Дадаизм
Жили-были творческие ребята всех мастей в Еропе первой половины XX века. И начался у них на континенте глобальный пиздец в виде мировой войны. Кто-то, конечно, пошёл воевать, но большинство такую канитель ебали в рот и свалили кто-куда. Многие, например, бежали в нейтральную Швейцарию. Свалить-то может и свалили, но от себя, и, что более показательно, от ярости на несправедливость мира далеко не убежишь, сколько геолокацию не меняй. Так появилось направление в искусстве под названием дадаизм, больше похожий на временную вспышку, через которую в контексте событий тех времён, было очень удобно самовыразиться едкой сатирой и бунтом на иррациональность, жестокость и равнодушие общества.
Нигилизм и авангард — пожалуй, две самые характерные черты дадаизма. Впоследствии, как и многие другие художественные течения, элементы этой школы размазались кто куда: что-то стало основой сюрреализма во Франции, а что-то перекочевало в немецкий экспрессионизм. Но, так или иначе, в течении шести лет (1916-1922) всё оставалось герметично в рамках одной школы.
В основе концепции дадаизма лежит реакция на ужасы войны, жестокость и бессмысленность геополитических событий. И выражалась эта реакция в виде циничного, кричащего и разочарованного отрицания каких-либо стандартов и эстетических норм. Поговаривают, что дада в какой-то степени стал предтечей постмодернизма, отрицающего, как мы прекрасно знаем из современного искусства, всех и вся.
Этимология названия движа окутана тайной и множественными вариантами происхождения — тут и обозначение хвоста священной коровы, и наименование для матери, и название детской игрушки и имитация пиздючного бубнежа, и, внезапно, отсылка к двойному согласию на великом и могучем. В общем-то, как будто спрятанный смысл за с виду бессмысленным — и есть идеальное название для этого направления. Как говорили сами дадаисты: «Дадаисты не представляют собой ничего, ничего, ничего, несомненно, они не достигнут ничего, ничего, ничего». Эм, окееей (?).
Очевидно, дадисты были радикальными леваками: сочувствовали анархизму (хотя про суды при анкапе вряд-ли думали) и коммунизму (про гулаги, наверняка, тоже). И эстетику свою выстраивали на стремлении дать смачную оплеуху общественному, а значит буржуазному вкусу. Главными эстетическими правилами было: отрицать эстетику, переворачивать с ног на голову устои, задавать неудобные вопросы обществу, себе и всему, что привычно.
Характерной чертой стиля стало упование на волю рандома: ребята очень любили искусство коллажа, которое уже в своём ядре содержит элемент случайности, и могли составлять послания из перемешанных в шляпе букв, вырезанных из газет и журналов. Но на этом их приколы только начинались. Позже они практически вообще забили хуй на сам процесс создания объектов искусства и просто ломанулись на барахолки, чтобы забрать с собой экземпляр уже готового изделия. Такие объекты назывались «ready-made» (типа, уже готовое).
Первым такую штуку провернул Марсель Дюшан — невероятно значимый художник своего века, да и нашего тоже, который в один прекрасный момент просто притащил в музей писсуар, перевернул его, подписал, назвал «Фонтан» и сказал: «ебитесь теперь сами — искусство это или нет, но перед тем, как ответить, дайте определение первому и кто это должен решать». Сказать, что все охуели, не сказать ничего.
Дадаизм не протянул долго, но, наверное, у него это было на роду написано. В конце-концов, реакция есть реакция — с окончанием действия катализатора, заканчивается и проблема. Правда, чаще всего она просто перевоплощается в проблему другого толка. А проблемы, они как женщины — к каждой нужен свой подход.