Может ли исторический Иисус быть основанием для Христа веры?
В последнем номере журнала The New Yorker было опубликовано эссе Адама Гопника «Мы все еще не закончили с Иисусом», посвященное научным дебатам о происхождении христианства. В своей статье Гопник позиционирует себя как человек, который тонко балансирует между двумя серьезными школами (хотя и склоняется к первой): школой, которая считает, что ранние христиане сочиняли мифы, но на основе некоего круга подлинных событий; и школой, которая считает историческое ядро христианской веры иллюзорным и неуловимым, а книги Марка, Матфея, Луки и Иоанна - чистыми литературно-мистическими измышлениями.
В статье напрочь отсутствует сколько-нибудь значимое рассмотрение аргументов в пользу серьезного отношения к Евангелиям как к тому, чем они сами себя называют: свидетельствам очевидцев или синтезу свидетельств очевидцев, явно претендующих на принципиальную историческую достоверность. Читателя, давно знакомого с творчеством Гопника, такой пробел не очень удивляет. Но, честно признаюсь, я надеялся, что мы наконец-то оставляем позади культурный ландшафт, в котором пытливым читателям светских трудов предлагались исключительно такие версии происхождения христианства, которые, как выражается Гопник, «реабилитируют те или иные стороны христианства на условиях, которые светский ученый может уважать», принимая при этом как должное тезис, что «все было совсем не так, как об этом рассказывается».
Понятно, я не ожидаю от автора-нехристианина простого признания тезиса о том, что события в Новом Завете в основном происходили так, как они описаны. Однако читатели, которые обратили внимание на название эссе Гопника и неявно заложенные в нем вопросы: Мы еще не закончили с Иисусом? Почему нет? - заслуживают более полного ответа, нежели тот, который можно получить, ознакомившись с представленным автором спектром точек зрения. Читатели заслуживают объяснения того, что живучесть христианства связана не только с нравственной или мифопоэтической ценностью евангельской истории, но и с непреходящим правдоподобием ее исторических утверждений даже перед лицом столь решительных попыток это правдоподобие развенчать.
Чтобы проиллюстрировать свой тезис, я отвечу лишь на один отрывок из эссе Гопника. Здесь он пересказывает теорию религиоведа Элейн Пейджелс, которая пытается объяснить, каким образом, если евангельские рассказы являются позднейшей мифологизацией, первые христиане смогли перейти от первоначальной веры в постоянное духовное присутствие Иисуса в их жизни к откровенно сверхъестественному утверждению о Его буквальном воскресении:
Пейджелс, справедливо, но дерзко уподобляет развивающуюся веру в воскресение Иисуса убеждениям наших современников, последователей любавичского ребе Менахема Менделя Шнеерсона. При жизни многие последователи бруклинского ребе считали его Мессией, и это убеждение он поощрял, никогда не подтверждая его прямо - так же, как и евангельский Иисус. После смерти Шнеерсона в 1994 году лишь небольшая часть верующих настаивала на том, что он физически остался жив, остальные же продолжали чувствовать его неизменное присутствие, считали его посредником, необходимым для обретения внутреннего света и ходатайства, - таким же, каким Иисус был для Павла.
Во времена катастроф подобные убеждения, как правило, затвердевают, превращаясь в уверенность. Если бы Любавичская община пережила трагедию, подобную по масштабам утрате Храма иудеями и их порабощению, видения учителя, которые сейчас носят маргинальный, галлюцинаторный характер, почти наверняка приобрели бы более декларативную, искупительную форму. «Да здравствует Ребе, царь Машиах вовеки!» - любавичский лозунг, который можно увидеть на углах нью-йоркских улиц, - по сути, ничем не отличается от возгласа: «Христос воскрес!». Оба они прошли один и тот же путь от утешительного духовного присутствия до веры в осязаемую реальность.
Таким образом, именно катастрофическая иудейско-римская война, начавшаяся в 66 году, послужила решающим толчком для возникновения христианской веры в буквальное воскресение Иисуса из мертвых.
Я не хочу сказать, что подобных представлений невозможно поддерживаться, поскольку научные споры о правильной интерпретации древних текстов не прекращаются. Однако они весьма своеобразны, если исходить хотя бы из консенсуса светской науки, которая действительно обычно датирует Евангелия периодом после катастрофы, но считает, что послания Павла к раннехристианским общинам (по крайней мере, те из них, которые светские ученые считают подлинными) были написаны еще до войн 60-х годов, разрушения храма и всего того, что, согласно теории Пейджелс, послужило толчком к переходу от духовного к буквальному в христианской вере.
В Послании Павла, как и в Евангелиях, Иисус не изображается источником «внутреннего света», который появляется после Своей смерти в «маргинальных, галлюцинаторных видениях». Нет, мы уже видим христианство в узнаваемой форме, как миссионерскую веру, проповедующую Мессию, распятого и воскресшего на третий день, использующую те же конкретные утверждения о посмертных явлениях Иисуса, которые представлены в Евангелиях, со ссылками на тех же конкретных очевидцев, о которых упоминают Евангелия.
