Глава 2.

Я никогда не опаздываю в школу. Потому что выхожу из квартиры в 6:30 утра. После того, как приготовлю Крёстному на завтрак яичницу и сама выпью чай, вприкуску с печеньем.

Прихожу на темную трамвайную остановку, наблюдаю, как кружатся первые снежинки в воздухе. Рядом никого. Ещё слишком рано для вечно спешащих на Сенной рынок бабок, для студентов, опаздывающих на пары в СГУ, для людей, что работают на своих Очень Важных работах.

Из темноты выныривают тени. Зевая, они сползаются к остановке. Тянет сигаретным дымом и бутербродами с колбасой и сыром.

Вдалеке появляется точка, точка трезвонит, заставляя опаздывающих прибавить шаг.

Уютный желтый свет выхватывает из углов остановки гору пустых бутылок и, мне кажется, силуэт лежащего на лавке человека. Трамвай открывает дребезжащие двери, заскакиваю в них, плюхаюсь на ближайшее место. Показываю издалека кондуктору справку из школы, что я из многодетной семьи. Она меня уже знает и кивает головой. Понимаю, что тонкая деревяшка подо мной не обогревается, и начинаю скакать по другим местам. Пока трамвай скорее пуст, можно выбрать местечко потеплее. Мне ехать 40 минут, а ноги уже заледенели. Кроссовки с двумя парами носков не греют так сильно, как хотелось бы.

Вчера я ждала подруг у ворот школы. В высокие двери уже стремился поток школьников, закручиваясь вокруг лестницы на нижний этаж. Чтобы не потеряться, я взяла С. под руку, и мы вместе окунулись в галдящий водоворот, по пути стараясь обсудить предстоящие школьные уроки.

Где-то на лестнице кто-то схватил меня за задницу. Схватил с чувством важности своего дела, профессионально. И выкрикнул что-то вроде: «Пацаны, она настоящая!»
Я попыталась взглядом найти автора фразы, но в разве мельтешении лиц это возможно? Сделала вид, что мне все равно. Но в течение дня раз за разом прокручивала ситуацию и с каждым разом смеющихся подростков вокруг становилось все больше. К вечеру я была уверена, что на той лестнице вся школа посмеялась надо мной.

— Да ладно, Катька, гордиться надо, что твоя задница привлекает мальчиков. Вон, какая круглая и выпуклая. Любой нормальный мужик захочет шлёпнуть.
— А если я не хочу, чтобы меня шлепал любой мужик?
— Хочешь, не хочешь... Парня найдёшь, и он будет тебя защищать от других желающих.

Мать стояла передо мной, скрестив руки и улыбалась, сама не понимая, как кладёт кирпич за кирпичом в стену моих комплексов.

Сегодня я буду ждать С. и К. у кабинета. Если есть возможность избежать этой заварухи у раздевалки - я ее использую.

Пока снова переваривала вчерашний случай, пришло время пересадки на другой маршрут, идущий до школы. В этом трамвае меня застает утренний час пик и спокойно посидеть, листая книгу, уже не выйдет. Скорее всего, сейчас меня зажмут где-то у окна, и на протяжении пяти остановок, я буду держать на своей спине какого-нибудь равнодушного взрослого.

Выйдя «по требованию», я перебираюсь через две пары трамвайных путей. За рядом голых, серостволых тополей виднеется такое же серое здание школы. Монументальный кусок гранита, позволяющий уже не одному поколению учеников воспользоваться своими стенами. Кому-то он кажется слишком твёрдым, и они предпочитают только слегка касаться поверхности. Для кого-то — мягче пуховой подушки и они с удовольствием зарываются поглубже, желая продлить это прикосновение.

Школа пуста. Достаю потрепанную тетрадь, облокачиваюсь на подоконник, и начинаю укладывать строчки друг на друга.

— Привет.

От неожиданности вздрагиваю. Оглядываюсь на звук. Карие глаза. Пожалуй слишком близко.
— Привет.

— У тебя биология что ли? Где подружки твои?
— Вот-вот должны прийти.
— А ты чего так рано?
— По-другому не получается, мне далеко ехать.
— Дай...

Раздаётся смех, усиленный пустым коридором. Я сдвигаю брови, пытаюсь расслышать продолжение фразы.

— Чего?
— Телефон дашь, говорю.
— Нет, не дам.

К такому он не готовился, видимо. Выпрямляется, бросает якобы равнодушное «ну и ладно» и, раскручивая помпон от шапки, удаляется в дальний конец коридора. Я раскрываю тетрадь, но слова не идут. Что это было?

