Авария на Ленинградской АЭС, 30 ноября 1975 г.
Подборка свидетельств, мнений и комментариев касательно произошедшей 30 ноября 1975 года аварии на первом блоке Ленинградской АЭС.
- Фрагмент из доклада Госпроматомнадзора и воспоминания Николая Штейнберга
- Борец Виталий Иванович
- Дмитриев Виктор Маркович
- Абакумов Виталий Яковлевич
- Карраск Михаил Павлович
- Шавлов Михаил Владимирович
- Самойленко Юрий Николаевич
1991
Госпроматомнадзор
Фактическое состояние обоснования ядерной безопасности реакторной установки (1976 г.) отражено в решении (5-6 мая 1976 г.) комиссии Минсредмаша, созданной для разработки основных исходных данных для проектирования АЭС и уточнения основных положений обеспечения безопасности реактора РБМК-1000.
В решении, в частности, сказано, что обеспечение температурного режима оболочек ТВЭЛ и технологических каналов при авариях с нарушением нормальной подачи охлаждающей воды с учетом таких факторов, как влияние перерыва в подаче теплоносителя, изменение нейтронной мощности при срабатывании АЗ-5 и освобождении дополнительной реактивности за счет парового эффекта, является сложной задачей, которая не решена.
В решении отмечается, что важным условием обеспечения безопасности является быстрое гашение нейтронной мощности с помощью АЗ, которая компенсировала бы положительную реактивность, выделяющуюся при быстром росте паросодержания в активной зоне после разрыва, и создавала бы большую подкритичность.
В этом же решении зафиксировано мнение ИАЭ о том, что следует разработать
дополнительную более быструю аварийную защиту, чтобы скомпенсировать
положительный паровой эффект реактивности при разрывах.
Указанная выше комиссия рекомендовала НИКИЭТ совместно с ИАЭ рассмотреть расчеты ИАЭ и провести дополнительные расчеты по достаточности АЗ и дать соответствующие рекомендации. Рекомендовалось также ускорить расчетные и экспериментальные работы по обоснованию системы безопасности и прежде всего по изменению реактивности при резком росте паросодержания в активной зоне.
К сожалению, дальше рекомендаций дело не продвинулось, хотя актуальность предложений, высказанных еще в 1976 г., не вызывает сомнений.
Вышеупомянутая комиссия была создана после аварии 30.11.75 г. на блоке № 1 Ленинградской АЭС, приведшей к радиоактивным выбросам. Приведенные выше выдержки говорят о понимании членами этой комиссии того, что авария 30.11.75 г. на блоке № 1 ЛАЭС (головного в серии АЭС с реакторами РБМК-1000) явилась следствием особенностей конструкции реактора, а не ошибок персонала, хотя известно, что перед аварией 30.11.75 г. персонал ЛАЭС работал с оперативным запасом реактивности (ОЗР), значительно меньшим 15 стержней PP.
К сожалению, действительные причины этой аварии не стали достоянием тех, кому предстояло эксплуатировать серию АЭС с реакторами РБМК-1000.
Официально объявленная причина аварии на ЛАЭС — разрушение ТК из-за заводского дефекта — представляется малоубедительной, и в первую очередь об этом говорят приведенные выше рекомендации комиссии Минсредмаша СССР, работавшей в 1976 г.
Источник: «Доклад Комиссии Госпроматомнадзора СССР о причинах и обстоятельствах аварии на 4-м блоке Чернобыльской АЭС 26 апреля 1986 г.», 1991 г.
Председатель комиссии: Н.А. Штейнберг
2005
Борец Виталий Иванович
О Чернобыльской аварии 26 апреля 1986 года много написано и много сказано. Постараюсь коротко проинформировать о событиях, связанных с аварией, которые ранее не публиковались и произошли задолго и накануне аварии 26 апреля. В которых я был непосредственным участником. Постараюсь не навязывать своего мнения. Почти 30 лет назад, в ноябре 1975 года нашу очередную группу специалистов оперативного персонала со строящейся ЧАЭС направили стажироваться на Ленинградскую АЭС, на которой реакторы РБМК (реактор большой мощности канальный) однотипны с реакторами ЧАЭС.
