Загранью

Молодая ночь спускалась на город, возле небольшой речушки, что славилась у местных злым нравом. Запозднившиеся люди спешили по домам, кабы чего не случились, цокот каблуков, глухой рёв проезжающих мимо машин и крадущийся шёпот листвы. По тихой улице вдоль аллеи идёт отстранённый человек лет 25-30, спокойная походка, старые потёртые джинсы, мятая кожаная куртка. Задумчивый и мутный взгляд, погруженный в себя и совершенно вокруг ничего не замечающий, утомлённый от гнетущего предчувствия. Случись что, ему бы и дела до этого не было.

Направляясь в то место, которое обычно избегают, особенно по вечерам, да и днём смотрят на него нехотя, с неприязнью, отворачивая голову куда угодно, лишь бы не портить себе настроение мыслями о неизбежном, он поглядывал на звёзды, казавшиеся тусклыми. Облупившийся фасад здания, в окнах которых горит мягкий оранжевый свет, странные фигуры, делающие что-то непонятное, а воображение то и дело дорисовывает, что они непременно мастерят нового Франкенштейна — всё это угнетает обывателей, не по своей воле оказавшихся рядом.

Михаил пересекает забор, оглядывается, нормально ли всё снаружи, или же, чтобы запомнить округу, напомнить её себе, или же так, чтобы чуть-чуть отсрочить свой заступ на смену. Зелёные стены коридора, запах старой краски и скрежет обуви молодого человека, странный гул, исходящий из подвала. Он заходит в раздевалку, складывает в шкафчик свои вещи, переодевается в зелёный халат, убирает волосы под шапочку, сильно выдыхает, смотрит в зеркало и снимает её, ведь ещё есть минут 15, чтобы подумать о своём.

Зона отдыха для персонала, по сути, большая гостиная на советский манер, играет радио, старый приёмник и плохо ловит сигнал, вместо разговора диджеев больше слышно непонятные мягкие шумы. Вокруг ламы кружится муха, но она своя, ставшая уже чем-то вроде домашнего животного. И будь у кого возможность прихлопнуть насекомое, он непременно бы ей не воспользовался, ведь за неё персонал чувствовал неясное чувство ответственности. Она вальяжно присаживается на край стакана сладкого кофе, ехидно потирает лапки, в ожидании лакомства, но широкая мужская рука отгоняет непрошеную гостью уверенным жестом. Это был врач, в конце смены коротающий время с милой медсестрой. Они неспешно болтали о чём-то постороннем, изредка томно смеялись и совсем забыли о времени. Михаил налил себе крепкой чёрной жижи, размешал два кубика сахара. Он был немного не в своей колее и чувствовал себя отделённым от происходящего, как бы за витриной тёплого заведения в морозный зимний вечер. Усевшись за один из столиков, Михаил склонил голову и задумался о своём. Напротив, как назло, стояло зеркало, увидев отражение, в лице сверкнула злость смешанная с сожалением и печалью.

***

Пространство мысли покрыто дымкой где-то вдалеке мелькает свет, мутный, похожий на блеск давно не чищеного серебра. Вдалеке, только начиная своё движение к нему, слышится злой и неразборчивый звук, словно рой разъярённых пчёл в глубине проливного дождя, приближаясь ближе, звук становится отчётливее и понятнее, но всё же впечатление от него неразборчивое, кажется, что диктор вещает в мегафон с дна водоёма, забыв о том, что давно захлебнулся.

"Я вижу себя, но вижу в себе лишь недостатки, обрюзгшие щёки, серые, замутнённые глаза и мешки под ними. Мне хочется скинуть с себя этот груз. Как же надоели одни и те же лица вокруг, как же хочется нового, выбраться за грани этого города, мира, да, в конце то концов, даже планеты и реальности, мне хочется вырваться!"

Рассуждения Михаила прервал хлопок по плечу:

— Вот ты где! - раздался измученный голос - тебя то я и ищу, хорош расслабляться, твоя смена началась пять минут назад, иди распишись, что принял, а я уже пойду.