****
Посреди урока С. пододвигает мне листок в клеточку. Кладу его в тетрадь и делая вид, что переписываю задание с доски, читаю.
У нас целая система переписки. На клочки бумаги мы не размениваемся — берём двойной лист. Удобно положить его в тетрадь, будто это не секретные разговорчики, а часть классной работы. Сидя на второй парте учительского ряда можно позволить себе такое. Учителя всегда стоят или у доски, по центру, или погружены в классный журнал. Бытует мнение, что на первых партах сидят только ботаны. Но нас сюда посадили, чтобы мы «поимели совесть и помолчали немного».
Поэтому наш «чат» бывало, занимал несколько тетрадных листов мелким почерком в каждой строчке.

Сейчас С. явно нацелена на долгое обсуждение: первая фраза написана вплотную к первой клеточке листка.

«Его зовут Антоном. Он из 9 “в„»
«Откуда ты зн.?»
«Моя соседка с ним в одном классе учится»
«Понятно. Ещё что-то узнала?»
«Он занимается боксом. Хулиган! Его даже 11-классники боятся!»
«Прикинь, он ко мне подошёл и спросил телефон»
Выражение лица С. меняется на удивлено-офигевшее. Она смотрит на меня круглыми глазами и тут же строчит в чате:
«КОГДА?»
Почерк укрупнился и буквы нервно заскакали по клеткам.
«Сегодня, до первого урока. Подошёл и такой дашь или не дашь?»
«Ты дала? Скажи, что дала»
«НЕТ. Мне он не нравится. Он мелкий и у него глаза карие»
«САША — ЛОХ! Я видела как его семиклассники в углу зажимали»
«Ну и что зато"

Громкий стук ручкой по парте прервал мой поток мыслей про грустные и красивые серые глаза мальчика Саши. Класснуха смотрела на меня поверх квадратных стёкол очков, транслируя обычную мысль: «Господи, да что с тебя взять». Чтобы я ни делала — она всегда знала, что толку из меня не выйдет. Дождавшись когда Анна Петровна отведёт взгляд — повернулась к С. и, прикрыв рукой рот — шепнула «на перемене». С. моргнула два раза, что значило «поняла».

Подруги сдали, не задумываясь. Пока я упиралась и отказывалась дать номер домашнего телефона, они раскололись при первом же вопросе от А.

Потому что хулиган, все по школе его боятся — это престижно, это круто. Надо брать.

64-62-04.
Катя.

Толстый, пожелтевший от времени, телефонный шнур тянется от углового столика к моей раскладушке. При неосторожном движении или слишком громком смехе пружины начинают натужно скрипеть, будто предупреждая меня о глупости этого занятия. Я говорю тихо, чтобы ни пружины, ни Крестный не услышали, какую чушь я несу.
Свет в комнате выключен. По потолку каждую секунду тянутся жёлтые полосы от проезжающих мимо автомобилей. Не хочу видеть свое отражение в трюмо. Но все равно та девочка «из Зазеркалья» подсматривает из-под копны рыжих волос. Почему-то нестерпимо стыдно перед ней за эти вечерние звонки, когда я битый час хихикаю в трубку.

Спроси у меня: а о чем вы говорите? Почему ты пытаешься скрыть эти разговоры? И я не смогу ответить.
Как-то, проходя из зала в кухню, я подскочила от неожиданной металлической трели. Черный, блестящий телефон почти подпрыгивал от настойчивого звонка. Этот настырный ровесник моей матери требовал, чтобы я подняла увесистую трубку. Крёстный тоже.
— Да ответь уже! Кто там может звонить?

— Да?,- вопрошаю у аппарата, разглядывая стену серванта перед собой.

— Привет! Это А.!

В трубке звучит музыка и ещё несколько голосов, помимо говорящего. Я сразу понимаю, кто это. Но статус недотроги нужно поддерживать, раз уж пошла по этой дорожке.

— Филатов, ты что ли?
На том конце секундное замешательство.

— Нет, это Ш-н!
— А, Ш-н. Ты из 97 школы? Откуда у тебя номер мой?

Тогда я и узнала, что К. и С. вчера, на большой перемене, написали шесть цифр на клочке бумажки и с радостными улыбками передали ему в руки.

— Зачем звонишь?
— Да просто, поболтать.
— Ммм... штош, давай болтать.
— А кто такой Филатов? Он в нашей школе учится?

