Братья Стругацкие "Пикник на обочине" - Глава 1. Часть 3.
1. Рэдрик Шухарт, 23 года, холост, лаборант Хармонтского филиала Международного института внеземных культур
Часть 3
Ладно, отер я слезы и включил воду. Долго мылся. Горячей мыл ся, холодной мылся, снова горячей. Мыла целый кусок извел. Потом надоело. Выключил душ и слышу: барабанят в дверь, и Кирилл весело орет:
– Эй, сталкер, вылезай! Зелененькими пахнет! Зелененькими – это хорошо. Открыл я дверь, стоит Кирилл, голый, веселый, и конверт мне протягивает.
– Держи, – говорит, – от благодарного человечества.
– Кашлял я на твое человечество. Сколько здесь?
– В виде исключения и за геройское поведение в опасных обстоятельствах – два оклада.
Да. Так жить можно. Если бы мне здесь за каждую «пустышку» по два оклада платили, я бы давно Эрнеста подальше послал.
– Ну как, доволен? – спрашивает Кирилл, а сам сияет – рот до ушей.
– Я-то доволен, – говорю. – А ты-то как?
Он ничего не сказал. Обхватил меня за шею, прижал к потной своей груди, притиснул, оттолкнул и скрылся в соседнюю кабинку.
– Эй! – кричу ему вслед. – А Тендер что? Подштанники, небось, меняет?
– Что ты! – говорит. – Тендера там корреспонденты окружили, ты бы на него посмотрел, какой он важный! Как он там компетентно излагает…
– Как, – говорю, ? излагает?
– Компетентно.
– Ладно, – говорю, – сэр. В следующий раз захвачу словарь, сэр. – И тут меня словно током ударило. – Подожди, Кирилл. – говорю. – Ну-ка выйди сюда.
– Да я уж трусы снял, – говорит.
– Выйди, я не баба.
Ну, он вышел. Взял я его за плечи, повернул спиной. Нет. Показалось. Чистая спина. Струйки пота засохли.
– Чего тебе моя спина далась? – он спрашивает.
Дал я ему пинка под голую задницу, нырнул к себе в душевую и заперся. Нервы, черт бы их подрал. Там мерещилось, здесь мерещится… К дьяволу все это. Напьюсь сегодня, как зюзя. Хорошо бы Ричарда ободрать… Надо же, стервец, как играет! Ни с какой картой его не возьмешь. Я и передергивать пробовал, и карты под столом крестил, и по-всякому…
– Кирилл! – кричу. – В «Боржч» сегодня придешь?
– Не в «Боржч», а в «Борщ», сколько раз тебе говорить…
– Брось! Написано «Боржч». Ты со своими порядками к нам не суйся. Так придешь или нет? Ричарда бы ободрать…
– Ох, не знаю, Рэд. Я сейчас помоюсь – и в лабораторию. Ты ведь, простая твоя душа, и не понимаешь, какую мы штуку притащили…
– А ты-то понимаешь?
– Я, впрочем, тоже не понимаю. Это верно. Но теперь, во-первых, понятно, для чего эти «пустышки» служили, а во-вторых, если одна моя идейка пройдет… Напишу статью и тебе ее персонально посвящу: «Рэдрику Шухарту, почетному сталкеру, с благоговением и благодарностью посвящаю».
– Тут-то меня и упекут на два года. – говорю я.
– Зато в историю войдешь! Так эту штуку и будут называть: Банка Шухарта. Звучит, а?
Пока мы так трепались, я оделся, сунул пустую флягу в карман, пересчитал зелененькие и пошел себе.
– Счастливо тебе оставаться, сложная твоя душа…
Он не ответил, видно, вода сильно шумела.
Смотрю, в коридоре – господин Тендер собственной персоной, красный весь, надутый, что твой индюк. Вокруг него толпа – тут и сотрудники, и корреспонденты, и пара сержантов затесалась, а он знай себе болбочет. «Та техника, которой мы располагаем, – болбочет, – дает почти стопроцентную гарантию успеха и безопасно сти…» Тут он меня увидал и сразу как-то подсох, улыбается, ручкой делает. Ну, думаю, надо удирать. Рванул я когти, но не успел. Слышу – топочут позади.
