Эстетическая диагностика в гештальт-терапии

1. Введение

Гештальт-терапевты часто с осторожностью относились к психопатологии и диагностике. Это были непростые отношения по эпистемологическим, историческим и политическим причинам. Тем не менее, гештальт-терапия имеет специфическое понимание психопатологии: оно есть у каждой психотерапевтической модели, явное или неявное. Урок идей гуманизма — уникальность каждого человека и его опыта — всегда остается ценным. Целью разработки гештальт-психопатологии является не навешивание ярлыков на клиентов, а понимание их страданий с эмпирической и реляционной теоретической точки зрения.

Гештальт-терапия понимает индивидуальные симптомы и человеческие страдания как феномены, возникающие в более широком поле отношений [3], и может предложить оригинальный ключ к пониманию страдающих людей, к возможности оставаться с ними и поддерживать их. Более того, рассмотрение человеческих страданий как феноменов поля открывает возможность осознания человека в более широком социальном горизонте, а социального поля — в свете индивидуальных переживаний.

В процессе контакта человеческое страдание может быть встречено терапевтом, который резонирует [4,5] с клиентом, и это предполагает трансформацию, которая носит эстетический характер. Под эстетическим мы понимаем: (1) что оно воспринимается органами чувств (aisthesis в переводе с греческого означает «воспринимать всеми органами чувств»), (2) что оно соответствует правилам формирования фигуры, описанным в гештальт-психологии [6], и (3) что его можно ощутить как ощущение чего-то прекрасного, возникающего во время сессии [7]. Страдание возникает в терапевтической сессии как феномен, совместно создаваемый клиентом и терапевтом, и может быть преобразовано в процессе контакта [8]. В этой статье мы кратко представим подход гештальт-терапии к психопатологии. Затем мы опишем диагностический процесс с использованием эстетической оценки как дорефлексивного, воплощенного и довербального процесса. Наконец, для иллюстрации этой перспективы будет представлена клиническая работа с депрессивными клиентами.

2. Страдание отношений: подход гештальт-терапии к психопатологии

В гештальт-терапии существует континуум без четких различий между здоровым и так называемым патологическим опытом. Именно на этом основании все попытки диагностической категоризации и нозологии всегда рассматривались с осторожностью [6]. Ценность сиюминутного опыта и случайность каждой ситуации лежат в основе правомерности всех переживаний. Эта ценность, общая для всех модальностей, относящихся к гуманистической традиции, помогает терапевту не обращать людей и их опыт страдания в фиксированные гештальты.

Этимологически слово «психопатология» состоит из трех корней: «психо-», «-пато-», «-логия». Психика, что в переводе с греческого означает «душа», происходит от psychein: «дышать». Patho, от греческого pathos — «привязанность, страдание», происходит от paschein (индоевроп.): «страдать». Логос, в переводе с греческого — «дискурс» [9]. Следовательно, психопатология — это дискурс о страдании дыхания, чего-то неуловимого, что не может быть заключено в рамки устойчивой предметной формы. Это страдание оживляющего дыхания, страдание одушевленного живого тела (по-немецки: Leib), а не объектного тела (по-немецки: Körper). Все живые тела живы именно потому, что они интенционально контактируют с окружающей средой [10]. Психопатологические феномены касаются субъектов, взаимодействующих со средой, а точнее, взаимодействия субъектов со средой.

В этот момент мы приходим к радикальному раздвоению. Мы можем сосредоточиться на психопатологии как на страдании отдельного человека и рассматривать только этот уровень исследования, т. е. фокусироваться на симптомах, на которые ссылается клиент; или же мы можем рассматривать страдание как выражение в человеке страдания более широкого поля. В психотерапии [11-20] и в гештальт-терапии [21-41] существует много разных определений поля. Здесь мы имеем в виду феноменальное поле опыта: «Под „феноменальным полем“ мы понимаем тот горизонт, в пределах которого в ходе взаимодействия генерируются эмерджентные эмпирические феномены. Его можно рассматривать как горизонт всех возможных форм, составляющих возможности (в этом поле может возникнуть множество различных форм опыта) и ограничения (в этом поле могут возникнуть не все формы опыта). Это область пространства-времени, в которой некая сила производит эффект (Максвелл) (ср. понятие магнитного поля, введенное в 1840-х годах Максвеллом и Фарадеем: «область, в которой преобладает определенное состояние, особенно такое, в котором сила или влияние действуют независимо от наличия материальной среды» (The New Oxford Dictionary of English, 1998, p. 680)). Феноменальное поле порождается всем актуальным и распространяется в пространстве и времени настолько, насколько все это может произвести различие в опыте — таковы его границы» [42]. Такое изменение фокуса открывает две совершенно разные вселенные и два глубоко различных подхода к психологическому страданию.

Эти два взгляда на реальность психического страдания можно уподобить двум точкам зрения, через которые в физике понимается свет: волна это или частица? Реальность зависит от того, как мы исследуем мир. Психопатологические феномены во многом схожи. Психопатологию можно рассматривать как феномен, принадлежащий индивиду, или как феномен, возникающий из поля, принадлежащего пространству-между — Zwischenheit, по выражению Бубера [43-47]. В более строгих терминах гештальт-теории это эмерджентный феномен, возникающий на границе контакта (граница контакта — теоретический конструкт гештальт-терапии: это феноменологическая граница, где встречаются субъект и среда, это совместно созданное и динамичное «третье» пространство, не сводимое ни к организму, ни к среде, где возникает опыт.

Наша эпистемология основана на том, что опыт не принадлежит исключительно субъекту или только среде [6,47-49]. Напротив, опыт возникает как «промежуточный голос» на границе контакта. Если рассматривать психопатологию как возникающую на границе контакта, то, строго говоря, страдает не субъект. Страдают отношения между субъектом и миром: то пространство, которое субъект переживает и в котором он становится живым. Психопатология, с этой точки зрения, — это патология отношений, контактной границы, того, что находится «между» [50]. Субъект является разумным и творческим воспринимающим этого страдания: он может чувствовать боль.

С точки зрения гештальта, симптомы являются продуктами творческого селф и проявляют уникальность человека [6]. Таким образом, психопатология представляет собой уникальное творческое приспособление в трудной ситуации. Когда оно становится застывшим, оно перестает отвечать потребностям человека и его окружения, сужает спектр его возможностей. Симптомы рассматриваются не как дискретные элементы, а как суженный спектр функций [51]. Симптомы указывают на ограничение гибкости реакций клиентов. В этом случае они ограничены в возможности свободного контакта с окружающей средой. Они не могут действовать в соответствии со своими реальными потребностями и возможностями, а их поведение и переживания в настоящем определяются фиксированными шаблонами. Они следуют привычке, а не осознанному выбору [52].