В нашу группу вошли начальник смены блока Д.Д. Кривой (ныне покойный), начальник смены электроцеха А.Г. Лелеченко (погиб при ликвидации аварии на ЧАЭС), старший инженер турбинного цеха Н.А. Штейнберг (нынешний зам. министра энергетики Украины) и автор, начальник смены блока В.И. Борец.
Нас распределили по сменам. В процессе стажировки после моей смены намечалось интересное для меня изменение режима работы блока. Поэтому я остался на блоке 2-ю смену подряд. Не буду перегружать воспоминания подробностями, скажу только, что в переходных процессах на малой мощности с малым запасом реактивности при отсутствии воздействия оператора на изменение реактивности, реактор вел себя неадекватно. У реактора резко возрастала скорость роста мощности (уменьшался период разгона). При подъеме мощности после останова, без воздействия оператора на изменение реактивности (не извлекая стержней), вдруг реактор самопроизвольно уменьшал период разгона, т.е. самопроизвольно разгонялся, другими словами стремился взорваться. Дважды разгон реактора останавливала аварийная защита. Попытки оператора снизить скорость подъема мощности штатными средствами, погружая одновременно группу стержней ручного регулирования + 4 стержня автоматического регулятора, эффекта не давали, разгон мощности увеличивался. И только срабатывание аварийной защиты останавливало реактор. Имея опыт работы старшим инженером управления реактором (СИУР) на реакторах в г. Томск-7, я еще не потерял тогда чувство реактора, примерно как водитель чувствует двигатель автомобиля. В этой ситуации реактор оказался фактически неуправляем. Подъем начинался нормально, СИУР прекращал извлечение стержней (рост мощности обычно прекращался или продолжался с постоянной скоростью подъема). Здесь же реактор не подчинялся управлению СИУРа, мощность быстро увеличивалась, причем быстро возрастала скорость разгона (ускорение) и только срабатывание защиты останавливало реактор. Реактор стремился разогнаться самопроизвольно! (прим. VIUR: обратите внимание – все это происходило при пуске реактора, т.е. выводе его в критическое состояние, а это совсем не тот режим, который был на ЧАЭС. Совсем другие характеристики реактора - на его поведение существенное влияние оказывают процессы, нехарактерные для более высоких мощностей)
Следует отметить виртуозную работу старшего инженера управления реактором (СИУР). Но авария тогда все же произошла. С перекосом мощности, расплавлением одного канала, разгерметизацией тепловыделяющих элементов (ТВЭЛ), попаданием топлива в контур, с выбросами в окружающую среду. Не буду вникать в подробности аварии, нас интересуют только вопросы, связанные с аварией на ЧАЭС.
На следующий после аварии день, придя на блочный щит управления, я не смог ознакомиться с записями в оперативном журнале начальника смены блока. Причина-запрет директора ЛАЭС для работников министерства энергетики (ЧАЭС была в Минэнерго, а ЛАЭС в Минсредмаше). Я сказал НСБ (Чече), бывшему работнику 5 объекта в г. Томск-7, что был на БЩУ в момент аварии, может быть, видел больше, чем записано в оперативном журнале.
На следующий день, еще на проходной меня попросили зайти в кабинет заместителя главного инженера по науке. Зашел. ЗГИН снял трубку телефона и сказал: «Он уже здесь». Заходит зам директора по режиму Зинченко Н.Г. Спрашивает: «Так что вы видели на БЩУ, о чем нет записи в оперативном журнале НСБ?». Скромно отвечаю, что для ответа мне, как минимум, необходимо почитать оперативный журнал, что запрещено директором ЛАЭС.
Он попросил меня рассказать, что видел, мое впечатление. Я рассказал, что поражен резким ростом мощности и скорости разгона реактора, большим мощностным положительным эффектом реактивности реактора. Реактор при такой физике реактора взрывоопасен! Будучи эксплуатационником, данный эффект прочувствовал, но его причины были непонятны.
