Миф и религия Севера: Безбожники
Из книги Габриэля Турвиль-Петре "Миф и религия Севера"
Нередко подмечалось, что основу северного язычества составляет поклонение богам или божественным сущностям. Такое поклонение подразумевает культ — в большем или меньшем масштабе. В некоторых случаях — по крайней мере, в тех, которые касались поклонения меньшим божествам, например, женским духам-хранителям (disir), эльфам (álfar) или обожествлённым priapus (Vǫlsi), — это был семейный праздник, которым заправлял хозяин дома или его жена.
Поклонение главным богам, с другой стороны, было организовано более тщательно — население больших и малых районов стекалось в общие храмы для того, чтобы совершить жертвоприношение. Каждый был обязан присутствовать или каким-то образом участвовать в большом пире в Уппсале, который проводился раз в девять лет. Храмы в Guðbrandsdal и Hlaðir были похожими центрами организованного поклонения, которым руководили короли или вожди. В меньшем масштабе подобное можно было наблюдать в религиозных культах Исландии, где goði — одновременно светский и религиозный правитель — руководил ходом жертвоприношения, а владельцы собственности были обязаны платить сбор (hoftollar) на содержание храма.
Девятый и десятый века стали временем социальных и политических потрясений, особенно в Норвегии. Расцвет монархии и захват родовых имений лишили многих дома. Одни бежали в другие части Норвегии, кто-то пытал счастья за границей. Наиболее консервативных людей, потомственных землевладельцев, особенно на западе Норвегии, социальная революция той эпохи затронула больше всего. Ставшим изгнанниками, им пришлось искать другое место для обитания. Некоторые из них продолжали хранить традиции, даже забирали опоры храмов с собой в недавно открытые земли на западе —Исландию и Фарерские острова. Но другие превратились в бездомных бродяг, оторванных от социальной организации и культуры, в которых они выросли. Те из них, кто присоединялся к бандам викингов, входили в новую организацию, после чего, как исландский поэт Эгиль Скаллагримссон, принимали культ бога-воина, например, Одина, о котором они почти не слышали в детстве. Но были и другие, кто взял в руки нищенский посох или бежал в леса и присоединился к изгоям, кто покинул общество из-за преступления или гонения. Эти зарабатывали себе на хлеб умом и силой.
Такие оторванные от общества люди были также отрезаны от религии предков. Для них культ богов потерял всякое значение. Вновь и вновь мы встречаем в источниках упоминания "безбожников", которые совершенно отвергли веру в богов.
Такие безбожники, социальные изгои, скорее всего, жили во все периоды истории. Но похоже, что христианские писатели воздали им больше, чем те заслуживают. На их взгляд, не верить в бога вообще было лучше, чем приносить жертвы деревьям и камням, идолам и демонам. О многих идеализированных личностях Века героев было сказано, что они никогда не приносили жертвы богам и презирали языческие практики. Среди таких неверующих был датчанин Хрольв Жердинка, "самый знаменитый из всех королей древних дней". Ни Хрольв, ни его избранные воины не приносили жертвы богам. Они верили лишь в собственную мощь и мужество (á mátt sinn ok megin). Хрольв однажды воскликнул, что не злой Один управляет жизнью людей, но судьба (auðna). Воины Хрольва говорили об Одине как о бесчестном и вероломном сыне дьявола. В отличие от Хрольва, его заклятый враг, Адильс, коварный король шведов, проявляет усердие в почитании богов и занятии магией. Другой герой, Кетиль Лосось, вынужден сказать в стихах:
Óðin blota
gerða ek aldri,
hefik þó lengi lifat.
Никогда не приносил жертв
Одину,
но всё же долго жил.
Не менее известен был Одд-Стрела, живший несколько столетий и путешествовавший по миру от Бьярмланда до Греции. Одд никогда не приносил жертвы богам и считал презренным делом пресмыкаться перед деревьями и камнями.
