Эмма Гольдман «Вольтарина де Клер». Часть 3

Природа оказалась очень щедра к Вольтарине, наградив её блистательным умом и богато чувствующей душой. Однако при этом она обделила её конвенциональной привлекательностью. Этот недостаток усиливался слабым здоровьем и отвращением к лицедейству. Никто не чувствовал этого так пронзительно, как сама Вольтарина. Страдание от отсутствия физического шарма рефреном повторяется в её автобиографическом эссе «Награда отступницы».

«…Вот моя давняя печаль. Моим богом всегда была красота, а я так некрасива, и никогда не была иной. Мои грубые конечности с самого детства лишены изящества. Я, та, для кого наслаждение взора всегда было подобно звёздному свету, освещающему высшее благо, сама обладаю лишь блёклыми и невыразительными глазами; сияние жизни бурлит, отбрасывая свои отблески лишь на точёные губы и подбородки, и потому винный кубок жизни никогда не касался моих губ ни для утоления жажды, ни для поцелуя. Я – землистого цвета. И за собственное уродство я заточена среди теней, потому что солнечный свет не в силах разглядеть меня, а мой бог не нисходит ко мне. Но однажды, затаившись в углу за завесой теней, я взглянула на красоту мира и испытала радость, доступную лишь тем, кто безобразен, тем, кто укрылся в безмолвии и уповании, забывшим себя и забытым другими. Здесь, внутри моего мозга, словно всё засияло. Мерцание умирающего солнца над побережьем, длинные золотые линии, разлитые между песком и морем, где скользящая пена ловит огонь, чтобы загореться им и погибнуть. Здесь, в моём воображении, в моей тихой потайной комнате, были любимые мной глаза и губы, которые я не могла надеяться поцеловать, скульптурная голова с вьющимися локонами. Всё это всегда было здесь, в моём волшебном доме, доме, где жила Красота, в храме моего бога. Я заперлась в нём от обыденности и уверовала. Ни одно живое существо, в чьём теле, пусть даже временно, обитает красота, не способно постичь того экстаза, который испытывает тихое блёклое создание, жаба, прильнувшая к земле, и взволнованная созерцанием Великой Красоты мира, в которой, однако, не нашлось ни крупицы для неё самой».

Эти слова дополнены описанием другого бога Волтерины де Клер – бога физической силы – создателя и разрушителя вещей, творца, заново пересобирающего мир. Отныне она вверилась и ему и готова была следовать за ним, не отставая – так сильно она полюбила его.

«Но не этим тихим экстазом всё затопляющей радости наполнил меня мой бог, но страстно пылающими огнями, воспламеняющими мою кровь. «Я люблю тебя, люби меня в ответ», – стенала я, готовая броситься ему на шею. И тогда он обернулся ко мне беспощадным вихрем и умчался прочь над миром, оставив меня хромой, израненной, обессилевшей, с венами, наполненными свирепой болью, порывами свирепой боли. И я отползла назад в свою древнюю пещеру, хромая, слепая и глухая, преследуемая навязчивой тенью своего стыда и грохочущим эхом разгорячённой жаром крови».

Я привожу столь подробную цитату, так как этот фрагмент наиболее ёмко передаёт панораму эмоциональных трагедий Волтерины, её одинокого выживания среди битв с судьбой, стойко и молчаливо перенесённых, но оставивших ей так мало из того, в чём она действительно нуждалась.

И всё же Вольтерина обладала собственным неповторимым шармом, который особенно проявлялся тогда, когда она негодовала по поводу несправедливости, либо когда её бледное лицо внезапно озарял внутренний свет её веры в идеалы. Однако мужчины, приходившие в её жизнь, редко оказывались способны почувствовать это; обычно они были слишком потрясены её интеллектуальным превосходством – впрочем, из любопытства заставлявшим их задержаться на какое-то время. Но истомившаяся душа Вольтерины де Клер жаждала куда большего, чем простое восхищение мужчин или способность впечатлять изяществом. Так или иначе, каждый из них «обернулся к ней беспощадным вихрем и оставил её одинокой, брошенной, и с голодным сердцем».

