Эмма Гольдман. «Вольтарина де Клер». Часть 2

Первый импульс к анархизму был связан для Волтерины де Клер с трагедией в Чикаго 11 ноября 1887 года. Отправляя анархистов на виселицу, власти штата Иллинойс наивно полагали, что вместе с ними они убьют идею, за которую те отдали свои жизни. Какая бессмысленная ошибка, постоянно повторяемая теми, кто сидит на престолах! Тела Парсонса, Списа, Фишера, Энгеля и Лингга были еще тёплыми, когда родился новый голос, чтобы провозгласить их идеалы.

Вольтерина, как и большинство граждан Америки того времени, поверивших извращённым в прессе фактам, сначала присоединилась к призывам повесить мятежников. Но её пытливый ум не позволял ей долго довольствоваться поверхностными высказываниями. Вскоре она стала сожалеть о своей спешке. В своём первом обращении по случаю годовщины 11 ноября 1887 года Вольтерина, всегда предельно честная с собой, публично заявила, как глубоко сожалеет о том, что присоединилась ко всеобщим призывам «Их следует повесить!» – что было вдвойне жестоко со стороны убеждённой противницы смертной казни.

«За это невежественное, возмутительное, кровожадное восклицание я никогда не прощу себя, – заявила она, – хотя я знаю, что мертвецы простят. Но мой собственный голос, который звучал в ту ночь, будет звучать в моих ушах, пока я не умру – как горький упрёк, вызывающий стыд».

Так героическая смерть в Чикаго стала истоком жизни, посвящённой идеям, за которые люди были преданы смерти. С того дня и до самого конца Вольтерина де Клер использовала своё мощное перо и мастерство речи во имя идеала, который стал единственным смыслом её жизни.

Вольтерина де Клер была необычайно одарённой: поэтесса, писательница, лектриса и лингвистка, она могла бы легко достигнуть высокого положения и известности. Но она была не из тех, кто продавал свои таланты. За свою деятельность в различных общественных движениях, которым она посвящала себя в течение жизни, она не приняла бы даже самых простых привилегий. Она пыталась устроить свою жизнь в соответствии со своими идеями, жить среди людей, которых она учила и вдохновляла своим страстным стремлением к свободе. Эта революционная весталка жила как беднейшая из бедных, среди мрачного и убогого окружения, неустанно пребывая в предельном напряжении, не обращая внимания на невзгоды, – поддерживаемая лишь идеями анархизма.

Преподавая языки в гетто Филадельфии, Нью-Йорка и Чикаго, Вольтерина зарабатывала на жалкое существование, но из своего скудного заработка она также поддерживала свою мать, и даже сумела купить рояль в рассрочку (она страстно любила музыку). При этом она умудрялась помогать и другим, менее выносливым, чем она. Даже её ближайшие друзья не могли объяснить, как ей хватало на это сил. Никто не мог постичь чудесной природы той невероятной энергии, которая позволила ей, несмотря на ослабленное состояние и постоянные физические муки, давать уроки по 14 часов в день, семь дней в неделю, вносить вклад в развитие многочисленных журналов и газет, писать стихи и рисовать, подготавливать и читать лекции, которые по своей красоте и ясности были несомненными шедеврами.

Короткое путешествие по Англии и Шотландии в 1897 году стало единственным облегчением от её ежедневной рутинной работы.

В 1902 году безумный юноша, который когда-то был учеником Вольтерины, и каким-то образом развил своеобразное заблуждение, что она была антисемиткой (она посвятила большую часть своей жизни образованию евреев!) подкараулил её, когда она возвращалась однажды с урока музыки. Когда она подошла к нему, не подозревая о надвигающейся опасности, он выстрелили в неё несколько раз.

Жизнь Вольтерины была спасена, но последствия шока и ран стали началом новых страшных физических мучений. Она страдала от безумного, вездесущего шума в ушах. Она говорила, что самые ужасные звуки в Нью-Йорке – сущая гармония по сравнению с оглушительным грохотом внутри её головы. Посоветовавшись с врачами, она отправилась в Норвегию. Она вернулась после некоторого улучшения, которое, впрочем, оказалось недолгим. Болезнь водила её из больницы в больницу, Вольтерина перенесла несколько операций, но это не приносило облегчения. Должно быть, именно в один из этих моментов отчаяния Вольтерина де Клер задумала совершить самоубийство. Среди писем одна её подруга из Чикаго, спустя много лет после её смерти, обнаружила короткую заметку, без адресата, в которой с отчаянной решимостью говорилось:

«Сегодня вечером я собираюсь сделать то, что всегда собиралась. Возможно, я ждала тех обстоятельств, что возникли в моей жизни. Я сожалею только о том, что из-за своей духовной слабости я давно не могу влиять на свои личные убеждения и позволила себе советоваться и ошибаться. Это избавило бы меня от года непрекращающихся страданий и сняло бы с моих друзей то бремя, которое, как бы любезно они его ни несли, всё же было бесполезным.