Врач встал из-за стола, допил последний глоток уже давно остывшего напитка. Выйдя из комнаты, он побрёл по коридору, как всегда, свет горел лишь в конце, на что он, конечно же, не обращал, никакого внимания. Яркие чёрные волосы Михаила растворились в темноте и лишь отзвуки тяжёлой поступи напоминали о его недавнем присутствии здесь.

***

Приняв смену наш герой зашёл в морг, осмотрелся по-хозяйски, походил из стороны в сторону, проверил для приличия какие-то бумажки, поморщился и ушёл к себе в кабинет. С началом работы он немного повеселел. Экзистенциальные вопросы отступают на второй план когда наступает время труда.

Ночь, как и всегда, не обещала быть событийной. Маленький город и его тихая размеренная жизнь, где каждый знаком с каждым хотя бы через пару рукопожатий, потому ничего не обычного: подрались от скуки, подрались по-пьяни, подрались из-за женщины. В общем и целом здесь только дрались с переменной степенью тяжести увечий.

Время от времени за перекурами обсуждались городские байки, мол что у Терёхиных (у каждого свой знакомый через друга с такой фамилией) родился шестипалый младенец, кто-то дорисовывал ему незначительную деталь как рудиментарные перепонки между пальцев. Кто-то в угаре доходил и до того, что младенец с жабрами и что у него злой водянистый взгляд, по слухам, его тут же сдали в интернат, а по другим — растят уродца тайно на даче, возле реки.

Маленькая речушка притягивала местных фантазёров, была их музой. Истории с ней связанные всегда отдавали зловещей, туманной тайной, от которой словно холодный мокрый слизень проползает с обратной стороны груди. Кто-то на неделе видел ночью Сашку - товарища по бутылке, - пробегающего в лесной чаще с волчьим оскалом и светящимися фосфором глазами. Но пьяный бред и временное помешательство выдумщиков в таких делах сложно отличить от реальности, поэтому слушатели обычно ехидно ухмылялись и спокойно спускали тему на тормоза.

Почти всегда истории про реальных утопленников, но самый трезвый из людей, что видел их трупы, в морге ли по работе, либо на похоронах, хоть в обществе бы и постеснялся, но в приватной беседе в доверительной обстановке признался бы: что трупы эти будто бы и не до конца трупы, всматриваешься в них, и как чувствуешь потустороннее в них прибывание, животный дух, злой, рядом с которым находится категорически не хочется. Один из таких и говорил, с опаской, чтобы его не приняли за безумца, что оставшись с таким покойником, бывшим ему близким другом, он, залившись слезами, закрыл руками лицо и отдался своему горю, как,открыв глаза, увидел, что смотрящее доселе лицо в потолок, теперь смотрело на него мертвецом. Приобрёл он тогда немало седых волос, но ум аналитический приказывает всё списывать на стресс и усталость, что, как показывает практика, и спасает.

Мерцала лампа, кто-то из дома принёс для украшения кабинета люстру с закрученными в серпантин, сосульками-стекляшками. Старая подруга муха кружилась теперь в кабинете задумчивого по своей природе врача, вскипал чай и засыпали выставленные на подоконнике цветы. Михаил начал проводить привычные ритуалы включил старое радио, что играет всем знакомые песни почти что на повторе, посмотрел в окно как бы убедившись, что мир по-прежнему стоит на трёх китах, упал в диван и расслабился за чтением русской классики.

Не прошло и получаса, как покой нарушил мужчина высокого роста, он резко открыл дверь, та заскрипела, будто кошка, на чей хвост наступил не расторопный человек, без церемоний он громко произнёс басовитым голосом:

— Эй! Здорово! Не заскучал тут ещё с книгами? Работать то кто будет? - насмешливо начал пришелец - Я слышал там странный звук около морга, опять покойники проснулись и просятся наружу! Ты бы сходил, проверил! - он пристально посмотрел на Михаила и, стукнув дверью, уселся за стол, где уже было налито две кружки чая.

