Автор: Гэри Шартье
Перевод: телеграм-канал Libertarian Social Justice (@lsj_ru)

Содержание

Разработка левого либертарианства: шаг номер один

Оригинальная статья: Framing Left Libertarianism: A First Pass

Можно подумать, что левое либертарианство (далее ЛЛ) — это попытка синтеза идей или эксперимент в пропаганде. Но еще его можно понимать как мощное выражение стремлений, которые должны лежать в самом сердце движения за свободу.

Циничные либертарианцы и левые могут счесть разговоры об ЛЛ искусством жонглирования. Возможно, ЛЛ — это попытка убедить ничего не подозревающих левых в либертарианских идеалах, которые в корне расходятся с повесткой дня левых. Или, возможно, это попытка привить чуждую форму жизни телу либертарианского движения, обременив его заботами, которым нет места в подлинно либертарианской повестке.

Ни один из таких взглядов на ЛЛ не является ни отдаленно убедительным, ни привлекательным.

ЛЛ является подлинно либертарианским потому, что оно отрицает государство (все сторонники ЛЛ, которые сразу приходят на ум, — анархисты; я принимаю здесь как данность, что ЛЛ— анархисты или достаточно близки к ним, чтобы разница не имела значения), а так же потому, что оно утверждает ценность рынков и прав собственности. В то же время LL является подлинно левым, потому что оно стремится бросить вызов привилегиям, иерархии, маргинализации (exclusion), обездоленности (deprivation) и доминированию — как идеологически, так и практически — и потому что оно может продемонстрировать подлинную приверженность инклюзии, расширению прав и возможностей и взаимному уважению.

И оно может сделать это не путем пересмотра терминов (заявляя, например, что свобода от физического принуждения является единственной действительно значимой свободой), а вместо этого демонстрируя созвучие между либертарианскими идеалами и принципами и добросовестным принятием основных интересов левых.

Это можно сделать, указав на радикальные последствия общепринятых либертарианских принципов.

Таким образом, например, можно подчеркнуть степень, в которой история насилия и сговора с тиранией (или ее поддержки) со стороны экономически могущественных людей и организаций подрывает законность прав собственности, которыми обладают эти люди и организации, и оправдывает гомстединг [homesteading] своей предполагаемой собственности теми, кто в ней живет и трудится.
Точно так же можно отметить, что полное осуществление либертарианских принципов, связанных с несправедливостью и безрассудством монополий и субсидий, вероятно, во многих отношениях подорвет власть иерархических, централизованных бизнес-организаций и содействует замене многих из них кооперативами, управляемыми рабочими, а так же резко усилит влияние рабочих в большинстве или всех других организаций.
Можно продемонстрировать, что те же самые либертарианские принципы справедливо ведут к отказу от привилегий, которые позволяют влиятельным предприятиям, профессиональным группам и отдельным лицам использовать государственную власть для эксплуатации других (например, когда предприятия с хорошими связями извлекают налоговые льготы, которые предоставляют им нерыночные преимущества перед своими конкурентами или когда профессиональные группы наносят ущерб как обществу, так и бедным потенциальным конкурентам, сохраняя богатство и привилегии посредством дорогостоящих лицензионных требований, налагаемых или поддерживаемых по их указанию государством).
Можно подчеркнуть, что те же самые принципы, которые осуждают государство вообще, обеспечивают мощную основу для противостояния войне и империализму в частности.

Можно также подчеркнуть, в какой степени те же самые моральные принципы, которые побуждают противодействие репрессивной власти государства, могут служить веским основанием для борьбы с теми формами социального неравенства, которые по праву привлекают внимание многих левых. В той мере, в какой их несогласие с государственной властью коренится в моральной теории любого рода, они могут показать, как другие проблемы вытекают из этой теории. Теория естественного права, теория добродетели, кантианство, моральный плюрализм, даже консеквенциализм (хотя он все еще кажется мне неудачным по многим причинам) — все это можно использовать, чтобы обосновать рыночный анархизм, причем с использованием моральных соображений, независимых от рыночного анархизма. И (например) сама забота о моральном равенстве людей, что лежит в основе отрицания любого «естественного права на власть» и отказа от коллективистского игнорирования индивидуальных особенностей, делают расизм, сексизм и гетеросексизм морально несостоятельными.

Правые либертарианцы могут быть склонны к отрицанию позиций левых либертарианцев по многим причинам. Они могут утверждать , что (1) нет ничего особенно либертарианского в заботе о полномочиях на рабочем месте или благополучии рабочих или, скажем, в опасениях расизма. Или они могут утверждать, более решительно, что (2) такие опасения являются антилибертарианскими.

Является ли возражение (1) убедительным будет частично зависеть от того, насколько обоснована оппозиция государственной власти. Однако в той мере, в какой она коренится в конкретной моральной теории, сама эта теория, вероятно, может быть использована для выработки моральных суждений о других вещах, помимо государственной власти. Нет ничего произвольного в утверждении , что данная теория обосновывает как уважение к свободе, так и другие моральные суждения или установки.

Конечно, правый либертарианец мог бы сказать, что он утверждает ценность свободы как фундамент, не основанный ни на каком более общем теоретическом суждении. Но левый либертарианец не должен допускать полного разрыва между обеспокоенностью о расизме, заботой о полномочиях на рабочем месте, бедностью и свободой, воспринимаемой как базовая ценность. Не только потому, что (как могут сказать левые либертарианцы) структуры и действия, нарушающие свободу в понимании правых либертарианцев, способствуют подчинению рабочих и представителей этнических меньшинств и продолжающемуся обнищанию бедных, но также и потому, что кажется непоследовательным противодействовать подчинению произвольной власти государственных деятелей, и одновременно рассматривать произвольную власть тех, кто не угрожает физической расправой, как морально нейтральную.

Стандартным правым либертарианским возражением на этот счет могло бы быть то, что власти, не основанной на физической силе или угрозе физической силы, нельзя справедливо противодействовать с помощью физической силы. Но это возражение — отвлекающий маневр.