Психопатологические симптомы — это феноменологически наблюдаемые проявления застывших гештальтов, которые являются реляционными со-творческими феноменами поля. Эти ригидные паттерны вызывают страдания границы контакта и отношений (разумеется, индивид вносит свой вклад в организацию своего реляционного поля). Они становятся фигурой и в терапевтических отношениях: клиент и терапевт являются со-творцами психопатологии, возникающей в их отношениях. Терапевт может выйти из ригидной полевой структуры, используя свое осознание. Тем самым терапевт оказывает поддержку отношениям и предлагает клиенту шанс расширить спектр своих возможностей. Терапевты предоставляют опыт контакта, которого не хватало клиентам и который они искали [45,46,53]. В этом смысле симптомы — это всегда просьба об особых отношениях: о таком контакте, в котором симптомы больше не нужны [54].

То, чего не хватает, проявляется в терапии как потребность в специфическом и новом опыте контакта. Это та потребность в отношениях, которую клиент стремится удовлетворить или которую он хочет осознать и признать в терапии, это его прерванная контактная интенциональность (интенциональность контакта — теоретический конструкт гештальт-терапии, исходящий из концепции интенциональности феноменологической традиции [55]. С ее помощью мы обозначаем возникающее напряжение в контакте между терапевтом и клиентом, которое продвигает взаимодействие к актуализации потенциальных возможностей в данной терапевтической ситуации [3,6], это одновременно и их история, и их следующий шаг). Любое страдание имеет свое «следующее» в отношениях, на которое оно ориентировано и которое освещает его смысл [53,56,57]. При оказании поддержки основной вопрос, на который ориентируется терапевт, звучит так: «К какому опыту взаимоотношений движется человек?». Ответ на этот вопрос обозначает и указывает направление терапии.

3. Подход гештальт-терапии к диагностике

Недоверие гештальт-терапевтов к диагностике предупреждает нас о риске стать «экспертами по жизни» наших клиентов, о риске лечить свой образ клиента, а не встречаться с ним. Однако важно понимать, что мы не можем избежать постановки какого-либо диагноза. Любой опыт случаен, изменчив, аморфен и хаотичен в момент своего рождения [58]. Базовая человеческая склонность состоит в том, чтобы организовать каждый опыт в осмысленную структуру. Мы упорядочиваем свое переживание присутствия других людей, мы даем название своему опыту, придаем ему структуру. Мы постоянно даем обозначения нашему окружению. Однако в позиции терапевта мы должны делать это с учетом интересов клиента и постоянно размышлять над процессом формулирования диагноза.

Когда терапевт встречается с клиентом, он сталкивается с огромным количеством сложной информации, которая поступает из различных источников: через органы чувств терапевта, из его собственных эмоциональных и телесных переживаний, из непосредственных мыслей и интуитивных озарений, из предыдущих личных и профессиональных опытов, которые приходят на ум во время встречи, а также из теоретических концепций и предположений, которые терапевт усвоил в процессе обучения. Для обработки всей этой информации терапевту необходимы фильтры и концепции, которые помогут ему организовать ее в осмысленном виде. Это необходимо для достаточно качественной терапии, для контакта, который является исцеляющим, а не повторно травмирующим, для определения реалистичных целей и процедур лечения, а также как основа для ответственного творчества терапевта.

С точки зрения гештальт-терапии, диагноз — это процесс называния возникающего значения сложной и изменчивой клинической ситуации [59]. Гештальт-диагноз не направлен на фиксированные выводы [60], а служит гибкой и сиюминутной рабочей гипотезой [61], которая позволяет терапевту сориентироваться в клинической ситуации и наметить точные терапевтические пути. Диагностика наиболее полезна, если она носит описательный, феноменологический и гибкий характер [62]. Терапевты совместно создают и постоянно корректируют диагноз в процессе диалога с клиентами. Терапевты, формулирующие диагноз, представляют собой неотъемлемую часть реальной сети отношений, поэтому феномены взаимодействия терапевта и клиента являются важными объектами исследовательского интереса терапевта. Диагностика должна уметь оценивать и передавать страдания, связанные с отношениями. Терапевт стремится выявить, каким образом страдают отношения и какую интенцию необходимо поддерживать во время контакта.

Диагностика может поддерживать терапевтические отношения, закрепляя терапию в расширенном корпусе знаний и опыта, в накопленной и общей истории, в профессиональном сообществе. «Метапозиция» или «другое пространство», которое постепенно создается совместно с клиентом, представляет собой «третью» сторону, в которой закрепляются терапевтические отношения [63]. Это пространство возникает из потребности терапевта ориентироваться в себе, считывать опыт, создаваемый совместно с клиентом, и избегать слияния с этим опытом. Это пространство, возникающее из потребности клиента верить в то, что существует точка отсчета и, следовательно, точка прибытия.

Внешняя диагностика может поддерживать терапевтические отношения, закрепляя терапию за «третьей стороной» [63]. Она возникает из потребности терапевта сориентироваться, концептуализировать опыт, созданный совместно с клиентом, и избежать слияния с этим опытом. Внешняя диагностика также может способствовать установлению контакта, когда клиент испытывает потребность выразить свой опыт в словах и сравнить их со словами и знаниями терапевта. В этом случае диагностика является частью более широкого процесса определения и построения личного признания. Поиск слов для описания своих страданий вместе с терапевтом может оказаться глубоко значимым и преобразующим опытом, поскольку является результатом совместного творчества внутри герменевтической структуры [64]. В этом процессе и терапевт, и клиент привносят свое понимание происходящего (включая то, что описано в диагностических нозографиях) и пытаются найти общий способ назвать и определить переживания клиента. По отдельности они не обладают истиной, а скорее стремятся к совместному созданию, посредством воплощенного диалога, общего способа описания реальности клиента и терапевта. Они совместно создают общий горизонт, который поддерживает терапевтический процесс.

Гештальт-терапевты опираются на встречу с клиентом здесь и сейчас, они определенным образом понимают ситуацию, ориентируются в ней и соответственно направляют свои интервенции. Здесь уместна метафора путешествия. В психотерапии клиент и терапевт вместе отправляются в дорогу за открытиями. У терапевта есть определенная роль и ответственность, иногда он ведет, иногда позволяет вести себя. Вместе с клиентом они открывают для себя интересные, полезные и рискованные особенности местности. Они могут путешествовать с четкой целью или без нее.

Они могут заблудиться. Тогда терапевту необходимо остановиться и посмотреть на карту, чтобы сориентироваться. Если это происходит в клинической ситуации, терапевту необходимо на время отстраниться и дать себе время, чтобы терапевтическая ситуация обрела для него смысл. Затем терапевт сможет дать этому смыслу название — диагноз. На какое-то время терапевты временно и сознательно не фокусируются на клиенте и отношениях с ним, а сосредотачиваются на описании смысла ситуации, которая представляет собой «третью» сторону. Однако, меняя фокус, терапевт не уходит от контакта с клиентом, а поддерживает контакт, как бы указывая место на карте и получая указания для совместного путешествия. Например, интервенции, поддерживающие терапевтические отношения, могут идти в отличных направлениях, в случае если терапевт и клиент оказываются частью пограничного поля или частью психотического поля.