— И тебе привет. Покойники на то и называются покойниками, что всё им уже до одного места, как говорится - якобы не понимая подкола, иронично поглядывая как бы за шиворот гостю, парировал Михаил

— Ой, да ладно... - мужчина вздохнул, и, нахмурившись, продолжил - пойдём что ли свежим воздухом подышим, покурим.

— Пойдём, Женя, покурим - с ноткой радости в голосе от общения с приятным ему человеком подытожил Михаил.

Он неспешно поднялся, машинально осмотрел комнату, выпил уже слегка остывшего чаю и предложил то же Жене. Тот залпом выпил всю кружку и они покинули комнату.

***

Выйдя во внутренний дворик, мужчины уселись на слегка покосившуюся скамейку. Освещения не было, его заменяла набирающая силу луна, что раскидала по городу свои мягкие лучи. В полутьме находилась яблоня, накрывавшая высохшими ветвями скамью. Щелчок зажигалки, огонёк осветил лицо Михаила, казавшееся в нём измученным не от усталости, а скорее от общего положения вещей.

— Ну что, как дела у тебя? - железным голосом спросил патологоанатом, но услышав как звучит вопрос спросил ещё раз поменяв интонации на более человеческие.

— Да так себе - медленно начинал Евгений - по-тихоньку работаю, чёрт бы их всех побрал. Как они умудряются все эти конечности ломать? С этими ладно, но вот который уже раз приходит девушка молодая с побоями - тут в его глазах засветилось искреннее сочувствие - не знаю, зачем снимает их, фиксирует, всё равно ведь не подаст на развод, видно по её щенячим глазам: боиться и любит, любит, потому что боится и от того боится, что знает, кого любит.

— Эх, мир прозаичен - поддерживая говорил Миша - хочешь кому-то помочь, а никому, в общем-то твоя помощь и не нужна.

— Как-то всё это по-собачьему что ли. Скукота.

— Да, кстати, спасибо, что помог мне с переездом - желая перевести тему пободрев и загоревшись, от того, что испытвал чистое чувство благодраности, немного резко перескачил Михаил - я тебе обязательно как-то да отплачу - он улыбнулся и хлопнул Женю по плечу.

— Не за что, дружище. Я знаю, что ты не подведёшь - слегка посмеиваясь над внезапно возникшем энтузиазмом Михаила оборвал Евгений. Как твои родители? Довольны новым местом?

— Да, вполне. Место красивое, прямо у реки и знаешь оно такое сладкое, притягательное - со странной мимикой желания медленно и акцентируясь на каждом слове говорил Михаил - так и хочется искупаться, но как вспоминаю лица всех этих утопленников, конечно же обрываю этот помысел. Не знаю, ключи там бьют что ли? - он вопрошал, разводя руками.

— А, так это наши местные уральские сирены - нагнетая шутил Женя

— Какие ещё сирены? - Михаил ненадолго остановился и заинтересованно, резко закончил - Уральские? Мне кажется, это из другой мифологии.

— Да наши, уральские, не слышал никогда что ли? - усмехнулся Евгений - Бабка мне рассказывала ещё в детстве, говорила не ходи к речушке по ночам, утащат тебя сирены. Ещё когда здесь рудники были, говорила она, что множество мужиков перетаскали, заманивая своим ласковым голосом.

Михаил призадумался, опустил голову и подумал про себя: "А может быть и пошёл бы". Его всегда манило в неизвестность, к новому, но прозаика жизни требовала оставаться на месте.

К больнице подъехала скорая, из неё вытащили человека.

— А, это по моей части! - Он махнул рукой и спешно скрылся.

Подул холодный ветер, листья яблони тревожно зашелестели, прося о помощи.

***

— Сан Саныч! - Михаил окрикнул глуховатого санитара - смотрю у нас новое поступление - с нездоровым интересом продолжил, заметив своё неуместное в этих местах воодушевление чуть замялся. Что-что, но он был болельщиком своей работы и к каждому случаю, до боли тривиальному испытывал чудовищный интерес.

— Привет, Миша. Да, вот только что прибыла. Ты только посмотри какая красивая - в его лице загорелась симпатия и скорбь одновременно - молодая, совсем как моя - тут санитар призадумался о чём-то своём - эх, нашёл её рыбак, принесло течением, без одежды, т.е документов нет, следов насилия не обнаружено и что с ней делать?