– Господин Шухарт! Господин Шухарт! Два слова о гараже!
– Комментариев не имею, – говорю и перехожу на бег. Черта с два от них оторвешься: один с микрофоном справа, другой с фотоаппаратом слева.
– Видели ли вы в гараже что-нибудь необычное? Буквально два слова.
– Нет у меня комментариев! – говорю я, стараясь держаться к фотографу затылком. – Гараж как гараж.
– Благодарю вас. Какого вы мнения о турбоплатформах?
– Прекрасного, – говорю я, а сам нацеливаюсь точненько в сортир.
– Что вы думаете о цели Посещения?
– Обратитесь к ученым, – говорю. И раз – за дверь. Слышу – скребутся. Тогда я им через дверь говорю:
– Настоятельно рекомендую, – говорю, – расспросите господина Тендера, почему у него нос, как свекла. Он по скромности замалчивает, а это было самое наше увлекательное приключение.
Как они вдарят по коридору! Как лошади, ей-богу. Я выждал минутку – тихо. Высунулся – никого. И пошел себе, посвистывая. Спустился в проходную, предъявил дылде пропуск – смотрю, он мне честь отдает. Герою дня. значит.
– Вольно, сержант, – говорю. – Я вами доволен.
Он осклабился, как будто я ему бог весть как польстил.
– Ну, ты, Рыжий, молодец. – говорит. – Горжусь, – говорит, – таким знакомством.
– Что, – говорю, – будет тебе в твоей Швеции о чем девкам рассказывать?
– Спрашиваешь! – говорит. – Они же кипятком писать будут.
Нет, ничего он парень. Я. честно говоря, таких рослых и румяных не люблю. Девки от них без памяти, а чего, спрашивается? Не в росте ведь дело. Иду это я по улице и размышляю, в чем же тут дело. Солнышко светит, безлюдно вокруг. И захотелось мне вдруг прямо сейчас же Гуту увидеть. Просто так. Посмотреть на нее, за руку подержать. И не потому что я слюнтяй какой нибудь или, скажем, романтик. Просто я знаю, что после Зоны только одно и остается – за руку держать. Зона – она хуже ста баб человека измочаливает. Особенно когда вспомнишь все эти разговоры про детей сталкеров, какие они получаются. Да уж, какая сейчас Гута, мне сейчас для начала бутылку крепкого, не меньше.
Миновал я автомобильную стоянку, а там и кордон. Стоят две патрульные машины во всей своей красе, широкие, желтые, прожекторами и пулеметами, жабы, ощетинились, ну и, конечно, голубые каски, всю улицу загородили, не протолкнешься. Я иду, глаза опустил, лучше мне сейчас на них не смотреть, днем мне на них лучше не смотреть: есть там два-три рыла, так я боюсь их узнать, скандал большой получится, если я их узнаю. Повезло им, ей-богу, что Кирилл меня в институт сманил, я их, сук, искал тогда, пришил бы и не дрогнул. Прохожу я через эту толпу плечом вперед, прошел уже и тут слышу: «Эй, сталкер!» Ну, это меня не касается, иду дальше, тащу из пачки сигаретку. Догоняет сзади кто-то, берет за плечо. Я эту руку с плеча стряхнул и. не оборачиваясь, вежливенько так спрашиваю:
– Какого хрена вам надо, мистер?
– Постой, сталкер. ? говорит. – Два вопроса.
Поднял я на него глаза – капитан Квотерблад. Старый знакомый. Совсем ссохся, желтый стал какой-то.
– А, – говорю, ? здравия желаю, капитан. Как ваша печень?