Можно спорить о том, насколько раннехристианское понимание личности Иисуса - был Он Богом или человеком, возвеличенным до сверхъестественного владычества - идентично более поздней христианской ортодоксии, равно как можно спорить и о множестве других вопросов, связанных с личными убеждениями Павла. Однако представление о христианстве как о религии, которая становится одержимой воскресшим Христом лишь после потрясений середины 60-х годов, - крайне неправдоподобное предположение, игнорирующее все, что нам известно о самых влиятельных христианских проповедях до 60-х годов. И представления об истоках христианской веры, которых придерживаются христиане, - что исповедание «Христос воскрес!» было принципиально важно с самого начала - выглядит гораздо более правдоподобно.
Это не гетеродоксальный аргумент и не просьба об особом отношении к христианам. Я всего лишь следую общепринятому мнению ученых о датировке различных книг Нового Завета. Но теперь позволю себе небольшое уклонение в гетеродоксию. В любом единодушии существует точка зрения меньшинства, и я полагаю, что мнение меньшинства о датировке Евангелий - в соответствии с которым они, как и письма Павла, были написаны вскоре после смерти Иисуса - имеют много преимуществ, а также исключают возможность таких предположений, как теория Гопника о происхождении христианства.
Один ключевой пример: у Евангелия от Луки и Деяний апостолов, которые рассказывают о жизни последователей Иисуса после Его предполагаемого воскресения, похоже, один и тот же автор, и общее мнение таково, что этот автор писал после разрушения храма, где-то в 70-е годы, если не намного позже.
Однако существует и другая теория, которой придерживаются отнюдь не только ученые с консервативными богословскими взглядами, согласно ей двухтомник Лука-Деяния, вероятно, был завершен в начале 60-х или конце 50-х годов, что гораздо ближе по времени к реальным путешествиям Павла и, что очень важно, еще до основных событий того десятилетия - не только до начала иудейской войны, но и до мученической смерти самого Павла, смерти или гибели других важнейших деятелей ранней церкви и первых римских гонений на христианство.
Самым сильным аргументом в пользу поздней датировки считается то обстоятельство, что в Евангелии от Луки присутствуют отрывки, в которых Иисус предсказывает разрушение храма, и которые сами по себе, по-видимому, заимствованы из Евангелия от Марка. Согласиться с ранней датировкой значило бы косвенно признать за Иисусом сверхъестественный дар пророчества, и светская наука к этому не расположена.
Однако против поздней датировки свидетельствует тот странный факт, что автор Евангелия от Луки и Деяний, якобы писавший спустя десятилетия после мученической смерти главного героя и масштабных катаклизмов в истории христианства, иудаизма и Римской империи, решил просто оборвать свое повествование на начале 60-х годов, когда Павел был еще жив и проповедовал в Риме, не оставив в тексте никаких указаний на то, что будет дальше - ни на смерть апостола, ни на последующие политико-религиозные потрясения.
Напротив, повествование о служении Павла, судя по всему, риторически адаптировано к историческому контексту, существовавшему до иудейского восстания и Нероновых гонений: мир, в котором существует влиятельная иудейская община, разбросанной по всей империи, в котором христиане пытаются объяснить причины проповеди язычникам в привычных для иудаизма терминах и одновременно ищут дружбы римских властей, поскольку гонений с их стороны в то время можно было не опасаться. В той мере, в какой Деяния можно читать как пропагандистский текст, его пропаганда, судя по всему, нацелена на исторический ландшафт, существовавший во время путешествий и проповеди Павла и исчезнувший вскоре после этого.
А это означает, что существует очень простое и естественное прочтение двухтомника Лука-Деяния, которое объясняет, почему в них не упоминаются ни мученическая смерть Павла, ни все, что за ней последовало. Дело в том, что эти события еще не произошли; обе книги были завершены не позднее начала 60-х годов - и, таким образом, представляют собой еще одно доказательство того, что знакомое нам христианство с верой в сверхъестественное, евангельские повествования и все остальное существовало еще до того, как начались войны, гонения и изгнания.
Это лишь краткий обзор сложной темы, не учитывающий все возможные контраргументы. Я предлагаю его вашему вниманию лишь как одну из причин, в силу которых многие христиане, всерьез интересующиеся происхождением своей религии, не считают, что разумный и исторически мыслящий человек вынужден выбирать между двумя критическими вариантами, предложенными Гопником. Они считают, что наиболее достоверные факты, наиболее серьезное прочтение истории по-прежнему подтверждают достоверность первоначального толкования.
Источник: https://www.nytimes.com/2025/03/28/opinion/jesus-history-faith.html