Левому либертарианцу не нужно рассматривать агрессию против чьей-либо личности или собственности как адекватный ответ на ненасильственное, но морально предосудительное поведение. Организованные бойкоты, порицание, уклонение, использование различных общественных и частных трибун, снижение темпов работы и другие механизмы обеспечения соблюдения социальных норм и правил, не нарушающие принцип ненападения, — все это доступно левому либертарианцу.

Левый либертарианец может также подчеркнуть, что, хотя (в целом) и очевидно, что должно считаться атакой на чье-то тело (ведь границы чьего-либо тела являются относительно неизменными), именно то, что считается агрессией против чьей-либо собственности, само по себе будет спорным и будет зависят, в частности, от того, каковы права собственности. Суд в мютюалистическом сообществе, очевидно, охотнее признал бы права рабочих, загомстедивших закрытую фабрику, чем аналогичный суд в сообществе с традиционными правами собственности Локка. Местный суд в одном сообществе рыночных анархистов вполне может заключить, что права на коммерческую собственность, которые он готов обеспечивать, не включают право отказывать кому-либо в услугах по признаку расы. В рыночном анархизме ничто само по себе не решает вопрос о том, как разные сообщества, поддерживающие права частной собственности, будут или должны понимать эти права, или в каких случаях разные суды или органы защиты будут склонны, скажем, присуждать решение о правонарушении или возмещать ущерб. О том, какие права должны поддерживаться правовой системой рыночного анархистского сообщества и какие правовые средства должны быть доступны для зашиты от их нарушения, можно решить только с точки зрения продолжающегося морального спора — как раз такого рода спора, который позволяет различным сообществам в рыночном анархистском сообществе общества служить своего рода лабораториями, в которых проводятся эксперименты в жизни.

Левые нелибертарианцы (ЛНЛ) могут подозрительно относиться к левому либертарианству. Они могут сомневаться в том, что левые либертарианцы действительно заботятся о бедняках, о рабочих, о сексуальных меньшинствах и других людях, о которых, по их заявлениям, заботятся они сами. Точно так же, как левый либертарианец может справедливо возражать против представления правых либертарианцев об ЛЛ как этатистах или не имеющих отношения к свободе, так и левый либертарианец может справедливо сопротивляться тому, как левый не-либертарианец представляет ЛЛ равнодушными к маргинализации, доминированию и обездоленности.

Здесь левый либертарианец должен указать стороннику ЛНЛ, насколько государство вовлечено в структуры подчинения, обнищания и насилия, которые они оба отвергают. Левый либертарианец может справедливо сделать акцент на той роли, которую предоставленные государством монопольные привилегии и субсидии играют в обеспечении якобы частной власти. Он может сделать ставку на то, что устранение угрозы насилия со стороны государства в качестве прикрытия для такой власти сыграет огромную роль в ее дискредитации.

Он может указать, что рыночный анархизм не означает и не может означать сохранение нынешней системы отношений собственности в неприкосновенности при отсутствии государственной власти — не только из-за разногласий по поводу правил собственности (как между локианцами и мютюалистами), но и из-за несправедливости, которая порочит множество существующих ныне титулов собственности (таких как латифундии Латинской Америки). И он может подчеркнуть, как правый либертарианец, что следование изречению Леонарда Рида об ограничении своих действий «всем, что является мирным» не обязывает отказываться от права подвергать поведение тех, кто использует свою собственность морально неприемлемыми способами, острой критике или возможностей оказывать значительное влияние на это поведение.

Левое либертарианство представляет собой особенно радикальное развитие общепризнанных либертарианских моральных суждений и разработку следствий моральных принципов, которые можно рассматривать как правдоподобные основания для отказа от этатизма. Оно может обеспечить основу для неподчинения и средства для уменьшения или прекращения маргинализации, доминирования и обездоленности, которые действительно согласуются с рыночным анархизмом. Таким образом, оно может наметить идентифицируемые либертарианские средства для достижения идентифицируемых левых целей и убедительно изложить эти цели и средства как подлинно либертарианские и подлинно левые.

«Левое» в левом либертарианстве

Оригинальная статья: The “Left” in Left Libertarian

Мой предыдущий пост о природе левого либертарианства был довольно общим и расплывчатым в отношении того, что я имею в виду под словом «левый». Если мы хотим, чтобы понятие левого либертарианства имело смысл, мы должны четко понимать, что является левым, а что нет.

Я не думаю, что есть что-то ошибочное в том, чтобы считать центральными идеями левых антиавторитаризм, открытость будущему или противодействие привилегиям. Однако я хочу предложить другой взгляд на центральные элементы левой повестки дня и указать на то, что может быть нитью, способной объединить эти элементы.

Я полагаю, что подлинно левая позиция характеризуется противодействием подчинению (subordination), исключению (exclusion) и обездоленности (deprivation).

Подчинение

Один человек, A, подчиняется другому, B, когда B имеет значительную, постоянную власть над A. Эта власть может быть физической, но она также может быть экономической, психической, социальной или культурной. Важно то, что В в какой-то значимой степени определяет то, что делает А. А в значительной степени несвободен по отношению к B либо потому, что B может возложить на А некоторые издержки, которые А не желает нести, либо потому, что А искренне (но ошибочно) считает, что B имеет право определять характер поведения А.

Я предполагаю здесь, что подчинение морально нежелательно. Это, по сути, и означает принятие позиции, которую я признаю левой. Я не пытаюсь обосновать эту презумпцию (возможно, это задача для отдельного поста) или предложить, как можно корректно определить случаи, в которых она может быть оправданно опровергнута. Я подозреваю, что большинству моих читателей не нравится быть подчиненными, и они могут быть склонны принять эту неприязнь как откровение чего-то важного. Но моя цель здесь не в том, чтобы показать им, почему они должны это сделать.