Мне было жестко сказано, что я ничего не понимаю, советский реактор не может быть взрывоопасным. И что значит взрывоопасен? Я сказал, что понимаю, что ЗДР не физик, постараюсь объяснить доступно и понятно: «Представьте себя за рулем автомобиля. Заводите мотор. Трогаетесь. Плавно разгоняетесь. Переключаете передачи. Скорость 60 км/час. Снимаете ногу с педали газа. И вдруг автомобиль начинает самостоятельно разгоняться, 80, 100, 130, 150 км/час. Тормозите - никакого эффекта, разгоняется. Как Вы будете себя чувствовать? Вот такое у меня было ощущение на БЩУ перед аварией. Понимаете? Надо немедленно ученым разобраться с этим эффектом. Тогда я не знал величины положительного мощностного эффекта реактивности, как и эффекта вытеснителей стержней, как и многого другого, но динамику реактора в данной ситуации прочувствовал точно.
ЗДР начал меня уверять, что я ошибаюсь, мы перешли на повышенные голоса, открылась дверь и зашел заместитель главного инженера ЛАЭС по эксплуатации Фукс В.П. (бывший работник 45-го объекта г. Томск –7) с вопросом «Что за шум, а драки нет?» Это грамотный, умный человек. Подробно объяснил ему о своих наблюдениях, впечатлениях и выводах. Он все понял и сказал, что совместно с учеными разберутся с проблемой, разработают, как всегда, мероприятия для ликвидации проблемы, и выполнят их, чтобы впредь подобные ситуации не повторились.
Через пару дней дома у земляка по г. Томск-7 Минеева В.А. встретил интеллигентного, с видом ученого, человека, представившимся Александром Яковлевичем. За столом разговорились. А.Я. проявил живейший интерес к моему рассказу о том, что я видел перед аварией.
Последний его вопрос: «Виталий Иванович, как Вы считаете, кто главный виновник аварии?» Я ответил: «Однозначно фирмы: Институт им. Курчатова (научный руководитель РБМК академик А.П. Александров), выполнивший физрасчет реактора и НИКИЭТ академика Доллежаля как генеральный конструктор, о степени их ответственности пусть разбираются между собой».
А.Я. сказал: «Возможно, вы правы». Как оказалось, это был заместитель научного руководителя реакторов РБМК им. Курчатова, Александр Яковлевич Крамеров.
А.Я. Крамеров в этой ситуации сделал все, что мог. Произвел расчеты, разработал мероприятия по устранению, мягко говоря, замечаний по реакторам РБМК. Писал письма в НИКИЭТ Доллежалю с предложениями по устранению недостатков реактора РБМК.
Но уже в 1975 году наша система была не способна к модернизации, внесению изменений, даже в таких жизненно важных вопросах. Ни Фукс, ни А.Я. Крамеров не смогли заставить систему устранить замечания. Вскоре Фукс перевелся директором на Южноукраинскую АЭС с реакторами ВВЭР 1000. (прим. VIUR: Не совсем так. Кое что все-таки было сделано: увеличено обогащение топлива с 1,8% до 2,0%, внедрена система ЛАР-ЛАЗ, увеличен минимальный ОЗР с 10 до 15 ст. РР)
Приехав на ЧАЭС, я проинформировал об аварии, ее причинах и своих замечаниях руководство ЧАЭС и своих коллег - реакторщиков.
ЧАЭС продолжала строиться, начала поступать наладочная документация, программы. Как-то мой непосредственный начальник А.С. Дятлов направил мне, для выдачи замечаний, программу по наладке КМПЦ (контура многократной принудительной циркуляции), разработанную зам. начальника ЦНИИ Белоярской АЭС.
Поработал над программой, выдал замечания (объем замечаний оказался примерно такой же, как сама программа). Позднее увидел свои замечания с припиской зам. главного инженера по науке Г.А. Копчинского начальнику цеха наладки и испытаний (ЦНИИ) ЧАЭС В.К. Бронникову: «...обратите внимание на автора этих замечаний, мне кажется, что это Ваш заместитель...». Так я стал заместителем начальника ЦНИИ.
