Доказательства существования объективной морали спрятаны у всех на виду

Знаменитая речь Дэвида Фостера Уоллеса «This Is Water» начинается с истории о рыбках:

Иногда самые очевидные вещи труднее всего осознать. Как гравитация или культура, в которой мы живём. Нас окружают, как выразился Уоллес, «очевидные, вездесущие, важные реалии, спрятанные на самом виду». Чем большую роль они играют в нашей повседневной жизни, тем легче их не замечать.

Философы Дэвид Баггетт и Джерри Л. Уоллс хотят, чтобы мы обратили внимание на одну из таких незаметных реалий — мораль. Обратите внимание на то, с каким отвращением мы относимся к сексуальному насилию. И на то, как мы восхищаемся самоотверженностью. И на то, как мы негодуем, когда сильные притесняют слабых. И на то, какое облегчение испытываем, когда свершается справедливость.

В своей книге The Good, the Right, and the Real: Is Value a Fact? Баггетт и Уоллс ставят перед нами вопрос: что представляет собой нравственная «вода», в которой мы плаваем?

Более 40 лет назад философ Роберт Адамс сравнил моральные аргументы в пользу существования Бога с заброшенной фермой. То, что когда-то было плантацией аргументов, приносившей обильный урожай, со временем пришло в упадок. Однако с тех пор идет процесс возрождения, и целая плеяда философов возвращает ферму к жизни.

Баггетт и Уоллс принадлежат к числу ведущих фигур этого процесса, и серия из четырех книг, посвященных анализу моральных аргументов в пользу существования Бога, будет полезна как христианским апологетам, так и любознательным скептикам.

Их проект начался с книги Good God (2011), в которой они защищали идею Бога как основания морали. Затем вышла God and Cosmos (2016) — критика светских попыток найти основу нравственности в альтернативных источниках. Затем авторы опубликовали The Moral Argument (2019) — историю нравственных аргументов в западной мысли.

The Good, the Right, and the Real — завершающая книга цикла. Она увидела свет последней, однако, по логике именно ей принадлежит первенство. Предыдущие книги исходили из предпосылки существования объективной морали — из того, что некоторые явления правильны или неправильны, хороши или плохи вне зависимости от человеческого мнения. Новая же книга отстаивает само существование объективной морали.

Моральный реализм — философский термин, обозначающий существование объективной морали. Определение авторов включает в себя четыре ключевых положения. Во-первых, нравственные суждения могут быть истинными или ложными (например, утверждение «убийство — зло» может быть истинным или ложным). Во-вторых, некоторые нравственные суждения истинны (убийство — действительно зло). В-третьих, истинность этих суждений не зависит от человеческих настроений (убийство — зло, даже если люди думают иначе). И, в-четвёртых, как минимум некоторые непреложные нравственные истины познаваемы.

Без этой основы нравственные аргументы в пользу Бога не будут состоятельными. Но как убедиться в правоте морального реализма? Невозможно подвергнуть справедливость лабораторным исследованиям. Нельзя вскрыть мозг и обнаружить там «добро». Нужны другие инструменты.

Светские философы Терренс Кунио, Расс Шейфер-Ландау и Джон Бенгсон подошли к этому вопросу с позиции выявления моральных «фактов», требующих объяснения, и предложили отдать пальму первенства лучшей теории. Например, моральная теория должна объяснить, почему по некоторым моральным вопросам существует широкий консенсус, а по другим — существенные разногласия. Она должна объяснить, почему нравственные суждения, как считается, мотивируют или направляют наши поступки. И она должна объяснить, почему нравственные требования остаются в силе вне зависимости от того, что мы думаем или чувствуем.

Баггетт и Уоллс соглашаются с этими критериями. Они утверждают, что моральный реализм, в отличие от конкурентов, наилучшим образом описывает наш реальный опыт. Однако, напоминают они, «моральная теория — дело сложное… и никакая книга не раскроет ее полностью». Прогресс возможен, но не стоит надеяться на решающий прорыв.

