является «без-основное насилие», которое не является ни правомерным, ни неправомерным. [30] В результате то, что угрожает праву, уже изначально ему принадлежит, то есть заранее принадлежит некоему правовому порядку, принадлежит праву права, принадлежит праву на право и относится к истоку права. [31] Таким образом, Деррида утверждает, что закон всегда является санкционированной силой, силой, которая оправдывает себя или имеет право применять себя, даже если это оправдание может быть оценено откуда-то еще как несправедливое или неоправданное. Так оправданность и справедливость закона, содержится как бы в нем самом. В дальнейшем мы увидим, как авторитарные режимы пользуются этой возможностью, устанавливая нормы права, удобные для сохранения власти политическими элитами.

Другой взгляд на взаимоотношения власти, права и насилия предлагает Ханна Арендт. В своей работе “О насилии” Арендт утверждает: для того, чтобы понять насилие необходимо рассмотреть его непосредственно, а не как должную часть истории, атрибут или основу власти. [32] Поэтому, стремясь отделить насилие от власти, Арендт рассматривает основу власти, как традицию повиновения закону, установленному самими людьми. Такое повиновение по Арендт не беспрекословно, как повиновение в результате насилия, а опирается на институты, которые в свою очередь поддерживает “живительная власть народа”. [33] Таким образом, Арендт противопоставляет власть и насилие, создавая некую понятийную оппозицию “власть-насилие” [34] утверждая, что власть и насилие противоположны по своей природе, а сама власть нуждается не в насилии, но в легитимности. Таким образом, согласно идеям Арендт, авторитарный режим опираясь на насилие, по сути, расписывается в недостатке легитимности, а по сути, в своем безвластии.

Итак, насилие определяется рассмотренными нами политическими философами либо в связи с правом, либо непосредственно через право, либо через оппозицию с властью и легитимностью. В следующем разделе этой работы мы посмотрим, как эти принципы реализуются в политическом насилии в современных авторитарных режимах.

Политическое насилие и авторитаризм

Прежде всего нам необходимо определить понятие политическое насилие и отделить его от всех остальных понятий области политического. Однако, это не так просто, как кажется. Как пишет, Джон Кин в своей работе “Насилие и демократия” проблема заключается в том, что сам термин насилие сильно трансформировался после восемнадцатого века. [35] Автор отмечает, что сфера применения термина «насилие» была расширена, в результате чего, его значение стало рассматриваться как сильно зависящее от контекста и, следовательно, как переменное во времени и пространстве. В результате этого, понятие насилие стало применяться весьма и весьма широко. [36] Другой автор - Статис Каливас в работе “Логика насилия в гражданской войне” [37] пытается сузить определение этого понятия. Автор отмечает, что некоторые проводят различие между насилием, которое сохраняет социальный порядок, и насилием, которое его разрушает. Другие считают социальное и экономическое угнетение или даже конкуренцию формой «структурного» насилия. Наконец, некоторые думают, что диапазон социальных действий, которые квалифицируются как насилие, настолько широк, что включает любые действия, приводящие к душевным страданиям. При этом и Каливас и Кин предлагают сузить понятие насилие до умышленного причинения физического или психического вреда людям или же принудительного ограничения свободы их передвижения. [38] [39]

Насилие обычно рассматривается как синоним родственных, но различных понятий, таких как «конфликт», «революция» или «война». Однако, поскольку как уже отмечалось выше в работах Арендт, насилие является “феноменом само по себе”, его имеет смысл рассматривать отдельно вне контекста, например войн или этнических конфликтов. [40] Действительно, насилие может быть как непосредственно связано с военным конфликтом и происходить на поле боя, и быть абсолютно независимым от него, и происходить на улице города или даже в доме.

Согласно Кину, насилие так или иначе связано с вмешательством в тело человека. Однако автор понимает этот процесс весьма широко, говоря о насилии не только в случае причинения физической травмы, но и институциональной обстановке, связанной с ограничением передвижения или бюрократическим насилием. [41]

При этом Кин вводит понятие “денатурация насилия”, заявляя о том, что это явление присуще в основном демократиям. Суть денатурации насилия заключается в том, чтобы сделать насилие противоестественным для общества, решая конфликты посредством общественных и политических институтов. [42] В свою очередь автократии, по нашему мнению, не столько занимаются денатурацией насилия, сколько стараются сконцентрировать их в руках небольшого круга лиц - представителей государства или защищающих политические элиты и их “status quo” силовые структуры.