4. Эстетический диагноз

Существует два вида диагностики при ориентации на терапевтические отношения [1]. Первый, который был кратко описан выше и может быть назван внешним, экстернальным, или картографическим диагнозом. Он возникает в результате сравнения модели явления с самим явлением и создается, когда терапевт сознательно фокусируется на описании смысла ситуации. Однако, будучи в контакте с клиентом, терапевты не всегда могут остановиться на мгновение и подумать о том, как они понимают ситуацию. На практике они могут делать это лишь время от времени и, возможно, в основном после сессии. В живом диалоге терапевты реагируют немедленно. Они реагируют словом, жестом или тоном голоса в мгновение ока. Кроме того, здесь у них есть ориентиры, которые помогают им направлять свои реакции. Эти ориентиры достигаются не за счет изменения фокуса (временного переключения фокуса с территории на карту), а, наоборот, за счет полной вовлеченности в поток отношений. Терапевт чувствует себя полностью вовлеченным в процесс контакта и действует, поддерживая отношения в целом.

Второй вид диагностики можно назвать внутренней или эстетической диагностикой, которая является специфической диагностикой гештальт-терапии. Он возникает на основе эстетического критерия (Joe Lay, в [65]), и именно восприятие эстетических качеств того, что происходит или не происходит, ориентирует терапевта для корректировки своей манеры соприсутствия с клиентом. Экстернальный диагноз можно сравнить с картой местности терапевтической ситуации. Внутренний диагноз можно рассматривать как чувство направления, которое терапевт использует во время своего путешествия по этой местности. Оба вида диагноза помогают терапевту лучше ориентироваться, но каждый из них делает это по-разному. Карта обеспечивает обзор и понимание, а чувство направления важно для принятия немедленных решений и передвижения по незнакомой местности.

«Существует два вида оценки: внутренняя и сравнительная. Внутренняя оценка присутствует в каждом действии, это конечная направленность процесса, движение незавершенной ситуации к завершенной, от напряжения к оргазму и т. д. Стандарт оценки возникает в самом акте и, в конечном счете, является самим актом в целом» [6] (с. 65-66). Мгновение за мгновением взаимодействие между терапевтом и клиентом происходит непредсказуемо и хаотично, в каждую долю секунды в игру вступают тысячи элементов. Взаимодействие невероятно сложно: оно визуальное, слуховое, тактильное, мышечное, железистое, неврологическое, вкусовое, обонятельное, активизирующее слои памяти, которые колеблются в ожидании, готовые принять участие в формировании фигуры. Более того, оно включает в себя ожидания и сравнения с тысячами контактов и лиц. Что же ориентирует нас в этой сложной ситуации?

Ориентирование обеспечивается чувственной эстетической оценкой, которая возникает от момента к моменту на границе контакта. Она предлагает возможность ориентироваться терапевту, это знание (gnosis) о «здесь и сейчас» отношений через (dia) органы чувств. Этот акт диагностики не является сравнением модели и явления. Мы назовем этот второй вид диагностики «внутренней или эстетической диагностикой», поскольку она присуща процессу и основана на восприятии через органы чувств.

Критерий, ориентирующий терапевта на поддержку возникающей интенции к контакту, присущ настоящему моменту отношений. Это эстетический критерий, основанный на ощущениях и ориентированный на определенное направление. В процессе контакта возникает напряжение, направленное на создание «хорошего гештальта» — эмпирической фигуры, субъективно воспринимаемой как хорошая, в соответствии с правилами гештальтпсихологии [6,65-67]. В потоке терапевтического взаимодействия, когда естественная динамика человеческой встречи развивается от момента к моменту, внешние методы оценки, основанные на сравнении происходящего с внешней нормой, принятой за эталон [6], оказываются бесполезными.
Однако они полезны при концептуализации кейса, которую терапевту необходимо проводить между сессиями или в критические моменты сессии, как описано ниже. Терапевт постоянно воспринимает качества контакта и творчески корректирует свое присутствие на границе контакта: в этом состоит единство диагностического и терапевтического акта [6,65]. Чувствуя моменты спада интенциональности и потери спонтанности, терапевт заново позиционирует себя в отношениях, со-здавая и поддерживая их, момент за моментом.

Этот вид ориентирования основан на интуитивной оценке ситуации контакта: это особый вид знания, возникающий на границе контакта в момент, когда организм и среда еще не дифференцированы. По этой причине эстетическое знание является неявным (довербальным) и уже настроено на интерсубъективное измерение [7,68,69]. Ориентиры для следующей интервенции сразу же оцениваются по эстетическим критериям. Только позже терапевты могут назвать процесс принятия решения о конкретной интервенции: «Мне показалось правильным сохранять молчание и просто смотреть в глаза клиенту в этот момент, это просто хорошо подходило»; или «Я бы не решился вступить в конфронтацию с клиентом в этой ситуации, это показалось мне неуместным» и т. д. Такого рода оценка является докогнитивной и довербальной и предполагает не только пассивный акт, но и активность, ведущую терапевта непосредственно к интервенции. При этом время не тратится на когнитивные процессы в потоке мгновенных взаимодействий.

Работая с внутренней диагностикой, мы используем интуицию как источник поддержки для терапевтов. Большинство непосредственных интервенций осуществляются не на основе сознательной когнитивной целенаправленности, — скорее осознанность терапевта ориентирует его по эстетическим критериям. Часто только после сессии терапевты могут найти способ вербально описать и когнитивно осмыслить, что они делали и каковы были причины интервенций. Это не означает, что терапевты работают хаотично. Их понимание клинической ситуации и вмешательство осуществляются интуитивно. Интуиция вырабатывается опытом и обучением. Развитая интуиция позволяет терапевтам более чутко воспринимать незначительные оттенки терапевтической ситуации и немедленно вмешиваться в нее соответствующим образом даже без когнитивной обработки. Интуиция может вести их в пространстве-между через мягкую паутину мельчайших сигналов, для которых слова и мысли — слишком грубые инструменты. Ее можно рассматривать как феноменологическую позицию присутствия для другого и следования за потоком совместно созданного опыта [70].

Что же на самом деле означает постановка внутреннего диагноза? Быть осознанным, бодрствующим, с активными чувствами и в то же время расслабленным, позволяя себе быть тронутым тем, что происходит [7,71]. Сохранять уверенность в том, что хаос действительно имеет «смысл» и что при достаточной поддержке смысл может появиться. Терапевты не дезориентированы, а присутствуют. Они не бездействуют, а готовы присоединиться к «танцу», который разворачивается на границе контакта клиента и терапевта. Терапевты готовы собрать интенциональность и поддержать ее развертывание. Именно интенциональность, направленная на контакт, вносит порядок в интерсубъективный хаос. Когда стрела интенциональности теряет энергию и падает, ее восстанавливают терапевты, придавая ей новый импульс. Когда стрела падает, восстанавливается и вновь запускается, эмоциональная интенсивность момента усиливается. Моменты полноты контакта всегда непредсказуемы: мы не знаем, когда они наступят, в какую минуту или секунду контакта. Однако они возникают не случайно: именно терапевты помогают осуществить эти моменты, поддерживая интенциональность клиентов, которая разворачивается секунда за секундой и сталкивается с собственной интенциональностью терапевта [72].