В 1982 году главком Союзатомэнерго была проведена реорганизация наладочных структур атомных электростанций. В результате ЦНИИ ЧАЭС, Курской АЭС и Смоленской АЭС были преобразованы в соответствующие пуско-наладочные производства (ПНП) предприятия Смоленскатомэнергоналадка. Так мы со своим персоналом, в своих помещениях, со своими окладами и премией ЧАЭС оказались работниками другого предприятия. Мы стали подрядчиками ЧАЭС. Оказалось, что согласно расценок норм ОРГРЭС достаточно выполнять примерно 1/3 от ранее выполняемых ЦНИИ объемов работ, чтобы жить безбедно с премией и т.д. Я категорически настоял на сохранении с ЧАЭС предыдущих отношений ЦНИИ: мы выполняем все необходимые для ЧАЭС объемы работ, не считаясь, сколько надо для плана и зарплаты ЧПНП иначе, зачем тогда ЧПНП. Так и делали. И отношения с ЧАЭС были, в основном, как подразделения ЧАЭС, без трений (на некоторых АЭС пошли по другому пути и были проблемы и в ПНП и на АЭС).
ЧПНП оставался, одним из самым инженерных подразделений на ЧАЭС. В подтверждение этого приведу пример, в котором сам принимал активное участие. В сентябре 1984 года позвонил мне главный инженер ЧАЭС Н.М. Фомин. Он сообщил, что в г. Москве будет проходить двухнедельное совещание по безопасности АЭС с реакторами РБМК. Сказал, что надо было бы ехать самому главному инженеру АЭС, но он не может, начальник реакторного цеха в отъезде, поэтому, оценивая квалификацию персонала ЧАЭС, его выбор остановился на мне, чтобы от ЧАЭС в совещании принял участие представитель подрядной организации, зам. нач. ЧПНП В. Борец. Я принял его предложение.
На совещании от Курской АЭС был начальник ПТО Е. Акимов (бывший работник 5-го объекта г. Томск-7), от Смоленской АЭС ЗГИС по науке, от Костромской АЭС ЗГИС А.М. Подойницын (бывший работник 45 объекта г. Томск-7). От НИКИЭТ в совещании принимали участие Василевский В.Н. и кандидат технических наук Полушкин К.К.
Совещание вел опытнейший специалист (работал в управлении реакторами в г. Томск-7, зам. главного инженера по науке КАЭС, зам начальника главка, начальник главка) Ю.Н. Филимонцев. На совещании были подняты нами (Ю.Н. Филимонцевым и представителями Курской и Чернобыльской АЭС) все на то время уже известные недостатки физики реакторов РБМК: положительный мощностной эффект реактивности, положительный эффект реактивности вытеснителей стержней СУЗ при вводе стержней в реактор, малая скорость погружения в реактор стержней СУЗ и т.д. Я рассказал о своих наблюдениях в процессе аварии на ЛАЭС в 1975 году. Две недели мы прессовали представителей НИКИЭТ, требуя внести в протокол, предложенный нами перечень мероприятий по приведению физики реактора РБМК в рамки приемлемых для эксплуатации характеристик (эти мероприятия были выполнены на всех реакторах РБМК после аварии на ЧАЭС 1986 года). Лидером у нас в этом вопросе, безусловно, был Филимонцев Ю.Н. В результате обсуждения недостатков физики реактора РБМК я понял, что при существующей в то время системе работники НИКИЭТ, прекрасно зная эти недостатки, просто НЕ МОГУТ СОГЛАСИТЬСЯ С НИМИ…
В создавшейся ситуации мы потребовали, чтобы НИКИЭТ и ИАЭ записали в Регламент реактора РБМК, что на малой мощности с допустимым по регламенту малым запасом реактивности реактор РБМК становится взрывоопасным и расписали мероприятия по исключению такого состояния с последующим внедрением полного объема мероприятий по обеспечению безопасной физики реактора.
