Матриархальный мир Америки

Если мы снова окинем взором архетипический символизм Ужасной Богини, на этот раз по большей части на основе центрально-американского и южно-американского материала, то только потому, что последние исследования позволяют быть уверенными, что американские культуры развились независимо от культур Старого Света. Поразительные соответствия между символизмом двух миров, таким образом, должны покоиться на архетипическом основании. Тогда как в Мексике солярная мифология почти полностью покрыла собой изначальный матриархальный слой и связанную с ним лунную мифологию, последняя доминировала в береговых областях Южной Америки и, в частности, в Перу¹. Здесь Женское – это «Женщина Луны» и «Женщина Моря», и снова становится очевидным, что море, ночное море и ночное небо – это одно и то же; ибо ночь – это Великий Круг, единство подземного мира, ночного моря и ночного неба, объемлющее все живущее.

(Рис. 42) Таким образом, в матриархальной культуре чиму мы находим лунную мифологию с луной как героем и повелителем ночи, а также находим людей и героев, появляющихся из яйца, символа луны². (Рис. 43) В битве дракона, изображенной на кувшине чиму, чудовище – это морской дракон, но также и дракон ночи и смерти. Герой охарактеризован как лунный герой посредством знака полумесяца на змеях, которых он держит в руках. (Рис. 42) Этот знак в связи со спиралями характерен для лунного бога; мы находим его в Египте и в символе обоюдоострой секиры на Крите. (Илл.82а) Невозможно решить точно, является ли ночная сова женским символом ночного неба или же это сама луна.

Соответствующая фигура из той же культурной сферы, также связанная с Ужасной Матерью – это краб с головой Горгоны на панцире; это тоже пожирающее чудовище из морских глубин. На другом сосуде пожирающие клешни стали пожирающими звериными пастями, и Горгона-краб появляется как тело или матка человеческой фигуры. (Илл. 84b) Существо, которое краб утаскивает в бездны, можно истолковать как звездного бога³. (Илл. 83а, b) Фигура, на которую напали, тоже похожа на краба⁴. Здесь, как обычно в мексиканской мифологии, мы, вероятно, имеем дело с небесной битвой, происходящей в ночном море. Эта атакованная и пораженная фигура, вероятно, является лунным богом.

Краб, улитка и черепаха – это частые символы обратно движущейся луны, скрывающейся во тьме, которая, будучи пожрана, часто ассоциируется с негативными символами. (Илл. 82b) Таким образом, бог-улитка в Перу – это лунное божество в негативной фазе. Щупальца бога-улитки, явно схожего с фигуркой, атакованной крабом на другом кувшине, это видимо движущаяся луна; т.е. они движут ее в панцирь улитки или поднимают.

Наше истолкование краба-Горгоны как богини ночи подтверждается тем фактом, что – как ночь во всех мифологиях – она изображается дающей рождение солнцу. (Илл. 84с) Для завершения картины, мы обращаем внимание на другой перуанский сосуд с двумя змеями, символами земли и ночного неба, на котором Горгона нарисована как живот со змеями. (Илл. 84b) (Их рты – это пожирающая сила, которая проглатывает светящиеся тела на востоке и западе.) Как солнечный герой пожирается мексиканской богиней земли с двумя змеиными головами, соответствующими черепахе, так и светящийся герой, солнце он или луна, удавливается (?) двумя змеями Матери-Земли на перуанском кувшине. (Илл. 84а)

Но тогда как матриархальная лунно-ночная психология доминировала в Перу и была заменена патриархальной культурой инков только в поздний период, патриархальное доминирование в культуре Мексики гораздо более очевидно, а матриархальная основа менее различима.

Великое множество ацтекских богинь, проявляющих Архетипическое Женское, кажется, лишает всякой возможности сориентироваться; но тем не менее, единый архетип, лежащий в их основе, может быть явлен посредством анализа существующих между ними отождествлений⁵.

В начале находится божественная пара, «Повелитель и Повелительница Нашей Плоти»⁶, чье происхождение и обиталище находятся на тринадцатом и высшем небе, «о происхождении которого никто ничего не знает». Они – первые боги-творцы; они также известны как «Повелитель и Повелительница Двух»⁷, что, предположительно, означает «властители производящей дуальности»⁸. У них первое место в календаре, поскольку они являются творящим качеством начала и изначальной эры; мужская часть отождествляется с небесами и огнем, а женская часть с землей и водой⁹. Изначальные боги майя, соответствующие этим уроборическим фигурам, считались бисексуальными¹⁰, что также предполагается ацтекским определением «Повелитель и Повелительница Двух». Эти эпитеты высшей божественной пары указывают, «что каждый из них по отдельности воплощает творящую силу произведения потомства»¹¹. Концепция изначальной божественной пары, обитающей в высших, удаленнейших небесах, смешана с представлением об Отце-Небе, лежащем на Матери-Земле, которое мы также встречаем в североамериканских мифах¹². Два первичных бога составляют уроборическое «высшее божество»; несмотря на их центральное значение у них нет храма и культа, они не связаны с отдельными вещами в природе; несмотря на их трансцендентность, они также являются «пищевым уроборосом». Их имена, «Повелитель и Повелительница Нашей Плоти»¹³, означают не только «Повелители Нашей Живой Сущности», но в то же время и «Повелители Кукурузы»; так сказать, они являются божеством и начала, и растительности.

Ужасная Великая Мать с юным сыном¹⁴ также играет важную роль в Мексике. Чикомекоатль, кукурузная мать с семью змеями считается божеством древнейшего местного населения¹⁵, с которым отождествлялась Мать-Земля, «Сердце Земли», мать богов¹⁶ и бабушка¹⁷; она была Деметрой древней Мексики, Богиней-Матерью¹⁸.

«Древняя богиня», как легко можно понять, отождествляется с изначальной богиней¹⁹ и богиней земли²⁰, которая также носит имя «Наш Предок и Сердце Земли». Она – богиня сладострастия и греха, но также великая прародительница, обновляющая растительность посредством полового акта; как богиня луны и земли, она является богиней запада, смерти и подземного мира²¹. У нее голова смерти, и женщины-жертвы, которых подносят ей, обезглавлены. Как зимний аспект смертельной земли, она противостоит детородящей земле, которая связана с востоком и весной. Она – изначальная богиня материи, чей ужасный характер с ее глазами и прожорливой пастью вырывается из всех ее сочленений. Облаченная в одеяние из змей, она держит смертоносный кремниевый нож и обладает клыками ягуара. (Рис. 38) Это животное – архетипический враг света, негативный мужской атрибут и спутник Ужасной Богини²², которая, как Великая Мать, облачена в ночную мантию лун. Как символ жертвенного зверя ягуар – это газель пещер и земли, пожирающей тьмы и ночного неба. Есть миф, в котором единство земли и ночного неба, означающее изначальное единство бытия, разделяется: Богиня Земли нисходит с изначальных небес и разрывается на куски; из двух половин создаются небеса и земля, как в случае с вавилонской Тиамат²³. Именно из-за этого разрывания она становится источником всякого пропитания, но – в компенсацию за ее благой характер – затем она становится Ужасной Матерью: «Иногда Богиня Земли кричала в ночи, требуя человеческих сердец. И она не успокаивалась, пока их ей не приносили, и она не рожала, пока не получала в питие человеческую кровь»²⁴. Ягуар как сила тьмы – это враг орла, солнечного символа, и мифическая борьба между светом и тьмой, стоящая в центре ацтекского мировоззрения, принимает форму битв между воинами ягуара и воинами орла. Каждый вечер солнечный бог на западе пожирается земным чудовищем, ибо «представление о земле как о черепахообразном пожирающем чудовище доминировало в мексиканском искусстве», и «земля – это ненасытное чудовище, которое не только пожирает мертвых, но и солнце и звезды, когда они садятся»²⁵.