— Сам знаешь, что - Михаил сухо отрезал, вглядываясь в приоткрытые веки утопленницы

— Да знаю, знаю - бормотал Сан Саныч

Лицо девушки напоминало кристально чистый лёд, острый подбородок и нос-кинжал подчёркивали резкие черты, белые, как снег волосы, густые брови и слегка приоткрытый, уже побледневший рот, обрамлённый тонкими губами, притягивали тем сильнее, чем больше всматриваться. Казалось, что она задержала дыхание, а через мгновение откроет глаза и пронзит взглядом залюбовавшегося ей юношу.

Сан Саныч и Михаил взялись за каталку и, не отрываясь от девушки, заворожённые ей, побрели в направлении холодильника под скрип ржавых колёс.

***

Михаил в замешательстве зашёл в комнату отдыха. Ему было не по себе, на лице побелело, взгляд был рассеян и замутнён. Смерть молодых всегда воспринимается тяжело. Звуки вокруг заглохли, краски поблекли и, казалось, что стало немного холоднее.

За столиком сидел Евгений, он пил чай и его выражение становилось тяжелее, его волевое лицо, будто выточенное из мрамора, мрачнело, а сам он внимательно смотрел на Михаила. Он чувствовал кожей, что произошло что-то не совсем поддающееся человеческому разуму.

Ночная тьма пыталась влезть в окно, ветки деревьев стучали о стёкла, словно руки утопающих, пытающиеся схватиться за спасительную корму лодки, в которой места хватит лишь десятку из сотен претендующих.

На кружке чая образовалась плёнка, лицо Евгения приобрело крайне задумчивый вид, и он как-то бессознательно осматривал вошедшего Михаила, что очень был рассеян и на него внимания не обращал.

Михаил сел на диван, вытер со лба холодный пот, положил руки за голову и ушёл в прострацию. Он смотрел в белый потолок, беспорядочный узор на извести которого напоминал ему водную гладь. Воображение дорисовывало кувшинки, камыш, одинокого рыбака на противоположном берегу пруда. Темень и сладкий стрекот насекомых. Ещё мгновение.

Ему почудилось, будто бы приближается к берегу, трогает ладонью мокрую гальку, что перемешана с песком, Миша чувствует тепло, которым налит пруд и заманчивое притяжение. Переведя взгляд от своей руки на берег, всматривается в своё отражение, но видится, что оттуда смотрит другой человек, чуть злее, чуть бледнее, чуть наглее, а вместо растерянности на лице пренебрежительная ухмылка. Двойник хватает его и начинает тянуть вниз, захлёбываясь водой, Михаил видит, как рыбак ловит рыбу, радуясь своей добыче, нетерпеливо и неестественно, будто на искалеченных ногах, он переминается с одной на другую, затем отворачивается, ломает рыбе хребет и жадно поглощает её. Михаил утопает и через мутную грязную зазеленевшую воду созерцает злой рассвет. Чем глубже он опускался, тем сильнее ему слышалось сладкое пение.

— Эй! Оглох? - окрикнул уснувшего товарища Евгений?

— Да? Что? - протирая глаза, находясь в шоке от того, что это был сон, протараторил Михаил куда-то в пустоту.

Они посмотрели друг на друга, предчувствуя что-то недоброе.

— Я сидел тут, думал, знаешь о чём?

— О чём же? - заинтересовался Михаил, предугадывая, что думают они об одном и том же.

— О том, - он немного замялся, но продолжил почти что сразу - что похолодало, и так странно, до костей что ли, а холод этот я чувствовал последний раз в давно забытом до этого момента детстве. Кажется, я вскрыл в себе что-то такое, чего было лучше не вскрывать, а как только начал подозревать, лучше бы сразу бы отсюда и бежать - сердясь на себя говорил Евгений.

У Михаила пересохло в горле, и чувство это, что бежать нужно прямо сейчас, было точно такое же, но что-то мешало, что-то держало его, тем не менее, пытаясь спрятать тревогу, Миша торопливо спросил:

— Ну, что же ты вспомнил?