Это эмоциональное поражение Вольтерины – не исключительный случай. Это – трагедия множества интеллектуальных женщин. Физическая привлекательность всегда была и, несомненно, всегда будет важным фактором в любовной жизни двух людей. И хотя сегодня сексуальные отношения существенно освободились от былой грубости и вульгарности, как это было на протяжении веков, однако мужчины по-прежнему замечают в женщинах главным образом не ум и таланты, а именно телесную красоту. Конечно, это не обязательно означает, что они вообще предпочитают глупых женщин. Но всё же это означает, что большинство мужчин предпочитают красоту уму. Возможно, это происходит потому, что мужское сообщество льстит себе, полагая, будто мужчина не нуждается в создании собственного эстетического образа, и что ему вполне достаточно той красоты, которой наделена его жена. Так или иначе, всё это стало трагедией для многих интеллектуальных женщин.

В жизни Вольтерины был только один мужчина, ценивший её за красоту её духа и свойства её ума. Он оставался для неё живительным источником до собственной печальной кончины. Этим мужчиной был Даер Д. Лам, товарищ Альберта Парсонса и его соредактор в «Тревоге» – анархистской газете, выходившей в Чикаго до самой смерти Парсонса. Как много эта дружба значила для Вольтерины, видно по её прекрасному посвящению Дайеру Д. Ламу в поэме «IN MEMORIAM», из которой я приведу лишь последнюю строфу:

Ах, жизнь, люблю тебя я за любовь того, Кто всё величие твоё и боль раскрыл мне! Теперь «в Нирвану», как поют нам голоса глубин,

Ах, жизнь, люблю тебя я за любовь того, Кто всё величие твоё и боль раскрыл мне! Теперь «в Нирвану», как поют нам голоса глубин, И там, и там мы станем вновь одним.

По меркам общепринятой нормальности Волтерина де Клер, конечно, не была нормальна ни своих чувствах, ни в своих реакциях. Однако, по счастью, величие мира не может быть исчислено цифрами или замерено на вес. Значимость людей, составляющих его, связана со смыслами и устремлениями, которые они привносят в бытие. И Вольтерина, несомненно, обогатила мир именно так – подарив ему возвышенную мечту.

Однако и сама она представляет собой ценный образец для исследователя человеческой сложности. Женщина, живущая от одной физической агонии к другой, но, несмотря на это, посвятившая себя служению угнетённым – самым разным, от детей до животных (она была словно охвачена великой любовью и готова была приютить у себя всех бездомных кошек и собак – даже ценой ссоры с подругой, которая протестовала против захвата кошками всего её жилого пространства); женщина, преданно любившая свою мать, и поддерживавшая её ценой собственных лишений – Вольтерина была щедрой подругой, чьё сердце было открыто всем покинутым в боли и печали, но само сгорало впустую от материнского инстинкта.

Возможно, в атмосфере свободы и гармонии всё могло бы сложиться иначе, но единственный ребёнок Вольтерины не был желанным. Вся её беременность прошла в агонии и роды чуть не стоили ей жизни. Положение дел усугубляла серьёзная размолвка, случившаяся как раз в это время между Вольтериной и отцом её ребёнка. Удушливая пуританская атмосфера, в которой они оба жили, не способствовала решению их проблем. Всё это в совокупности привело к тому, что маленькое новорожденное существо было обречено на частые скитания с места на место, а позже и вовсе было использовано отцом как приманка для того, чтобы заставить Вольтерину вернуться к нему. Впоследствии, лишённая возможности видеть ребёнка, Волтерина даже не могла выяснить его местонахождение. Лишь спустя много лет она вновь смогла увидеть мальчика. Ему было уже 17.

Её попытки хоть как-то поправить его запущенное образование оказались тщетны – они были чужими друг другу. Вполне закономерно, что рядом с ней её сын чувствовал себя так же, как и большинство мужчин в её жизни; он так же был растерян перед её интеллектом, так же не принял её аскетичного образа жизни. Он избрал совсем другой путь. Вероятно, сегодня он один из 100% прочих американцев, заурядных и скучных.