Интенциональность ориентирует терапевтический процесс. Потеря импульса, падение или прерывание интенциональности побуждает терапевта к интервенции: интервенцией может быть и молчание, и неподвижность, и почти незаметное движение. Интервенция направлена на завершение гештальта, поддерживает готовый к проявлению потенциал. Как терапевты замечают движение или прерывание интенциональности? Ответ заключается в присутствии на границе контакта, в чувственной готовности и осознании своих телесных, эмоциональных и когнитивных резонансов. Эти резонансы возникают отчетливо, не в результате когнитивного процесса, а скорее, если дать им время раскрыться — и только в результате последующей рефлексии их можно различить.

Это осознание направляется строгим критерием — эстетическим критерием (Joe Lay, в [65]), который побуждает терапевта и клиента к совместному созданию хорошего гештальта контакта. Опять же, при таком диагностическом подходе не происходит сравнения между моделью феномена и самим феноменом, как это бывает в диагностических картах. Здесь мы имеем дело с восприятием текучести того, что происходит или не происходит, что и ориентирует терапевта на корректировку своей манеры общения с клиентом. Это может быть нотой не в тон, мазком кисти не на своем месте, чем-то чуть сильнее или чуть слабее, чуть раньше или чуть позднее. Мы руководствуемся не априорной моделью, а уникальными, особыми эстетическими качествами человеческих отношений в данной конкретной ситуации. Так же как мы умеем распознать ноту не в той тональности, мы можем почувствовать, что что-то не на месте или не вовремя, или как-то неопределенно странно или устало в текущих взаимных реакциях. «То, что происходит в сессии и что мы считаем „красивым“, не является ни объективно красивым (это не качество объекта), ни субъективно красивым (только для меня, как если бы это был вопрос личных вкусов). Оно действительно присутствует для тех, кто присутствует в своих чувствах, кто, следовательно, осознает и участвует, вовлечен и резонирует с ситуацией. Для нас красиво присутствовать в той мере, в какой нас трогает происходящее. Мы имеем в виду красоту не объекта, от которого можно отстраниться, и не чего-то „приятного“, изящного, утешительного, декоративного. При созерцании красоты меняется взгляд, меняется дыхание: красота не принадлежит ни объекту, ни субъекту, а является возникающим контактным феноменом. Мы имеем дело с явлением, которое преобразует и захватывает нас, сила которого может быть эмоционально разрушительной, как приливная волна, или тонкой, проникающей, как воздух высоко в горах. Более того, трансформируясь, оно оставляет после себя след. (…). Связь между эстетикой, осознанием, жизненным миром и трансформацией становится еще более очевидной, если глубже вникнуть в этимологию слова, как это сделал филолог-классик Ричард Онианс:

Греческий глагол aisthanomai (долгая форма aisthomai: «воспринимать»), от которого происходит aisthesis, является средним от aisto на гомеровском греческом, что означает «задыхаюсь» или «вдыхаю». В своем родстве с терминами, обозначающими «дыхание» живого, aisthesis имеет один и тот же корень asaion, означающий время, которое само себя восстанавливает, а до этого — «жизненную силу», протекающую через тела (. . .) [69] (с. 74-75). [7] (p. 7).

Кардинальные моменты этого посекундного диагностического подхода находятся в «здесь» (переживание пространства) и «сейчас» (переживание времени) прожитого опыта, как он проявляется на границе контакта. Терапевт является иглой, чувствительной к изменениям на этих сейсмографах, которые записывают (через индивидуальные резонансы) эстетические ценности отношений здесь и сейчас, а не индивидуальные параметры. Терапевт оценивает эти колебания и постоянно позиционирует себя по отношению к ним, сохраняя сенсорно-физическое единство. Например, в случае с травмированным клиентом эстетическая чувствительность предостерегает терапевта от использования потенциально ретравмирующих экспрессивных интервенций и направляет его на то, чтобы сосредоточиться на безопасной терапевтической ситуации «здесь и сейчас». Таким образом, терапевт не только осуществляет внутреннюю диагностику, но и сам терапевтический акт: в этом заключается единство диагностико-терапевтического акта [6,65]. Чувствуя прерывание интенциональности, терапевт заново позиционирует себя в отношениях, направляя и исцеляя их момент за моментом.

5. В депрессии вместе: пример конкретной клинической эстетической оценки

Тяжесть депрессии клиента можно оценить по степени его отстраненности от пространства-между, по степени его отсутствия на границе контакта. Пространство-между — это та общая почва, которую мы постоянно создаем на границе контакта. Это ткань, которая соединяет нас с миром и жизнью в каждый момент времени. В случае тяжелых депрессивных переживаний это общее пространство перестает существовать и, следовательно, не может быть преодолено. В этом и заключается уникальное свойство меланхолического переживания. Пространство-между больше не является местом встречи [73].

Невозможно создать-вместе фигуру контакта. Эта дисфункция лежит в основе трудностей терапевта в установлении связи с клиентом, в обеспечении обычных резонансов, созвучий и диссонансов, которые обычно заполняют терапевтическое пространство и время. Словом, ничего не реверберирует в терапевтическом пространстве-между, которое эстетически воспринимается терапевтом и, таким образом, является внутренним диагнозом в контакте с депрессивным клиентом.

Центральная грань депрессивных переживаний — отсутствие всякого интереса. Это не просто означает, что субъект ничем не увлечен и не вовлечен. Это также имеет более радикальное значение, что они больше не находятся в «inter» (промежуточности) «esse» (бытия), что они в некотором смысле удалены от пребывания в самом пространстве-между, от того нервного центра, где сплетаются все бесконечные нити жизни [74]. Ощущение безжизненности, которое, пожалуй, является одной из наиболее характерных черт депрессии, — явное проявление этого состояния. Для здорового роста селф необходимо, чтобы организм был одновременно отделен от мира и соединен с ним. Именно этой связи с миром и не хватает в тяжелых депрессивных переживаниях.

Тяжелые депрессивные переживания характеризуются, прежде всего, некоторой заторможенностью в динамике фигура/фон: фигура напрягается, чтобы выйти из фона, лишенного энергии. Нет ни интересов, ни стимулов, ни импульсов интенциональности. Клиент часто молчит и неподвижно сидит на стуле в течение всей сессии. Даже смутный намек на фигуру не проглядывает. Ничто не имеет значения. Ничто ничего не значит, поскольку сам смысл возникает на границе контакта в динамике «фигура-фон», где фигура приобретает размер, глубину и смысл через отношение к фону.

Никакой интенциональности не возникает, поскольку интенциональность принадлежит не отдельному человеку, а возникает и проявляется в контакте: это та сила, которая движет всеми нашими встречами на границе контакта. Когда мы попадаем в тяжелое депрессивное реляционное поле, наши чувства сталкиваются с небытием, с тоскливым пустырем, который кажется то каменным, то текучим, всепоглощающим туманом. «Моя голова полна какого-то тумана, который постоянно смещается, не принимая никакой четкой формы. Я в полном замешательстве. Я не знаю, что делать». Иногда вновь кажется, что ничто не имеет смысла: «Я смотрю на открывающийся вид, как будто это не более чем статичные картинки на плоском экране. Горы, которые всегда радовали меня, теперь просто есть: недосягаемые, инертные и бесполезные. Ничто не привлекает меня. Нет ничего, с чем бы я мог себя связать, ничего, что имело бы для меня значение».