— Смеялся я, когда про бабку свою говорил, но, видимо, не просто так вспомнил. Гулял я как-то рядом с нашим прудом, что за речкой в сторону старой церквушки заброшенной. Подхожу к берегу, собираю камни, да пускаю лягушек, просто бестолковое баловство. Вдруг меня хватает кто-то за плечи и ласковым, сладким как ароматы райских цветов, голосом девушка мне шепчет: "Мальчик, а ты чего тут блуждаешь? Пойдём со мной поиграем в речушке" - лицо Евгения замрачнело от воспоминаний - Глаза эти таинственные, будто какой клад в них зарыт, помню, волосы вспомнил, белые, с каким-то зеленоватым отблеском зубы, и холодные, как у мертвеца, руки. Остолбенел я - тут он прервался, выдохнул и сглотнул, затем продолжил с большим темпом и волнением в голосе - и, клянусь, что пошёл бы куда она меня позвала, вообще не задумываясь. Спасла меня тогда только случайность, что девчонка, с которой я гулял тогда, начала кидать камнями через кусты и попала прямо в затылок, немного оклемавшись, слышу, что зовёт меня, да и дал дёру. Сейчас я понимаю, что не бабка плела сказки про сирен, а что напугался тогда до такой степени, что не забыл в последствии, что произошло. Долго мне ещё кошмары снились, родители успокоить пытались, возили на курорты, отвлекали как могли. Время вылечило. Всё забыл и теперь в момент вспомнил - Евгений прервался, чтобы смочить горло заледеневшим чаем - бежать бы нам, бежать!

Михаил окаменел, наступил тот момент, когда мысли в голове превращаются в неясный свист. В комнате раздался скрип двери. Будто ожившая мраморная статуя зашёл Сан Саныч с застывшим на лице страхом, но страхом не смерти, страхом иного порядка — самой реальности. Жестяным, ломающимся голосом он медленно произнёс:

— Там это, мужики... Трупа нет.

Михаил, Евгений и Сан Саныч застыли в ледяных фигурах. За окном послышалось пение.

***

Мужчины, только отошедшие от шока, переглянулись между собой, на их лбах выступил холодный пот, кожа лица приобрела цвет мёртвой птицы, пролежавшей в морозилке несколько дней. Двигаться было сложно, но необходимо для того, чтобы понять, реально ли происходящее. Михаил закрылся ладонью и вытер мокрое лицо. Евгения настигло чувство, которое ловит марафонец на последнем выдохе перед финишем — "всё". Момент безразличия к происходящему застыл в его выражении. Расслабились мышцы живота, находившиеся в напряжении с того момента, как Сан Саныч вошёл в комнату. Его тело обмякло, стало больше напоминать перемешенную колёсами машин воду со льдом. Он обвалился на ближайший стул, уткнулся лицом в сгиб локтя и начал глубоко и медленно дышать. Сан Саныч тем временем оглядывал комнату, словно зашёл в неё первый раз, хотя и бывает в ней каждый день.

Мелодичное пение, холодное и тяжёлое, становилось всё ярче и убедительней. Оно проникало в закоулки разума и трогало у каждого что-то своё, но каждому оно морозило душу и завораживало. Страх, который внутри, но вовсе не понятен, он пленяет и автоматически заставляет подчиняться так, что сам рад. Ему без разницы, кто ты, чего хочешь и что пережил. Каждый, взглянет на него взглядом младенца и отдаст самое ценное — жизнь. Архаичный, великий страх перед красотой, что таится на границах ужаса, которая настолько выше, ведь узрив её теряется чувство самости, хочется только лишь отдаться паучьи лапы, упасть и раствориться. Именно такой страх пробуждало это пение, исходящее от должной быть покойной девушки с зелёными глазами, точёной фигурой и острыми как бритва ногтями.