В ответ представители НИКИЭТ заявили, что если в протоколе совещания будет указан хоть 1 недостаток РБМК, они такой протокол не подпишут. Тогда Ю. Филимонцев поступил так: в протокол записали весь перечень мероприятий, внесли в список участников совещания всех, в том числе и представителей НИКИЭТ, а протокол подписал один руководитель совещания Ю.Н. Филимонцев.
Протокол вышел с грифом «Для служебного пользования», ЧАЭС его получила, я проверил это. Руководство ЧАЭС с протоколом было ознакомлено.
Прибыв на ЧАЭС, я подробно проинформировал руководство станции о совещании. В первую очередь главного инженера.
До аварии 1986 года ни одно мероприятие из протокола по улучшению физики РБМК не было принято к устранению ни на одной АЭС СССР с реакторами РБМК!
Эта застойная система была уже не способна к реорганизации.
В процессе останова каждого блока на планово-предупредительный ремонт (ППР) и при пуске каждого блока после ППР выполняются согласно графика плановые испытания оборудования и систем для снятия их характеристик и определения их работоспособности. Без этого работа АЭС будет запрещена надзорными органами.
В конце апреля 1986 года был запланирован плановый останов 4-го блока. Примерно за неделю перед испытаниями 26 апреля 1986 года на ежедневном эксплуатационном совещании по команде зам. главного инженера по эксплуатации мне, зам. начальника Чернобыльского пуско-наладочного производства предприятия Смоленскатомэнергоналадка было поручено, как обычно, собрать предложения цехов на выполнение испытаний (согласно нормативных документов) и составить график испытаний. Выполнил, собрал, составил график испытаний, точнее 2 графика: один в виде перечня испытаний и последовательность их выполнения, второй в виде 3-х графических кривых:
1-я кривая – изменение тепловой мощности 4-го реактора в процессе испытаний;
2-я кривая – изменение мощности электрической турбогенератора ТГ-7;
3-я кривая – изменение мощности электрической ТГ-8.
Как обычно, графики испытаний были переданы в физлабораторию научно-исследовательского отдела (НИО, начальник Гобов А.Л.) для выполнения расчетов изменения реактивности. Испытания намечалось начать 24.04.86 г в 22:00 и согласно построенных мной графиков планировалось закончить 25.04.86г в 13:00.
После выполнения расчетов, физлаборатория попросила уплотнить испытания и закончить их не позднее 10.00 25.04.86 г, иначе запас реактивности снизится до величины ниже разрешенной регламентом. Графики испытаний мной были приведены в соответствие с требованиями физлаборатории и утверждены руководством ЧАЭС в соответствии с существующим на ЧАЭС порядком.
Испытания начались 24 апреля 1986 года после получения разрешения диспетчера энергосистемы (прим. VIUR: наверное, ошибка – мощность начали снижать: «25 апреля 1986 г. (время по оперативному журналу) 01 ч 06 мин - начало разгрузки энергоблока; ОЗР равен 31 стержню РР»)
Я работал с утра и в связи с предстоящими испытаниями остался на работе на ночь. Примерно в 1 час ночи 25.04.86 года ко мне на блоке № 4 обратился руководитель программы “Выбег генератора с нагрузкой собственных нужд” (Донтехэнерго) С.Г. Метленко с просьбой выделить персонал ЧПНП САЭН для выполнения контроля закрытия отсечной арматуры системы САОР. В программе, согласованной моим начальником ЧПНП и утвержденной руководством ЧАЭС так и было записано. На мощности отсечь систему аварийного обеспечения расхода, во избежание заброса холодной воды САОР в контур реактора... А если в это время произойдет разрыв трубопроводов контура реактора? Во что тогда превратится реактор? Поэтому я отказался принимать участие в выполнении этого пункта программы и потребовал отказаться от отсечения САОР. Выполнение данной операции удалось задержать. (Отсекли днем 25.04.86). Утром, передавая информацию ЗН ЧПНП П.Р. Паламарчуку, сменившего меня, по данному вопросу подробно его проинформировал. В 07:45 25 апреля встретил на блочном щите 4 начальника физлаборатории Анатолия Васильевича Крята. Физика реактора - не моя сфера деятельности по должности (тем более подрядчика), все же обратил внимание А.В. Крята на малый запас реактивности и попросил убедить руководителя испытаний А. Дятлова НЕМЕДЛЕННО прекратить испытания, остановить реактор из-за малого запаса реактивности (аналогия с ЛАЭС 1975 года). В памяти всплывали воспоминания об аварии на ЛАЭС… К сожалению, руководитель испытаний с предложением А. Крята остановить реактор не согласился. Об этом я узнал от А.В. Крята по истечении более 10 лет. И у него были для этого свои основания. В процессе выполнения испытаний на ЧАЭС прибыл (из завода ХТГЗ, г. Харьков), автобус «Мерседес», в то время чуть ли не единственный в СССР, начиненный электроникой и компьютерной техникой для выполнения вибрационных испытаний турбины, выполнения балансировки и уменьшения вибрации. Остановить блок – значило сорвать балансировку и неизвестно, когда ее удастся выполнить с таким оборудованием. (Обычно балансировку всегда выполняло ЧПНП, но в данном случае его приборного парка и возможностей было недостаточно, были проблемы).