Саги и другие средневековые произведения с более прочной исторической основой упоминают безбожников как в Исландии, так и в Норвегии. Ожидаемо их число растёт, когда Век героев подходит к концу. Многих людей называют "безбожниками" (goðlauss), а в Landnámabók1 ("Книге о заселении Исландии") говорится об исландском поселенце, Холле-безбожнике, и также упоминается, что он был сыном Хельги-безбожника, возможно, из западной Норвегии. Ни Холл, ни его отец не приносили жертвы. Как Хрольв и его воины, они верили лишь в собственные силы (á mátt sinn).
Более подробно говорится о Хьёрлейве, который покинул Норвегию и поселился в Исландии около 872 г. Он был названым братом Ингольфа, которого помнили, как первопоселенца. Они выросли на западе Норвегии, в молодости вместе ходили в рейды и сражались в битвах. Однажды посетили и Исландию. Но когда Ингольф остался в Норвегии, Хьёрлейв продолжил жизненный путь викинга в Ирландии, где испытал незабываемые приключения и захватил несколько рабов. Когда Хьёрлейв вернулся в Норвегию, его названый брат провёл обряд жертвоприношения и понял из знамений, что ему нужно поселиться в Исландии. Хьёрлейв же отказался участвовать в обряде, так как это противоречило его опыту. Двое названых братьев отплыли в Исландию вместе. Ингольфа вели священные столбы (ǫndvegissúlur) его дома или храма; он бросил их за борт, решив, что поселится там, где их прибьёт к берегу. Неизвестно, доверился ли Хьёрлейв священным предметам или божественным существам. После того, как он оказался в Исландии, то встретил жалкий конец, будучи убит своими же ирландскими рабами. Смотря на тело названого брата, Ингольф воскликнул, что такова судьба того, кто не приносит жертвы богам.
В некоторых контекстах слова máttr и megin, в которые верили безбожники, похоже, имеют магическое или сверхъестественное значение. Но не стоит думать, что эти люди обратились к анимизму — дотеистической форме религии — или что они видели некое божество в самих себе. По большей части они просто верили в себя, в то, что могут сделать благодаря собственным силе и разуму. Подобные чувства наиболее явно выражались Финнбоги Сильным, несколько апокрифическим героем десятого века. Когда император Византии спросил Финнбоги, во что тот верит, он ответил: "Я верю в себя" (ek trúi á sjálfan mik).
Можем привести ещё два рассказа, чтобы проиллюстрировать мировоззрение подобных безбожных людей. Даже если эти истории нельзя рассматривать как полностью исторические во всех деталях, они могут продемонстрировать мнение некоторых людей конца Века язычества насчёт религии и религиозных практик.
Снорри и другие средневековые историки описывают шествие Святого Олафа из Швеции в восточные провинции Норвегии, направлявшегося на последнюю битву при Стикластадире в 1030 году. Армия Олафа была довольно пёстрой — когда он шёл сквозь пустоши и леса, под его знамёна стекались авантюристы и разбойники. Двое из них, Афра-Фасти и Гаука-Торир, по слухам, разбойники и известные грабители, возглавляли банду из тридцати человек, ничем не лучше их самих. Когда они услышали, что через часто посещаемые ими земли проходит армия Святого Олафа, они решили присоединиться к ней. Ими не двигали ни религиозный пыл, ни политические амбиции, но они жаждали приключений. Афра-Фасти и Гаука-Торир никогда не принимали участие в битве под руководством настоящих полководцев, разворачивавших строй на поле битвы, так что они предвкушали увидеть тактику Короля. Когда они предложили свои услуги, Король ответил, что был бы рад принять в ряды таких доблестных людей, но спросил: "Вы христиане?". Гаука-Торир ответил, что они не христиане и не язычники; он и его люди верят только в свою силу и удачу в битве (alf, sigrsæli), и это их вполне устраивает. Король призвал их креститься и принять истинную веру, но, когда они отказались, велел им покинуть его. Разбойники сочли это бесчестьем, так как никто ещё не отказывался от их помощи. Они решили следовать за армией Короля на расстоянии вместе с остальными отбросами общества.
