Ф. И. Тютчев как знаток и ценитель Бездны (Великой Матери)

В стихотворениях Тютчева отчуждённость человека от совершенной жизни природы предстаёт не только трагедией для мыслящей личности, но и поводом обнаружить иной способ понимания роли человеческой индивидуальности в существующем порядке вещей.

Человек в лирике Тютчева устремлён к познанию, но при этом не способен понять жизнь природы, впрочем, как и все другие стороны бытия. В стихотворении «Природа — сфинкс. И тем она верней…»сначала утверждается, а затем —отрицается то, что человеку необходимо постичь тайну окружающего мира:

Природа — сфинкс. И тем она верней Своим искусом губит человека, Что, может статься, никакой от века Загадки нет и не было у ней [1, с. 248].

Природа, казалось бы, хранит множество тайн и среди них одну, основополагающую. Подобно сфинксу, она ставит перед человеком пугающе сложные вопросы, но велика вероятность того, что в природе вовсе нет загадки, а только искушение, ведущее к поиску ложных смыслов [2, с. 180]. Т. А. Кошемчук называет это осознанием «искушения тварным», разочарованием в одухотворённости природы, которое появляется в поздних стихах Тютчева [3, с. 172].

Тютчев приходит к выводу, что человек должен искать ответы на главные вопросы бытия не в равнодушной к нему жизни природы, а внутри себя. В этом одна из основных мыслей стихотворения «Silentium!». «Наружный шум», о котором говорится в произведении, исходит не только от других людей, но и от всего окружающего «дневного» мира. Единственным способом сохранить своё внутреннее «я» в целостности и неизменности становится отречение не только от общения с людьми, а и от созерцания природы. В «Silentium!» мир души человека по своей наполненности противопоставляется и природе, и социуму:

Лишь жить в себе самой умей, Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи... [1, с. 106].
Жизнь природы, несомненно, содержит в себе скрытый смысл, задаваемый языком, непонятным для человека, потому Тютчев констатирует: «душа поёт не то, что море» [1, с. 220] и задаётся вопросом «о чём ты воешь, ветр ночной?» [1, с. 119]. Однако о чём бы ни шла речь в пении волн или шуме ветра — это только отвлекает личность от познания себя. О.Э.Мандельштам, считавший Тютчева предтечей акмеизма, отмечал в статье «Утро акмеизма»: «Мы не хотим развлекать себя прогулкой в “лесу символов”, потому что у нас есть более девственный, более дремучий лес — божественная физиология, бесконечная сложность нашего тёмного организма» [4, с. 97]. Когда исчезает «дневной покров, натянутый над бездной», и человек остаётся наедине с собой, перед ним отверзается «бездна» непознанного в себе [5, с. 246].

И бездна нам обнажена С своими страхами и мглами, И нет преград меж ей и нами — Вот отчего нам ночь страшна! — утверждает Тютчев [1, с. 146].

Человек получил полную свободу воли, при этом не выполнив своего высшего предназначения, восхождения к разумному и прекрасному устройству общества. И вследствие этой трагедии он слышит постоянный призыв стихий к возвращению к истокам, к «родимому хаосу».

<...>

Все природные существа и явления, кроме человека, лишены способности к рефлексии и поиску особого, индивидуального пути развития. Мир природы — «общий хор» с «гармонией в стихийных спорах» [1, с. 220], его самосохранение обусловлено описанной выше повторяемостью, в то время как человеческий мир обречён на разлад. С другой стороны, именно в сознании человека природа наделяется способностью переживать индивидуальные чувства вместе с личностью, жаждущей видеть в ней нечто родственное. Личность способна внезапно «узнать» себя в стихийном, где встречается с той же «бездной», безграничным и пугающим, что обнаруживает и в собственной душе — обеим безднам «нет извне опоры, ни предела...» [1, с. 162]. Притом человеку не открывается тайна, связующая его с бытием остального мира, хотя он точно знает, что такая тайна есть. И искать ответы на основополагающие вопросы бытия следует не в гармонично-равнодушной жизни природы, а в глубинах человеческой души.