Обратите внимание, что из ответа на вопрос «существует ли отношение подчинения в данном случае?»не следует ответ на вопрос «если в данном случае есть подчинение, то какое средство защиты можно применить?». Я подчеркиваю это, потому что многие либертарианцы и анархисты придерживаются того, что можно было бы назвать принципом пропорциональности средств защиты (Principle of the Proportionality of Remedies, PPR). Согласно этому принципу применение мною физической силы против кого-либо уместно только при защите себя от физической угрозы, которую он представляет мне или кому-то другому; мое посягательство на чьи-либо имущественные права, помимо тех, что относятся к его телу, уместно только в том случае, когда я защищаюсь от угрозы, которую он представляет для моих нетелесных имущественных прав. И так далее.

Кого-то, кто поддерживает PPR, может раздражать идея, что подчинение (или доминирование, или иерархия — выберите здесь ваш любимый термин) может осуществляться экономически или психически. Четкое определение подчинения как исключительно физического воздействия обеспечивает контроль за применением силы. В отличие от этого, как представляется, объединение различных видов подчинения сопряжено с риском оправдания применения силы в ответ на действия, не связанные с использованием силы.

Но это беспокойство необоснованно по нескольким причинам. Среди них:

Можно отметить, что физическая сила лежит в основе многих других форм доминирования, которые сами по себе не связаны с физической силой. Постоянное насилие в отношении женщин в конкретной социальной среде может привести к атмосфере страха и подчинения со стороны многих женщин, даже в отношениях с мужчинами, которые сами не ведут себя агрессивно и, возможно, не угрожали сделать это или не были склонны к этому. Сознание того, что забастовка может быть подавлена путем применения насилия, может побудить рабочих в принципе избегать инициирования забастовки в морально неприемлемой рабочей обстановке. И так далее. Важным аспектом возражения против подчинения в этих случаях будет то, что оно происходит на фоне физического насилия.
Еще важнее то, что тот, кто признает, что подчинение проявляется в разных формах, не должен утверждать, что все эти формы заслуживают одинакового исправления. Быть левым означает быть противником подчинения, но из этого не следует, что со всеми видами подчинения нужно поступать одинаково. Нет ничего непоследовательного в утверждении , что работники конкретной фирмы находятся под морально неприемлемым доминированием менеджеров и что это морально неприемлемое подчинение само по себе никоим образом не оправдывает применение физической силы против менеджеров. Признание реальности подчинения как неприемлемого с моральной точки зрения не обязательно означает стирание моральных различий между видами подчинения или реакциями на них.

Маргинализация (исключение)

Некое лицо, А, исключается из группы, когда становится ясно, что оно не принадлежит к группе, что оно не имеет права ни на материальные аспекты (material incidents) членства, ни на признание в качестве своего (и сопутствующее этому уважение), связанное с принадлежностью.

Неизбежно, что некоторые тесные отношения приводят к исключению: очевидными примерами являются близкая дружба и моногамное партнерство. Ни одна заслуживающая доверия левая позиция не будет стремиться попросту искоренить особенности этих отношений. И поэтому она не может отстаивать никаких четких правил в отношении допустимого и недопустимого исключения. Тем не менее, я думаю, что в общих чертах из нее следует по крайней мере два вида ограничений на морально допустимое исключение:

Даже тогда, когда отдельные тесные подсообщества справедливо кого-то исключают — по той простой причине, что они перестали бы быть теми сообществами, которыми они являются, если бы не были строго ограничены в размерах, — очевидно, что для исключенного лица всегда есть место в более широком сообществе, компонентами которого эти подсообщества являются. Там для него все двери открыты, он явно включен в это более широкое сообщество.
Когда имеет место оправданное исключение, оно не должно отражать ложные убеждения или необоснованные реакции к какой-либо группе, к которой принадлежит исключенное лицо. Возможно, А действует разумно, отказываясь жениться на B, скажем, из-за важных различий в том, как B и А понимают природу брака, различий, которые могут возникнуть из-за принадлежности B к определенной группе с традицией рассматривать супружеские отношения определенным образом. Но, несомненно, это сильно отличается от отказа А жениться на B либо из-за (а) того факта, что некоторые видные члены группы B придерживаются убеждений о браке, даже если (1) А не знает, что B придерживается этих убеждений, либо (2) B убедительно отрицает наличие этих убеждений или (б) A придерживается внутренних предубеждений против членов группы B, полагая, скажем, что совместное проживание с членом этой группы сделает кого-то вроде A нечистым.

Таким образом, заслуживающая доверия левая позиция будет противодействовать исключению в общем случае, считая разумными исключения только (условно), когда они не связаны с исключением из больших, относительно безличных сообществ и отношений и только тогда, когда они не основаны на ложных убеждениях или необоснованных реакциях.

Опять же, важно подчеркнуть, что рассмотрение исключения как неприемлемого с моральной точки зрения не определяет, что считать надлежащим средством правовой защиты от морально неоправданного исключения. Я не буду повторять высказанные мною выше соображения по поводу подчинения, которые, в общем-то, применимы и здесь. Нет необходимости оправдывать исключение как разумное или морально уместное, принимая во внимание все обстоятельства, чтобы возражать против применения физической силы в качестве средства защиты от исключения.

Обездоленность

Заслуживающие доверия левые будут выступать против обездоленности.

Некоторый человек А испытывает обездоленность, если ему не хватает ресурсов, необходимых для (i) физического выживания и здоровья; (ii) одежды и жилья; и (iii) материальных обстоятельств, которые квалифицируются как минимально достойные в соответствии с нормами, преобладающими в его обществе.

Противостоять лишению в этом смысле еще не значит возлагать вину за чью-либо обездоленность. Я повторяю также, что не следует определять какое-либо конкретное средство от обездоленности как морально необходимое или разрешенное. Это отдельный вопрос. Позиция является убедительно левой, если она рассматривает игнорирование обездоленности других как prima facie морально неприемлемое. Но позицию можно разумно считать левой, если она защищает любой из широкого спектра ответов на это лишение как соответствующий (или требующий) осмотрительности или справедливости, при условии, что эти ответы могут обоснованно считаться эффективными или вероятно эффективными.

