Эмма Гольдман. «Вольтарина де Клер». Часть 1

Взметнись ввысь, о ревущее пламя!
В небо взметнись, чтобы все прозрели!
Рабы мира! Мы поднимаемся из Единого;
Одно его имя – неизбывный позор;
Другое борьба. Это Единое –
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО.
За его мы сразимся свободу.

Впервые я встретила её – самую талантливую, самую драгоценную американскую анархистку, когда-либо жившую на свете. Это было в Филадельфии, в августе 1893 года. Я приехала в этот город, чтобы выступить с речью перед безработными во время великого кризиса того года, и мне не терпелось посетить Вольтерину, в чьих исключительных лекторских способностях я уже имела возможность убедиться в Нью-Йорке.

Я застала её больную в постели, к голове был приложен лёд, а её лицо было искажено болью. Она рассказала мне, что каждый раз после публичных выступлений она была прикована к постели в постоянной агонии от неврологического заболевания, которое у неё развилось в раннем детстве и которое усугубляется с годами. Я постаралась не задерживаться в гостях надолго из-за очевидных страданий Вольтерины, хотя она мужественно пыталась скрыть свою боль от меня.

Однако у судьбы часто злые шутки. Вечером того же дня Вольтерина де Клер была вынуждена втиснуть своё хрупкое страдающее тело в плотно набитый душный зал, чтобы выступить вместо меня. По требованию нью-йоркских властей защитники закона и противники беспорядков в Филадельфии схватили меня, когда я собиралась войти в зал, и отвели меня в полицейский участок города «братской любви».

В следующий раз я встретила Вольтерину в тюрьме острова Блэквелл. Она приехала в Нью-Йорк, чтобы выступить с блестящей речью в защиту Эммы Гольдман и свободы слова, а после она намеревалась навестить меня в тюрьме. С этого времени и до самой её смерти наши жизни и наша работа часто соприкасались – то гармонично соединяясь, то расходясь. Но всегда Вольтерина оставалась в моих глазах сильной личностью с блестящим умом, пылкой идеалисткой, непоколебимым борцом и верным товарищем.

Одной из самых поразительных её черт была необычайная способность преодолевать физические недуги. Эта черта вызывала уважение даже у её врагов, а у друзей – любовь и восхищение. Ключ к объяснению подобной силы в столь хрупком теле можно найти в блестящем эссе Вольтерины «Определяющая идея».

«Всё, что живёт, – пишет она в нём, – если приглядеться, ограничено теневой линией идеи – мёртвой или живой, иногда более сильной, когда она мертва, с жёсткими, непоколебимым линиями, со следами живого, которое и является воплощением строгости, неподвижности, слепком неживого. Ежедневно мы перемещаемся среди этих непреклонных теней, менее проницаемых и более стойких, чем гранит, наполненных тьмой веков, возвышающихся своими застывшими и неизменными душами над живыми и изменчивыми телами. Мы также встречаемся с живыми душами, одухотворившими эти умершие тела – через их живые идеи, преодолевшие энтропию и смерть. Не думайте, что я говорю только о человеческой жизни. Проявление сильной или слабой воли наблюдается и в травинке, укоренившейся в своём комке земли, как в тонкой паутинке бытия, свободно плывущей над нашими головами».

Иллюстрируя образ сильной Воли, Вольтерина рассказывает историю о виноградных лозах, которые поднимались над окном её комнаты:

«Каждый день они развевались на ветру, их белые и пурпурно-пунктирные виноградинки подмигивали солнцу, сияя от цветущей жизни. Но однажды случилось несчастье: какой-то ребёнок сорвал одну из нижних лоз, самую прекрасную и настойчивую. Через несколько часов листья поникли, сочный стебель начал увядать. В тот же день она стала умирать вся. Лишь её верхушка всё еще тянулась к свету своей поднятой светлой головой. Я с печалью оплакивала почки, которые теперь никогда не смогут открыться. И жалела эту гордую виноградную лозу, чьё дело было потеряно для этого мира.