В 08:00 утра 25.04.86 г, сдав дела на блоке П.Р. Паламарчуку, я ушел к себе в кабинет продолжать работать. Вечером, по согласованию с начальником ЧПНП уехал отдыхать домой.
Ночью меня разбудил начальник ЧПНП И.П. Александров, сообщил, что на ЧАЭС тяжелая авария и попросил меня приехать на станцию. Проезжая между ОРУ и блоками ЧАЭС, увидел, что верх центрального зала блока №4 разрушен, торчали зубья разрушенных стен центрального зала реактора. Понятно было, что при таких разрушениях ЦЗ реактор разгерметизирован. А дальше – действия в условиях ядерного взрыва и радиационного загрязнения местности, т.е. согласно моей институтской военной специальности (командир взвода радиационной и химической разведки). Прибыл на ЧАЭС, всех руководителей подразделений собрали в убежище №1. Директор собирал команды по 2 человека из руководителей и заместителей руководителей подразделений и посылал их в разведку в районы, граничащие с разрушенным 4-м блоком, а также на кровлю 3-го и 4-го блоков. Ни один человек не отказался! Хотя дозиметры зашкаливали и фактически разведка выполнялась без дозиметрического контроля.
Это был жребий. Кому он выпал, тот с разведки пришел с рвотой и лучевой болезнью в лучшем случае, или через некоторое время умер. Так после разведки умерли начальник реакторного цеха-2 А.П. Коваленко - бывший работник 45 объекта г. Томск-7 (начальник реакторного цеха, правда, выполнив еще один долг перед родиной, отсидев в тюрьме – должность обязывала, так посчитала номенклатура), быстро умер А.А. Ситников – заместитель главного инженера. Приобрел лучевую болезнь заместитель начальника реакторного цеха В.Орлов, стал инвалидом зам. нач. РЦ В.А. Чугунов и другие. При грамотных действиях руководства ЧАЭС этих потерь можно было избежать…Сидящий рядом со мной начальник реакторного цеха-3 В.В. Грищенко сказал: «Что он делает, он же угробит всех руководителей цехов!». Я с ним был согласен. Руководство ЧАЭС было в шоке и действовало не лучшим образом. Не знаю, понимали ли это другие, но не отказался идти в разведку никто.
Начальник научно-исследовательского отдела Гобов Александр Львович по собственной инициативе сел за руль грузовика и на скорости поехал в разведку по территории АЭС с северной стороны от 4-го блока, в которую был направлен выброс из активной зоны реактора. Все осмотрел и возвратился. Доложил руководству. Один из руководителей предложил свозить в разведку и его. Свозил. Стал инвалидом.
Зам. нач. электроцеха А.Г. Лелеченко по собственной инициативе прошел возле 4-го блока, отключил электролизную установку (водород был уже не нужен) и мимо 4-го блока возвратился к блоку №1. Я увидел его в первых числах мая, лицо его было обожжено и чем-то напоминало папиросную бумагу. Предложил Саше немедленно обратиться к врачам. Но было поздно. Он умер.