– Ты, сталкер, мне зубы не заговаривай, – требует он, а сам так и сверлит меня глазами. – Ты мне лучше скажи, почему сразу не останавливаешься, когда тебя зовут? И уже тут как тут две голубые каски у него за спиной, лапы на кобурах, глаз не видно, только челюсти под касками шевелятся. И где у них в Канаде таких набирают? Вот что значит – давно народ не воевал… Днем я патрулей вообще-то не боюсь, но вот обыскать, суки, могут, а мне это сейчас ни к чему.
– Что вы, капитан? – говорю. Разве вы меня звали? Вы какого-то сталкера…
– А ты, значит, уже не сталкер?
– Как по вашей милости отсидел – бросил, ? говорю. – Завязал. Спасибо вам, капитан, глаза вы мне тогда открыли. Если б не вы…
– Что в нредзоннике делал?
– Как ? что? Я там работаю. Два года уже.
И чтобы кончить этот неприятный разговор, вынимаю свое удостоверение и предъявляю. Капитан Квотерблад взял мою книжечку, перелистал, каждую страничку, каждую печать просто-таки обнюхал, чуть ли не облизал. Возвращает мне книжечку, а сам доволен, глаза разгорелись, и даже зарумянился.
– Извини, ? говорит, – Шухарт. Не ожидал. Значит, – говорит, ? не прошли для тебя даром мои советы. Что ж, это прекрасно. Хочешь верь, хочешь не верь, а я еще тогда уверен был, что из тебя толк должен получиться. Не допускал я, чтобы такой парень…
И пошел, и пошел. Я, значит, слушаю, глаза смущенно опускаю, поддакиваю, руки развожу и даже, помнится, ножкой застенчиво так панель ковыряю. Эти громилы у капитана за спиной послушали-послушали, невтерпеж им стало, ну и пошли. А капитан знай мне о перспективах излагает, ученье, мол, свет, неученье ? тьма кромешная, господь, мол, честный труд любит и ценит, в общем, несет эту разнузданную тягомотину, которую нам в тюрьме священник каждое воскресенье читал. А мне выпить хочется – никакого терпежу нет. Ничего, думаю, Рэд, это ты, браток, тоже выдержишь. Надо, Рэд, терпи! Не сможет он долго в том же темпе, вот уже и задыхаться начал… Тут, на мое счастье, одна из патрульных машин принялась сигналить. Капитан Квотерблад оглянулся, крякнул с досадой и протягивает мне руку.
– Ну что ж, – говорит. – Рад был с тобой познакомиться, честный человек Шухарт. С удовольствием бы опрокинул с тобой по стаканчику в честь такого знакомства… Крепкого, правда, мне нельзя, печень не позволяет, но пивка я бы с тобой выпил. Но вот видишь, служба! Еще встретимся, – говорит.
Не приведи господь, думаю. Но ручку ему пожимаю и продолжаю краснеть и делать ножкой – все, как ему хочется. Потом он ушел наконец, а я чуть ли не стрелой – в «Боржч».
В «Боржче» в это время пусто. Эрнест стоит за стойкой, бокалы протирает и смотрит их на свет. Удивительная, между прочим, вещь: как ни придешь – вечно эти бармены бокалы протирают, словно у них от этого спасение души зависит. Вот так и будет стоять хоть весь день: возьмет бокал, прищурится, посмотрит на свет, подышит на него и давай тереть, потрет-потрет, опять посмотрит, теперь через донышко, и опять тереть…
– Здорово, Эрни, – говорю. – Хватит тебе его мучить, дыру протрешь!
Посмотрел он на меня через бокал, пробурчал что-то, будто животом, и, не говоря лишнего слова, наливает мне на четыре пальца крепкого. Взгромоздился я на табурет, глотнул, зажмурился, головой помотал и опять глотнул. Холодильник пощелкивает, из музыкального автомата тихое какое-то пиликанье доносится. Эрнест сопит в очередной бокал… Хорошо, спокойно. Я допил, поставил бокал на стойку, и Эрнест без задержки наливает мне еще на четыре пальца прозрачного.
– Ну что. легче стало? – бурчит. – Оттаял, сталкер?