Терапевты воспринимают отсутствие направления в виде растяжения времени и пространства. Эти два трансцендентных краеугольных камня человеческого опыта подвергаются изменению. Было бы неточно говорить о том, что фигура использует пространство и время как заранее существующие категории. Скорее, время и пространство возникают в тот самый момент, когда фигура со-творена в настоящем. Когда подкрадывается депрессия, настоящий момент не может возникнуть. Ему не хватает поддержки ни со стороны предыдущего момента, который заканчивается (retentio), ни со стороны последующего момента, который появляется на свет (protentio).

Когда терапевт помещает себя в реляционное поле клиента, он сразу же осознает это измененное ощущение времени, которое растянуто до предела, до такой степени, что почти полностью остановилось. Пространство, тем временем, находится в состоянии постоянного расширения. Расстояние между креслом терапевта и креслом клиента становится все больше и больше, настолько, что кажется непреодолимым. Энергия, необходимая для его преодоления, кажется невозможной. Однако сам факт того, что ее кажущееся отсутствие вызывает столь острый дистресс, свидетельствует о том, что интенциональность на самом деле присутствует. Она присутствует в той самой боли, которая возникает от ощущения ее отсутствия. Если болезненно ощущаемое отсутствие интенциональности существует в фигуре, то интенциональность должна присутствовать в фоне.

Депрессивный опыт расположен в поле отношений. Время и пространство — это дороги, которые мы прокладываем для себя по пути к тому, что любимо и необходимо. Они являются зависимыми от отношений переменными, порождаемыми импульсом самого путешествия, которое никогда не бывает одиночным, а всегда является совместным движением. Когда это движение не удается, мы ощущаем пропасть, которая нас разделяет. Аффективный мост, на котором зиждется наше «я» и из которого проистекает субъективность, потерян. Депрессивные переживания — это выражение в индивиде специфического опыта отношений: невозможности достичь другого. Депрессия — это способ, с помощью которого субъект переживает утрату надежды перед лицом неэффективности своих тщетных попыток достичь другого. Депрессия может быть понята как совместно конструируемый феномен отношений, имеющий три неотъемлемые и существенные черты: глубокую привязанность, при которой другой является любимым и необходимым, безуспешность всех попыток достичь другого и эмоциональное отсутствие другого в отношениях.

Депрессивный опыт каждого человека уникален, он всегда является неотъемлемой частью его жизненной истории. Депрессивный опыт также имеет межличностную природу, он является со-зданным феноменом: он появляется в отношениях и там же поддерживается. Учитывая контекст жизненной истории и сети отношений, депрессивное переживание можно рассматривать как функцию поля, как форму творческой адаптации. Оно может помочь человеку пережить трудную ситуацию, может послужить сигналом к жизненному повороту и перефокусировке поиска смысла жизни, может способствовать изменению застывших привычных паттернов отношений и т. д. Однако если человек использует депрессивный способ отношений в своей жизни ригидно и стереотипно, то депрессивное функционирование становится фиксированным гештальтом. Это можно описать как порочный круг, который снижает способность организма справляться с собственными психическими и физическими процессами, а также с внешними требованиями. Это приводит к учащению неудач, последующему углублению депрессивного состояния и дальнейшему снижению возможностей организма. Изначально полезный адаптивный механизм депрессивного приспособления [75] может превратиться в изнурительный и разрушительный фиксированный гештальт депрессии как вида страдания, существенно ограничивающего способность человека к творческой адаптации. Осмысление депрессивного опыта как фиксированного гештальта изначально полезного способа творческой адаптации может служить внешним диагнозом, который позволяет терапевту сориентироваться в сложности истории отношений депрессивного клиента.

Описанная выше привычная организация поля отношений, как правило, повторяется и в терапевтической ситуации. Терапевт становится частью «депрессивной организации» поля. Обычная реакция семьи или других близких людей клиента на его депрессивное состояние полярна. Сначала они хотят подбодрить его («Да ладно, скоро все будет хорошо. Давай повеселимся, это поможет тебе справиться»). Позже, когда эти усилия оказываются неэффективными и они истощаются, они пытаются защитить себя и отстраниться от депрессивного человека (часто с более или менее скрытой агрессией).

Терапевты оказываются в таком же паттерне отношений и испытывают импульсы к повторению описанных реакций на депрессивного человека. Например, терапевт может пытаться подбодрить клиента благовидными практическими предложениями по изменению стрессовых условий жизни, а затем испытывать недовольство или раздражение, когда клиент не может ничего изменить. Благодаря осознанию этого факта у терапевта появляется возможность выйти из этого жесткого паттерна отношений и по-другому реагировать на депрессивного человека: он остается доступным для контакта, не винит ни себя, ни клиента, не теряет надежды. Тем самым терапевт изменяет привычную жесткую организацию поля и открывает возможность для изменений и для своего клиента.

Страх — распространенная первоначальная реакция при работе с клиентом, находящимся в тяжелой депрессии. Он может выражаться в неопределенном, но сильном чувстве тревоги или в сильном страхе за клиента. Иногда терапевту хочется отстраниться от клиента или отправить его к кому-то другому. Важно рассматривать эти переживания в их полевом контексте. Все эти реакции отражают восприятие терапевтом отсутствия почвы в поле отношений. Именно поэтому привлечение третьей стороны является жизненно важным якорем [1]. Это может быть фармакологическая поддержка, супервизия, встречи с коллегами или дальнейшее теоретическое обучение (надеюсь, включающее чтение данной статьи).

Другой аспект контрпереноса связан с побочными эффектами помещения терапевта в депрессивное поле. Депрессивное состояние приводит к тому, что терапевт оказывается на краю пропасти, ощущая страшную тяжесть, тянущую его вниз, в бездну, вакуум, состояние одиночества, страха и крайнего бессилия, когда отсутствует всякое чувство направления. Это может привести к чувству гнева, которое выливается в самоуничижение («Я не справляюсь с этим клиентом») или потерю веры в свою подготовку и профессию («Мой выбранный терапевтический подход не позволяет мне работать с этим клиентом» или «С такими клиентами психотерапия вообще бесполезна: им нужны только лекарства!»).

Переживания терапевтов при работе с депрессивным клиентом можно описать общей метафорой «магнетической силы депрессии». Терапевты чувствуют притяжение к переживаниям клиента, как к магниту. При этом они либо сохраняют безопасную эмоциональную дистанцию, надевая профессиональную маску, оставляя депрессивное переживание в тайне от себя и порой принимая на себя неподобающую ответственность за всю ситуацию. Либо терапевты сближаются, в той или иной степени разделяя депрессивные переживания клиента. Терапевты испытывают упадок сил, одиночество, беспомощность, стыд, тяжесть. В этом случае они могут ощущать опасность «заражения депрессией», переживая: «Это слишком для меня!» и реагируют самозащитой и/или агрессией по отношению к клиенту: «Она невыносима. Я ей нужен, и я здесь, протягиваю руку, но она этого не видит!» или «От меня нет никакого толку, пусть делает, что хочет, и все!». У терапевта может возникнуть соблазн возразить клиенту или бросить ему вызов: «Ладно, посмотрим, что сильнее: моя решимость или твоя инертность!»