Население города Припять было эвакуировано. Из Москвы прибыла комиссия (1-й зам Минсредмаша А.Г. Мешков, нач. 16-го Главка Минсредмаша Б.В. Будылин, Е.С. Иванов и другие). Мне поручили работать с комиссией как представитель ЧАЭС. Тридцатого апреля, в связи с ухудшением радиационной обстановки, руководством было принято решение перевести комиссию в пионерлагерь ЧАЭС «Иловница», примерно в 20 км от ЧАЭС. Организацию перевода было поручено мне.
Летом 1986 года меня пригласили в Киев в качестве эксперта для дачи показаний следователям комиссии по расследованию аварии на ЧАЭС (тогда говорили, что следствие вела комиссия КГБ).
Следователи сказали, что им известно, что общее руководство примерно в 60% испытаний на блоках за все время работы ЧАЭС выполнял я. Подтвердил это. Попросили уточнить, что значит руководить испытаниями блока. Объяснил, что осуществлял общее руководство: организовывал подразделения на выполнение программ испытаний согласно утвержденного графика, контролировал, чтобы параметры блока соответствовали требованиям соответствующих программ испытаний, решал возникающие вопросы. В то же время не имел права вмешиваться в работу оперативного персонала, не имел права требовать от оперативного персонала нарушать существующие правила и инструкции.
Следующий вопрос: взрыв блока произошел в процессе выполнения программы испытаний останова блока с замером выбега генератора с нагрузкой собственных нужд. Руководил испытаниями блока зам. главного инженера Дятлов А.С. (программу подготовил Донтехэнерго, С.Г. Метленко). Следователи сказали, что им известно, что эта программа уже выполнялась ранее на блоке ЧАЭС, руководил испытаниями блока В.Борец, ответьте, почему тогда блок не взорвался, а 26 апреля взорвался? Ответил, что проблема взрыва заключается не в программе, а во взрывоопасной физике при определенных состояниях реактора. Эта программа на ЧАЭС выполнялась трижды в 1982 году, в 1984 и в 1985 годах. Но могу ответить, почему взорвался 26 апреля, а не в ноябре 1975 года на ЛАЭС и рассказал информацию о недостатках физики реактора РБМК и вероятной причине взрыве. Сообщил, что после аварии на ЛАЭС при выполнении испытаний блоков ЧАЭС всегда избегал режима работы реактора в процессе испытаний на низкой мощности с малым запасом реактивности. Следователей моя информация не заинтересовала. Видимо, перед ними были поставлены другие задачи.
В 1974 году на ЧАЭС работал молодой специалист, затем секретарь комсомола управления строительства ЧАЭС А. Суховилин. Затем А. Суховилин закончил учебное заведение КГБ и стал работать на ЧАЭС представителем КГБ (не знаю, как называлась эта должность, она обычно в тени). Как-то (после совещания по безопасности в Москве) на оперативке Саша сидел рядом со мной. Я сказал ему, что есть проблемы с ядерной безопасностью на ЧАЭС. После оперативки подробно рассказал А. Суховилину о совещании по безопасности (и протоколе) в Москве, о недостатках физики реактора РБМК и попросил его по своим каналам попытаться посодействовать решению проблемы. Недостатки физики реактора РБМК должны быть устранены! Результата не было.
Сразу после аварии А. Суховилин начал участвовать в расследовании причин аварии, но его срочно перевели на постоянную работу в г. Москву с солидным повышением в должности.
Летом 1987 года в г. Чернобыле проходил суд над виновниками аварии. Я работал на ЧАЭС в должности заместителя начальника реакторного цеха по эксплуатации. Несколько человек – работников РЦ в этот день добровольно присутствовали на суде (это разрешали). В конце рабочего дня наши коллеги приехали с суда на ЧАЭС и сообщили мне, что на суде вызывался свидетель Борец В.И. и судебный чиновник объявил, что свидетель Борец В.И. находится в отпуске, уехал в неизвестном направлении и его местонахождение неизвестно. Предложил начальнику РЦ поехать на суд на следующий день, получил ответ, что все знают, где Борец, надо будет – вызовут.