Уязвимость

Позиция достоверно квалифицируется как левая, если она включает явное моральное возражение подчинению людей, исключению их из членства в сообществе или терпимости к их лишениям. Я полагаю, что озабоченность по поводу подчинения, маргинализации и обездоленности можно рассматривать как позицию, основанную на заботе об уважении и защите уязвимых людей — уязвимых перед властью тех, кто доминирует и исключает, уязвимых перед обстоятельствами, которые ведут к лишениям и риску, связанному положением обездоленного. (В более широком смысле мы могли бы с полным правом включить в понятие заботы об уязвимых, которым проникнута левая позиция, заботы о тех, кто страдает от прямого насилия со стороны государства, когда оно ведет войну, пытает или, зачастую, заключает в тюрьму.)

Диапазон левых позиций

Морально обоснованное противодействие подчинению, маргинализации и обездоленности, которое, возможно, лучше всего рассматривать как заботу об уязвимых, определяет то, что, как я склонен утверждать, является минимальным ядром левой позиции. Я не имею в виду, что все те, кто может называть себя левыми, признали бы именно эти обязательства — маловероятно, что сталинисты или маоисты проявляют сильную озабоченность по поводу конкретного уязвимого человека. И я не хочу отрицать, что многие из тех, кто связан с левыми, могут продолжать занимать определенные позиции в отношении наиболее эффективных или справедливых способов достижения левых целей. Некоторые могут возразить, например, что позиция не будет подлинно левой, если она не включает обращение к государству или применение физической силы против людей для предотвращения подчинения, исключения или лишения. Это кажется мне возможным развитием левых идей, но не необходимым. Как минимум, нет причин, по которым тот, кто поддерживает анархистский проект отказа от государства, не мог бы занять левую позицию, описанную мной.

Думаю, ясно, что рыночный анархист может быть и левым. Должен ли рыночный анархист быть левым — это, конечно, другой вопрос. Должен ли он быть таким будет зависеть от того, какие причины оправдывают противодействие подчинению, исключению и лишению, а также от того, насколько эти причины согласуются с его причинами поддержки рыночного анархизма.

Отличительные черты левого либертарианства

Оригинальная статья: The Distinctiveness of Left-Libertarianism

Левое либертарианство в соответствующем смысле — это позиция, одновременно левая и либертарианская. В ней представлены левые приверженности:

участие в классовом анализе и классовой борьбе;
борьба с корпоративными привилегиями;
ликвидация структурной бедности;
взятие на себя совместной ответственности за преодоление экономической уязвимости;
утверждение перераспределения богатства;
содействие расширению прав и возможностей на низовом уровне;
гуманизация трудовой деятельности;
защита гражданских свобод;
противодействие войне с наркотиками;
поддержка прав секс-работников;
вызов полицейскому насилию;
содействие экологическому благополучию и защите животных;
содействие свободе детей;
отказ от расизма, сексизма, гетеросексизма, нативизма и национального шовинизма;
оппозиция войне, империализму и колониализму.

В то же время она включает в себя либертарианские обязательства:

утверждение надежной защиты справедливых прав собственности;
принятие свободных рынков и социальный идеал мирного добровольного сотрудничества;
разработка политики, полностью направленной против государства.

Левая позиция

Как я полагаю, для левой позиции характерно беспокойство о подчинении, маргинализации, лишениях и войне. Левые либертарианцы искренне поддерживают эти левые опасения. Но левые либертарианцы могут отличаться от других левых тем, что они:

подтверждают самостоятельную ценность надежной защиты справедливых прав собственности — как, в том числе, выражение и средство реализации левого противодействия подчинению и левой поддержки всеобщего процветания, но также и как ограничение средств, используемых для достижения некоторых левых целей;
дают различные прогнозы относительно создания действительно свободного рынка (отвергая мнение, что такой рынок станет сферой действия корпораций);
предлагают различные объяснения происхождения и устойчивости нежелательных социальных явлений (например, объясняют постоянную бедность и подчиненное положение на рабочем месте гарантированными государством привилегиями для элиты, а не динамикой рынка);
настаивают на различных средствах борьбы с этими явлениями (как правило, это сочетание мер по исправлению несправедливости, творимой государством и допускаемых государством, а также мер по поощрению добровольной и солидарной деятельности).

Левые либертарианцы разделяют с другими левыми понимание того, что в обществе есть предсказуемые победители и проигравшие, и что разделение на эти два лагеря не является главным образом вопросом удачи или навыков. Но левые либертарианцы подчеркивают, что это также не следствие рыночного обмена: это отражение агрессии, совершаемой государством, угрожаемой государством и допускаемой государством. Пока существует государственный аппарат, богатые могут захватить его и использовать для получения власти и большего богатства, в то время как политически могущественные люди могут использовать его для приобретения богатства и еще большей власти. Правящий класс, состоящий из богатых людей, наделенных властью государством, вместе с высокопоставленными государственными чиновниками, определяется его отношениями с государством, его основным инструментом. Противостояние этому классу, таким образом, означает противодействие государству.

Левые либертарианцы разделяют с другими левыми понимание того, что крупный бизнес пользуется значительными привилегиями, которые приносят пользу им и наносят ущерб обществу. Но они делают упор на том, что надлежащий ответ на корпоративные привилегии состоит в устранении субсидий, спасательных мер для бизнеса, картелизирующих норм и других этатистских особенностей правовой, политической и экономической среды, поддерживающих корпоративную власть, а не в сохранении привилегий при одновременном расширении участия государства в регулировании экономики, что, как можно ожидать, создаст новые возможности элите для манипулирования, оставит корпоративную власть нетронутой, задушит передовые альтернативы корпоративным бегемотам и выхолостит общество.