Согласно картине мира, которой я придерживаюсь, простой долг любого, кто страдает от неизлечимой болезни – прекратить свои мучения. Если бы кто-нибудь из моих врачей сказал мне правду о моём заболевании, возможно, мучения не были бы такими долгими. Но, повинуясь тому, что они называют «медицинской этикой», они решили обещать мне невозможное – выздоровление, чтобы удержать во мне жизнь. Такие действия, конечно, позволяют им обезопасить себя, однако я считаю, что одно из главных преступлений медицинской профессии – ложь. Чтобы никто не был несправедливо обвинен, я бы хотела объяснить, что моя болезнь – это хронический катар головы, поражающий мои уши непрерывным шумом. Это не имеет ничего общего со стрельбой двухлетней давности, и никто ни в чём не виноват.

Я хочу, чтобы моё тело было передано в Колледж Ганемана для вскрытия в медицинских целях; я надеюсь, что доктор Х.Л. Нортоп возьмёт эти хлопоты на себя. Я не хочу ни церемоний, ни речей. Я умираю, как и жила, свободной духом анархисткой, не будучи верной никаким правителям, небесным или земным. Несмотря на то, что я скорблю о работе, которую хотела сделать, а время и потеря здоровья прервали её, я рада, что не прожила бесполезную жизнь (за исключением прошлого года), и надеюсь, что работа, которую я делала, будет жить и расти вместе с моими учениками, а знания, которые я получила, станут передаваться через них другим. Если мои товарищи захотят сделать что-нибудь для моей памяти, пусть напечатают мои стихи, которые хранятся у Н.Н.. Ему я вверяю эту последнюю задачу по выполнению моих скромных пожеланий. Мои умирающие мысли все направлены на свободный мир, без нищеты и боли, и устремлены к возвышенному знанию».

Каких-либо объяснений того, почему Вольтерина, обычно такая решительная, отступила от осуществления своего замысла, не сохранилось. Вероятно, для неё вновь сыграла роль Определяющая Идея: её Воля к жизни была слишком сильной.

В записке, проливающей свет на планируемое самоубийство, Вольтерина утверждает, что её болезнь не имела никакого отношения к стрельбе, произошедшей два года назад. Её намерение оправдать не состоявшегося убийцу, без сомнения, происходило из свойственного ей безграничного человеческого сострадания. Прежде оно уже побуждало её обращаться к своим товарищам за содействием в помощи молодёжи, а также стало причиной её отказа привлечь стрелявшего в неё юношу к уголовной ответственности. Она знала лучше судей как о причинах преступлений, так и о последствиях наказаний. Знала она и то, что, в любом случае, юноша был невменяем. Решением суда нападавший был приговорен к 7 годам тюрьмы, где он вскоре окончательно обезумел. Затем, два года спустя, он умер в психиатрической лечебнице. Отношение Вольтерины к преступникам и её взгляд на варварскую тщетность наказания раскрыты в её блестящем трактате «Преступление и наказание».

После глубокого анализа причин преступности она задаётся вопросом: «Вы когда-нибудь наблюдали, как приходит море? Когда ветер выходит из тумана, а из воды вырывается громогласный рёв? Видели ли Вы, как белые львы гонятся друг за другом к стенам, как яростно они преследуют друг друга вдоль чёрных полос своей клетки, чтобы уничтожить друг друга, а затем вновь появляются в прыжке? Задумывались ли вы когда-нибудь среди всего этого, какие именно капли воды ударяются о стену? Если бы кто-то мог знать всё на свете, ему было бы под силу рассчитать даже это. Но кто может знать всё? Нам же известно наверняка лишь одно: некоторые из них непременно должны удариться. Преступники – это капли воды, разбивающиеся о бездумную стену. Но почему среди прочих это случается именно с ними – нам не суждено узнать. Да, с некоторыми это случилось. Но не проклинайте их, они и без того прокляты сполна…».

Она завершает своё замечательное разоблачение пенитенциарной системы призывом: «Покончим же с безумной идеей наказания, не имеющей никакого отношения к мудрости. Станем работать над достижением свободы человека от угнетения, создающего преступников, и над созданием условий для просвещённого лечения безумцев!».

Вольтерина де Клер начала свою публичную деятельность как пацифистка, и в течение многих лет она последовательно выступала против революционных методов. Но события в Европе, пришедшиеся на последние годы её жизни, русская революция 1905 года, быстрое развитие капитализма в её собственной стране (со всеми вытекающими отсюда жестокостью, насилием и несправедливостью), а также Мексиканская революция – изменили её взгляды на допустимые методы. Как всегда, после внутренней борьбы, Вольтерина увидела основания для изменения своей точки зрения – её широкая натура позволяла ей свободно признавать ошибки и смело обращаться к новому. По данному вопросу своё новое видение она сформулировала в двух эссе: «О прямом действии» и «Мексиканская революция». Более того, она страстно включилась в борьбу вместе с мексиканским народом, стремившимся сбросить своё иго. Она писала, читала лекции, собирала средства для Мексиканского дела. Иногда она даже проявляла нетерпимость к некоторым своим товарищам, так как они видели в событиях, происходящих по ту сторону Американской границы, только одну фазу социальной борьбы, а не всеобъемлющий вопрос, обладающий первостепенной значимостью. Я была в числе суровых критиков этого взгляда, как и вся редакция журнала «Мать-Земля», который я тогда издавала. Но Вольтерина часто осуждала меня за «напрасную трату» усилий на американскую интеллигенцию, так как я не отдавала себя борьбе рабочих с той же страстью, что и она.