Но на следующую ночь случилась гроза – тяжёлая, штормовая, с проливным дождём и ослепительными молниями. Я встала, чтобы наблюдать их вспышки, и – о чудесный мир! В темноте ночи, в ярости ветра и дождя, мёртвая лоза зацвела. Белые, с лунными лицами цветы радостно оплетали скелет увядающей лозы, торжествуя в свете молнии. И целых три дня подряд мёртвая лоза цвела. Даже спустя неделю, когда каждый лист стал сухим и коричневым, последний бутон – карликовый, слабый и хрупкий, но всё еще белый и нежный, с пятью фиолетовыми пятнами – похожими на те, что на живой лозе рядом с ним, раскрылся и помахал звёздам, словно ожидая раннего солнца. Смерть и разложение затмила своей улыбкой Определяющая идея; в мире должна была цвести лоза, чтобы явить ему белые, залитые пурпуром бутоны своих цветов. И она сумела воплотить свою волю и удержаться в ней до самой смерти».

Определяющая идея была основой всей невероятной жизни Вольтерины де Клер. Хотя она постоянно страдала от слабого здоровья, которое удерживало её тело в плену и, в конце концов, погубило её, Определяющая идея питала Вольтерину, побуждая её ко всё более великим интеллектуальным усилиям; она поднимала её до самых высот возвышенного идеала и укрепляла её волю. Так она могла одолеть любое препятствие в своей тяжёлой жизни. Снова и снова, в дни физических мучений, в периоды отчаяния и духовных сомнений, Определяющая идея давала крылья духу этой женщины – крылья, чтобы подняться над непосредственным, созерцать сияющее видение человечества и посвятить себя этому со всем пылом её беспокойной души.

Мучения и страдания, преследовавшие её на протяжении всей её жизни, отражены во многих её текстах, и особенно в её трактате «Страдания тела»:

«Я всегда хотела не большего, чем любые другие живые существа, – рассказывает она, – широкого потока чистого воздуха; редкого дня, в котором можно лежать на траве, ничего не делая, лишь перебирая пальцами травинки и наблюдая за синей аркой неба и за зелёными и белыми пятнами окружающего мира; возможности остаться на природе на месяц, чтобы плавать среди пены и соляных гребней, или прикасаться обнажённой кожей к чистому, залитому солнцем песку; наслаждаться едой, которая мне нравится и чувствовать её сладость; возможности спать, когда сну приходит время начаться, и неподвижности во сне, и чтобы сон мог покинуть меня, когда это будет нужно, но не раньше. Вот чего я хочу. И возможности свободно общаться с моими товарищами. Не прятать любовь за ложью и стыдом, а любить и говорить, что любишь, и радоваться этому; чувствовать потоки страсти, затопляющей меня, тело к телу, когда они встречаются в своём первозданном влечении. Я никогда не просила больше.

Но я ничего не получила. Надо мной сидит безжалостный тиран — душа. Вся прочая я для него — ничто. Он привёл меня в город, где воздух горит огнем и лихорадкой, и сказал: «Дыши этим». Я хотела учиться, но я не могла учиться в пустых полях. «Здесь есть храмы, останься», – сказал мне он. И когда мои бедные, задыхающиеся легкие болели так, что, казалось, грудь вот-вот лопнет, душа сказала: «Тогда я позволю тебе передохнуть час или два; мы поедем верхом, и я возьму свою книгу и буду читать».

И когда мои глаза выплакали слезы боли, вызванные мимолетным видением образа свободы, проплывающего мимо, только для того, чтобы взглянуть на Великий зеленый [и] синий час, после долгого, тускло-красного ужаса стен, душа сказала: «Я не могу тратить время впустую; я должна знать! Читать». С тех пор, когда мои уши слышали пение сверчков и музыку ночи, душа отвечала: «Нет, если прислушаться, гонги, свистки и крики неприятны; но приучи себя прислушиваться к внутреннему голосу, и они сразу утратят своё значение...».