Вольтерина де Клер любила юность и понимала её как мало кто из зрелых людей. Так, она писала одному молодому другу, с которым не могла говорить иначе из-за его глухоты:

«Почему ты утверждаешь, что удаляешься всё дальше и дальше от тех, кто тебе дорог? Я думаю, что твой опыт в этом отношении связан не с твоей глухотой, а с кипением в тебе жизни. Все юные существа чувствуют, как приходит время, и новая волна жизни берёт над ними верх, направляет их вперёд, но они ещё не знают, куда. И тогда они теряют связь с отчим домом и родительской любовью, чтобы пережить натиск собственных внутренних сил. И даже если они могут слышать, они всё равно чувствуют себя хрупкими, утомлёнными и потерянными среди неопределённости.

Тебе кажется, что дело в твоей собственной глухоте. Да, она ужасна и мучительна, но всё же ты не должен обманываться, полагая, что проблема одиночества для тебя не стояла бы, будь ты способен слышать. Я в состоянии представить себе, как твоя душа борется с безжизненностью, наполнившей твоё вынужденное затворничество. Я и сама никогда не могла обрести покой и избежать «неотвратимого». Но противостояла ему даже тогда, когда уже не было ни смысла, ни надежды. Впрочем, главная причина одиночества, как видится лично мне, – охватывающий нас изнутри вихрь жизни, который со временем найдёт соразмерное себе воплощение».

Что такое «вихрь жизни» Вольтерина де Клер знала не понаслышке, равно как и о том, сколь трагичен и порой тщетен поиск пути его высвобождения. Ибо мало кто как она подавлял его так долго и так редко имел возможность дать ему волю за пределами текстов. Она избегала «компаний» и толпы, предпочитая работать дома. Общения с соседями она также избегала. Её замкнутость и затворничество, её неспособность сломать стену, возведённую годами истинно монастырского безмолвия и болезни, описаны в письме её юному товарищу.

«Большую часть времени я избегаю людей и разговоров. Особенно разговоров. За исключением лишь нескольких, очень немногочисленных людей, я терпеть не могу компании. По ряду причин, которые я никому не могу назвать, мне пришлось покинуть дом, в котором я прожила 20 лет, и всех друзей. И неважно, насколько хорошо обходятся со мной другие люди, я больше никогда не чувствую себя дома. Я словно потерянное странствующее создание, бесприютное и не имеющее надежды обрести когда-либо новый дом. Вот почему я не говорю много ни с тобой, ни с другими (за исключением, пожалуй, двух или трёх людей, которых я знала ещё на востоке). Я всегда где-то далеко. И я ничего не могу с этим поделать. Теперь я слишком стара, чтобы учиться любить что-то новое для себя. Даже дома я не говорила много, а круг моего общения ограничивался одним-двумя людьми. Мне жаль. Всё это не потому, что мне нравится быть угрюмой, но я не выношу компаний. Ты, наверняка, замечал, что я никогда не сажусь за один стол с незнакомцами. И моя замкнутость год от года становится всё больше. Но не беспокойся об этом».

Лишь изредка Вольтерина де Клер могла свободно открывать свою богатую душу – тем, кто действительно любил и понимал её. Она была чуткой исследовательницей человеческой души и её путей, быстро распознавая притворство, и безошибочно отделяя зёрна от плевел. Её наблюдения в этой области поражают проницательностью и тонким спокойным юмором.

Временами она любила рассказывать анекдот об одном следователе, явившемся её арестовать. Это случилось в 1907 году в Филадельфии, когда блюстители закона ворвались в её дом. Они опешили от того, что Вольтерина выглядела совсем не так, как анархистов обычно изображают в газетах. Арестовывая её, они выражали искреннее сожаление, оправдываясь своим долгом выполнять приказ. Они произвели обыск в её квартире, разбросав все книги и бумаги, и, в конце концов, обнаружили копию её сборника революционных стихов. Однако увидев название «Червь поворачивается», они просто пренебрежительно отбросили его в сторону, воскликнув: «Чёрт, это просто что-то о червяках».

Случалось, Вольтерине удавалось превозмочь свою застенчивость и стремление уединиться, и по-настоящему почувствовать себя дома в кругу нескольких близких друзей.