Благодаря свободе мысли и чувства, внутри себя человек настолько преисполнен жизни, что не может явить наружу, для «другого», и малой её части [6, с. 178]. Потому личности приходится быть созерцателем и хранителем мира собственной души, смиряясь с будущим уходом этого пространства в неизвестность, неизбежным растворением. В то время как природа будет безучастным свидетелем гибели человека: когда «гроб опущен уж в могилу», вновь проявляется мотив «бездны», скрытой за внешней красотой окружающего мира:
А небо так нетленно-чисто, Так беспредельно над землёй... И птицы реют голосисто В воздушной бездне голубой... [1, с. 123].

Загадка внутренней жизни личности скрыта в «ночной» стороне мира [7, с. 165]. С приходом ночи, когда свивается «покров, накинутый над бездной», и наступает время тишины и созерцания, человеку может открываться тайное знание:

И в чуждом, неразгаданном, ночном Он узнает наследье родовое [1, с. 162].

В ночном мире растворяется внешняя сторона человеческого бытия, уходит «стозвучный, шумный и невнятный» [1, с. 85] дневной шум. «Тогда человек остаётся наедине с собой, перед темной пропастью, которую представляет собой бездна», — пишет В.В.Петров [5, с. 246]. Перед личностью обнажаются все спрятанные в глубине её души страхи и мрачные мысли:

И человек, как сирота бездомный, Стоит теперь и немощен и гол Лицом к лицу пред пропастию темной [1, с. 162].

В лирике Тютчева вся суть мира сводится к интенсивной внутренней жизни человека, и она выходит далеко за обозначенные ей границы, сливаясь с явлениями и предметами окружающего мира. Эта безбрежность душевного бытия личности простирается «от земли до крайних звезд» [6, с. 172]. Отсюда происходит и восприятие лирическим героем самого себя как субъекта, противостоящего всему видимому и скрытому от глаз миру — он «глас вопиющего в пустыне», «души отчаянной протест» [1, с. 220]. «Невозмутимому строю» природы поэт может противопоставить только одинокую человеческую душу, которая «не то поёт, что море» и «ропщет», потому что, в отличие от других живых существ и стихий, «мыслит».

С другой стороны, человек в поэзии Тютчева стремится ощутить хотя бы краткий миг единения с миром, преодолеть свою отчуждённость и потерянность в пространстве всеобщего бытия.

Час тоски невыразимой!.. Всё во мне, и я во всём!.. [1, с. 127] — благодаря этому мимолётному ощущению личность обретает уверенность в своём родстве со всем остальным миром. В едином мгновении лирическому герою открывается вся полнота и разносторонность мира. Общее и частное здесь сближаются, человек одновременно вмещает в себе целый мир и остаётся его частью [8]. Таким образом, происходит совмещение личного и всеобщего в отдельно взятой человеческой душе.

Мысль Тютчева всегда обращена к космическим масштабам, даже частная жизнь и глубоко личное переживание сопоставляются с вечным и неизменным. В его стихотворениях только ставятся главные вопросы бытия — о человеке и Вселенной, жизни и смерти — но не подводятся итоги, это поиск истины, которому не будет конца [9, с 257].

Готовность понять «другого», как и обнаружить своё родство с космическими силами, здесь соотносится с желанием познать и самого себя, тайны собственной души. Ведь даже когда Тютчев описывает стихии космоса и хаоса, природные явления или «роковые силы», довлеющие над человеческой жизнью — он прежде всего обращается ко взгляду личности на все эти вопросы, ко внутреннему и глубоко личному переживанию [8]. Чтобы ощутить большее родство с окружающим миром, лирический герой Тютчева наделяет его положением, идентичными своему:

Нам мнится: мир осиротелый Неотразимый Рок настиг... [1, с. 80].
И при этом человек обнаруживает себя один на один со всем остальным миром, он не может слиться с жизнью природы, равнодушной к его переживаниям, равно как и с бытием всех других людей, ведь каждый «другой» «не поймёт, чем ты живёшь». Более того:

И мы, в борьбе, природой целой Покинуты на нас самих [1, с. 80].

(c) Гатауллина Д.Н. Безличная природа и бездна человеческой души в философской лирике Ф.И.Тютчева /Ученые записки Новгородского государственного университета. 2021. № 2 (35). c. 232-234