Впрочем, зная её глубокую искренность, религиозное рвение, отразившееся во всем, что она делала, никто не возражал против её цензуры: мы всё равно продолжали любить её и восхищаться ею. Она настолько глубоко чувствовала проблемы Мексики, что начала изучать испанский язык, планируя туда уехать, чтобы жить и работать среди индейцев яки, и принять активное участие в революции. В 1910 году Вольтерина де Клер переехала из Филадельфии в Чикаго, где она снова занялась обучением иммигрантов. Одновременно она читала лекции, работала над историей Хеймаркетского бунта, переводила с французского биографию Луизы Мишель – «принцессы жалости и мести», как называл французскую анархистку Уильям Томас Стед, а также другие произведения иностранных писателей, посвящённые анархизму.

Постоянно мучаясь от своего ужасного состояния, она слишком хорошо знала, что эта болезнь вскоре погубит её. Но она переносила свою боль стоически, не давая друзьям знать, как болезнь истощает её тело. Вольтерина смело боролась за жизнь – с невероятным терпением, но тщетно. Инфекция проникала всё глубже, пока не привела к образованию опухоли, которая требовала немедленной операции. У неё был шанс оправиться после неё, но яд успел распространиться в мозг. Первая операция повредила её память; она не могла вспомнить ни одного имени, даже самых близких друзей, которые присматривали за ней. Скорее всего, вторая операция, если бы она выжила, лишила бы её способности говорить. Но вскоре неумолимая Смерть сделала ненужным этот научный эксперимент на измученном теле Вольтерины де Клер. Она умерла 6 июня 1912 года и покоится на кладбище в Вальдхайме, рядом с могилой чикагских анархистов. Каждый год туда приезжает множество людей, чтобы почтить память первых американских мучеников-анархистов и с любовью вспомнить о Вольтерине де Клер.

Голые факты из жизни этой уникальной женщины нетрудно записать. Но их будет недостаточно, чтобы передать черты, сочетавшиеся в её характере, противоречия её души, эмоциональные трагедии её жизни.

В отличие от других великих бунтарей, путь Вольтерины был не слишком богат событиями. Хотя у неё и бывали конфликты с властями: несколько раз её насильно уводили с трибуны, арестовывали и судили за других. Но никогда не приговаривали к тюремному сроку. В целом её политическая деятельность протекала сравнительно гладко и без помех. Её борьба носила, скорее, психологический характер, а её горькие разочарования отчасти коренились в её собственном противоречивом существе. Чтобы понять трагедию её жизни, необходимо понять её основные причины.

Ключ к природе своих внутренних конфликтов дала нам сама Вольтерина. Он содержится в нескольких её очерках – в том числе автобиографических. Так, из очерка «О становлении анархистки» становится ясно, что она не пыталась объяснить свой анархизм наследственной склонностью к сопротивлению: хотя в своей основе убеждения и связаны с темпераментом, всё же такое объяснение было бы «вопиющей логической ошибкой, – пишет Вольтерина, – ведь благодаря ранним впечатлениям и образованию я должна была бы стать монахиней и всю свою жизнь прославлять авторитет в его наиболее концентрированной форме».

Нет сомнений в том, что годы в монастыре не только подорвали её здоровье, но также оказали разрушительное влияние на её дух; они убили в ней главные источники радости и веселья. И всё же, по всей видимости, аскетизм был также и органичной частью её личности, так как даже четыре года в живой могиле не смогли решающим образом повлиять на её образ жизни. По духу Вольтерина была аскетом. Её подход к жизни и идеалам был таким же, как у древних святых, которые бичевали свои тела и истязали свои души во славу Господа. Образно говоря, Вольтерина наказывала сама себя, словно в наказание за наши социальные грехи. Её бедное тело было покрыто нескладной одеждой, она отказывала себе даже в самых простых радостях не только из-за нехватки средств, но и потому, что поступать иначе было бы против её принципов.

В каждом социальном и этическом движении были свои аскеты. Различие между ними и Вольтериной состояло в том, что они не поклонялись никаким другим богам и не нуждались ни в каких других идеалах, кроме собственных. Но с Вольтериной было не так. При всей её преданности социальным идеалам у неё был ещё один бог – бог Красоты. Её жизнь была непрерывной борьбой между этими двумя богами: её аскетическое начало настойчиво душило её стремление к красоте. Поэтическое же начало – так же решительно жаждало её, поклоняясь ей самозабвенно. Но лишь затем, чтобы вновь быть отброшенным её внутренним аскетом к другому божеству – к её социальному идеалу, её преданности человечеству. Вольтерине не дано было примирить эти силы. Такова природа её внутренней борьбы.

Прим.: В оформлении использованы кадры из фильмов реж. Майи Дерен.