Когда я смотрела на свою семью и хотела обнять всех, страстно желая прикосновений и поцелуев, душа строго приказывала: «Прекрати, [мерзкое] создание плотских похотей! Какой срам! Неужели ты навсегда опозоришь меня своим зверством?». И я всегда уступала, безмолвная, безрадостная, скованная, я шла по миру, выбранному душой . . . Теперь я сломлена раньше времени, обескровленная, я не могу спать и дышать, я наполовину ослепла, у меня болит каждый сустав, я дрожу как лист».

И всё же, хотя сама Вольтерина была измучена и разбита, а её жизнь была лишена музыки, славы неба и солнца, и тело ежедневно восставало против своей тираничной правительницы, всё же душа Вольтерины побеждала благодаря Определяющей идее, которая давала ей силы до последнего идти вперёд.

Вольтерина де Клер родилась 17 ноября 1866 года, в городе Лесли, штат Мичиган. Ее предки по отцовской линии происходили из Франции, а по материнской были пуританами. Революционные идеи достались ей в наследство от деда и отца, воодушевлённых духом революции 1848 года. Но если её дед оставался верен ранним настроениям, даже в конце жизни помогая беглым рабам на подземной железной дороге, её отец, Август де Клер, который начинал как вольнодумец и коммунист, на закате жизни вернулся в лоно католической церкви и стал таким же её страстным фанатиком, каким был её противником в молодости.

Из-за своего свободомыслия он назвал свою дочь Вольтериной — в честь Вольтера. Но воцерковившись, он стал одержим идеей, что его дочь должна стать монахиней. Другой возможной причиной одержимости Августа де Клера религией могла стать бедность семьи, в результате которой первые годы жизни маленькой Вольтерины были совсем не радостными. Даже в детстве она мало интересовалась внешним миром, будучи почти полностью поглощенной собственными фантазиями. Она очень сильно хотела попасть в школу, и когда ей отказали в приеме из-за слишком юного возраста, она заплакала горькими слезами.

Однако вскоре она добилась своего, и в возрасте двенадцати лет окончила гимназию с отличием. Вероятно, она превзошла бы большинство женщин своего времени в образованности и учёности, если бы в её жизни не произошла первая большая трагедия — трагедия, которая сломала её тело и оставила неизгладимый шрам на душе. Отец поместил её в монастырь против её воли, а также против воли её матери, принадлежавшей к Пресвитерианской Церкви. Её борьба против решения мужа оказалась напрасной. В монастыре Богоматери озера Гурон в Сарнии штата Онтарио Канады началась четырёхлетняя Голгофа будущей бунтовщицы против религиозных суеверий. В своём эссе «О становлении анархистки» она выразительно описывает страшные испытания тех лет:

«Как жаль мне себя теперь, когда я вспоминаю всё это: бедная сиротливая маленькая душа, одиноко сражающаяся во мраке религиозного суеверия, не способная верить, но всё же ежечасно боящаяся проклятия, если немедленно не признаться и не исповедаться. Как хорошо я помню ту злую энергию, с которой я воспротивилась приказу настоятельницы, сказав ей, что не хочу извиняться за свой поступок, так как не считаю себя неправой, и не прочувствую своих извинений должным образом. «Вовсе не обязательно, — возразила она, — чтобы мы чувствовали то, что говорим, но всегда необходимо, чтобы мы подчинялись вышестоящим». «Я не стану лгать», — горячо ответила я и в то же время задрожала, боясь, что моё непослушание окончательно обречёт меня на мучения… Это было похоже на долину теней смерти. Невежество и суеверие, обжигавшие меня адским огнём в те душные дни, оставили в моей душе белые шрамы. Разве я богохульствую? Это их слово, а не моё.