Итак, под политическим насилием мы будем понимать преднамеренное причинение физического и психического ущерба человеку или группе людей для достижения политических целей, получения или же удержания власти или собственного иерархического положения внутри политического института. Таким образом, например налогообложение не является политическим насилием с нашей точки зрения поскольку сбор налогов в государстве преследует широкую рамку целей: например, распределение доходов, помощь малоимущим и другие. При этом избиение человека с целью получение информации или заполнения отчетности сотрудником полиции являются политическим насилием т.к. целью этого избиения является сохранения своей должности внутри института исполнительной власти. Точно также к насилию можно отнести политические репрессии - то есть физическое заключение под стражу или принудительный отъем денежных средств по политическим причинам. Аналогичным образом насилием является оказание психологического давления, угроза жизни и здоровью, без возможности субъекта избежать таких угроз. Как отмечает Кин, такая концептуализация политического насилия помогает нам понять, почему блокирование шоссе демонстрантами, которые лежат на проезжей части, не является актом насилия, а «мягкое извлечение» их тел сотрудниками ОМОН, вооруженными дубинками, резиновыми пулями и перцовыми баллончиками насилием является.” [43]

Прежде чем говорить о политическом насилии в авторитарных режимах, необходимо разобраться в том, какие же политические системы мы будем считать авторитарными. С точки зрения известной типологии Хуана Линца авторитарные режимы отличаются ограниченным политическим плюрализмом, который организуется за счет ограничений законодательной власти, действий политических партий и других групп интересов. [44] Кроме этого, для авторитарных режимов характерна политическая легитимность, основанная на обращении к эмоциям и идентификации режима как “необходимого зла” для борьбы с различными очевидными социальными и политическими проблемами, такими как бедность, отсталость или внешние враги. [45] Для авторитарных режимов характерны недостаточно четко определенные полномочия исполнительной власти, что позволяет при необходимости расширять эти полномочия. И наконец, авторитарные режимы отличаются минимальная политической мобилизацией и подавлением оппозиционной политической деятельности. [46]

Вводя определение авторитарных режимов в своей работе “Тоталитарные и авторитарные режимы”, Линц в то же самое время отмечает, что его концепция сосредотачивается на способах осуществления власти, организации власти, связи с обществами, на природе поддерживающих ее систем убеждений и на роли граждан в политическом процессе, не обращая, однако, внимания на существенное содержание политики. [47] При этом, для выделения отличий авторитарного и тоталитарного режимов, Линц вводит понятия ментальности и идеологии. Автор утверждает, что в отличие всепроникающей идеологии тоталитарного режима, авторитарный режим руководствуется менталитетом, как способом мышления и чувствования, который является скорее эмоциональным, чем рациональным и не ведет к политической мобилизации. [48]

Авторитарные режимы по мнению Линца не идеологичны, хоть и обладают определенным менталитетом. Судя по всему, поэтому политическое насилие в подобных режимах и не включается в идеологию, что ведет к его не столь значимой реализации, как в тоталитарных системах. Говоря простым языком насилие в авторитарных режимах не идеологично, но прагматично. Оно преследует вполне прагматичные цели удержание власти политических элит. За подобным насилием как правило не стоят идеи строительства светлого будущего или массового уничтожения неугодных. Аналогичным образом, сложное распределение политических сил, которое по мнению Линца мешает внедрить в авторитарных режимах четкую идеологию приводит к разнообразию политического насилия. Как было отмечено в вышеупомянутой работе Гуриева и Трейсмана, современные автократии не создают глобальных машин политических репрессий, однако не исключают репрессии полностью. [49] Репрессии становятся точечными с одной стороны и относительно хаотичными с другой. Так, например авторитарный режим может подвергать политическому насилию нескольких, но далеко не всех политических журналистов, нескольких оппозиционеров и так далее. Причиной этого, согласно теории Линца и является неравномерность политических сил и отсутствие идеологии, используя которую можно было бы создать машину массовых репрессий.

Однако, нам представляется, что современные автократии пусть хаотически, но расширяют границы политического насилия, подвергая ему все новые и новые социальные и политические группы. При этом поскольку во избежание настоящей политической конкуренции политические институты, такие как выборы тщательно контролируются, пространство политического смещается от вопросов конкуренции за власть, к вопросам применения политического насилия и противодействия ему. Этот процесс на наш взгляд является тем, что Шмитт и Вайбель называли выведение политического из монополии на насилие и смешение монополии на насилие с монополией на политическое. Проще говоря, в авторитарном режиме политическая конкуренция может подменяться, например, конкуренцией силовиков и государственной думы в том, кто сможет создать или реализовать лучший способ репрессировать неугодных. При этом в теории Линца, для авторитарных режимов характерен охранительный менталитет и создание образов внешних и внутренних врагов, [50] что совместно с созданием монополии на политическое и монополии на насилие превращается в удобный инструмент уничтожения всякой политической конкуренции.