– Ты знай себе три, – говорю. – Знаешь, один тер-тер и злого духа вызвал. Жил потом в свое удовольствие.
– Это кто же такой? ? спрашивает Эрни с недоверием.
– Да был такой бармен здесь, – отвечаю. – Еще до тебя.
– Ну и что?
– Да ничего… Ты думаешь, что это было такое – Посещение? Чье, ты думаешь, это было Посещение?
– Трепло ты, – говорит мне Эрни. Вышел на кухню, вернулся с тарелкой. Жареных сосисок принес. Поставил тарелку передо мной, кетчуп пододвинул, а сам снова за бокалы взялся.
Эрнест свое дело знает. Глаз у него наметанный, сразу видит, что сталкер из Зоны, что хабар будет, знает, что сталкеру после Зоны надо. Свой человек Эрни. Благодетель. Доел я сосиски, закурил и стал прикидывать, сколько же Эрнест на нашем брате зарабатывает. Какие цены на хабар в Европе – я не знаю, краем уха слышал, что пустышка, например, идет чуть ли не за две с половиной тысячи монет, а Эрнест дает нам всего четыреста. «Батарейки» там стоят не меньше ста, а мы получаем от силы по двадцать. Наверное, и все прочее в том же роде. Правда, конечно, переправить хабар в Европу тоже денег стоит. Тому на лапу, этому на лапу, начальник станции наверняка у них на содержании. В общем, если подумать, не так уж много Эрнест и заколачивает, процентов пятнадцать – двадцать, не больше, а если попадется – лет десять каторги ему обеспечено…
Тут мои благочестивые размышления прерывает какой-то вежливый тип. Я даже не слыхал, как он вошел. Объявляется он около моего правого локтя и спрашивает: «Разрешите?»
– Прошу, – говорю. ? О чем речь?
Маленький такой, худенький, с востреньким носиком и при галстуке бабочкой. Фотокарточка его вроде мне знакома, где-то я его уже видел. Залез он на табурет рядом и говорит Эрнесту:
– Бурбон, пожалуйста. – И сразу же ко мне: – Простите, кажется, я вас знаю. Вы в международном институте работаете, так?
– Да, – говорю. ? А вы?
Он ловко выхватывает из кармашка карточку и кладет передо мной. Читаю: «Алоиз Макно, полномочный агент Бюро эмиграции». Ну, конечно, знаю я его. Пристает к людям, чтобы они из города уезжали. Кому-то надо, чтобы мы все из города уехали. Нас, понимаешь, в городе и так едва половина осталась от прежнего, так им надо совсем место от нас очистить. Отодвинул я карточку и говорю ему:
– Нет, – говорю, – спасибо. Не интересуюсь. Мечтаю так и умереть на родине.
– А почему? – живо спрашивает он. – Простите за нескромность, но что вас здесь удерживает?
Так ему и скажи, что меня здесь держит.
– А как же, – говорю. – Сладкие воспоминания детства, первый поцелуй в городском саду, маменька, папенька. Как в первый раз пьян надрался в этом вот баре. Милый сердцу полицейский участок… – Тут я достаю из кармана свой засморканный носовой платок и прикладываю к глазам. – Нет, – говорю. – Ни за что.
Он посмеялся, лизнул своего бурбону и задумчиво так говорит:
– И все-таки не совсем я вас, местных, понимаю. Жизнь в городе тяжелая. Власть принадлежит военным организациям. Снабжение неважное. Под боком Зона, живете как на вулкане. В любой момент может либо эпидемия какая-нибудь. разразиться или что-нибудь похуже. Я понимаю ? старики. Им трудно сняться с насиженного места. Но такие люди, как вы… Сколько вам лет? Года двадцать два – двадцать три, наверное? Вы поймите, наше Бюро – организация благотворительная, никакой корысти мы не извлекаем. Просто хочется, чтобы люди ушли с этого дьявольского места и включились бы в настоящую жизнь. Мы обеспечиваем подъемные, трудоустройство на новом месте… молодым, таким, как вы, обеспечиваем возможность учиться…
– А что, – говорю я, – никто не хочет уезжать?
