Квентин Мейясу. Божественное несуществование. Тождество смысла.
Представленный отрывок — 10-я глава (раздел "а") второй части диссертации Квентина Мейясу "Божественное несуществование".
——————————————————————————————————————
Закон тождества (А есть А), если обращаться к его традиционной онтологической трактовке, выражает необходимое тождество сущего с самим собой. Его логический смысл, включая сюда современную формулировку за пределами логики предикатов[36], не сильно отличается от закона не-противоречия. Изучение этого закона позволит нам осмыслить понятие тождества самого по себе, другими словами, осмыслить его онтологическое значение для фактуальной онтологии. Как и для принципа противоречия, мы покажем, что закон тождества имеет онтологическую значимость. Однако последняя не сводится к метафизической и субстанциалистской концепции тождества.
Для этого мы рассмотрим понятие тождества на основе проблемы тождества смысла. Таким образом, мы вновь обратимся к проблеме тождества смысла или значения. Тождества, сохраняемого перед ликом реальности, пропитанной своей временностью. Мы заявляем, что фактуальная онтология может в оригинальном ключе прояснить эту проблему. Мы покажем, как тождество смысла, переинтерпретированное в свете понятия фактуального, позволяет нам онтологически обосновать наиболее важную математическую аксиому: аксиому пустого множества. Зафиксировав онтологическое значение закона не-противоречия, мы сумеем связать бытие и эту математическую аксиому.
В общих чертах мы ставим проблему тождества смысла следующим образом: как слово, имеющее один единственный смысл, могло бы обозначать множество референтов, которые более или менее похожи друг на друга. Как единичность смысла согласуется с множественностью обозначаемых предметов? Как имя существительное «лошадь» может обладать одним единственным смыслом, но указывать на множество эмпирических лошадей, которые, так или иначе, отличаются друг от друга? Нам представляется, что эта проблема — вопреки расхожим мнениям — тождественна проблеме имени собственного, которое — в отличие от имени существительного — обозначает одно единственное сущее, тем не менее, всегда множественное в своих определениях и постоянно меняющееся по ходу времени (Сократ в храме, Сократ, принимающий цикуту, молодой Сократ, старый Сократ и т.д.)
Проблема смысла, поставленная в таком ключе, отсылает к проблеме чувственного сходства и различия: как тождественный смысл может быть присвоен множеству предметов, которые отличаются друг от друга и продолжают меняться прямо сейчас, другими словами, производят относительно себя различие с течением времени. Для начала мы проясним, почему тождество, которое берётся в заложники смыслом слова, не имеет ничего общего с понятиями сходства и различия. Для этого мы сместим проблему смысла, изолировав от нее проблему природы референта, чтобы озадачиться условиями возможности самого знака. Таким образом, мы ставим следующий вопрос: как вышло, что фоническая или письменная множественность, иными словами, — множество чувственных означающих, взятых в измерении феноменального, может рассматриваться как соотносящееся с каким бы то ни было тождественным смыслом?
Например, слово «Сократ» — в качестве фонической субстанции — никогда не совпадает с самим собой (n’est jamais le même): оно указывает на множество «звуков», произносящихся во времени, имеющих различные тональности, акценты, длину, звучание и т.д. Однако речь идёт об одном и том же слове. Когда мы задаемся традиционным вопросом о том, как слова «Сократ» или «лошадь» могут иметь один единственный тождественный смысл, то мы предполагаем, что, если не референты, то хотя бы слова могут рассматриваться как сохраняющие своё тождество в повторении: тем не менее, если лошади или Сократы многочисленны и/или меняются с течением времени, то «лошади» и «Сократы» в качестве слов, соотносящихся с ними, не имеют такого свойства.
До того, как мы начнем рассмотрение нашей основной проблемы: «как одно и то же слово же может обозначать множество вещей, необходимо задаться вопросом, как возможно, пребывая в потоке времени, произносить одно и то же слово, ведь сам факт произношения этого слова, протекающего во времени, уже образует множественность, которую проблематично свести к тождеству. Задаваясь этим радикальным вопросом (ведь он подразумевается в формулировке нашей основной проблемы), мы рассмотрим тождество смысла в отрыве от проблемы природы референта слова. Мы сведём наш вопрос к следующему: как возможно повторять одно и то же слово? Лишь затем мы сумеем спросить, может ли одно и то же слово при случае указать на чувственный референт.
Поставленный вопрос сводится к следующему: как можно распознать, что «метка» (marque), принадлежащая иностранному языку и имеющая неизвестный нам смысл или смыслы, действительно выступает знаком, сохраняющим тождество при своих употреблениях, несмотря на возможную разность контекстов его употребления. Каким бы ни были его смысл или смыслы, знак будет знаком только при условии, что он может повторяться (être réitérable) идентичным образом, несмотря на вариации, присущие чувственной метке [в которой мы распознаем знак]. Возможность распознать повторение или реитерацию позволяет нам сформировать язык, который состоял бы не из образов [figure] и звуков, а из знаков. Таким образом, проблема смысла отсылает нас к проблеме минимального условия смысла, которое очевидно тривиально: распознание тождества отдельного знака при его повторениях. В общих чертах мы разметили довольно привычную формулировку так называемой проблемы Универсалий, которая также сопряжена с отношением единичности смысла и чувственного многообразия. Вместо вопроса о том, каким образом одно и то же слово может обозначать чувственные референты, которые всегда многочисленны и отличаются друг от друга, мы задаёмся более радикальным вопросом: как можно претендовать на повторение одного и того же слова в потоке времени, в то время как чувственная основа этого слова может быть непохожей на саму себя? Таким образом, наша проблема больше не упирается в природу референта, но в саму возможность превратить звук или след в знак: другими словами, в некий чувственный мотив, обладающий способностью повторяться в качестве такого же в течении времени.