Левые либертарианцы разделяют с другими левыми как возмущение по поводу структурной бедности, так и признание того, что богатые и обладающие связями люди помогают формировать правила экономической и политической игры таким образом, чтобы сохранить свое богатство и влияние, обедняя и удерживая других в бедности. Но левые либертарианцы подчеркивают, что бедность создается и поддерживается не свободным рынком, а крупномасштабным воровством, привилегиями и ограничениями — от требований лицензирования до правил интеллектуальной собственности, контроля за землепользованием и строительными нормами — которые мешают люди использовать свои навыки и активы эффективно или резко увеличивают связанные с ними издержки. Устранение структурной бедности означает ликвидацию гарантированных государством привилегий и прекращение санкционированного государством воровства.

Левые либертарианцы разделяют с другими левыми как сочувствие к экономической уязвимости, так и признание того, что уязвимые люди не могут быть предоставлены сами себе, что общая ответственность за удовлетворение их потребностей морально и практически необходима. Но они особо отмечают, что механизмы взаимопомощи успешно справляются с экономической уязвимостью. Они также подчеркивают, что такие договоренности могут быть более успешными без налогообложения (люди могут и будут тратить свои собственные деньги на борьбу с бедностью, но они, вероятно, будут делать это гораздо эффективнее и разумнее, чем государственные чиновники, распоряжающиеся налоговыми поступлениями), государственного регулирования, порождающего бедность, и ограничения выбора в таких областях, как медицина.

Левые либертарианцы разделяют с другими левыми убеждение в том, что перераспределение богатства может быть уместным или даже необходимым. Но они отрицают, что перераспределение может быть разумно предпринято для приведения к определенному шаблону распределения богатства, что оно может быть осуществлено посредством агрессивного вмешательства в справедливо приобретенное имущество людей или что его можно осуществлять руками государства. Скорее, они предполагают, что перераспределение должно осуществляться правовой системой (поскольку она возвращает людям ресурсы, несправедливо отобранные у них или их предков, поскольку она делает активы, украденные государством или несправедливо приобретенные его приспешниками, доступными для гомстеда, и поскольку она отрицает действительность гарантированных государством привилегий,которые сохраняют экономическое положение тех, у кого хорошие связи, и оставляют других бедствовать), через солидарную взаимопомощь и через тенденцию рынка, освобожденного от привилегий, «есть богатых».

Левые либертарианцы разделяют со многими другими левыми — например, новыми левыми и зелеными — убеждение в том, что процесс принятия решений должен быть децентрализован, что люди должны иметь возможность в максимально возможной степени участвовать в формировании решений, влияющих на их жизнь. Но они утверждают, что на фоне гарантированных дополитических прав всякое объединение должно быть согласованным. Насильственное принятие решений сверху вниз, скорее всего, будет омрачено ошибками лиц, принимающих решения, и их тенденцией преследовать корыстные цели за счет общества. Небольшие политические единицы более гуманны, чем крупные; но децентрализация должна быть, в конце концов, децентрализацией до уровня конкретного человека.

Левые либертарианцы разделяют с другими левыми понимание того, что для иерархических рабочих мест характерны бесправие и отупление, и что, таким образом, поддержка иерархий рабочих мест часто неприемлема с моральной точки зрения. Но они подчёркивают, что иерархические рабочие места более вероятны на фоне действий государства. Иерархии ограничивают способность работников использовать свои знания и навыки, чтобы гибко и эффективно реагировать на проблемы производства и распределения и удовлетворять потребности клиентов. Неэффективность иерархий сделает их менее распространенными аспектами трудовой жизни и повысит вероятность того, что люди смогут выбирать альтернативы, предлагающие больше свободы и достоинства (самозанятость или работа в товариществах или кооперативах) при отсутствии привилегий, которые снижают затраты на поддержание иерархии и повышают издержки отказа от нее (например, делая самостоятельную занятость более дорогостоящей и, следовательно, более рискованной). Действия государства также перенаправляют богатство тем, кто заинтересован в том, чтобы они и подобные им управляли рабочими местами; и государственные профсоюзные правила ограничивают способы профсоюзов оспаривать иерархию рабочих мест.

Левые либертарианцы разделяют с другими левыми приверженность гражданским свободам. Но они особо отмечают, что государство является предсказуемым врагом этих свобод и что наиболее эффективный способ обезопасить их — защитить контроль людей над своим телом и справедливо приобретенным имуществом.

Левые либертарианцы разделяют с другими левыми убеждение в том, что война с наркотиками разрушительна, расистская и затратна до абсурда. Но они делают акцент на том, что лучшей защитой от всякого рода запретительных кампаний является уважение контроля людей над своим телом и справедливо приобретенным имуществом, и что следует запретить основанные на агрессии ограничения на все нежелательные, но добровольные обмены.

Левые либертарианцы разделяют с другими левыми заботу о благополучии секс-работников. Но они подчеркивают, что государственные агенты прибегают к насилию в отношении секс-работников и что государственная политика, включая криминализацию и регулирование, создает или усиливает риски, связанные с секс-работой.

Левые либертарианцы разделяют с другими левыми страстное неприятие полицейского насилия и коррупции. Но они указывают на то, что это не просто отражение плохого надзора или наличия в полицейских органах «несколько паршивых овец», а скорее отражение структурных позиций таких органов как гарантов государственной власти и отсутствия подотчетности, порожденных как наличием существенных де-факто различий в стандартах применения силы сотрудниками полиции и обычными лицами, а также монопольным статусом полицейских органов.

Левые либертарианцы разделяют с другими левыми постоянную озабоченность качеством окружающей среды и благополучием животных. Но они отмечают, что ущерб окружающей среде можно предотвратить и устранить без участия государства, если существует надежная правовая защита личности и справедливо приобретенного имущества; что действия государства не требуются для защиты животных от жестокого обращения; и что действия и политика государства часто несут прямую ответственность за защиту загрязнителей, нанесение вреда окружающей среде и причинение вреда животным.

Левые либертарианцы разделяют с другими левыми приверженность благополучию детей. Но левые либертарианцы подчеркивают важность уважения права детей распоряжаться своими телами и имуществом, отвергая как попытки обращаться с детьми как собственностью своих родителей, так и патерналистские действия государства, необоснованно вмешивающиеся в свободу детей, и указывают на то, что государство не является защитником детей, но несет многостороннюю ответственность за серьезные угрозы их свободе и благополучию, в частности, через обязательное школьное образование.