(Илл. 85) Также и в Мексике западная нора, в которую спускается солнце, считалась архетипическим лоном смерти, уничтожающим то, что было рождено. Но для ацтеков и родственных народов запад означает больше; это «место женщин», первобытный дом, где человечество однажды выползло из изначальной дыры в земле»²⁶. Ибо до появления земли и человеческого сознания все пребывало в мире мертвых на западе.

Место женщин – это не только темная пещера, из которой вышел человеческий род; это также «дом, и которого он поднялся». Подземный мир, ночное небо и бессознательное – это одно и то же: запад – это место изначальных богов, дом кукурузы, изначальный мифический дом племен²⁷. На западе стоит «Храм Пропитания» и кукурузное дерево с колибри, которое как символ пробужденной растительности²⁸ связано с солнечным героем.

Союз позитивных и негативных символов в месте истока и их связь с едой типичны изначально уроборической природы людей²⁹. Таким образом, запад – это место мира до мира, того уроборического существования бессознательного совершенства³⁰. Только после создания мира, после сотворения света, после того, как солнце начало свой путь и начали взаимодействовать антитетичные принципы враждующих сил³¹, т.е. после того, как было срублено символическое дерево изначального дома³², запад стал местом смерти.

Души женщин, которые, умерев при родах, стали демонами, сочетающими смерть и рождение, также принадлежат к символизму запада. Как пауки³³, в особенности опасные для мужчин, они свисают с небес; и как демонические силы изначальной тьмы, они сопровождают солнце от зенита до места смерти на западе. Это силы времени до времени, так сказать, «до рождения солнца». Но эти демоны ранней матриархальной эры также демоны последних дней, которые поглотят человечество, когда приблизится конец мира, и солнце, луна и звезды столкнутся³⁴.

Для ацтекского мировоззрения характерно, что роковая ночь висит надо всеми живыми созданиями. Не только каждая из четырех мировых эр заканчивается ужасной катастрофой, но и конец каждого календарного деления из пятидесяти двух лет является судьбоносным временем, когда с ужасом перед наказанием ожидают конца мира, а продолжение жизни празднуется как чудо и возрождение. Пятидесятидвухлетний интервал соответствует полночи целого дня и зимнему солнцестоянию года. В это время уничтожаются все сосуды; все огни гасятся. Это «судное время», как, например, еврейский Новый Год, и, как во многих мировых празднествах Нового Года, прохождение этой опасной точки празднуется с оргиастической радостью, возжиганиями огня и так далее.

Сознательное мировоззрение ацтеков «патриархально»; сила Богини нарастала почти невидимо, а мужской принцип света и солнца оставался доминирующим. Но более близкий анализ позволяет получить совсем иную психологическую картину. Бок о бок с царем здесь правит фигура, которая, хотя и почти всегда изображающаяся мужской, носит имя ужасной Матери-Земли: «Змеиная Женщина». Она «обладала решающим голосом во внутренних делах племени, где гражданские обряды и религиозные требования управляли почти каждым действием...».³⁵ «В Теночитлане Вождь Мужчин и Змеиная Женщина несли двойные обязанности в отношении гражданских и религиозных дел, первый активно возглавлял посты, а последняя наблюдала за храмами, формой обрядов и внутренними делами жречества»³⁶.

Здесь нет сомнений в том, что на изначально матриархальную констелляцию были наложены патриархальные установления. Среди племен Северной Америки мы часто обнаруживаем, что старухи, не обладающие официальной властью, управляют внутренними делами племени, тогда как военные вожди управляют делами внешними. Это соответствует изначальной матриархальной ситуации, в которой группа женщин и детей управляется Старухой, тогда как сражением и охотой в мужском обществе заведует военный вождь или демократическая мужская группа.

Анализ ацтекской констелляции с ее матриархальными чертами, на которые наложены патриархальные особенности, весьма поучителен для истории человеческого развития. Изначально мужчины как воины стояли на службе женского божества, которому они приносили кровавые жертвы; так это и осталось в ацтекской культуре, хотя политико-социально-экстравертное доминирование уже было в руках мужской группы и хотя патриархальный солярный принцип – по видимости – заменил матриархальный лунный принцип³⁷. Все ацтекские намерения были подчинены войнам, которые развязывались для захвата пленников, которых приносили в жертву культу Змеиной Женщины, которая даровала плодородие, только будучи удовлетворена ужасными кровавыми жертвоприношениями.

Жесткость мексиканских обрядов, которые, как считалось, гарантировали плодородие земли, а также укрепляли маскулинную, солярную, сознательную жизнь, выражала чудовищный страх мужского сознания перед поглощением женским темным аспектом бессознательного.

Характерной ацтекской формой жертвоприношения было вырвать сердце из живого тела и предложить его солнцу; это давало уверенность в приносящем плодородие дожде, оживляющем землю. В другой форме жертвоприношения с жертвы сдирали кожу, а жрец «облачался» в эту кожу – типичная форма трансформирующего символизма. Этому, очевидно, предшествовал другой тип жертвоприношения: обезглавливание. В Египте обезглавливание и расчленение зародились в превзойденном матриархальном слое, остатки которого все еще различимы в мифах и обрядах ацтеков, как, например, в концепции «южного круга ада», круга обезглавливания и расчленения.

Обезглавливание злой богини луны-сестры было первым деянием героя-бога Хуитцилопоцтли. Обезглавливание женской жертвы было центральным обрядом в весеннем фестивале змеиной подземной богини³⁸, и боевой жертвенный фестиваль гладиаторов заканчивался танцем с головами жертв³⁹.

В Мексике также запад, как показывает его символизм, ассоциировался с бессознательным; это «Великое Море». И поскольку среди мексиканцев и индейцев кора, открытых Пройссом, ночь и ночное небо также являются ночным океаном небес⁴⁰, луна – это ночная змея, которая движется по воде⁴¹, и смертельная западная угроза Ужасной Матери также представлена опасностью потопа. «Индейцы кора верят, что на западе мира живет могучая змея, ночь воспринимается как вода, которую восходящая утренняя звезда⁴² убивает, и орел, дневное небо, пожирает. Если этого не случится, мир наполнится водой»⁴³.

В западной символьной группе Ужасной Матери – ночь, бездна, море, водные глубины, змея, дракон, кит – все символы окрашивают друг друга и сливаются друг с другом. Пожирающая вода, разрывающее лоно земли, бездна смерти, опасная змея ночи и смерти, кит, море и кит в море – все это аспекты негативного бессознательного, «водных глубин», которое живет в ночной тьме рядом с миром людей и угрожает залить весь мир водой.