Проблема, формулируемая в таком ключе, позволяет нам уловить, почему она плохо поставлена. Другими словами, позволяет уловить, почему проблема тождества смысла не совпадает с проблемой чувственной схожести и различия. Предположим, что существует звук, совершенно подобный самому себе и нужный для обозначения тождественного смысла. Пусть таким словом будет слово «Сократ», произносимое в совершенно идентичном ключе в потоке времени: возможность смысла этого слова оставаться «тождественным» во времени останется столь же проблематичной, поскольку сама временная последовательность [в которой происходит произношение слова] производит чувственное различие.
Итак, допустим, что в потоке времени строго идентичным образом повторяется слово. Тем самым повторяется определённая звуковая множественность, которая отличается от всякой другой: в звуковой последовательности, звучащей как «Сократ-Сократ-Сократ», последний «Сократ» не звучит тем же образом, что «Сократ» в последовательности «Сократ-Сократ» или всего один «Сократ». Простого временнóго развёртывания звукового мотива, рассматривающегося как постоянный, достаточно, чтобы произвести различие. В этом вопросе мы можем быть исключительно бергсонистами: последний звон колокола не тождественен первому (даже если они оба берут идентичную ноту) просто в силу того факта, что он замыкает эту последовательность или мелодию, где нота, даже если эта нота идентична предыдущим, приобретет особое качество и не может свестись к предыдущим в силу своего положения в последовательности. Следовательно, даже если слова произносятся посредством совершенно схожей фонической субстанции, эта последовательность сама по себе включает рекуррентное [возникающее в силу повторения] различие, через которое последнее мгновение слова отличается от предыдущего.
Резюмируем наше предприятие: мы стремимся проблематизировать понятие тождества, опираясь на проблему тождества смысла. Чтобы не потеряться в лабиринте лингвистических проблем, мы ограничили наше вопрошание проблемой минимального условия, составляющего возможность языка. Этим условием оказывается повторение знака, рассматриваемого как сохраняющего своё тождество при каждом употреблении. Так мы нейтрализовали проблему природы референта, чтобы исследовать условие возможности распознания знака в качестве знака: распознания последнего как носителя тождества, тождества какого бы то ни было смысла, посредством которого преодолеваются все различия, проявляющиеся на уровне его материальности. Признавая, что простая повторяемость одного и того же знака влечёт за собой возникновение различия, спровоцированного простым ходом времени, мы пришли к следующему следствию: тождество знака преодолевает [exceder] мелодичное восприятие речи, обуславливаемое простым развертыванием одного и того же мотива во времени.
В таком случае, возникает явная проблема: чтобы тождественный смысл стал возможен, необходимо, чтобы что-то ускользало от чистого развёртывания во времени. Дело в том, что различие, получаемое посредством повторения [par reccurence], представляется не чем иным, как различительным элементом, чье существованием обуславливается самим ходом времени. Однако множество слов не порождает множество смыслов: три совершенно похожих друг на друга «Сократа» образуют три различных звука, но не три различных смысла, которые различались бы из-за мелодичного различия, характерного для их материального субстрата. 1) Поскольку звук, схожий с самим собой, различается в силу того факта, что он последовательно следует за самим собой [Сократ-Сократ-Сократ]; 2) поскольку различающая повторяемость звуков обусловлена простым воздействием хода времени; 3) поскольку смысл образует тождество, которое не подчиняется различительному воздействию хода времени, из всего этого вытекает, что тождество знака требует вечного. Это значит, что в чувственной метке, служащей основой для знака, распознается «что-то», что никоим образом не подвергается различению в потоке времени и позволяет знаку, каким бы ни был его смысл, рассматриваться как сохраняющий своё полное тождество при повторении.
Итак, вопрос, провоцируемый идентичным повторением знака, может быть переформулирован следующим образом: как нам удаётся говорить, а не петь? Если бы нам было доступно только чувственное восприятие развёртывания звука во времени, мы были бы полностью погружены в ограниченный механизм распознания подобия и не сумели преодолеть мелодичное различие, обусловленное повторением звука во времени. Речь требует возможности конвенционально возвести какой-угодно звук в статус знака, который имеет способность повторяться в качестве тождественного. Будучи знаком, этот звук должен стать безразличен ко всякому различию, чувственному или темпоральному: безразличному ко всем возможным различиям как и к воздействию темпоральной рекурентности. Речь существует только при условии, что мы получаем возможность перепрыгнуть время и его различительное воздействие, только при условии, что метка, несущая в себе знак, преодолевает и эмпиричность подобия, и темпоральный характер рекуррентности.
Следовательно, наша проблема — понять, что за крупица вечности позволяет нам распознавать знак в качестве тождественного, несмотря на его бесконечные повторения, и, таким образом, говорить. Но до этого, чтобы прояснить этот тезис в ещё более явной форме, мы остановимся на понятии повторения, понятого как количественное повторение тождественного. Наша речь возможна только при условии, что мы перепрыгнем через различающее воздействие времени, чтобы распознавать абсолютное тождество знаков. Тем не менее, это условие сопряжено с другим условием: счётом, что в частности относится к подсчёту знаков. Дело в том, что посчитать случаи употребления одного слова — значит перепрыгнуть различительное воздействие повторения, другими словами, его повторения на идентичный манер. Задаться вопросом, как возможно признать тождество повторяемого знака, — значит спросить у себя, как мы считаем знаки, и считаем ли вообще. Таким образом, мы станем исследовать условие количественного повторения, которое и лежит в основе нашего доступа к крупице абсолютного, безразличию ко времени, доступ к крупице вечности.