Левые либертарианцы разделяют с другими левыми понимание того, что расизм, сексизм, гетеросексизм, нативизм и национальный шовинизм отвратительны с моральной точки зрения. Но они акцентируют внимание на решающей роли государства в создании, сохранении и извлечении выгоды из этих форм несправедливости, подчеркивая при этом, что устранение опор, которые государство предоставляет для поведения, основанного на предрассудках, может сыграть жизненно важную роль в борьбе с дискриминацией. С подозрением относясь к государству и уважая справедливые имущественные притязания, они настаивают на неагрессивных солидарных действиях как подходящих средствах борьбы с сохраняющейся дискриминацией. Они поощряют равенство в браке добиваясь ухода государства из брачного бизнеса. И, присоединяясь к другим левым в борьбе с ксенофобией, они подчеркивают, что все границы должны быть стерты, чтобы обеспечить беспрепятственную миграцию.

Левые либертарианцы разделяют с другими левыми страстное неприятие войны и империализма и заботу о жертвах обоих, в том числе о коренных народах по всему миру. Но они отмечают связь между войной, империализмом и колониализмом и продолжающимися посягательствами государства на гражданские и экономические свободы, не говоря уже о вреде правящего класса. Вмешательство в мирное поведение людей внутри границ государства нежелательно практически по тем же причинам, что и война за его пределами. Воинская повинность несправедлива как форма порабощения. Свобода торговли снижает вероятность войны. А война — вероятное следствие деятельности государства, которое предсказуемо стремится расширить свое влияние с помощью силы. Левое противодействие войне следует рассматривать как влекущее за собой сопротивление государству как таковому.

Либертарианская позиция

Я полагаю, что либертарианская позиция отмечена поддержкой равенства власти (equality of authority); надежной защиты справедливых имущественных требований; и мирного, добровольного сотрудничества, включая сотрудничество в обмене и посредством обмена. Левые либертарианцы разделяют эти обязательства. Но левые либертарианцы могут отличаться от других либертарианцев тем, что они:

делают иные прогнозы о возможных последствиях освобождения (liberating) людей и устранения институционализированной агрессии, которая мешает им сотрудничать мирно и добровольно (подчеркивая, например, вероятность возникновения иерархических рабочих мест);
привлекают внимание к конкретным общепризнанным последствиям построения свободного общества (скажем, акцентируясь не только на свободе, но и солидарности, разнообразии и облегчении бедности среди результатов ликвидации гарантированных государством привилегий);
дают различные исторические или социально-научные трактовки причин и динамики социальных явлений (с тем, чтобы существующее распределение богатства рассматривалось как результат действий государства, а не как индивидуальная добродетель);
относиться к определенным видам социальных явлений (например, к произвольной дискриминации) как к морально предосудительным и выступать за неагрессивные, но согласованные меры реагирования на эти явления.

Левые либертарианцы разделяют с другими либертарианцами приверженность равенству власти — точке зрения, что не существует естественного права на управление и что власть без согласия презумптивно нелегитимна. Этот эгалитаризм естественным образом приводит к приверженности анархизму, поскольку государственная власть не основана на согласии. Но левые либертарианцы отмечают, что приверженность моральному равенству, которое лежит в основе веры в равенство власти, должно повлечь за собой неприятие подчинения и дискриминации на основании национальности, пола, расы, сексуальной ориентации, статуса на рабочем месте или других не относящихся к делу характеристик. В то время как левые либертарианцы согласны с другими либертарианцами в том, что частные решения людей избегать общения с другими людьми из-за таких характеристик не должны подвергаться агрессивному вмешательству, левые либертарианцы подчеркивают, что такие решения часто все же могут подвергаться моральной критике и должны встречать противодействие с использованием неагрессивных средств.

Левые либертарианцы разделяют с другими либертарианцами приверженность надежной защите имущественных правна физические объекты. Но они отвергают «интеллектуальную собственность» и подчеркивают, что защита прав собственности не должна распространяться на объекты, приобретенные при решающей помощи государства, либо иным образом с применением насилия, или на объекты, которые явно являются брошенным. Они ясно дают понять, что есть определенные пределы тому, что люди могут делать для защиты своего имущества (если кто-то нарушил границы собственности, то это не означает, что он может быть подвергнут физическому насилию). Они отмечают, что вопрос о том, должны ли права на землю принадлежать отдельным лицам или группам, может быть определен только в свете экономических аспектов конкретных ситуаций и способов установления конкретных прав. И они подчеркивают, что, хотя право собственности следует уважать, вполне допустимо противостоять агрессивному вмешательству в использование чьих-то вещей определенным образом, оспаривая это использование неагрессивно.

Левые либертарианцы разделяют с другими либертарианцами приверженность модели социальной жизни, основанной на мирном добровольном сотрудничестве. Но они отличаются от других либертарианцев тем, что отмечают, что, хотя сила может быть справедливо использована только в ответ на агрессию, мирное, добровольное сотрудничество является моральным идеалом, последствия которого выходят за рамки простого ненападения. Левые либертарианцы призывают к тому, чтобы ассоциации всех видов были структурированы таким образом, чтобы подтверждать свободу, достоинство и индивидуальность всех участников и, таким образом, давать участникам возможность не только выхода, но и права голоса — оказывать влияние на развитие ассоциаций и осуществлять в них максимально возможную индивидуальную свободу действий.

Отвергая капитализм, левые либертарианцы разделяют с другими либертарианцами восторженное признание ценности рынков. Они подчеркивают, что в добровольном обмене участвуют обе стороны, потому что они предпочитают его и считают, что он принесет им пользу; что цены служат отличным ориентиром для производителей и дистрибьюторов (намного лучше, чем то, что может предложить центральный планировщик); и что люди должны принять издержки, а также выгоды своего выбора. Но они подчеркивают, что фоновая несправедливость может исказить рынки и ограничить выбор участников. Они также отмечают, что коммерческий обмен не исчерпывает сферы мирного, добровольного сотрудничества и что люди могут и должны сотрудничать разными способами — игриво (playful), солидарно, сострадательно, — которые не обязательно должны быть организованы по коммерческим принципам.

