Квентин Мейясу. Божественное несуществование. Часть 2, Главы 8-9.  

Глава 8: "Логическая необходимость" и "реальная необходимость"

Лейбниц полагает, что разум управляется двумя принципами: принципом непротиворечия и принципом достаточного основания, в соответствии с которым у всего есть причина (всё, что есть, существует по необходимой причине, в силу которой, оно есть так, а не иначе). Сегодня до сих пор актуально разделение между двумя типами необходимости: логической необходимостью и реальной. Это деление носит крайне обманчивый характер, поскольку выделить логическую необходимость означает утверждать, что реальная необходимость не существует. На самом деле принцип непротиворечия подразумевает необходимость того, чтобы существующее не имело основания, было контингентным — способным быть иным, нежели оно есть, при этом не обладая какой-либо причиной скорее существовать, нежели не существовать. Разумеется, быть — это длиться, согласуясь с определённым постоянством или инерцией, которая может быть описана «естественными науками». Но ничего не подразумевает существование скорее такой инерции, нежели иной, и нет никаких причин для возникновения этого естественного закона, его сохранения в грядущем [avenir], как и его возможного исчезновения — этому нас учит разум, указывая на невозможность доказать непреходящий характер законов.

Однако именно здесь кроется самое важное: само отсутствие оснований не лишено основания. Если безосновность [sans-fond] мира не имела бы оснований, мы не сумели бы достигнуть никаких оснований. Но это не так, потому что мы знаем причину не-фактичности фактичности: нельзя удвоить фактичность, поскольку контингентность контингентности свела на нет её абсолютный характер. Тем не менее, в невозможности удвоить фактичность и скрывается источник всякой необходимости. Эта невозможность удвоить фактичность сущего выступает нашим почему — основанием для отсутствия основания у сущего: почему, объясняющим нипочему.

Глава 9: Статус основания у Лейбница и Витгенштейна

Логико-философский трактат и Монадология параллельно осмысляют отношение между статусом принципа не-противоречия и так называемую проблему возможных миров. Лейбниц и Витгенштейн полагают, что существование мира предполагает, что он должен быть непротиворечивым: непротиворечие определяет условие возможности некоего мира. Согласно Лейбницу, даже Бог подчиняется императиву, предписывающему соблюдение этого принципа при творении мира. Даже если принцип непротиворечия учреждает необходимое условие существования отдельного мира, он ничего не говорит об этом мире: принцип не-противоречия не способен ничего сказать о том, почему существует именно наш мир, а не какой-либо иной (в равной мере не-противоречивый). Эта идея присутствует как у Лейбница, так и у Витгенштейна. Однако оба философа расходятся в вопросе о том, существует ли иной рациональный принцип, управляющий необходимостью существования именно нашего мира, а не какого-либо другого.

Лейбниц полагает, что, согласно второму принципу всякой рациональности, принципу достаточного основания, никакая вещь не должна существовать без достаточного основания, в силу которого она скорее есть, нежели нет. Это же относится как к существованию мира в целом, так и к существованию нашего мира. В обоих случаях существование должно быть выводимо из бесконечного совершенства Бога, совершенства, согласному скорее есть и должен быть (нежели не быть) мир — мир, выступающий лучшим из возможных миров, в котором может сосуществовать наибольшее число логически совозможных сущностей.

В противовес Витшенштейн утверждает, что нет никакого перехода от «сущности» мира — того, что делает его миром (непротиворечивое собрание фактов), к его существованию. Существование мира, исходя из наличия у него того или иного определения, — это факт. Для Витгенштейна всякая истина абсолютно контингентна, а поэтому может быть ложной. Из-за этого науки о природе, носящие дескриптивный характер, высказывают исключительно истины, а принцип не-противоречия составляет условие отдельного мира. Однако именно становление мира конкретным миром (составленным из вот тех, или вот этих фактов) нельзя объяснить, прибегая к понятию необходимости. Согласно Витгенштейну можно высказать исключительно контингентные истины, описывающие факты, составляющие наш мир. Все определения этого мира можно высказать, обращаясь к экспериментально-дескриптивным наукам, поскольку любые науки состоят из контингентных высказываний. Не слишком перевирая мысль Витгенштейна, можно заявить, что контингентность затрагивает даже физические законы. На самом деле, нет ничего логически абсурдного в допущении, что мир мог бы подчиниться другим законам, тогда как эти возможные законы могли бы быть де юре наблюдаемыми (даже если они таковыми не являются де факто). Поэтому когда физика описываетт законы, она описывает истины.