Терапевту важно осознавать свой собственный опыт и не обвинять в нем клиента или себя, так как обвинение является отличительной чертой депрессивной организации поля. Терапевты могут использовать метафору магнетической силы депрессии, и их опыт покажет, насколько она сильна и какова позиция терапевта по отношению к ней.

Терапевты сами подвергаются опасности в поле, организованном депрессивно. Они могут «заразиться» депрессией клиента и тоже впасть в депрессию. Существует клинически наблюдаемый феномен распространения эмоций, связанных с депрессией, в межличностных контактах. «Заразность депрессии» — это теоретическая концепция, которая служит инструментом для лучшего понимания, а не для обвинения «носителя» депрессии. Эта концепция была обоснована мета-анализом 40 исследований [76], что дает достаточную поддержку утверждению: «депрессивные симптомы заразны в близких отношениях». Специфическая последовательность переживаний терапевта в депрессивном поле была исследована и описана в работе [77] как «траектория депрессивного со-переживания».

Задача терапевта — оставаться присутствующим, когда так легко отвлечься, заснуть или потерять самообладание, и при этом не впасть в депрессию, когда так легко потерять надежду. Такая ситуация представляет собой одну из самых трудных задач, стоящих перед психотерапевтом: он помещает свое «я» в диспозицию клиента, но в этой ситуации может возникнуть ощущение, что в пространстве-между ними находится пропасть [78]. Как он может находиться в такой яме, в такой пропасти?

Все переживания терапевта должны быть осознаны, поскольку они представляют собой способ существования с другим в поле отношений. Полевая перспектива оказывает терапевтам поддержку по двум направлениям: она позволяет им осмыслить свои эмоции и одновременно дает им возможность действовать. Задавая себе вопрос: «Как мы совместно создаем депрессию здесь и сейчас?» или «Как мы вместе переживаем депрессию?» [75], терапевты возвращают ситуацию в рамки досягаемости.

6. Выводы

Как психотерапевтам, нам нужна и карта (внешний/экстернальный диагноз), и чувство направления (внутренний диагноз). Внешний диагноз является основой для работы психотерапевта. Создавая внешний диагноз, мы фиксируем то, как именно поле терапевтической ситуации организовало себя. Мы сосредотачиваемся на описании смысла текущей терапевтической ситуации и не фокусируемся на том, чтобы быть с клиентом в данный момент. Однако если бы мы обременяли себя требованием постоянно фокусироваться на потоке терапевтических отношений, мы бы, как ни парадоксально, ограничили свою терапевтическую гибкость. Беглый и питательный поток контакта может развиваться, если мы также даем себе время на поиск ориентации и смысла, на привязку к третьей стороне, на диагностику.

У нас может быть несколько видов карт, каждая из которых описывает клиническую ситуацию с разных точек зрения. Мы можем иметь карту, основанную на наблюдении процесса со-творения здесь и сейчас, другую — на наблюдении ролей и взаимодействий в системе, третью — на феноменологическом наблюдении симптомов. В процессе психотерапии мы, естественно, разрабатываем карты, чтобы придать смысл своему опыту. Мы не можем избежать постановки того или иного диагноза, все, что мы можем сделать, — это оставаться в курсе процесса диагностирования и возвращать свое осознание в контакт с клиентом. Мы должны помнить, что диагноз — это не описание человека, который находится перед нами, а лишь инструмент, который позволяет нам осмысленно организовать наш опыт общения с ним и таким образом помогает нам быть заземленными и присутствовать во время встречи.

Внешний диагноз становится все менее важным по мере того, как терапевт приобретает все больший опыт. Всем путешественникам нужны карты, чтобы ориентироваться, но верно и то, что чем опытнее путешественник, тем больше он может полагаться на свое чувство направления. Чувство направления развивается в процессе путешествия, без использования большого количества карт. Внутренняя или эстетическая диагностика очень важна для ориентации в процессе взаимодействия. Она является основополагающей при оказании специфической поддержки в гештальт-терапии. Ни одна карта никогда не будет достаточно подробной, чтобы предупредить нас о выбоинах на дороге и поворотах на трассе. Ни одна карта никогда не сможет обновляться настолько, чтобы показать момент, происходящий здесь и сейчас. Такой ориентации достаточно, когда, много путешествуя и изучив бесчисленное количество карт, путешественник уверен в том, как двигаться по незнакомым территориям.

Ссылки

1. Francesetti G., Gecele M. A Gestalt Therapy Perspective on Psychopathology and Diagnosis. Br. Gestalt J. 2009;18:5–20. [Google Scholar]

2. Francesetti G., Gecele M., Roubal J. Gestalt Therapy in Clinical Practice. From Psychopathology to the Aesthetics of Contact. FrancoAngeli; Milano, Italy: 2013. [Google Scholar]

3. Francesetti G. “You Cry, I Feel Pain”. The Emerging, Co-created Self as the Foundation of Anthropology, Psychopathology and Treatment in Gestalt Therapy. In: Robine J.-M., editor. Self—A Polyphony of Contemporary Gestalt Therapists. L’Exprimerie; St. Romain-la-Virvée, France: 2016. [Google Scholar]

4. Rosa H. Resonanz: Eine Soziologie der Weltbeziehung. Suhrkamp Verlag; Berlin, Germany: 2016. [Google Scholar]

5. Fuchs T., Koch S.C. Embodied Affectivity: On Moving and Being Moved. Front. Psychol. 2014;5:1–12. doi: 10.3389/fpsyg.2014.00508. [PMC free article] [PubMed] [CrossRef] [Google Scholar]

6. Perls F., Hefferline R., Goodman P. Gestalt Therapy. Excitement and Growth in the Human Personality. Gestalt Journal Press; Highland, NY, USA: 1951. [Google Scholar]

7. Francesetti G. Pain and Beauty. From Psychopathology to the Aesthetics of Contact. Br. Gestalt J. 2012;21:4–18. [Google Scholar]

8. Francesetti G. From Individual Symptoms to Psychopathological Fields. Towards a Field Perspective on Clinical Human Suffering. Br. Gestalt J. 2015;24:5–19. [Google Scholar]

9. Cortelazzo M., Zolli P. Dizionario Etimologico della Lingua Italiana. Zanichelli; Bologna, Italy: 1983. [Google Scholar]

10. Minkowski E. Vers une Cosmologie. Payot & Rivages; Paris, France: 1999. [Google Scholar]

11. Baranger M. Field Theory. In: Lewkowicz S., Flechner S., editors. Truth, Reality and the Psychoanalyst: Latin American Contributions to Psychoanalysis. International Psychoanalytical Association; London, UK: 2005. pp. 49–71. [Google Scholar]