В остальное время её естественное состояние, отягощаемое регулярными физическими болями и оглушительным грохотом в ушах, делало её молчаливой и необщительной. Мрачность её была связана и с горькой болью о бедах, наполнявших мир. Жизнь ей виделась преимущественно в серых и чёрных тонах. Возможно, именно это помешало ей в своё время стать признанной величайшей писательницей своей эпохи.

Однако никто из тех, кто в состоянии оценить высокую литературную художественность и своеобразную музыкальность прозы Вольтерины де Клер, прочитав её сочинения, или хотя бы фрагменты, приведённые в этом эссе, не сможет усомниться в том, что она всё же являлась ею.

Например, её «Связка цепей», рассказывающая о чернокожем человеке, истязаемом в рабстве на строительстве дорог юга, представляет собой вершину стиля, чувства и описательной силы – истинную жемчужину, имеющую мало аналогов в англоязычной литературе. Её эссе исполнены силы, предельной ясности мысли и необычайной экспресии. И даже её стихи, пусть и несколько старомодные по форме, на порядок выше многого из того, что публикуется в области поэзии сегодня.

Тем не менее, Вольтерина де Клер не верила в «искусство ради искусства». Для неё искусство было, скорее, средством для звучания динамичного голоса жизни, со всеми её болезненными сторонами для всех страдающих и угнетённых, для всех, кто мечтает о свободе и посвящает свои жизни её достижению.

Однако ещё важнее, чем собственное творчество, для Вольтерины де Клер была жизнь как таковая, доступный ей высший героизм, подстёгиваемый неизменно сияющей «Определяющей идеей». Пророк всегда находится в положении чужака даже в собственной стране. В особенности если это американский пророк. Спросите любого среднестатистического гражданина, что он знает о подлинно великих мужчинах и женщинах своей страны, о возвышенных душах, которые приносят в мир вдохновение и красоту, об учителях, несущих новые ценности. И он не сможет назвать их. Как, в таком случае, мы можем узнать о невероятном человеке, чудом появившемся на свет в мрачном городе штата Мичиган, и прожившем всю жизнь в нищете, – о человеке, который лишь силой непостижимого внутреннего видения сумел вытолкнуть себя из состояния живого мертвеца, очистить свой разум от тьмы и предрассудков, обратить лицо к солнцу, обрести великий идеал, и донести его до каждого уголка своей страны? Но среднестатистический гражданин чувствует себя более комфортно, когда никто не тревожит его серую безмятежность.

Лишь немногим – тем, чьи души так же снедаемы болью мира, и кто сам нуждается в защите своего видения, лишь им по-настоящему необходимо знать о Вольтерине де Клер. Они должны знать, что и американская почва порой приносит изысканнейшие плоды. Сознание этого вселяет надежду. Это для них написано это эссе, для них Вольтерина де Клер, чьё тело покоится в Вальдхайме, способна духовно воскресать такой, какой она и была в действительности – бунтующей поэтессой, свободолюбивой художницей, величайшей анархисткой Америки. Но куда выразительнее моих описаний – её собственные слова, завершающие главу «О становлении анархистки», и выражающие подлинное своеобразие её личности:

«Добродушные сатирики часто шутят, что «лучший способ исцелить анархиста – подарить ему удачу». Выглядит правдоподобно. Только вот «исцелить» я бы заменила на «подкупить». Полагая, что я не лучше прочих смертных, я всерьёз надеюсь, что как я работала – много, тяжело, и при этом – не ожидая удачи, так я и смогу работать до конца. Так дайте мне сберечь прямоту и честность моей души, среди всех материальных лишений – это я и предпочту превращению в беспозвоночное существо, лишённое идеалов и поглощённое заботами о материальном. Моей наградой станет то, что я живу среди молодых, и что у меня есть товарищи. На этом пути я и хотела бы и умереть – с лицом, обращённым к востоку – к Востоку и Свету».

Прим.: В тексте цитируются избранные работы Вольтерины де Клер, опубликованные в журнале «Mother Earth», Нью-Йорк, 1914.

Прим.2: В оформлении использованы кадры из фильмов Майи Дерен.