(Рис. 44-45) Следовательно, Женское, как майянская богиня Иксчель, богиня разрушительных потопов и луны⁴⁴, является фатальным водным кувшином. Ее символ – перевернутый сосуд рока, на голове покоится смертоносная змея, на руках и ногах у нее острые звериные когти, а ее одеяние украшено пересеченными костями, эмблемой смерти.

Катастрофу потопа может предотвратить только солнечный герой сознания, который снова и снова поражает змею бездны. Эта победа героя свершается на востоке, где восходит солнце, или, как в Мексике, в полуденном зените⁴⁵, и это в точности соответствует почитанию лунного героя как новой луны или полной луны.

Поскольку ацтеки, как это показывает экстраординарная живучесть архетипа Ужасной Матери среди них, находились под действием страха смерти, напоминающим страх египтян, архетип подземного путешествия героя, преображения и возрождения тоже играет среди них важную роль.

Кровавое жертвоприношение и расчленение принадлежат к ритуалу плодородия Великой Матери. И то, и другое оплодотворяет лоно земли, что можно видеть из многочисленных обрядов, в которых части жертвы – человека или животного – торжественно разбрасывались по полям. Греческие Тесмофории, в которых поросята, символизирующие детей утробы земли, и фаллические символы забрасывались в ущелье, в котором кишели змеи, также принадлежат к этому контексту⁴⁶. Ущелье – это лоно земли; взятые вместе, змея и ущелье здесь снова представляют собой плодородие земли. Распавшаяся плоть жертв позже доставалась из ущелья и распределялась по полям для магии плодородия.

Необходимость в оплодотворении и оживлении феминной земли кровью, смертью и трупами – эта концепция, укреплявшаяся течением жизни и смерти в природе – констеллирует Великую Мать ужасной, убивающей и расчленяющей. Поэтому великие богини – это богини охоты и войны, занимающиеся жизнью и смертью. Поэтому ацтекская Богиня-Мать также является богиней обсидианового ножа, которым расчленялись тела⁴⁷, и поэтому в своем аспекте лунной богини ее называют «белым каменным ножом»⁴⁸. Соответственно и Сет, мужской спутник ужасной Исиды⁴⁹, обладает атрибутом первобытного кремниевого ножа, «ножа Сета»⁵⁰. В Америке обсидиан как наконечник копья, охотничий нож, жертвенный нож и меч является инструментом смерти. Обсидиановая богиня⁵¹, связанная с богиней охоты, изначально была драконоподобной фигурой. Позже она сама стала богиней охоты⁵². Ее крылья бабочки были тронуты обсидианом. Культ магического оружия был связан с ней, как и со всеми первобытными богинями смерти и охоты.

Тецкатлипока, один из самых важных богов ацтекского пантеона, также был обсидиановым богом и играл сакральную роль обсидианового ножа⁵³. Луна как серповидное оружие, меч и нож – это архетипический символ борьбы юного героя против дракона тьмы, который предшествовал солярной мифологии.

«Мексиканская традиция весьма ясно являет нам, что обсидиан из-за своих дающих пропитание свойств начал почитаться как источник всякой жизни, даже как сам принцип существования. Творящая богиня Тонакачихуатль (Госпожа Нашего Бытия), как считалось, родила обсидиановый нож, из которого произошли шестнадцать сотен полубогов, населивших землю. Как показывают ацтекские художественные манускрипты, маис часто изображался в форме жертвенного ножа из обсидиана»⁵⁴.

Спенс выражает то мнение, что изначальная вера ацтеков была «обсидиановой религией»⁵⁵, и не без оснований выводит ее из до-агрикультурной охотничьей фазы. Потому обсидиан – это магическое оружие, спустившееся с небес, жизнь и смерть приносящий центральный символ⁵⁶ кровавой первобытной Великой Матери, которая сама расчленена (см. выше) и оттого становится источником всякой жизни. Позже, когда охота уступила место сельскому хозяйству – неважно, случилось ли это до или после завоевания Мексики ацтеками – аспекты изменились. Как сообщает нам древний гимн, обсидиановая богиня охоты, обсидиановая бабочка, стала «богиней мелокактуса»⁵⁷, и Великая Богиня изменилась от богини охоты, крови и ночи до земной богини. Сын ее плодородия теперь стал пшеницей, тождественной обсидиановому ножу – а сама она стала богиней плодородия пшеницы. Но ее древняя ужасная природа сохранилась, ведь плодородие, смерть и жертвоприношение связаны друг с другом, и лущение зерновых тождественно вырыванию сердца из жертвы с помощью обсидианового ножа.

Великая Богиня рождает жизнь, зерно, которое может появиться как фаллический зерновой бог или как сын зерна, и она также рождает смерть, обсидиановый нож. Этот двойственный аспект, в котором жизнь становится смертью, а смерть – жизнью, и одна зависит от другой, повторяется в ацтекском мифе и ритуале снова и снова. Это очевидно из жертвоприношения крови, «которая посредством божественной алхимии преображается в дождь»⁵⁸, и жертвоприношения живых существ в целом⁵⁹.

Повсюду Великая Мать связана с дуальностью луны и земли, и тайна плодородия земли тоже связана с луной⁶⁰ и ее расчленением: здесь луна оплодотворяющий и расчлененный сын.

Поскольку ритуальное убийство и расчленение – это важный переход к возрождению и новому плодородию, гибель сверкающих богов на пути в подземный мир является космическим эквивалентом рождения нового дня. В ацтекском мифе о путешествии через ад⁶¹ мир мертвых – это созданный из крови череп, центр мира. Это смертоносная сторона дающего жизнь мирового пупа⁶². (Рис. 46) Подземные сосуды смерти и преображения имеют форму пожирающих черепов с глазами и оскаленными зубами. В Мексике южная область обезглавливания и расчленения соответствует ужасному миру подземных врат в Египте. (Рис. 33) В его центре – ужасная фигура с двумя обсидиановыми ножами на голове и смертоносными лезвиями, торчащими из суставов; ее территория огорожена частоколом ножей.

Как богиня смерти, Великая Мать носит обсидиановый нож; юный бог луны Ксипи-тотек с маской из обсидиановых ножей ассоциирован с ней и входит в ее ритуал, в котором юного сына расчленяют или кастрируют. Это типичное само-жертвоприношение луны, ведущее к ее возрождению.

Если теперь, на основе ацтекского материала, мы снова попытаемся описать связь между культом Великой Матери и жертвоприношением ее юного сына, который является и ее любовником, и оплодотворителем, то потому что здесь ясно различим древнейший матриархальный ритуал Ужасной Богини, хотя и с наложенными патриархальными элементами. Есть основания полагать, что материнскому жертвоприношению мужчины, ее сына, в ранние времена предшествовало жертвоприношение дочери, или даже что они появились одновременно⁶³.