Добравшись до поля битвы, Король собрал своих людей и обнаружил, что среди них было больше тысячи язычников. Он приказал провести массовое крещение, но большая часть язычников отказались подчиниться и повернули назад. Гаука-Торир и Афра-Фасти вышли вперёд, но вновь отказались от крещения и отступили посоветоваться. Один из них сказал: "Я присоединюсь к битве за ту или другую сторону; мне неважно, за кого я сражаюсь". Но другой ответил, что он предпочёл бы сражаться за Короля, которому поддержка требовалась больше, и добавил: "Если я должен верить в бога, чем хуже верить в Белого Христа, чем в любого другого?". Эти головорезы приняли крещение и положили свои жизни в первых рядах армии Короля.
Арнльёт, другой последователь Олафа, сказал, что до сих пор он не верил ни во что, кроме своей силы и мощи, но теперь он поверил в самого Короля. Когда Король приказал ему поверить в Белого Христа, он ответил, что не знает, где жил Христос или что делал, но он готов поверить во всё, что ему скажет Король. Арнльёт также положил жизнь за Короля.
Третья и не менее важная история о христианском короле, Олаве Трюггвасоне (995–1000). В Аппланде был могущественный вождь по имени Бард. Он не желал ни подчиняться Королю, ни принимать его религию. Посланники Короля, которых отправляли к нему, так и не вернулись. В землях Барда не было храмов, и у Короля не было причины полагать, что Бард поклоняется богам. Желая предпринять последнюю попытку обратить Барда, Олав послал к нему исландца, Торвальда Тасальди. Заявляя о своих религиозных убеждениях, Бард сказал: "Я не верю ни в идолов, ни в демонов. Я путешествовал от земли до земли, я встречал великанов и чёрных людей. Но они не одолели меня. Поэтому я поверил в свою мощь и силу..."
Из подобных рассказов, которых можно найти ещё немало, мы узнаём о людях, которых общество отвергло как изгоев, особенно о тех, кто путешествовал и повидал мир, таким образом оторвавшись от традиций родной земли. Будучи в изоляции, они более не могли совершать привычные и знакомые с детства религиозные обряды. Они не нашли, чем заменить веру, которую выражала эта религия, кроме как верой в самих себя и в то, чего они могли достичь благодаря собственной храбрости, решительности и физической силе. Все эти концепции описываются словами máttr и megin. Было бы интересно, если бы люди с подобным мнением в Веке язычников могли бы говорить сами за себя. Возможно, они и могли.
В более ранних главах я упоминал Hávamál (Речи Высокого, Одина). Как уже объяснялось, это не единое произведение, а собрание поэм или фрагментов, посвящённых разным темам, относящимся к разным периодам и имеющих разное происхождение. Хотя название Hávamál относится ко всему собранию, но только две из первых семидесяти девяти строф содержат намёки на Одина. В остальных почти ничего не говорится о религии или вере в богов. Они, скорее, похожи на речи того, кто много путешествовал и многое повидал (строфа 18), и теперь презирает традиции и утешение, которое может дарить традиционная религия. Но всё же название Hávamál не такое уж неуместное, даже для этой части сборника. Как уже объяснялось, культ Одина в некоторых отношениях представляет собой отрыв от традиции и отказ от привычной морали и социальной организации. В этом отношении культ Одина сближается с атеизмом.
Вряд ли необходимо подчёркивать, что первые строфы Hávamál не составляют единое целое. Они скорее состоят из цепочек стихов, зачастую беспорядочных и искажённых. Но большая часть этих строф обладают для нас внутренней схожестью, что заставляет предположить, что они могут происходить из одного временного периода и одной страны. Также для данной цели возможно говорить об их авторе или авторах как о единстве.