12. Baranger M., Baranger W. The Analytic Situation as a Dynamic Field. Int. J. Psychoanl. 2008;89:795–826. doi: 10.1111/j.1745-8315.2008.00074.x. [PubMed] [CrossRef] [Google Scholar]

13. Combs A.W. Being and Becoming: A Field Approach to Psychology. Humanist. Psychol. 1999;25:237–243. doi: 10.1080/08873267.1997.9986884. [CrossRef] [Google Scholar]

14. Ferro A. The Field Evolves. In: Katz S.M., Cassorla R., Civitarese G., editors. Advances in Contemporary Psychoanalytic Field Theory. Routledge, Taylor & Francis Group; New York, NY, USA: 2016. [Google Scholar]

15. Neri C. The Analytic Field as a Resonator and Instrument for Revealing the Presence of Other Fields. In: Katz S.M., Cassorla R., Civitarese G., editors. Advances in Contemporary Psychoanalytic Field Theory. Routledge, Taylor & Francis Group; New York, NY, USA: 2016. [Google Scholar]

16. Orange D.M., Atwood G.E., Stolorow R.D. Working Intersubjectively: Contextualism in Psychoanalytic Practice. The Analytic Press; Hillsdale, NJ, USA: 1997. [Google Scholar]

17. Pribram K.H. Languages of the Brain: Experimental Paradoxes and Principles in Neuropsycholgy. Prentice-Hall; Upper Saddle River, NJ, USA: 1971. [Google Scholar]

18. Stern D.N. Forms of Vitality: Exploring Dynamic Experience in Psychology and the Arts. Oxford University Press; New York, NY, USA: 2010. [Google Scholar]

19. Stolorow R.D., Atwood G.E., Brandchaft B. The Intersubjective Perspective. Jason Aronson; Northvale, NJ, USA: 1994. [Google Scholar]

20. Tolman E.C. Principles of Purposive Behavior. In: Koch S., editor. Psychology: A Study of a Science. Volume 2. McGraw-Hill; New York, NY, USA: 1959. pp. 92–157. [Google Scholar]

21. Bloom D. Sensing Animals/Knowing Persons. A Challenge to Some Basic Ideas in Gestalt Therapy. In: Levine Bar-Yoseph T., editor. Advanced Gestalt Therapy. Routledge; New York, NY, USA: 2011. [Google Scholar]

22. Bloom D. The Relational Function of Self: Self Function on the Most Human Plane. In: Robine J.-M., editor. Self—A Polyphony of Contemporary Gestalt Therapists. L’Exprimerie; St. Romaine-la-Virvée, France: 2016. [Google Scholar]

23. Bloom D. Sensing and Knowing. Gestalt Rev. 2017 forthcoming. [Google Scholar]

24. Cavaleri P.A. Dal campo al confine di contatto. Contributo per una riconsiderazione del confine di contatto in psicoterapia della Gestalt. In: Spagnuolo Lobb M., editor. Psicoterapia della Gestalt. Ermeneutica e Clínica. FrancoAngeli; Milano, Italy: 2001. [Google Scholar]

25. Cavaleri P.A. La Profondità della Superficie. Percorsi Introduttivi alla Psicoterapia della Gestalt. FrancoAngeli; Milano, Italy: 2003. [Google Scholar]

26. Day E. Field Attunement for a Strong Therapeutic Alliance: A Perspective from Relational Gestalt Therapy. J. Humanist. Psychol. 2016;56:77–94. doi: 10.1177/0022167815569534. [CrossRef] [Google Scholar]

27. Jacobs L. The Inevitable Intersubjectivity of Selfhood. Int. Gestalt J. 2005;28:43–70. [Google Scholar]

28. Jacobs L., Hycner R. Relational Approaches in Gestalt Therapy. Routledge, Taylor & Francis Group; New York, NY, USA: 2010. [Google Scholar]

29. Kennedy D. The Phenomenal Field. Br. Gestalt J. 2003;12:76–87. [Google Scholar]

30. Latner J. This Is the Speed of Light: Field and Systems Theories in Gestalt Therapy. Gestalt J. 1983;6:71–90. [Google Scholar]

31. O’Neill B. Relativistic Quantum Field Theory: Implications for Gestalt Therapy. Gestalt Rev. 2008;12:7–23. [Google Scholar]

32. Parlett M. Reflections on Field Theory. Br. Gestalt J. 1991;1:68–91. [Google Scholar]

33. Parlett M. Contemporary Gestalt Therapy: Field Theory. In: Woldt A.L., Toman S.M., editors. Gestalt Therapy. History, Theory, and Practice. Sage; London, UK: 2005. [Google Scholar]

34. Philippson P. Revisiting the Field. [(accessed on 14 September 2017)];2017 Available online: https://www.amazon.it/s/ref=nb_sb_noss/262-9211115-1726344?__mk_it_IT=%C3%85M%C3%85%C5%BD%C3%95%C3%91&url=search-alias%3Ddigital-text&field-keywords=Peter+philippson

35. Robine J.-M. Plis et Deplis du Self. Institut Français de Gestalt-thérapie; Bordeaux, France: 2004. [Google Scholar]

36. Spagnuolo Lobb M. Gestalt Therapy Recounted in Post-Modern Society. FrancoAngeli; Milano, Italy: 2013. The Now-for-next in Psychotherapy. [Google Scholar]

37. Staemmler F.-M. A Babylonian Confusion? On the Uses and Meanings of the Term “Field” Br. Gestalt J. 2005;15:64–83. [Google Scholar]

38. Wheeler G. Beyond Individualism: Toward a New Understanding of Self, Relationship and Experience. The Analytic Press/Gestalt Press; Hillsdale, NJ, USA: 2000. [Google Scholar]

39. Wollants G. Gestalt Therapy: Therapy of the Situation. Sage; London, UK: 2008. [Google Scholar]

40. Yontef G. Modes of Thinking in Gestalt Therapy. Gestalt J. 1984;7:33–74. [Google Scholar]

41. Yontef G. The Relational Attitude in Gestalt Therapy Theory and Practice. Int. Gestalt J. 2002;25:15–36. [Google Scholar]

42. Francesetti G. The Field Strategy in Clinical Practice: Towards a Theory of Therapeutic Phronēsis. In: Brownell P., editor. Handbook for Theory, Research, and Practice in Gestalt Therapy. 2nd ed. Cambridge Scholars Publishing; Tyne, UK: forthcoming. [Google Scholar]

43. Buber M. Il Principio Dialogico e Altri Saggi. San Paolo; Milano, Italy: 1993. [Google Scholar]

44. Francesetti G. La sofferenza della Zwischenheit. Una lettura gestaltica di “Colpa e sensi di colpa” di Martin Buber. In: Bertolino L., editor. Martin Buber. Colpa e sensi di Colpa. Apogeo; Milano, Italy: 2008. [Google Scholar]