Мы действительно находим свидетельства жертвоприношения женщин или девочек, т.е. богинь, ведь в Мексике принесенные в жертву всегда отождествлялись с богами. Но даже жертвоприношение воина, играющее важную роль в ацтекском ритуале, не обязательно предполагает жертвоприношение мужского начала. Мы знаем, например, что в культе Ксипе, освежеванного бога, пленников убивали стрелами, символизирующим сексуальное соединение с землей⁶⁴. Иными словами, сочетание и убийство идентичны, и смерть представляет собой оплодотворение.

Мы уже указали на лунный и «западный» характер Ксипе. Относительно его отождествления с Женским Пройсс пишет: «Ксипе – это мужская параллель богине луны и земли, матери богов или богине сексуального наслаждения, которая также персонифицирует кукурузу и кукурузные запасы. В настоящем случае Ксипе заменяет богиню луны и земли как представитель земли. Это наиболее очевидно из короткой юбки из листьев за-поте, которую он носит, а также из того факта, что она соединена с дырой посреди круглого камня, эта дыра представляет центр и вход – как в сексуальном, так и в других отношениях»⁶⁵. Отождествление мужского бога Ксипе с Богиней земли в другой форме повторяется в празднестве сбора ракитника, посвященном той же Матери-Земле. Жертва – женщина, а на другой день маленькая девочка, играющая роль богини земли; она обезглавливается, и ее кровью орошают фрукты, семена и так далее, чтобы гарантировать их прирост. Обряды этого празднества, включающего танцы и бутафорские сражения, являют очевидные аналогии со свадебными обрядами⁶⁶. Очевидно, что основой для празднества служит женитьба матери и сына, и это же объясняет особенности, которые до сих пор не были поняты: «Половые акты и деторождение символизируются носителями фаллуса и раздвинутыми ногами богини перед образом Хуитцилопоцтли в определенных фазах. Это рождение кукурузы, изображаемое столь странными обрядами»⁶⁷.

Важнейшие элементы этого ритуала плодородия – это обезглавливание женщины как богини, оплодотворяющее жертвоприношение ее крови, сдирание кожи с ее тела и облачение сына-бога-жреца⁶⁸ в ее кожу. Об этом Фрезер говорит: «Скорее нам следует ожидать, что как одна женщина исполняла божественную смерть, так другая должна исполнить божественное воскрешение»⁶⁹.

Объяснение составляет центральное содержание мистерии преображения: смерть матери зерна и земли ведет к рождению зерна, ее сына⁷⁰. Сын зерна, облаченный в кожу принесенной в жертву Матери-Земли является образом живой беременности его матери, в которой женское преобразуется в мужское, созданное из крови принесенной в жертву женщины. Кровь трансформации укрепляется жертвоприношением. Сын бог-зерно⁷¹ носит маску из бедренной кожи жертвы, и это повторение того же символизма трансформации и рождения или перерождения.

Тождество матери и сына в этой мистерии плодородия усиливается тем фактом, что до жертвоприношения богиня зерна носит облачение из американской агавы⁷², характерное для зерна-сына. Главная церемония празднества свежевания – это жертвоприношение битвы на мечах, сражения между избранными пленниками с бутафорским оружием и полностью экипированными воинами – сражения, которое, конечно же, заканчивается смертью и жертвоприношением пленников.

Пленники, чья смерть в битве образует содержание битвы, стоят на большом камне около десяти футов в диаметре. Они связаны веревкой, «продовольственной веревкой», которая начинается с центра камня, «представляющего центр и вход в землю – как в сексуальном, так и других отношениях», веревкой, очевидно напоминающей пуповину⁷⁶. Пленника, который устал или просто не может сражаться, убивали в позе, которую Данзел обозначает как приемлющую, но ее можно равным образом назвать позой при рождении.

В этой связи следует упомянуть, что мать, давшую рождение ребенку, называли «создавшей пленника», и что женщину, умершую при рождении, называли «принесенным в жертву пленником». Чтобы понять ритуал, важно отметить, что богиня древних чичимеков⁷⁴, «богиня, умершая при родах», известная как «древний герой» и как «принесенная в жертву богиня»⁷⁵. С ней связаны женские демоны запада, души женщин, тоже умерших при родах.

Убитый пленник – это мужчина и женщина, мать и сын, земля и бог света, почва и зерно в одном. Он – умирающее женское начало и обновленное мужское, которое представляется сердцем и символически идентично солнцу и колосу пшеницы. Жертвенное действо, типичное для ацтеков, в котором сердце, драгоценный камень, плод орла, вырывается из груди жертвы и подносится солнцу, соответствует «лущению зерна». Солнце как плод дневного неба, как «бирюзовый принц» и «восходящий орел», питается жертвенными сердцами и их кровью. Существование мира зависит от его восходящего полета.

Зерно – это фаллический символ плодородия⁷⁶; зерно и бог зерна соответствуют богу пшеницы в западно-европейской культурной сфере. Вырывание и поднимание сердца – это магическое средство для восхождения солнца, а также для роста зерна; его подъему следует помочь; «подъем», как и «прыжок» – это магические пособники роста.

Последнее подтверждение связи между солнечным богом как юным любовником и Великой Матерью можно найти в фигуре Ксочипилли-Чинтеотля. Ксочипилли – это юный бог жизни, утра, потомства и продовольствия, типичный бог солнца, любви и растительности. Это фаллический бог⁷⁷, стоящий между ночью и днем, как юный Эрос-Амур; он также является бабочкой и «цветочным повелителем».

Как и в Египте, юное утреннее солнце принадлежит материнскому ночному небу; как и фаллические юные любовники в европейской и азиатской мифологии, он – прекрасный повелитель цветов, связанный с землей⁷⁸. Он возлюбленный ацтекской мадонны⁷⁹, которая также носит его на руках, как ребенка.

Ксочикветцаль, лунная дева, это богиня любовных наслаждений и грехов; развлечений, танцев, песен и искусства; прядения и плетения. Она богиня свадебной связи и покровительница шлюх.

Тождество девы с уроборической изначальной матерью возвращает нас к фигуре великой изначальной матери как девственницы. Наряду с этой архетипической идентичностью, она также считалась «первой женщиной, что родила близнецов»⁸⁰; отсюда, как и все изначальные материнские фигуры, как изначальная мать принципа противоположностей, жизни и смерти, смерти воскрешения⁸¹.

Архетипическое бракосочетание Великой Матери с сыном, который появляется как бог света, кукурузы и цветов, отмечается также и в Мексике, и здесь снова омоложенная богиня-дочь появляется наряду с ужасной богиней-матерью, которой она идентична⁸². По этой причине юная лунно-девственная богиня любви и шлюх⁸³ «с примечательной частотой «приравнивается» к женской уроборической богине начала»⁸⁴. Спенс верно считает⁸⁵, что богиня зерна⁸⁶ стоит в том же отношении к матери зерна⁸⁷, как Персефона к Деметре. Все богини, как и боги, это «вариации на тему».