Немногие будут отрицать, что Норвегия была родиной большинства строф. Описания природы более подходят именно Норвегии, чем Исландии. Поэт описывает увядающую сосну, а также говорит об инструментах и приспособлениях, более известных в Норвегии, чем в Исландии, о грудах сухих дров, запасённых на зиму, и о деревянной черепице на кровле (строфа 60), которая вряд ли использовалась в Исландии. Также он упоминает о кремации, хорошо известной в Норвегии в период Века викингов, но менее распространённой в Норвегии. Говорится и о сыне принца (строфа 15), которого точно не могло быть в социальной системе Исландии.
Если эти строфы написали в Норвегии, то мы можем предположить, где и среди людей какого класса они появились. Существует распространённое мнение, что они выражают циничный, индивидуалистичный и эгоистичный кругозор крестьянина. Действительно, прослеживается некоторый интерес к дому и домашнему хозяйству, скоту, экономике. Но сложно представить, что потомственный фермер óðalsbóndi Норвегии был настолько циничным и индивидуалистичным, не питал интереса к делам клана и его традициям, как автор этих стихов. Действительно, зачать сына — это хорошо, так как он сможет поставить вам памятный камень (bautasteinn) (строфа 72). Но нет никакой пользы в том, чтобы сберегать деньги для тех, кого вы любите, — если вы так поступите, их заберёт кто-то другой (строфа 40).
Спутники и дружба ценятся высоко, но это не самоотверженная дружба и верность, которую воспевают многие авторы саг. Это корыстная дружба. "Когда я был молод, я шёл по пути в одиночестве. Когда я нашёл спутника, я был богат и счастлив, так как человек — это радость (почти что игрушка) для другого человека" (строфа 47). Поэт рассказывает, как завести друзей и удержать их рядом с собой. Человек должен быть чист и сыт, когда он присоединяется к компании других людей (строфа 61). Он не должен посещать своих друзей, будучи полуголодным, жадно взирающим на каждый кусок (строфа 33). Нельзя чрезмерно испытывать терпение друзей; человек должен уходить вовремя, так как на третий день и любимого гостя ненавидят (строфа 35). Когда он придёт в следующий раз, они могут заявить ему, что пиво кончилось или ещё не сварено (строфа 66).
Вы должны завоёвывать друзей, обмениваться с ними подарками и смеяться, когда смеются они (строфа 41-2). Если вы им доверяете, будьте им верными, а если нет — притворяйтесь, что доверяете, так же смейтесь с ними, но не позволяйте им узнать ваши мысли (строфа 44-6).
Чувства, выраженные в этих строфах, принадлежат не человеку, который возделывает почву в патриархальном обществе. Скорее, они похожи на ощущения людей, оторванных от своих корней, много путешествовавших и многое повидавших (строфа 18). Другими словами, эти строфы выражают чувства людей, живших в эпоху социальных и политических потрясений. Это наводит на мысль об Эпохе викингов, особенно о конце IX-X вв., когда Харальд Прекрасноволосый и его непосредственные последователи укрепляли власть централизованной монархии. Землевладельцев изгоняли из поместий, доставшихся им в наследство, и те были вынуждены взять в руки посох нищего (строфа 78) или искать место обитания в другом, незнакомом краю.
В этих первых строфах Hávamál моральные добродетели игнорируются, не считая храбрости и соблюдения приличий. Мистические верования, такие как вера в загробную жизнь или даже в богов, не играли роли и даже презирались. Человек не должен был избегать битвы или бояться за свою жизнь, так как смерть — от копья или от старости — неизбежное завершение (строфа 16). Но всё же нет бедствия хуже смерти. Даже хромой может ездить на лошади, глухой — участвовать в битве. Лучше быть слепым, чем сгореть на погребальном костре, так как труп никому не нужен (строфа 71). Человеку не на что надеяться, кроме как на то, что его сын воздвигнет тур в его честь (строфа 72), а те, кто будут после него, будут говорить о нём хорошо (строфы 76-7).