Измененное видение

Левое либертарианство охватывает и трансформирует левые и либертарианские идеалы.

Многие левые и либертарианцы уже разделяют некоторые обязательства: противостояние войнам, империализму и корпоративным привилегиям; поддержка гражданских свобод и расширение прав и возможностей на низовом уровне. Однако многие левые и либертарианцы также принимают и часто разделяют различные ошибочные допущения.

Левые либертарианцы бросают вызов этим допущениям, принимая обязательства, общие для левых и либертарианцев. Они стремятся продемонстрировать, что разумно и противодействовать структурной бедности и поддерживать свободные рынки, и добиваться как достоинства на рабочем месте, так и надежной защиты справедливых имущественных притязаний, признавать свободу ассоциации, выступая против произвольной дискриминации, укреплять мир и экономическую свободу, увязывать отказ от войны и империализма с поддержкой мирного, добровольного сотрудничества на всех уровнях.

Поддерживая и левые, и либертарианские интересы, бросая вызов допущениям, которые мешают левым принять либертарианство, а либертарианцам стать левыми, левое либертарианство предлагает провокационное видение привлекательной политики и мира, отмеченного большей свободой и справедливостью.

Спасибо моим коллегам из Альянса либертарианских левых / Центра общества без гражданства / Общества Молинари, Энтони Грегори и Дэвиду Гордону, среди прочих, за рецензирование более ранних версий этого эссе. Оно стало заметно лучше благодаря отзывам, которые я получил, хотя я, конечно, остаюсь ответственным за его недостатки.

BHL за перераспределение

Оригинальная статья: Bleeding-Heart Libertarians for Redistribution

Либертарианцы должны быть за перераспределение. Особенно если они «либертарианцы с кровоточащим сердцем»‎.

Но перераспределением уж точно не должно заниматься государство. Государство, способное перераспределять богатство, — это государство, способное тиранить. Кроме того, нет оснований полагать, что государство не использует перераспределительную власть для обогащения богатых и обладающих хорошими связями за счет всех остальных — в конце концов, несмотря на то, что пишут в газетах, государство не заинтересовано в благополучии простых людей. Кроме того, знание того, что государство может осуществлять перераспределительную власть, может внести дестабилизирующую неопределенность в экономику. Насильственное перераспределение со стороны государства может привести к снижению общей экономической производительности. В значительной степени это произвольно: почему одна группа получателей должна быть предпочтительнее другой? И это, очевидно, мешает людям действовать самостоятельно.

Но перераспределение государством — вряд ли единственный возможный способ. Способ перераспределения, которому либертарианцы должны отдавать предпочтение, включает пять элементов:

1. Ликвидация привилегий. Существующие рыночные структуры характеризуются широким спектром привилегий, которые перемещают ресурсы в карманы богатых и обладающих хорошими связями, в то же время делая других бедными. Подумайте для начала о профессиональном лицензировании, патентах и авторских правах, законах о зонировании и строительных нормах, использовании принудительного отчуждения в интересах застройщиков и их клиентов, транспортных субсидиях и тарифах. Отмена этих привилегий отвлечет ресурсы от тех, кто ими пользуется, и улучшит экономическое положение многих бедняков и представителей среднего класса.

2. Работа свободного рынка. Когда привилегии отсутствуют, затраты на капитализацию ниже, и на рынок может выйти больше людей. Результатом является усиление конкуренции, и, конечно же, практический эффект конкуренции заключается в снижении нормы прибыли и в том, что людям становится труднее сохранять укоренившиеся экономические позиции. Освобождение рынка само по себе является актом революционного перераспределения, потому что, как подчеркивает Джереми Вейланд, свободный рынок «съест богатых».

3. Акты солидарности. Тот факт, что насильственное перераспределение со стороны государства проблематично по многим причинам, не означает, что BHL-либертарианцы должны без энтузиазма относиться к благоразумным актам солидарного перераспределения, то есть к выбору людей добровольно делиться своими ресурсами с другими. (Благотворительность— это не только прерогатива этатистов: среди либертарианцев ее защищали даже неообъективисты, такие как Дэвид Келли и Тибор Мачан.) Когда люди жертвуют без принуждения со стороны государства, их пожертвования не должны снижать их производительность. И они также могут гарантировать, что это будет более эффективно, чем перераспределение государством. Солидарное перераспределение может быть очень эффективным в качестве реакции на несчастный случай, катастрофу или злую судьбу.

4. Радикальная ректификация. Государство занимается воровством в особо крупных размерах. Его приспешники тоже воруют, часто с его благословения. Вот несколько очевидных примеров: кража земли в Латинской Америке у тех, кто ее обрабатывал, когда путем насилия законные владельцы превратились в арендаторов, и использование принудительно отчужденной собственности, чтобы отобрать землю у простых людей и обогатить корпоративных дружков государства. Украденная таким образом земля может и должна быть возвращена ее законным владельцам без компенсации ворам.

5. Радикальный гомстединг. Даже когда государство не крадет идентифицируемые активы и объекты недвижимости у конкретных людей, оно использует свою власть, чтобы забирать ресурсы, которые ему не принадлежат, и использовать украденные деньги для финансирования своей собственной деятельности и деятельности своих приспешников. Возьмем, к примеру, произвольную экспроприацию обширных участков земли в колониальной Северной Америке (а так же в новоиспеченных Соединенных Штатах) политическими властями, которые затем приступили к раздаче земли своим приспешникам. Или подумайте о том, как государство вливает огромные суммы денег в военно-промышленный комплекс или в университеты, поддерживающие тесные отношения с «оборонным» истеблишментом. Нет конкретных, законных владельцев несправедливо захваченных земель и несправедливо финансируемых предприятий или университетов. Но их можно с полным основанием считать бесхозными и созревшими для гомстединга. Эти украденные активы должны быть перераспределены, и на них должны претендовать обычные люди, желающие их занять, люди, чьи справедливые требования другие должны быть вполне готовы поддержать.