Двуединость Великой Богини как матери-дочери можно продемонстрировать уже в очень раннем периоде. Так, до-ацтекские глиняные фигурки (Илл. 86, сверху) «обычно были женскими и могли изображать богиню-мать, символизирующую рост и плодородие – концепцию, общую для религиозных идей человечества»⁸⁸. «За этими статуэтками, должно быть, стояло суровое осознание сложных ритмов рождения, роста и смерти в природе, вкратце выраженных в чуде женщины, рожающей детей»⁸⁹.

Относительно другой группы фигур (Илл. 86, внизу) Вейлант пишет: «Эти статуэтки, в противоположность матронам на других местных изображениях, обладают некой девичьей грацией»⁹⁰. Без сомнения, эта юная богиня – Ксочикветцаль, чей юный сын-любовник Ксочипилли также был юным богом зерна Чинтеотлем. По этой причине в празднестве Чинтеотля Ксочипилли появляется в форме бога зерна⁹¹.

Дальнейшее подтверждение связи юного бога зерна с его матерью можно найти в празднестве летнего равноденствия, когда юный Ксочипилли-Чинтеотль принимает участие в сакральной игре в мяч как противник ужасной старой Богини-Земли зимнего солнцестояния⁹².

Смысл этого празднества космический – это победа восходящего юного бога весны над старым аспектом Матери-Земли. Но это космическое значение связано с плодородием, ведь рост пшеницы образует архетипическую связку с солнцем, светом и сознанием.

Цель игры в мяч заключалась в том, чтобы с помощью сложных маневров направить мяч в каменное кольцо, и Дензел верно уравнивает полет меча с половым актом: «Указанием на это является крик, который зрители обращали к удачливому метателю: «Он великий прелюбодей». Судя по этому, игра в мяч изначально имеет частичное значение ритуала плодородия»⁹³. Это толкование поддерживается тем обстоятельством, что кольцо называлось «весной», и сквозь него выливали воду⁹⁴. Союз сына и матери завершается течением плодородия через материнскую матку, весну, что также является уроборическим, бисексуальным символом творения. Текущая, оплодотворяющая вода маскулинна, но весна в целом – утробный символ детородной феминной земли, которая рождает ручьи и потоки⁹⁵.

В инцесте со своей матерью герой зачинает себя⁹⁶. Но поскольку сын-любовник становится жертвой Великой Матери в «матриархальном инцесте»⁹⁷, «великому прелюбодею», победоносному «быку его матери» предсказывается ранняя смерть.

Ацтекская мифология отличается от знакомых мифов Старого Света об умирающем мужском начале⁹⁸ в одном важном пункте: в ацтекском мифе Ужасная Мать убивает не только юного фаллического «Адониса-сына», но и его зрелую форму, воина.

Таким образом, становится понятно, почему воин, которого приносили в жертву на круглом камне, тоже считался Хуитцилопочтли⁹⁹. Его символ – колибри, «символ растительности начала сезона дождей»¹⁰⁰. Как дух плодородия, бог носит лапку этой колибри, которая связана с маисовым деревом на западе, в мире Великой Матери¹⁰¹. Он – бог солнца и войны; он рожден девственной матерью, которая зачала от волана с небес, это вариант мотива «сверхъестественной матери» или оплодотворения солнечным фаллосом как источником ветра¹⁰². Как сын облаченной в змей матери, он обвит змеями; его скипетр – змея; его барабан – змеиная кожа¹⁰³. Как и солнечном фаллосе, отношения сына, змеи и ветра повторяются в фигуре Хуитцилопочтли. Он символизирует производящий сияющий аспект, который также является доминирующим элементом в другом героическом боге ацтеков, Кетцалькоатле, пернатом змее¹⁰⁴.

Как бог войны, Хуитцилопочтли также был оплодотворителем, ведь развязать войну значит захватить пленников, чья кровь важна для плодородия и богов, и мира. На одном из его празднеств его образ замешивался в тесто, смоченное кровью принесенных в жертву детей и протыкался стрелой в знак его смерти до времени воскресения на следующий год¹⁰⁵. Священный пятидесятидвухгодичный ритм ацтеков и ритуальное добывание нового огня также были связаны с протыканием и сакраментальным поеданием его образа в тесте¹⁰⁶. Сакральное существование Хуитцилопочтли символически приравнивалось к жизненной сущности огня-солнца-крови-пшеницы, ведь он был не только оплодотворителем, но в роли бога зерна он также был убит, принесен в жертву¹⁰⁷, съеден и воскрешен. Он, как и другие мужские божества света, должен был «стать костями», т.е. умереть¹⁰⁸.

Сосуществование маскулинно- и феминно-акцентированного символизма – ведь даже там, где Мужское маскулинно, оно отождествлено с Женским посредством символизма жертвоприношения – очевиднее всего в связи с богом зерна, в ритуале которого вырезание сердца тождественно с лущением зерна. Ведь есть тождество между вырезанием сердца и рождением, что очевидно из рисунка из Кодекса Борджиа¹⁰⁹. (Рис. 47) В нижнем прямоугольнике, изображающем восточную область подземного мира, сидит черная богиня с раздвинутыми ногами. Как указывает ее цвет и звезды на ней, она богиня ночи, тождественная богине земли¹¹⁰. Ее тело состоит из светил, солнца или луны, а ее лодыжки, колени, запястья и плечи также являются светящимися точками, из которых жрецы вырезают своими ножами сердце.

Вход в нижнем конце центрального лона-светила представляет акт деторождения; голова животного в центре с открытым ртом символизирует матку¹¹¹.

Теперь верхняя часть рисунка тоже становится понятной: она изображает мандалу, окруженную двенадцатью богинями, предположительно божествами земли, украшенных лунными символами. В ее центре изображен закат светлой и темной луны (или солнца и луны)¹¹² в усыпанную зубами утробу земли, в которой происходит сцена жертвоприношения и рождения. Эта сцена, без сомнения, изображает пожирание, жертвоприношение и возрождение светоносного героя¹¹³.

Подчиненность всех героев света возрождающей силе Великой и Ужасной Матери констеллирует конфликт между Ужасной Матерью, скрывающейся в тени и патриархальным сознанием ацтеков. Эти два мира постоянно сталкиваются и сливаются. Для ацтекского воина высшим отличием было добыть пленников для жертвоприношения, или же самому быть схваченным и принесенным в жертву. Но «взять пленника», «родить ребенка», «быть принесенным в жертву как пленник» и «умереть при родах» означает одно и то же. Таким образом, мы должны задать вопрос, был ли странный способ выражения женской жизни заимствован из мужского ритуала жертвоприношения, или же мужской ритуал жертвоприношения имитирует фундаментальную ситуацию женской жизни.

Архетипические отношения между смерть и рождением усиливаются их символической связью с утратой и жертвой, а плодородие образует связку с жертвоприношением фаллоса, кастрацией и кровью¹¹⁴.

Воин, который, как сын, связан с женщиной, и наполовину с ней тождественен, также представляет маскулинное, героическое начало и его обновление. Изначально женщина была воинственной и вопроизводящей, она была амазонским «древним героем», а теперь то же верно в отношении мужчины. Каждый мужчина воин, но как таковой он также и жертвоприношение. Как и каждая рождающая женщина «захватывает пленника», так сказать, рождает будущую жертву, так и захвативший пленника не только становится его «матерью» (поскольку деторождение и захват пленника одно и то же), но и считается его отцом.