Довольно улыбаюсь. Филатов это знакомый Крёстного, сантехник 50 лет, его фамилия почему-то вынырнула прямо сейчас из глубин памяти.
— Да нет, он с 24 школы.
— Это где?
— На СХИ.
— А где СХИ?
— Там, где я живу, - уже откровенно смеюсь я.

И потянулось это общение «ни о чем». О школе, об учителях, иногда неловко молчим. Так что, ещё раз спросите меня: «А о чем вы говорите?» И теперь я четко отвечу: «Да ни о чем».

***

В декабре случилась новогодняя ШКОЛЬНАЯ ДИСКОТЕКА. Моя первая. Неизвестность щекотала нос. Хотелось постоянно тереть его кончик, чтобы привыкнуть к этому странному чувству.
Я об таких вещах только слышала от К. Ей везло и каждый год она получала путёвку в один из летних лагерей на Девятой Дачной. Она исчезала почти на месяц, а потом возвращалась, привозя истории о побегах на пруды с мальчиками из старшего отряда, красивых вожатых, в которых влюблялась поголовно вся смена и, конечно, о дискотеках. На которые тайком пробирались солдатики из соседней военной части. Какой-то параллельный мир, правила которого мне не известны.

В этот вечер на мне мои обычные джинсы клёш и голубой топ, приправленный блузкой-сеточкой с блестящими, будто из серебристого дождика, нитями. Я эту волшебную сетку выпросила у двоюродной племянницы. И прятала до последнего. Пока все девчонки прихорашивались, куталась в обычную свою вязаную темную кофту. А перед дверями спортивного зала, под первые ритмы музыки, сбросила, будто жаба прошлогоднюю кожу.

У входа, на месте футбольных ворот — импровизированный диджейский пульт: несколько парт, сдвинутые вместе. Сверху стоят усилитель Радиотехника, cd-проигрыватель, куча проводов, ведущих к огромным колонкам по углам помещения. Тут хозяйничает учитель физики. Долговязый, седой, невозмутимый, размеренный — само олицетворение этого нелегкого предмета. И прицепится было бы не к чему, чтобы придумать обидное прозвище... если бы не белый налёт в уголках губ, который он часто вытирал, проводя пальцами по открытом рту. Эта маленькая особенность сделала его Кончеротом. Сейчас и во веки веков. Возможно, через 20 лет никто и не вспомнит, что его звали Владимир Петрович, а на встрече выпускников кто-то воскликнет — «а физика, физика помните?». А кто-то ответит: «Кончерота-то? Да конечно! Мировой мужик был!»

В дальнем углу старшеклассники распивают спиртное, став в кружок и пряча пластиковые стаканчики от, фланирующего по периметру, завуча. Между нами, семиклассницами, ходит слух, что если подойти — то дадут попробовать. Но никто не решается приблизиться к стене из спин в темных куртках.

Первые ноты знакомой мелодии и я тащу С. за руку в центр, к большой новогодней елке. Это же Земфира! Кассеты заслушаны до дыр, и каждый аккорд отдаётся вибрацией в сердце.

«Мне приснилось небо Лондона...»

Подруга вырывается и, глупо улыбаясь, кивком головы указывает куда-то за мое плечо. Не успеваю оглянуться, как слышу в левом ухе:
— Потанцуем?
В руке все та же шапка. Интересно посмотреть, куда он ее денет, если соглашусь.
— Давай!

В полумраке слежу за помпоном. Помял и элегантно засунул в передний карман брюк.

А. кладёт руки мне на талию, я закидываю вытянутые руки к нему на плечи. Безопасное «пионерское расстояние», как завещала классная перед дискотекой. Кружась, чрезмерно быстро для такой медленной мелодии, через плечо вижу: то своих девчонок, то друзей партнера. И те и те ободряюще машут и по-дурацки улыбаются. От парня слегка пахнет алкоголем, от чего все принимает налёт незаконности. Тайком показываю С. кулак. Еще один оборот...

И кирпичом прилетает тяжелый взгляд от неизвестной девочки. А в довесок, два испепеляющих — от ее спутниц. Они жадно следят за каждым оборотом. Я уже высечена плетью, затем четвертована, а останки разбросаны в поле.
Песня закончилась. Мой партнер не убирает руки, приглашая продолжить. Но взгляды прожигают дыру, поэтому выскальзываю, буркнув что-то вроде “Пойду, попью” и отступаю за спины подруг.

Неизвестная тут же делает шаг к освободившемуся парню, но он отрицательно трясёт головой и растворяется в танцующей толпе.

Уравнение усложняется.