В свою очередь размытый менталитет авторитарных режимов, не только, как писал Линц, смягчает расколы в коалиции, в силу чего правители получают возможность сохранять лояльность в корне несхожих между собой элементов, [51] но и позволяет применять разнообразное политическое насилие к различным группам граждан. Так, одних политических оппонентов можно признать иностранными агентами и оштрафовать, других обвинить в несуществующем преступлении и посадить в тюрьму, а третьих признать террористами и казнить. Аналогичным образом можно проводить физическое устранение политических конкурентов ссылаясь на предельно общие ценности вроде патриотизма, экономического развития, социальной справедливости или порядка. При этом применение насилия является сугубо прагматичным, будь то желание устранить политического конкурента или отчитаться о проделанной работе и получить дополнительное финансирование. При этом, политическое насилие часто вызывает возмущение у общества, а борьба с подобным насилием и его последствиями не только привлекает внимание, но и занимает время и силы, которые могли бы быть потрачены на прямое политическое противостояние. В результате авторитарные режимы постепенно превращают пространство политического и публичную политическую сферу в пространство политического насилия и всего, что с ним связано.

Если идеи Шмидта позволяют нам понять как пространство политического превращается в пространство политического насилия, теория Беньямина позволяет нам увидеть, как авторитарные режимы используют правоподдерживающее и правоустанавливающее насилие, которые способны дополнять друг друга. Нам представляется, что в авторитарных режимах правоустанавливающее политическое насилие сочетается с правоподдерживающим. Так подавляя протесты силовыми методами, и применяя при этом агрессивное насилие, представители власти реализуют принципы правоподдерживающего насилия, поскольку объясняют свои действия не именно желанием удержать власть, а потребностью в сохранении правопорядка. При этом, после того как подобное насилие вызывает общественные возмущения и появляются попытки деанонимизировать авторов насилия, принимаются соответствующие законы, которые запрещают подобные действия. Тем самым насилие в адрес протестующих становиться более легитимным, то есть, по сути, легитимизирует само себя. Так правоподдерживающее насилие превращается в правоустанавливающее и, по сути, право на насилие становиться правом на право, о чем писал Деррида. Можно сказать, что не только справедливость закона, но и справедливость насилия находиться в нем самом. Когда ради удержания власти политические элиты авторитарных режимов создают условия, при которых закон и политическое насилие становятся неразрывно связанными, насилие становится санкционированной силой, утверждающей самое себя.

Говоря в понятиях Кина о денатурации насилия, при которой задача общества заключается в том, чтобы сделать насилие противоестественным и решать конфликты посредством общественных и политических институтов, можно утверждать, что авторитарные режимы используют этот принцип противоречиво. С одной стороны, они стараются сконцентрировать насилие в руках ограниченного круга лояльных лиц и контролировать общественные и политические институты. При этом денатурации подвергаются как раз действия протестующих и политических оппонентов, которые обозначаются как насильственные, незаконные, неприемлемые и даже террористические. Подобные действия не являются для представителей власти затруднительными, поскольку в авторитарных режимах средства массовой информации как правило в значительной степени контролируются.

Итак, авторитарные режимы, как писал Линц не идеологичны, хоть и обладают определенным менталитетом. Вследствие отсутствия идеологии, политическое насилие не может быть реализовано массово. Как уже было сказано выше, насилие в авторитарных режимах не идеологично, но прагматично. Оно преследует вполне прагматичные цели удержание власти политических элит. Однако при этом политическое насилие становиться правоустанавливающим и утверждает самое себя. В то же самое время денатурации подвергаются действия политических оппонентов, которые маркируются как насилие, даже если, по сути, насилием не являются.

Заключение

В своей работе “Насилие и демократия” Джон Кин не только вводит понятие “денатурация насилия”, но и формулирует десять правил для демократизации насилия. Аналогичным образом мы в этой работе, основываясь на идеях вышеупомянутых политических философов, попытаемся выделить несколько правил по денатурации насилия в авторитарном режиме. Поскольку авторитаризм постепенно может превращать все пространство политического в пространство политического насилия, представителям гражданского общества необходимо систематически проводить подобную денатурацию политического насилия.

Первое правило может звучать следующим образом: насилие — это личная ответственность. Суть правила заключается в том, чтобы предотвратить размывание личной ответственности за насилие. Как писали Гуриев и Трейсман, современные автократии во многом зависят от имиджа правящих элит, [52] поэтому необходимо проводить прямую зависимость между образами элит и политическим насилием. Нам кажется это вполне оправданным, поскольку даже в том случае, если представители элит не отдают прямых приказов на политическое насилие, они так или иначе попустительствуют ему. Аналогичным образом, политическое насилие, которое твориться руками исполнителей, должно быть также маркировано именно как насилие политическое и осуждаться по принципу личной ответственности.