У BHL-либертарианцев есть веские причины отвергать перераспределение, когда оно осуществляется государством. Но они должны поддерживать перераспределение, которое предполагает свободные действия свободных людей. Искоренение правовых привилегий, поощрение работы освобожденных рынков, которые рассеивают накопленное богатство, щедрые пожертвования, поддержка возврата украденных активов и одобрение гомстединга земли и сооружений, несправедливо захваченных или финансируемых государством, — все это может способствовать исправлению несправедливости и распределению риска. Это все разновидности перераспределения, которые либертарианцы должны принять.

Должны ли BHL быть анархистами?

Оригинальная статья: Should Bleeding Hearts Be Anarchists?

Существует множество причин, чтобы отвергнуть законность притязаний государства на власть. Но, как я пытаюсь показать в «Совести анархиста», некоторые из этих доводов должны находить особый отклик у «либертарианцев с кровоточащим сердцем».

1. Бедность и неравенство на рабочем месте могут возникать по многим причинам. Но ни то, ни другое не может быть столь же распространенным в отсутствие государства. Государство повышает издержки самозанятости, повышает стоимость жизни и увеличивает ответственность, связанную с бедностью. Практический результат заключается в том, что люди лишены возможности улучшить свое экономическое положение и вынуждены работать в зачастую непривлекательной рабочей среде, потому что государство устранило жизнеспособные альтернативы. Государство обедняет и удерживает людей в нужде, а рабочих подавляет и держит в подчинении.

2. Государство предоставляет привилегии богатым и имеющим хорошие связи. Оно защищает привилегированные отрасли с помощью тарифов и грантов на права интеллектуальной собственности, оправдывает крупномасштабное воровство элитными группами, раздает прямые и косвенные субсидии, внедряет режимы регулирования, подавляющие конкуренцию, сдерживает наиболее эффективную профсоюзную деятельность, использует налоговую систему в интересах политически лояльных предприятий и препятствует деятельности других, использует принудительное отчуждение собственности для увеличения прибыли девелоперов и крупных розничных продавцов, выделяет ошеломляющие суммы помощи друзьям в финансовом и производственном секторах и иным образом продвигает интересы элиты. Государство маскируется под защитника уязвимых от крупного бизнеса, тогда как на самом деле оно является союзником и пособником корпоративной элиты.

3. Из действий государства нет ничего более разрушительного, чем ведение войны. Что может вызывать наибольшее естественное беспокойство для BHL-либертарианцев, как не насилие и потери, связанные с войной? Государство вряд ли является единственным источником насилия, но, безусловно, это самый значительный источник. Государства финансируют войны используя налоги, неограниченное заимствование и инфляционное создание денег — стратегии, недоступные обычным преступникам. Те, кто хочет войны по идеологическим или финансовым причинам, могут переложить расходы по удовлетворению своих предпочтений на тех, кто войны не желает; они могли бы быть гораздо менее склонны к воинственности, если бы им пришлось взять на себя эти расходы. Государства используют имеющиеся в их распоряжении огромные средства для пропаганды войны и ее скрытого поощрения. Оно использует постоянные вооруженные силы, чтобы воспитывать уважение к власти и подавлять инакомыслие. Наличие постоянных вооруженных сил, экономически невыгодное при отсутствии государства, создает непреодолимое искушение для руководителей усилить собственную власть и использовать военную мощь по своему усмотрению. А существование военной машины государства делает все более вероятными атаки на частную жизнь и безопасность простых людей, а также на их кошельки. Государство резко обостряет проблему насилия.

4. Преступление — это этатистское понятие: сначала преступления совершались против личности короля; затем, в отсутствие короля, современное государство объявило себя жертвой преступного поведения. Само существование уголовного права, разрывающего связь между юридической ответственностью и ущербом, делает возможным продолжающийся террор. Фанатики могут возложить на рядового налогоплательщика, не разделяющего их целей, бремя финансирования реализации этих целей. Насилие со стороны полиции и сломанные жизни — предсказуемые последствия войны с (некоторыми) наркотиками, когда представители меньшинств несут огромные и непропорциональные потери. Культура возмездия порождает жестокие наказания и тюремную систему, которая останавливает жизнь людей и все чаще направляет огромные суммы денег в карманы приспешников государственных корпораций в индустрии частных тюрем. Система уголовного правосудия является порождением государства, и ни сама система, ни ее деструктивность немыслимы в отсутствие государства.

Люди, поддерживающие рынок, как и я, часто защищают анархизм, утверждая, что монополия государства на силу и закон и налогообложение его граждан нарушают права людей. Ни в коем случае не отвергая такого рода аргументы, я хочу утверждать, что принципиальные левые — люди, от которых можно ожидать, по крайней мере, интереса к аргументам либертарианцев с кровоточащим сердцем — должны находить анархизм привлекательным именно потому, что государство неизбежно причиняет огромный вред людям своими атаками на бедных, поддержкой корпоративных привилегий, ведением войны и нападками на личную свободу.

Любезный обзор Джеффа Риггенбаха «Совести анархиста», кажется, представляет то, что я делаю в книге, вопросом риторики — как попытку сформулировать либертарианские идеи таким образом, чтобы сделать их привлекательными для принципиальных левых. Но хотя я действительно думаю, что либертарианцы всех мастей часто не понимают, как общаться с принципиальными левыми, я думаю, что готов к большему, чем риторическое переосмысление: я считаю, что левая политика может и должна быть антиэтатистской политикой, либертарианской политикой. И (хотя либертарианцы с кровоточащим сердцем, конечно, не все будут левыми), мне кажется очевидным, что проблемы BHL можно эффективно решать, выступая против не только того или иного проступка государства, но и государства как такового.