Когда наконец ритуально поедается плоть убитых пленников, захватчик и владелец пленника может не есть его плоть. «Он говорит: «Разве я должен есть себя?», ведь захватив его, он говорит: «Ты мне как сын». И пленник говорит: «Вот мой отец»¹¹⁵.

Согласно тому же тексту, захватчик назван «солнцем», «белым цветом» и «перьями»¹¹⁶, «потому что он будто разрисован белым и покрыт перьями (украшенный для жертвоприношения). Захватчик покрыт перьями, потому что он еще не умер в битве, но, возможно, умрет позже и так заплатит свой долг (т.е. будет принесен в жертву). По этой причине его родственники встречали его слезами и словами воодушевления»¹¹⁷.

Таким образом, умирающий пленник был производящим феминным земным началом, женщиной, умирающей при родах; смертью он породил свое сердце, солнце. Но как захватчик, который убивает, мужчина-воин – это солнце; он отец солнца, которое, умирая, рождает сердечно-солнечное начало и так укрепляет солнце отцов.

Лущение зерна, сердца, это кастрация, расчленение и жертвоприношение сущностной мужской части; но в то же время это рождение и дарующее жизнь деяние ради мира или человечества. Это смерть и закат земного начала; но благодаря своей трансперсональной связи с богами и силами, с которыми оно тождественно как солнце и божество, это земное начало уроборически цельно, бессмертно и «живет» в земле солнца, т.е. в сияющем мире востока.

Высшей точки это развитие достигает – как на Малекуле и в Египте – в сакральной формуле «Я и Отец одно», посредством которой индивидуум освобождается от власти Великой Матери.

Развитие мужского сознания и автономия духовно-солнечного начала требует «символического убийства» Великой Матери и поддержки небесным отцом сыновнего начала, которое стало независимым от Матери-Земли. Кем бы ни предпринималось ночное путешествие по морю вслед за солнцем, богами или человеческой душой, оно означает это развитие к относительно независимости эго, наделенного такими атрибутами, как свободная воля. Эта тенденция, которую мы обнаружили в Старом Свете и на Малекуле, также присутствует в Мексике ацтеков.

Она достигает своей высшей формы в мифо о Кетцалькоатле, мексиканской фигуре героя. Он не тот герой, который преобразует внешний мир, напротив, он преобразует самого себя искуплением. Он умирающий и воскресший бог, но также и царь-герой, приносящий культуру, земной и божественный представитель принципа света и человечности. В своей двойной природе он совмещает западный, смертельный аспект и восточный аспект жизни: он вечерняя звезда и звезда утренняя. (Рис. 48) Как утренняя звезда, он является позитивным символом восходящей силы, принадлежащей маскулинно-духовному аспекту небес и солнца. По этой причине он ассоциируется с символом востока, пернатым змеем, т.е. с аспектом ветра-руаха-духа. Он бог знания, и одним из его атрибутов является спиралью восходящая башня¹¹⁸.

Орел, сияющее небо, пожирает змею ночи. Сияющий огонь сознания одолевает воды бессознательного, и, как говорят индейцы кора, «орел, появляющийся обнаженным в ночи и малым посреди мира, как огонь, разожженный в кустарнике, одолевает спящих Древних, ибо он пробужден».

«Затем его перья выросли», и он улетел прямо в небо. «Он взлетел и остановился посреди неба. Здесь он обосновался, обратился и взглянул вниз. Его нога была нежно-желтой, когда он стоял тут... Ясным взором окинул он все вокруг, нежно-желтый его клюв, глаза его сияли победоносно. Здесь он остался и ясным взором оглядывал свой мир»¹¹⁹.

Кетцалькоатль обладал комплексным космическим значением. Он тождественен утренней звезде; он также бог ветров, и, как божество-сын, он разделяет изначальных родителей¹²⁰. Тот же бог сочетает лунное, солярное и астральное значение. Он не отвлеченная сущность, но архетип, чья фигура подтверждается многочисленными и разнообразными символами; он оплодотворяющий бог ветра, но также царь плодородия в древнем обряде, который должен умереть, чтобы оплодотворить мир своей жертвой. Он приносящий цивилизацию герой, но также кающийся грешник, преображающий себя.

Имя Кетцалькоатля сочетает в себе «quetzalli», «перо на хвосте» и «coati», «змей». Он пернатый змей, а также змея с поднятой головой¹²¹; в любом случае, он бог дождя и ветра, приносящий плодородие. Как сын изначальных божеств, Земли и Неба, сочетающий низший характер змеи и высшим характером птиц, он является объединяющим символом¹²². Он принадлежит к группе таких дуальных богов, как Ксолотль, который изображался¹²³ спина к спине с богом смерти, т.е. в союзе жизни и смерти, типичном для богов луны, растительности и трансформации.

Таким образом, Кетцалькоатль также Ксолотль Нанауатцин, сжигающий себя путем искупления, чье сердце обратилось в восходящую утреннюю звезду¹²⁴. (Рис. 49) Более того, этот странный миф изображает его обманутым, поверженным богом-беглецом, чье крушение связано с утратой рая, древнего тольтекекого «золотого века»¹²⁵. Кетцалькоатль повержен изначальными демоническими силами при помощи антибога, который играет роль Сета, враждебного брата Исиды. Его грех, который среди индейцев кора все еще приписывается богу утренней звезды¹²⁶, грех, который привел к уничтожению рая и его собственному крушению, состоял в непомерном потакании своей страсти к опьяняющим напиткам или сексуальным утехам. Введенный в заблуждение спиртным, бог был охвачен бессознательной жаждой смерти, которую в конце концов и принял, поверженный океаном на плоту, образованном из морской змеи.

Это грех сына-любовника, неспособного устоять перед соблазнительницей, которая доводит его в уроборический инцесте до само-разрушительного опьянения¹²⁷.

Есть прекрасная легенда, рассказывающая о том, как Кетцалькоатль подчинился демонической власти Великой Матери¹²⁸. Несмотря на ее последующее историческое уточнение, она сохранила множество изначальных особенностей. Кетцалькоатль и его сестра, которую к нему привели демоны, напились. Но действительная основа преступления, без которой последствия преступления вполне понять невозможно, освещается историей о том, как демоны привели к нему «шлюху» по имени Ксочикветцаль¹²⁹. Эта шлюха никто иная, как богиня шлюх и. любви, тождественная с Великой Матерью, и Кетцалькоатль, соблазненный ею, становится Ксочипилли, властителем цветов; т.е. соблазнение Великой Матерью заставляет его регрессировать до сына-любовника.

До греха демоны поют элегию о Кетцалькоатле:

Дом мой из перьев квезаль, Из перьев желтых тропических птиц И из красных раковин. И теперь, как сказано, Я должен его покинуть. Горе мне, горе.