Такое интеллектуальное смирение вполне в духе их предыдущих книг. Они не дают напрасных обещаний. Они не симулируют уверенность. Их выводы осторожны, а их тон располагает к доверию. Они уважают других мыслителей и серьезно относятся к их аргументам. Очевидно, что их цель — не победить, а побудить к размышлениям.

В книге Баггетт и Уоллс уделяют значительное внимание критике основных альтернатив морального реализма: теории ошибки, экспрессивизма, конструктивизма и теории чувствительности.

Теория ошибки утверждает, что наш моральный язык пытается описать реальные факты, но таких фактов попросту не существует. Например, когда мы говорим «убийство — зло», мы ошибаемся — не потому что убийство правильно, а потому что убийство — нейтрально. Мы говорим так, словно добро и зло существуют, но мы заблуждаемся; мораль — это благородная ложь.

Философские издержки такого взгляда высоки. Как отмечают Баггетт и Уоллс, он предполагает, что наш нравственный опыт — отвращение при мысли о Холокосте, феноменологическое неприятие насилия, отвращение к безумному варварству и жадности, глубокое удовлетворение от морали и неутолимая жажда справедливости — систематически вводит нас в заблуждение. Другими словами, эта теория попросту отрицает существование «воды».

Экспрессивизм, чем-то напоминающий теорию ошибки, утверждает, что истинных нравственных суждений не существует. Однако он не говорит, что все нравственные утверждения ложны, а утверждает, что в действительности нравственных суждений не существует. Согласно этой точке зрения, нравственные суждения не описывают реальность, а всего лишь выражают эмоции или правила. Например, утверждение «убийство — зло» эквивалентно фразе «фу, убийство» или заповеди «не убий».

Эта теория отчасти соответствует действительности — эмоции и правила играют роль в нашем нравственном опыте — но многое оставляет без объяснения. Если мораль сводится к заявлениям «мне не нравится это» или «ее делай этого», зачем людям ей подчиняться? Она лишена авторитета — «веса», как называет его философ Ричард Джойс. Более того, экспрессивизм, по-видимому, не способен объяснить нравственное возмущение, которое вызывают у нас зверства. Если Холокост — всего лишь эмоциональное потрясение, а не объективное нарушение нравственности, — теряется нечто важное.

Конструктивизм занимает промежуточную позицию между моральным реализмом и экспрессивизмом. Он утверждает, что мораль существует, но не познается, а конструируется — отдельными людьми, обществами, идеализированными рациональными агентами или гипотетическими социальными контрактами. Суть в том, что явление становится нравственным лишь потому, что какие-то люди или группы с ним согласны.

У всех разновидностей конструктивизма есть свои изъяны, даже если, как утверждают Баггетт и Уоллс, не все они одинаково слабы. Если нравственность определяется индивидуальными предпочтениями, тогда разногласия приведут к неоднородности. Один будет считать Холокост нравственным, другой — нет, но они не могут быть правы одновременно. Предположение, что решение принимает общество, не решает проблему. Нравственность не может меняться в такт колебаниям общественного мнения, иначе мы считали бы рабство правильным, когда его поддерживало большинство, и неправильным — когда большинство было против.

Версии конструктивизма, основанные на идеях «идеального наблюдателя» или социального контракта, пытаются преодолеть эти недостатки. Например, они исходя из вопроса, что сочли бы нравственно приемлемым полностью информированные люди, если избавить их от всех предубеждений. Но в конечном счете они не обеспечивают необходимый моральный авторитет. Зачем подчиняться диктату того, чего не существует?

Теория чувствительности — по крайней мере, в той версии, которая конфликтует с моральным реализмом, — утверждает, что именно наши чувства формируют мораль. Наши эмоциональные реакции на случаи детского буллинга — гнев на обидчика и сочувствие к жертве — превращают нравственную ущербность такого поведения в истину.