Однако, согласно Витгенштейну, контингентность затрагивает не только существование нашего мира: она также затрагивает существование любого мира в целом. Принцип непротиворечия не только не способен объяснить, почему существует этот непротиворечивый мир, а не какой-либо иной, в равной мере логичный мир, но также почему существует некий логически согласованный мир, а не ничто. Если логика настаивает на непротиворечии как основном условии существования некоего мира, она никак не может сделать необходимым существование такого логичного мира. Таким образом, само существование подобного мира контингентно, и для Витгенштейна нет смысла доказывать существование мира в целом, но лишь отдельного конкретного мира.

Нам справедливо возразят, что нет никакого смысла утверждать, будто мир в целом контингентен, подобно тому, как мы можем утверждать, будто контингентен некий факт. Имеет смысл утверждать, что некая вещь контингентна, только при условии, что я могу её помыслить (Витгенштейн в основном использует глагол denken) на иной манер. Я могу помыслить иной мир (мир, состоящий из иных положений вещей), однако я не могу помыслить отсутствие мира: следовательно, нет смысла говорить о контингентности мира в целом.

Тем не менее, наш анализ не пострадал от этого: когда мы утверждаем, что для Витгенштейна мир контингентен, мы используем термин «контингентность» в нашем собственном понимании в качестве «недоказуемого». Таким образом, мы отбрасываем часто повторяемый Витгенштейном скрытый постулат: термин имеет смысл только в том случае, если «мыслима» его противоположность. Применительно к контингентности такой подход вряд ли мог бы что-то прояснить. Либо я отождествляю мыслимое с наблюдаемым, и в таком случае евклидово пространство становится необходимым, тогда как не-евклидовы пространства становятся невозможными; либо я отождествляю мыслимое с логически мыслимым, и тогда я должен признать, что в высказывании «мира не существует» нет ничего нелогичного, поскольку оно непротиворечиво, а поэтому это высказывание мыслимо, а мир — контингентен. Единственная понятная и простая контингентность — та, что отождествляет контингетное с чистым и простым безосновным [sans-raison pur et simple] — с тем, что даётся как предмет описания или как константа, но не как результат доказательства. Нельзя доказать контингентное, и, отправляясь от этой идеи, мы рассматриваем положения Витгенштейна.

Сделав это уточнение (отныне термин «контингентность» используется как синоним без-основности), мы можем придать витгенштейновскому положению его наиболее радикальную трактовку: для Витгенштейна необходимость непротиворечия (если мир существует, он должен быть непротиворечивым) дважды ограничена контингентностью. Контингентно, что мир есть. Необходимо, что, раз он есть, он непротиворечив. Контингентно, что имеется этот непротиворечивый мир, а не другой. Довольно очевидно, что для Витгенштейна две упомянутых контингентности имеют разный статус: говоря о фактах мира и мире фактов, он приписывает обозначение «контингентность» только первому (фактам мира). Ведь только контингентность фактов, образующих тот или иной мир (идёт дождь, стул стоит в комнате, не существует голубых котов, всеобщая гравитация — наблюдаемый закон), даёт основания для высказываний, имеющих смысл, другими словами, образует выразимое (dicible), трактуемое как факты, выступающие возможным предметом для науки. Высказывание содержит нечто выразимое, если только можно предположить его истинность или ложность. Именно поэтому факт должен быть контингентен [видимо, для такого факта можно предположить, что его нет] и быть наблюдаемым, чтобы получить статус истинного или ложного.

Cette précision apportée, le terme de contingence est employé Ici comme synonyme de sans-raison, nous pouvons exposer la thèse wlttgenteinlennc en sa radicalité: chez
Почему, согласно Витгенштейну, мир, взятый в целом, никогда не может быть предметом осмысленного высказывания? Дело в том, что для науки нет никакого смысла предполагать несуществование мира в том ключе, в каком она это делает для отдельных фактов в этом мире, ведь само её существование зависит от наличия мира, который может быть описан. Именно поэтому нельзя «помыслить» отсутствие мира: наука не может рассматривать существование мира как возможный случай описания, поскольку мир выступает недоказуемым и чисто фактичным условием всякого описания. Из этого следует, что сам факт существования логичного мира, поддающегося описанию, не может быть высказан в качестве истины, по крайней мере в привычном понимании. Он может быть лишь показан. Однако может быть сказано, что фактически существует этот мир, а не иной (что уже выступает предметом описательной науки). Но само существование мира, а не ничто, лежит в епархии того, что Витгенштейн называет Мистикой, берущей на себя ответственность показать существование мира в целом, ведь последнее не может быть высказано в виде осмысленного факта. Это заявляется в одном из знаменитых параграфов (6, 44) Логико-философского трактата: "Мистика не в том, как есть этот мир. Мистика в том, что он есть". Рациональность навязывает условие в виде непротиворечивости мира, однако само наличие, а не отсутствие, непротиворечивого мира ускользает от рационального и впоследствии становится проблемой другой инстанции [нежели рациональность].