Мужчины переглянулись и Михаил доходчивым жестом объяснил, что нужно закрыть уши. Каждый во что горазд нахватал подручных средств, бумаги или ваты, и начал засовывать внутрь до боли. Но это не помогало. Для того, чтобы песня лилась, кажется, уже не нужен был источник. Остальные звуки пропали, но пение поселилось внутри головы и стало неважно, что сделаешь, ведь от него было не убежать. Впрочем, каждый сходил с ума по своему. Сан Саныч хаотично искал острый предмет для того, чтобы вырезать себе перепонки. Евгений пытался отключиться физически. Сначала он впал в ярость и разбил все отражающие поверхности в комнате. По его кистям текла кровь. Взяв себя за затылок замком из руки он собрался добавить себе инерции, чтобы с разбегу ещё сильнее удариться головой о стену.

Михаил переживал сумасшествие стоически. Пристально наблюдая в окно за девушкой, что сидела на скамье и распевала свои прекрасные песни, он думал: "Это прекрасно, теперь я узнаю, что находится за границами разума". Эта мысль была спасительна для него. Чистый интерес заменял собой страх. Бледное лицо в лучах лампы накаливания, идиотская улыбка и скрип зубов выдавали скорее религиозного фанатика, наконец увидевшего Иерусалим, чем напуганного человека. Всё затихло. Евгений размозжил себе голову и со спокойным лицом отдыхал, лёг спать уже навсегда, больше не придётся переживать за угнетённых. Сан Саныч проткнул, лежавшими в столе ножницами, перепонки, да перестаравшись достал до мозга и присоединился к Евгению. Михал оглянулся, два трупа бывших коллег его никак не взволновали. Он спокойным шагом с ухмылкой маньяка направился во двор.

***

Спокойно дойдя до выхода шатающаяся походкой, Миша встал у двери и оглянулся назад. Перед глазами промчались блеклые воспомнинания-огоньки о прожитом. Детские курьёзы, первые романтические чувства, нонконформизм, тяжёлая, но весёлая учёба в медвузе далеко от дома. Но так или иначе, он понимал, что все эти моменты объединяет одно желание — выйти за границы. Оно толкает к чему-то новому, только лишь оно, и всегда приводит к одному.

Михаил понял, что тот, кто знает меру, кто смиряется с отведённым и не алчет большего, тот отказывается от самой жизни, ведь для такого нет разницы между миром здесь и миром там, потому что отказавшись от желания выйти за границы имеющегося, дозволенного, он отказывается от своей человеческой сущности.

На улице было холодно, трава, ещё совсем недавно тёплая после летнего дня, покрылась инеем, звёзды как бы отдалились от земли и подмигивали своими коварными голубыми глазами. Луна же была их королевой и светила настолько ярко, что испуганно попряталась любая ночная тварь в свою нору, не видав такого свечения от роду. Песня лилась и с каждой секундой становилась ярче, глубже и трагичней, в какой-то момент больше став похожей не на песню человека, но на вой жестокой зимней ночью в глубине степи.

Девушка отрешилась от происходящего в пении. Её тонкие изящные кисти рук слабо держались за поручни скамьи, ноги были вытянуты вдоль и казалось, что она не столько сидит, сколько свободным флагом корабля реет над землёй. Михаил шёл к ней, заворожённый красотой, и чем ближе подбирался тем холоднее становилось.

И так приблизившись на расстояние вытянутой руки, Михаил скорчил невообразимое выражение лица, то, которое существует лишь на грани безумия от ужаса и безумия от красоты. У него перехватило дыхание, свело мышцы, он оказался парализован. Беззащитный искатель потайного смысла жизни, от которого отказываются в угоду материального благополучия. То, что было желанно находилось перед ним, он наслаждался созерцанием того, что находится за границей разума. А находилась там бесконечно сумасшедшая красота, воплощённая в магическом существе. Он зрил и был счастлив.

Счастье его длилось несколько мгновений. Промёрзши насквозь, его тело упало на землю, ударившись о край скамьи. Застывшая маска лица, что получило откровение, абсолютно в этот момент лишённое рассудка. Напряжённые от прилившей крови вены по всему телу, лёгкая, как молодой месяц в тумане, улыбка, бездыханное тело и завивающийся маленьким ураганом снежок запорошивший труп.