Второе правило может быть сформулировано как: гласность, но не страх. Суть в том, что факты политического насилия необходимо предавать гласности, но они не должны становиться инструментом запугивания. Как уже было сказано выше, политическое насилие является достаточно эффективным фактором устрашения и способом сдерживания гражданской активности, однако в современных автократиях оно не является массовым. Таким образом, для денатурации насилия необходимо предавать его гласности, чтобы противостоять информационной блокаде и денормализовать насилие. С другой стороны, информирование о насилии не должно превращаться в акты устрашения. Так, например, информацию об актах политического насилия, можно сопровождать статистикой о соотнесении числа жертв политического насилия к общему числу протестующих.

Третье правило может быть кратко сформулировано как: помощь и просвещение. Суть этого правила заключается в максимальном информировании о возможных, политических, социальных и психологических последствиях политического насилия и оказания своевременной помощи тем, кто пострадал от подобного насилия.

Политическое насилие как в авторитарном режиме, так и в демократиях может сколь угодно представляться правоподдерживающим или правоустанавливающим, однако необходимо понять, что в действительности оно таковым не является, поскольку цель этого насилия вовсе не в поддержании правопорядка или установлении новых норм, а в укреплении политической власти и устранении политических конкурентов. Этот тезис возвращает нас к идеям Ханны Арендт, которая противопоставляла политическую власть и насилие, поскольку настоящая власть держится не на насилии, но на легитимности. Именно денатурируя политическое насилие, превращая его во что-то персонифицированное, неуместное, публичное и стыдное, мы в конечном итоге смогли бы его сократить и основать власть не на силе, но на добровольно переданном праве.

Список использованной литературы

1. Арендт Х., О насилии. М.: Новое издательство, 2014. — 148 с.
2. Беньямин В., К критике насилия // Культиватор. 2011. №. 1. С. 114-126.
3. Вайбель П. Теории насилия: Беньямин, Фрейд, Шмитт, Деррида, Адорно / /Логос. 2018. Т. 28. №. 1. С. 261-279.
4. Линц Х. Тоталитарные и авторитарные режимы. // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. № 4. 2018. C. 16 - 62.
5. Мюрберг И. И. Дискурс насилия: К. Шмитт против Х. Арендт // Власть. 2010. №. 5. C. 42 - 45.
6. Шмитт К. Политическая теология. Сборник. М.: «КАНОН-Пресс-Ц»., 2000. - 336 C.
7. Bateson R. Crime victimization and political participation // American Political Science Review. 2012. pp. 570-587.
8. Berman C. E. Policing the Organizational Threat in Morocco: Protest and Public Violence in Liberal Autocracies // American Journal of Political Science. 2020. pp. 1 - 22.
9. Derrida J. Force of Law “The Mystical Foundation of Authority” // Deconstruction and the Possibility of Justice” Routledge, Capman and Hall, Inc. New York. 1992. p. 3 - 68.
10. Gandhi, J., Przeworski A. Cooperation, Cooptation, and Rebellion under Dictatorships. // Economics & Politics 18 (1). 2006. p. 1–26.
11. Guriev S., Treisman D. Informational autocrats // Journal of Economic Perspectives. 2019. Vol. 33. №. 4. pp. 100-127.
12. Kalyvas S. N. The logic of violence in civil war. New York., Cambridge University Press, 2006. - 488 p.
13. Keane J. Violence and democracy. New York., Cambridge University Press, 2004. - 228 p.
14. Letnyakov D. E., Yakovleva A. F. Topical discussions in contemporary Russian social and political theory //Studies in East European Thought. 2014. Vol. 66. №. 3-4. pp. 245-261.
15. Lichbach M. I. Deterrence or escalation? The puzzle of aggregate studies of repression and dissent // Journal of Conflict Resolution. 1987. Vol. 31. №. 2. pp. 266-297.
16. Linz J. J., An Authoritarian Regime: The Case of Spain, // Mas Politics: Studies in Political Sociology. New York. Free Press. 1970., pp. 251-83, 374-81.
17. Linz, J. J. Totalitarian and authoritarian regimes. London. Lynne Rienner Publishers. 2000. - 351 p.
18. Moore W. H. Repression and dissent: Substitution, context, and timing // American Journal of Political Science. 1998. pp. 851-873.
19. Ross M. L. What have we learned about the resource curse? // Annual Review of Political Science. 2015. Vol. 18. pp. 239-259.
20. Svolik M. W. Power sharing and leadership dynamics in authoritarian regimes // American Journal of Political Science. 2009. Vol. 53. №. 2. pp. 477-494.
21. Virilio P., Lotringer S,. Pure war. London., The MIT Press., 2008. - 253 p.
22. Wilkinson S. I. Riots // Annual Review of Political Science. 2009. Vol. 12. pp. 329-343
23. Wintrobe, Ronald. The Political Economy of Dictatorship. Cambridge: Cambridge University Press.1998. - 390 p.
24. Young L. E. et al. The psychology of state repression: Fear and dissent decisions in Zimbabwe // American Political Science Review. 2019. Vol. 113. №. 1. pp. 140-155.