45. Salonia G. Disagio psichico e risorse relazionali. Quad. Gestalt. 2001;32–33:13–22. [Google Scholar]

46. Spagnuolo Lobb M. From the Epistemology of Self to Clinical Specificity in Gestalt Psychotherapy. In: Robine J.-M., editor. Contact and Relationship in a Field Perspective. L’Exprimerie; Bordeaux, France: 2001. [Google Scholar]

47. Spagnuolo Lobb M. Classical Gestalt Therapy Theory. In: Woldt A.L., Toman S.M., editors. Gestalt Therapy. History, Theory, and Practice. Sage Publications; Thousand Oaks, CA, USA: 2005. pp. 21–39. [Google Scholar]

48. Dewey J. Art as Experience. Penguin; New York, NY, USA: 1980. [Google Scholar]

49. Spagnuolo Lobb M. La teoria del sé in psicoterapia della Gestalt. In: Spagnuolo Lobb M., editor. Psicoterapia della Gestalt. Ermeneutica e Clínica. FrancoAngeli; Milano, Italy: 2001. [Google Scholar]

50. Francesetti G., Gecele M., Roubal J. Gestalt Therapy Approach to Psychopathology. In: Francesetti G., Gecele M., Roubal J., editors. Gestalt Therapy in Clinical Practice. From Psychopathology to the Aesthetics of Contact. FrancoAngeli; Milano, Italy: 2013. pp. 59–76. [Google Scholar]

51. Zinker J. Creative Process in Gestalt Therapy. Vintage Books; New York, NY, USA: 1978. [Google Scholar]

52. Yontef G.M. Awareness, Dialogue and Process: Essays on Gestalt Therapy. Gestalt Journal Press; Highland, NY, USA: 1993. [Google Scholar]

53. Salonia G. Tempi e modi di contatto. Quad. Gestalt. 1989;8–9:55–64. [Google Scholar]

54. Sichera A. A confronto con Gadamer: Per una epistemologia ermeneutica della Gestalt. In: Spagnuolo Lobb M., editor. Psicoterapia della Gestalt. Ermeneutica e Clínica. FrancoAngeli; Milano, Italy: 2001. pp. 17–41. [Google Scholar]

55. Husserl E. Ideas: General Introduction to Pure Phenomenology. G. Allen & Unwin, Limited; New York, NY, USA: 1931. [Google Scholar]

56. Polster E., Polster M. Gestalt Therapy Integrated: Contours of Theory and Practice. Vintage Books; New York, NY, USA: 1974. [Google Scholar]

57. Spagnuolo Lobb M. Sessualità e amore nel setting gestaltico: Dalla morte di Edipo all’emergenza del campo situazionale. Idee Psicoter. 2008;1:35–47. [Google Scholar]

58. Melnick J., Nevis S.M. Diagnosing in the Here and Now: A Gestalt Therapy Approach. In: Greenberg L.S., Watson J.C., editors. Handbook of Experiential Psychotherapy. The Guilford Press; New York, NY, USA: 1998. [Google Scholar]

59. Roubal J. The Three Perspectives Diagnostic Model: How Can Diagnosis Be Used in the Gestalt Approach and in Psychiatry Without an Unproductive Competition. Gestalt J. Aust. N. Z. 2012;8:21–53. [Google Scholar]

60. Brownell P. Gestalt Therapy: A Guide to Contemporary Practice. Springer; New York, NY, USA: 2010. [Google Scholar]

61. Höll K. Integrative Gestalt Psychoterapy. In: Bartuska H., Buchsbaumer M., Mehta G., Pawlowsky G., Wiesnagrotzki S., editors. Psychotherapeutic Diagnostic. Springer; New York, NY, USA: 2008. [Google Scholar]

62. Joyce P., Sills C. Skills in Gestalt Counselling and Psychotherapy. Sage; London, UK: 2006. [Google Scholar]

63. Roubal J., Gecele M., Francesetti G. Gestalt Therapy Approach to Diagnosis. In: Francesetti G., Gecele M., Roubal J., editors. Gestalt Therapy in Clinical Practice: From Psychopathology to the Aesthetics of Contact. FrancoAngeli; Milano, Italy: 2013. pp. 79–106. [Google Scholar]

64. Gadamer H.-G. Truth and Method. Bloomsbury Academic; London, UK: 2004. [Google Scholar]

65. Bloom D. “Tiger! tiger! burning bright”—Aesthetic Values as Clinical Values in Gestalt Therapy. In: Spagnuolo Lobb M., Amendt-Lyon N., editors. Creative License: The Art of Gestalt Therapy. Springer; New York, NY, USA: 2003. pp. 63–78. [Google Scholar]

66. Ash G.M. Holism and the Quest for Objectivity. Cambridge University Press; Cambridge, UK: 1998. Gestalt Psychology in the German Culture, 1890–1967. [PubMed] [Google Scholar]

67. Robine J.-M. La Psychothérapie Comme Ésthetique. L’Exprimérie; Bordeaux, France: 2006. [Google Scholar]

68. D’Angelo P. Estetica. Laterza; Roma-Bari, Italy: 2011. [Google Scholar]

69. Desideri F. La Percezione Riflessa. Raffaello Cortina Editore; Milano, Italy: 2011. [Google Scholar]

70. Merleau-Ponty M. Phenomenology of Perception: An Introduction. Routledge; New York, NY, USA: London, UK: 2003. [Google Scholar]

71. Spagnuolo Lobb M. L’awareness dans la pratique post-moderne de la Gestalt-thérapie. Gestalt XV. 2004;27:41–58. [Google Scholar]

72. Bloom D. The Phenomenological Method of Gestalt Therapy: Revisiting Husserl to Discover the Essence of Gestalt Therapy. Gestalt Rev. 2009;13:277–295. [Google Scholar]

73. Francesetti G., Roubal J. Gestalt Therapy Approach to Depressive Experiences. In: Francesetti G., Gecele M., Roubal J., editors. Gestalt Therapy in Clinical Practice. From Psychopathology to the Aesthetics of Contact. FrancoAngeli; Milano, Italy: 2013. pp. 433–459. [Google Scholar]

74. Bonani M.M. L’interessamento come terapia. Prospett. Soc. Sanit. 2009;39:11–13. [Google Scholar]

75. Roubal J. Depression—A Gestalt Theoretical Perspective. Br. Gestalt J. 2007;16:35–43. [Google Scholar]

76. Joiner T.E., Jr., Katz J. Contagion of Depressive Symptoms and Mood: Meta-analytic Review and Explanations from Cognitive, Behavioural, and Interpersonal Viewpoints. Clin. Psychol. Sci. Pract. 1999;6:149–164. doi: 10.1093/clipsy.6.2.149. [CrossRef] [Google Scholar]

77. Roubal J., Řiháček T. Therapists’ in-session experiences with depressive clients: A grounded theory. Psychother. Res. 2014;26:206–219. doi: 10.1080/10503307.2014.963731. [PubMed] [CrossRef] [Google Scholar]

78. Francesetti G. Gestalt Therapy Perspective on Depressive Experiences. Istituto di Gestalt HCC Italy Publ. Inc.; Siracusa, Italy: 2015. “Absence Is a Bridge between Us” [Google Scholar]