И:

Старшая моя сестра Кветцальпетлатль, Где ты теперь обитаешь? Давай же напьемся. Увы, увы, увы. Но после свершившегося Кетцалькоатль поет горестную песнь сам себе, в которой раскрывает причины своего крушения:

Элегию он сотворил, песнь О своем уходе, и пел: «Мать наша Богиня, облаченная в змей, Забирает меня с собой Как ребенка. Я рыдаю». Рай, символ которого растение юкка, утрачен, и остальные поют:

Юкка сломано Узрим же это, Восплачем же над этим¹³⁰.

Даже Кетцалькоатль – в котором не только лунное и астральное, но и солярное качество было так сильно, что он почти развился в единого высшего бога ацтеков – не смог устоять перед силой Ужасной Матери. Как земля зарождения, как мать и как опьяняющая сестра-возлюбленная Женское оказалось сильнее Мужского. Действительно, Женское здесь уже появляется в двойной форме; но поскольку трансформирующая фигура сестры еще не кристаллизовалась отдельно от элементарной материнской фигуры, Женское остается Ужасной Матерью, которая есть рок.

Примечания:

¹ Krickeberg, «Marchen dec Azteken und Inkaperuaner, Maya und Muiscu», p. 380; Leicht, «Indianische Kunst und Kultur», pp. 79f.
² Krickeberg, pp. 38, 40f.
³ Об этом рисунке ср. Fohrmann, «Peru», р. 18.
⁴ Ср. илл. в Fohrmann, «Inka», р. 33.
⁵ Далее имена транскрибированы по Dunzel, «Mexiko». ⁶ Тенакатекутли и Тенакацихуатль. ⁷ Орнетекутли и Ометцейхуатль. ⁸ Dunzel, р. 36; Krickeberg, р. 3. ⁹ Spence, «The Myths of Mexico and Peru», pp. 104, 118. ¹⁰ Ibid., p. 236. ¹¹ Krickeberg, p. 336. ¹² Spence, «The Myths of Mexico and Peru», p. 119. ¹³ Имена парафразированы согласно Данзелю. ¹⁴ Возможно, что изначально матриархальную культуру толтеков сменила патриархальная культура вторгшихся науатлей.
¹⁵ Spence, р. 85.
¹⁶ Тетеойннан. ¹⁷ Точи. ¹⁸ Spence, «The Outlines of Mythology», p. 101. ¹⁹ Тонакачихуатль. ²⁰ Тлацольтеотль. ²¹ Dunzel, Vol. I, p. 47 ²² Ужасная природа Женского может принимать одну из двух форм: или Богиня сама может стать ужасающим животным или ее ужасный аспект может стать животным, которое сопровождает ее и властвует над ней. Так, она может быть львицей (ср. богиню-львицу в Египте), или она может водрузиться на льве или скакать на нем; в Индии она может быть тигрицей, или же может оседлать тигрицу или львицу; как Артемида она может быть медведицей, или же медведь может быть ее спутником, хотя медведь может быть и мужским принципом, соответствующим ей в ее медвежьем аспекте.
²³ См. ниже, стр. 245. ²⁴ Krickeberg, р. 5. ²⁵ Ibid., р. 312. ²⁶ Dunzel, Vol. I, р. 23. ²⁷ Preuss, «Die Nayarit-Expedition», Vol. I, «Die Religion der Cora-lndianer», pp. xxxviii-xliii, cit. in Krickeberd, p. 317
²⁸ Dunzel, Vol. I. p. 35. ²⁹ Ср. мое «Origins and History of th eConsciousness», index, s.v. “alimentary uroboros”
³⁰ Ibid., p. 15. ³¹ Ibid., pp. 106f. ³² Ср. в особенности, Codex Borgia 19, согласно Dunzel, Vol. I. ³³ Seler, «CodexBorgia», Vol. I, p. 286, cit. in Krickeberg, p. 338. ³⁴ Dunzel, Vol I, p. 54. ³⁵ Vaillant, «The Aztecs of Mexico», p. 122. ³⁶ Ibid., p. 182. ³⁷ Здесь снова следует подчеркнуть, что в этой связи «матриархальное» означает психическое положение и не должно восприниматься как доминирующее социальное положение женщин.
³⁸ См. ниже, стр. 219. ³⁹ Preuss, «Diе Eingeborenen Amerikas», p. 49. ⁴⁰ Preuss, «Nayarit-Expedition», Vol. I: «Die Religion der Cora-lndianer», p. xxvii, согласно Krickeberg, p. 341.
⁴¹ Krickerberg, p. 360.
⁴² Здесь утренняя звезда играет роль солнечного героя.
⁴³ Preuss, «Nayarit-Expedition», Vol. I, pp. 50f, из Preuss, «Die Eingebarenen Amerikas», p. 41. Как в Мексике солнце пожирается землей на западе, так и в Египте солнечная ладья, несущая солнце, теперь старое и умирающее, спускается в западную гору, которая стоит как знак ночного океана и западной Хатхор, ночной матери смерти.
⁴⁴ Morley, «The Ancient Maya», pp. 230-31.
⁴⁵ См. выше, стр. 208.
⁴⁶ Мое «Origins and History of Consciousness», pp. 81-82. ⁴⁷ Обсидиан – это вулканическое стекло, которое откалывается или отслаивается с остротой бритвы.
⁴⁸ Krickeberg, р. 330. ⁴⁹ Мое «Origins and History of the Consciousness», pp. 64ff. ⁵⁰ Book of the Dead (tr. Budge), Ch. CLIII. ⁵¹ Ицпапалотль (обсидиановая бабочка). ⁵² Spence, «The Religion of Ancient Mexico», p. 26. ⁵³ Ibid., p. 27. ⁵⁴ Ibid., р. 27. ⁵⁵ Ibid., р. 25. ⁵⁶ Ibid., р. 26. ⁵⁷ Ibid., р. 26. ⁵⁸ Ibid., р. 27 ⁵⁹ Было вычислено, что ежегодно приносилось в жертву от двадцати до пятидесяти тысяч человек; на одном месте было насчитано до 180000 черепов.
Жертвенная чаша для крови – это атрибут Ужасной Матери в ее аспекте сосуда смерти. В связи с сердцами, приносившимися в дар орлу небес и солнца, она также является «Женщиной-Орлом»; и чаша, на которой изображена черепаха на брюхе, называется «орлиной чашей». Ужасный символ кровавой чаши все еще населяет бессознательное: он появляется в фантазиях и снах здоровых так же, как и безумных. Английский массовый убийца, чьи преступления, несмотря на их весьма сознательное изящество, вероятно, действовавший из внутреннего побуждения, рассказывал повторяющийся сон, в котором ему предлагалась чаша крови, и он пил из нее (Lord Dunboyne [ed.], «The Trial of John George Haigh», pp. 165f). «Жажда крови» – это не просто фигура речи, как мы знаем, это особенность первобытных каннибалистических оргий, и она сохранилась в бессознательной склонности людей к развязываю войны.