– Да нет, не то чтобы никто… Некоторые соглашаются, особенно люди с семьями… Но вот молодежь и старики… Ну что вам в этом городе? Это же дыра, провинция…
И тут я ему выдал.
– Господин Алоиз Макно, – говорю. ? Все правильно. Городишко наш – дыра. Всегда дырой был и сейчас дыра. Только сейчас, – говорю, – это дыра в будущее. Через эту дыру мы такое в ваш мир накачаем, что все переменится. Жизнь будет другая, правильная, у каждого будет все, что надо. Вот вам и дыра. Через эту дыру знания идут. А когда знание будет, мы и богатыми всех сделаем, и к звездам полетим, и куда хочешь заберемся. Вот такая у нас здесь дыра.
И тут я вижу, что Эрнест смотрит на меня с огромным удивлением, и стало мне неловко. Не люблю я чужие слова повторять, да же если эти слова мне нравятся. Тем более что у меня это как-то коряво выходит. Когда Кирилл говорит, заслушаться можно. Я вроде бы то же самое излагаю, но получается как-то не так. Может быть, потому, что Кирилл никогда Эрнесту под прилавок хабар не складывал. Ну ладно. Тут Эрнест спохватился и торопливо налил мне сразу пальцев на шесть: очухайся, мол, парень, что это с тобой сегодня? А востроносый господин Макно снова лизнул своего бурбону и задумчиво так говорит:
– Да, конечно… Вечные аккумуляторы, «синяя панацея»… Но вы в самом деле вериге, что будет так, как вы сказали?
– Это не ваша забота, во что я там на самом деле верю, ? говорю я. – Это я про город говорил. А про себя я так скажу: что я у вас там в Европе не видел? Скуки вашей не видел? День вкалываешь, вечер телевизор смотришь, ночь пришла – к постылой бабе под одеяло, детей делать. Стачки ваши, демонстрации, политика раздолбанная… В гробу я вашу Европу видел, – говорю, – занюханную.
– Ну почему же обязательно Европа?
– А, – говорю, – везде одно и то же, а в Антарктиде еще вдобавок холодно.
И ведь что удивительно: говорил я и всеми печенками верил в то, что говорю. И Зона наша, сука стервозная, убийца, во сто раз милее мне в этот момент была, чем все эти Европы и Африки. И ведь пьян еще не был, а просто представилось мне на мгновение, как я усталый с работы возвращаюсь в стаде таких же кретинов, как меня в ихнем метро давят со всех сторон, и все мне обрыдло, и ничего мне не хочется.
– А вы что скажете? – обращается востроносый к Эрнесту.
– У меня дело, – веско отвечает Эрни. – Я вам не сопляк какой-нибудь. Я все свои деньги в это дело вложил. Ко мне иной раз сам комендант заходит, генерал, не хрен собачий, чего же я отсюда поеду.
Господин Алоиз Макно принялся ему что-то втолковывать, но я его уже не слушал. Хлебнул я как следует из бокала, выгреб из кармана кучу мелочи, слез с табуретки и первым делом запустил музыкальный автомат на полную катушку. Есть там одна такая песенка – «Не возвращайся, если не уверен». Очень она на меня хорошо действует после Зоны. Ну, автомат, значит, гремит и завывает, а я забрал свой бокал и пошел в угол к «однорукому бандиту» старые счеты сводить. И полетело время, как птичка.
Просаживаю это я последний никель, и тут вваливаются под гостеприимные своды Гуталин и Дик. Гуталин уже на взводе, вращает белками и ищет, кому бы дать в рыло, а Ричард Нунан нежно держит его под руку и отвлекает анекдотами. Хороша парочка. Гуталин здоровенный, черный, курчавый, руки до колен, а Дик маленький, плотненький, розовенький весь, благостный, что твой священник.