Таким образом, различие между показываемым и высказываемым — миром и фактами этого мира — не должно скрыть от нас, что для Витгенштейна существование мира сводится к простому и чистому данному, столь же сопротивляющемуся какому-либо обоснованию, что и частные факты. Тем не менее, это «данное» ускользает от всякого научного высказывания, поскольку не может полагаться как возможный предмет наблюдения. Следовательно, показываемое и высказываемое предполагают радикальную фактичность высказывания [Мейясу имеет в виду высказывания, о которых пойдет речь ниже: «Существует мир», «В этом мире существует такой-то факт»]. В обоих случаях фактичность отсылает к тому, что никакое из этих высказываний не подразумевает логической необходимости, поскольку при его отрицании не возникнет никакого формального противоречия. «В этом мире существует такой-то факт» — высказываемая истина, поскольку не будет никакого противоречия, если мы допустим её отрицание. Эта пропозиция может быть высказана, потому что она контингентна. В то же время высказывание «существует некий мир» относится лишь к тому, что можно показать, но не высказать. Это высказывание метит в невыразимое, поскольку, на фоне с утвердительной версией, его отрицание не связано ни с чем наблюдаемым. Однако раз высказывание «существует некий мир» может быть только предметом показывания, это объясняется тем, что его нельзя доказать, ведь его отрицание ("мира не существует"), пускай и не поддаваясь наблюдению по определению, не представляется логически невозможным. Согласно Витгенштейну, нет никакого необходимого основания ни для существования отдельного факта в мире, ни для для мира фактов.

Высказывание о выразимом и невыразимом одинаково контингентны. Но две этих контингентности столь далеки друг от друга, что Витгенштейн должен произвести различие между ними: ввести понятия выразимого и подлежащего показыванию, чтобы различить контингентность фактов и контингентность того факта, что скорее существует мир, управляемый законом непротиворечия, а не ничто.

По итогу для Лейбница заявления о существовании этого мира и существовании мира [’existence de CE monde et l’existence DU monde] одинаково доказуемы, тогда как для Витгенштейна - это два одинаково недоказуемых факта, способ выражения которых отличается.

Несложно увидеть, каким образом фактуальная онтология вклинивается между двумя этими позициями. Наперекор Лейбницу, фактуальная онтология считает, что нет никакого рационального принципа, который мог бы помочь вывести необходимый характер нашего мира. Фактуальная онтология заявляет, что можно доказать существование мира в целом [existence du monde en general], поскольку фактичность нашего существования не есть факт. Таким образом, различие между двумя контингентностями, которое можно усмотреть по отказу Витгенштейна давать им одинаковое именование, совпадает с различием между контингентностью и необходимостью: между контингентностью такого-то мира и не-контингентностью контингентности такого-то мира, следовательно, неконтингентностью существования или неконтингентностью бытия мира.

Витгенштейн отмечает, что всякое высказывание о существовании по сути контингентно, тогда как логическое высказывание о непротиворечии сущностно необходимо. Тем не менее, он не замечает, что два этих высказывания о сущностном образуют нечто единое. Необходимо, чтобы всякое высказывание касательно существования было контингентным, и ровно в этом обнаруживается источник логической необходимости принципа непротиворечия. Именно в силу того, что существование мира контингентно, а бытие мира необходимо, показывание Витгенштейна в действительности доказуемо.

Таким образом, фактуальная онтология ускользает как от метафизического теизма Лейбница, так и от логического мистицизма Витгенштейна. Поэтому Разум, как это происходит у Витгенштейна, больше не делегирует проблему существования мира другой инстанции в лице религии, этики или эстетики. Согласно принципу фактуальности, необходимо, что существует контингентный мир. Отныне философ больше не должен уступать место теологу, мистику или поэту, ведь фактичное бытие сущего объясняется необходимостью фактичности сущего (именно к имманентности этого понятия [хрен его разберёт, но, видимо, он о необходимости контингентности] восходит объяснимое).