Это «боги» принуждали раннее человечество к кровавым жертвоприношениям; современный человек движим к войне и удовлетворению бессознательной жажды крови трансперсональными факторами, которые он стремится проецировать на таких экономических демонов, как «капитализм» и «большевизм». Но в любом случае он чувствует себя «невиновным». В том же смысле массовый убийца Хэйг сказал, что его не терзают угрызения совести за его убийства, ведь он считал, что его вела высшая сила – нечто высшее, что было вне его и владело им. Он считал, что жил в двух мирах, которые были одинаково живыми, но не связанными друг с другом; действия совершал он, но та часть мозга, что направляла его руку, их не планировала. Редко такая отвратительная жажда крови в бессознательном столь четко формулировалась как патологическая структура современного человека.
⁶⁰ Мое «Uber den Mond und das matriarchale Bewusstsein». ⁶¹ Dunzel, «Mexiko», Vol. I. ⁶² См. выше, стр. 149. ⁶³ Ct. Lord Raglan, «Jocasta’s Crime». ⁶⁴ Krickeberg, p. 343. ⁶⁵ Preuss, «Die Eingeburenen Amerikas», p. 44. ⁶⁶ Frazer, «The Golden Bough» (abriged edn., 1951), pp. 680-86; и его «The Worship of Nature», pp. 434 f.
⁶⁷ Dunzel, Vol. I, p. 44. ⁶⁸ Чинтеотль; см. Spence, «The Religion of Ancient Mexico», p. 65f. ⁶⁹ Frezer, «Worship», p. 440. ⁷⁰ Ср. ниже «Духовная трансформация», стр. 363 и далее. ⁷¹ Чинтеотль. ⁷² Frazer, «Worship», р. 435; Spence, «The Myths of Mexico and Peru», p. 90. ⁷³ Dunzel, Vol I, PI. 12. ⁷⁴ Ицпапалотль. ⁷⁵ Danzel, Vol. I, p. 54. ⁷⁶ Cf. Fuhrmann, «Mexico», Vol. Ill, fig. 65. ⁷⁷ Danzel, Vol. I, PI. X. ⁷⁸ Moe «Origins and History of the Consciousness», pp. 49f. ⁷⁹ Ксочикветцаль. ⁸⁰ Danzel, Vol I, p. 49. ⁸¹ Moe «Origins and History of the Consciousness», pp. 95ff. ⁸² Ср. ниже, стр. 234 и далее. ⁸³ Ксочикветцаль. ⁸⁴ Тенакачихуатль. Cf. Danzel, Vol. I, p. 49. ⁸⁵ Spence, «The Myths of Mexico and Peru», p. 69. ⁸⁶ Тлацольтеотль. ⁸⁷ Чикорнекоатль. ⁸⁸ Vailllant, p. 50. ⁸⁹ Ibid., p. 51. ⁹⁰ Ibid., p. 52. ⁹¹ Danzel, Vol. I, PI. XXII. ⁹² Чихуакоатль-Иламатекутли; см. Danzel, Vol. I, pp. 32, 55. ⁹³ Ibid., p. 32. ⁹⁴ Ibid., p. 32. ⁹⁵ Ср. Часть I, стр. 48. ⁹⁶ Ср. мое «Origins and History of the Consciousness», index, s.v. “incest”, “heroic” ⁹⁷ Ibid., s.v. “incest, matriarchal”
⁹⁸ Ibid., pp. 48f. ⁹⁹ Spence, «Myths», р. 73. ¹⁰⁰ Danzel, Vol. I, p. 35. ¹⁰¹ Ibid., Pls. 25, 58. ¹⁰² Ср. Часть I, стр. 19. ¹⁰³ Spence, «Myths», pp. 73f. ¹⁰⁴ См. ниже, стр. 230. ¹⁰⁵ Spence, «Myths», pp. 73f. ¹⁰⁶ Danzel, Vol. I, p. 36. ¹⁰⁷ Его обозначение как «Заяц алоэ» (Spence, «Myths», р. 74) указывает на его жертвоприношение, ведь заяц был архетипическим символом саможертвоприношения (Layard, «The Lady of ») . ¹⁰⁸ Krickeberg, pp. 311 f. ¹⁰⁹ Danzel, Vol. I, PI. 68. ¹¹⁰ Символические контексты, описанные нами, помогают понять, что она также должна быть тождественна квази-маскулинному ночному солнцу, которое исчезло ночью, т.е. вернулось в нее.
¹¹¹ Сцена рождения под черной богиней – представляющей богиню земли, украшенную головой смерти, рождающую солнце над восточным океаном, чашу с драгоценными камнями – подтверждает нашу интерпретацию.
¹¹² Danzel, PI. 63. ¹¹³ На другом рисунке в Кодексе Борджиа, изображающем южную область, в теле бога находится луна; вокруг него четыре смертоносных животных: летучая мышь, ягуар, квезаль и орел. Но здесь лунный сосуд открыт сверху, а к нему и к богу подносится сердце, чтобы накормить их, чтобы луна обновилась. Cf. Danzel, PI. 63.
¹¹⁴ В психологии ребенка и современного психотика мы находим соответствие этим взаимоотношениям. Дефекация, например, может бессознательно переживаться или как рождение, или как утрата и кастрация. Основанием этой архетипической ситуации является единство мужского-женского, т.е. уроборическая тотальность, в которой анальная зона может восприниматься или как зона деторождения, или как зона зачатия. См. мое «Origins and History of the Consciousness», pp. 25ff, 291.
¹¹⁵ Preuss, «Die Eingeborenen Amerikas», p. 46. ¹¹⁶ Эти символы, очевидно, принадлежат к символизму света (солнца) и ветра и духа, с которым всегда ассоциированы птицы и перья. Но поскольку среди ацтеков белый – это символ ночи или заката, здесь аллюзия на умирающее солнце. См. Krickeberg, “Das mittelamerikanische Ballspiel”
¹¹⁷ Preuss, p. 46. ¹¹⁸ Vaillant, р. 170; Levy, рр. 184f. ¹¹⁹ Preuss, «Nayatril Expedition», Vol. I, pp. 193f., согласно Preuss, «Die Einge borenen Amerikas», p. 42.
¹²⁰ Danzel, Vol. I, p. 39. ¹²¹ Ibid., р. 37. ¹²² Jung, «Psychologial Types», s.v. “reconciling symbols”
¹²³ Danzel, Vol. I, Pls, 18, 2. ¹²⁴ Ibid., Pls. 55, 56. ¹²⁵ Krickeberg, «Marchen», p. 41. ¹²⁶ Ibid., pp. 337f, co ссылкой на Preuss. ¹²⁷ Moe «Origins and History of the Consciousness», pp. 277f. ¹²⁸ Krickeberg, р. 65. ¹²⁹ Ibid., р. 342. ¹³⁰ Эти четыре песни из Krickeberg, рр. 66-68. После долгих покаянных скитаний, в который Кетцалькоатль оставляет свой дом и уходит в иные земли, он вполне превосходит свою судьбу в героическом акте само-жертвоприношения и появляется как утренняя звезда, преображенным. Как возможно, что Кетцалькоатль совмещает качества не только луны и звезд, но также и солнца до такой степени, что он почти стал высшим, единым богом ацтеков, нас здесь не заботит.
(c) ​​​Нойманн Э. «Великая Мать / Глубинная психология и психоанализ» — М.  «Добросвет», «Издательство ,,КДУ“», 2012, стр. 204-235