Кроме той битвы все прочие битвы моей юности были лёгкими, ибо отныне всё могло возвыситься через мою собственную волю. Она больше никому не была подчинена и неуклонно влекла меня в одном-единственном направлении, позволяя осознавать и утверждать собственную свободу со всей подобающей ответственностью».

Однажды терпение Вольтерины подошло к концу, и она попыталась сбежать из ненавистного места. Она переправилась через реку в Порт-Гурон и прошла семнадцать миль, но до дома было всё ещё далеко. Голодная и измученная, она вынуждена была повернуть назад, чтобы найти убежище в доме знакомой семьи. Но они позвали её отца, который забрал девочку обратно в монастырь.

Вольтерина никогда не говорила о наложенной на неё епитимье, но это, скорее всего, было мучительно, потому что из-за монашеской жизни её здоровье сильно пошатнулось, когда ей едва исполнилось шестнадцать лет. Но она осталась в монастырской школе, чтобы закончить учёбу. Жёсткая самодисциплина и настойчивость, которые так ярко характеризовали её личность, проявились уже в юности Вольтерины. Но когда она, наконец, вышла из своей тюрьмы, она изменилась не только физически, но и духовно. «В конце концов, — пишет она, — покидая это скорбное место, я выбралась на волю свободомыслящей, хотя никогда не видела ни одной книги и не слышала ни одного слова, которое помогло бы мне в моём одиночестве».

Выйдя из этого склепа, она похоронила ложного бога. В своём стихотворении «Погребение моего мертвого прошлого» она пишет:

«А теперь, человечество, я обращаюсь к тебе;

Я посвящаю своё служение миру!

Погибни старая любовь, добро пожаловать в новый мир —

Широкие, как космос, коридоры, где кружатся звёзды!»

С жадностью она посвятила себя изучению свободной мысли. Её бдительный ум с лёгкостью впитывал всё. Вскоре она присоединилась к антирелигиозному движению и стала одной из его выдающихся фигур. Её лекции, всегда тщательно подготовленные (Вольтерина не признавала импровизированные речи), были очень оригинальны по содержанию и блестящи по форме. Её обращение к Томасу Пейну, например, превзошло письмо Роберта Ингерсолла, несмотря на всё его красноречие.

Во время съезда памяти Пейна в одном из городков Пенсильвании Вольтерина де Клер случайно услышала Клэренса Дэрроу, рассказывающего о социализме. Впервые ей была показана экономическая сторона жизни и социалистическая схема будущего общества. О том, что в мире существует несправедливость, она знала, конечно, по собственному опыту. Но здесь был тот, кто мог так мастерски проанализировать причины экономического рабства со всеми его пагубными для людей последствиями; и более того, тот, кто мог также чётко очертить определённый план реконструкции общества. Лекция Дэрроу была манной небесной для духовно изголодавшейся девушки. «Я бежала к нему, — писала она позже, — как человек, который барахтался в темноте, бежит к свету, я теперь смеюсь над тем, как быстро я приняла ярлык "социализм" и как быстро я отбросила его в сторону».

Она отбросила его в сторону, потому что поняла, как мало она знает об исторической и экономической подоплёке социализма. Осознание полной картины привело к тому, что она перестала читать лекции на эту тему и начала углубляться в тайны социологии и политической экономии. Но так как серьёзное изучение социализма неизбежно приводит к более передовым идеям анархизма, врождённая любовь Вольтерины к свободе не могла примириться с государственными представлениями о социализме. Она обнаружила, ­писала она в то время, ­­– что «свобода – это не дочь, а мать порядка».

В течение нескольких лет она считала, что нашла ответ на свои поиски свободы в системе анархо-индивидуализма, изложенной в публикации Бенджамина Р. Такера «Свобода», в работах Прудона, Герберта Спенсера и других социальных мыслителей. Но позже она отбросила все ярлыки, назвав себя просто анархисткой, потому что считала, что «только свобода и эксперимент могут определить лучшие экономические формы общества».

Прим.: в оформлении использованы кадры из фильмов Майи Дерен