К сожалению, если мораль сводится к чувствам, она становится непостоянной. Если наши эмоции, вызванные, скажем, изнасилованием, изменятся, изнасилование может стать морально приемлемым.

Некоторые сторонники теории чувствительности предлагают иную точку зрения. Они утверждают, что чувства лишь указывают на реальность, а не составляют ее. В таком понимании, объясняют Баггетт и Уоллс, «эмоции могут быть просто сигналами, которые помогают нам постичь моральные истины». Наше чувство отвращения к несправедливости помогает нам распознать ее неправильность, но действие неправильно само по себе. Такой взгляд совместим с моральным реализмом, поскольку обе теории приписывают чувствам роль в распознавании моральных истин.

Это приводит нас к одному из неожиданных поворотов книги.

В заключительной главе Баггетт и Уоллс завершают своё глубокое философское исследование обращением к опыту. Продемонстрировав изъяны альтернатив морального реализма и предложив ряд аргументов в пользу реализма, они снимают «мантии философов» и делают акцент на эмпирической природе морали — как в литературе, так и в реальном мире.

«Нравственное добро, подобно красоте, несет в себе нечто изначально эмпирическое, — пишут они, — и признание этого факта означает, что любой аргумент в пользу твердого морального реализма должен включать в себя элементы, выходящие за пределы исключительно логического и абстрактного».

Например, в рассказе Флэннери О’Коннор Good Country People молодую женщину вполне устраивает моральный скептицизм, пока она не сталкивается с коварным торговцем Библиями, который предает ее в тот момент, когда она наиболее уязвима. Она не верит в добро и зло, но обвиняет его: «Ты христианин! …Ты настоящий христианин! Ты такой же, как все, — говоришь одно, делаешь другое. Ты идеальный христианин, ты…» Мужчина отвечает: «Надеюсь, ты не думаешь, что я верю в эту чушь! Возможно, я и торгую Библиями, но я способен отличить верх от низа, я не вчера родился и знаю, куда иду!» Абстрактная теория женщины о природе морали казалась безопасной, пока не столкнулась с реальностью.

В этом есть нечто более убедительное, чем в философской аргументации. С помощью логики никого не убедить в красоте Гранд-Каньона, но можно привести человека к его краю и сказать: «Смотри». Возможно, мораль работает именно так. Опыт предательства и верности, эгоизма и самоотверженности, жадности и щедрости — все эти переживания формируют наши моральные взгляды. Философия лишь уточняет их. Это означает, что оценка истинности морального реализма не может быть чисто академической задачей. Это одна из самых важных и судьбоносных задач, которую человек может поставить перед собой.

Если моральный реализм ложен, наши глубочайшие моральные убеждения — о справедливости и доброте, угнетении и жестокости — просто наши личные предпочтения. То, как мы относимся к другим, — вопрос договоренности. Холокост не зло, а отмена рабства не прогресс. В результате жертвы насилия, преследований и эксплуатации остаются наедине не только с болью своих страданий, но и с тишиной вселенной, которая неспособна назвать это злом.

Но если моральный реализм истинен — если в мире действительно существует моральная структура, независимая от человеческого мнения, — тогда картина кардинально меняется. Наше стремление к справедливости не наивно. Милосердие и любовь — это действительно добро, а жестокость и обман — настоящее зло. Каждый человек обладает бесконечной ценностью.

Таким образом, The Good, the Right, and the Real — не только философский аргумент, но и призыв к нравственному вниманию. Призыв услышать внутренний голос, говорящий нам, что одни вещи действительно правильны, а другие по-настоящему неправильны, и задуматься о том, что этот голос может быть не иллюзией или рудиментом эволюции, а проявлением природы реальности. Эта книга — приглашение обратить внимание на воду, в которой мы плаваем.

Источник: https://www.christianitytoday.com/2025/09/morality-good-right-real-david-baggett-jerry-walls/