Понятно, что показания и А. Суховилина и мои не совпадали с поставленными перед судом задачами.
После аварии были внедрены на всех реакторах РБМК мероприятия по улучшению физики реактора, предложенные на совещании 1984 года. И даже ЧАЭС закрыта (я написал и опубликовал статью в газете «Вечерний Киев» против закрытия ЧАЭС, но этот вопрос на Украине решал Президент, а не специалисты - энергетики).
Вопрос, мог ли работать реактор (состояния 1985 года) без аварий? Уверен, что не мог. Аварии на ЛАЭС 1975 г и на ЧАЭС 1982 г и 1986 г это доказали.
Вопрос, можно ли было избежать аварии на реакторах (состояние 1985 г)? Считаю, что в конструкции и физике реактора РБМК были вопиющие недостатки и несоответствия требованиям нормативной документации (ОПБ, ПБЯ и т. д.), с которыми реактор не должен был эксплуатироваться. Но в то время аварии все же можно было избежать, как минимум, организационным путем (без материальных затрат, только с моральными потерями), четко расписав в регламенте существующие взрывоопасные угрозы и пределы безопасности (запрет работы на малой мощности, увеличение минимально допустимого запаса реактивности).
Эти воспоминания необходимо читать как дополнение к книге А.С. Дятлова «Чернобыль. Как это было».
Настоящие воспоминания написаны год назад по просьбе бывшего в 60-е годы директора Реакторного завода (тогда объект 45) в г. Томск-7 (сейчас Северск) глубоко уважаемого мной Журавлева Павла Александровича.
Пропаганда – великая сила. Вот уже прошло 19 лет с даты этой страшной чернобыльской катастрофы. Время все дальше отдаляет нас от этой даты. Но нет-нет, да и зазвучит очередное обвинение в аварии в адрес персонала ЧАЭС. Персонала, который проявил в опаснейшей ситуации большое мужество. Ни один человек не сбежал. Многие погибли, выполняя свой долг. Некоторые из них (самые облученные, которые умерли первыми в Москве) похоронены на Митинском кладбище в Москве. Видимо, из чувства благодарности их могилы периодически оскверняют. Да, государственная пропаганда – великая сила.
Все меньше наших товарищей остается в живых.
Пишу свои воспоминания, чтобы люди знали правду об аварии, о наших коллегах - чернобыльцах и о роли застойной власти, которая привела всю страну (не только ЧАЭС) к страшной аварии, к вполне закономерному и естественному полному развалу государства.
Источник: http://pripyat.com/articles/kak-gotovilsya-vzryv-chernobylya-vospominaniya-vibortsa.html
2006
Дмитриев Виктор Маркович
Авария на ЛАЭС 75 г.
Авария на 1975-го года на ЛАЭС по чисто внешним признакам очень похожа на чернобыльскую 1986-го года. Точно также она произошла ночью, точно также в работе перед этим находился 1 турбогенератор, и мощность реактора была на уровне 50% от номинальной. Точно также перед аварией мощность (из-за ошибки оператора) провалилась до нуля, и точно также ее стали сразу после этого поднимать.
На ЧАЭС авария произошла при остановке реактора на ППР, а на ЛАЭС наоборот при выводе реактора после ППР на номинальную мощность.
На ЧАЭС аварийный процесс начался на стационарном уровне мощности 200 МВт и протекал в считанные секунды, разрушив полностью весь реактор. На ЛАЭС аварийный процесс проходил в течение десятков минут (а то и часы) во время подъема мощности с нуля до 1700 МВт, разрушил (или повредил) около 30 ТВС и всего только один канал был разрушен.
В чернобыльской аварии существенную роль играли тепло-гидравлические процессы нестабильности во внешнем контуре охлаждения реактора (КМПЦ), и значительно меньшую – нейтронно-физическая нестабильность в самой активной зоне. В аварии на ЛАЭС это было наоборот.
Еще одно отличие этих двух аварий состояло в принципиально различных обстоятельствах их расследования.
Чернобыльская АЭС находилась в ведении Минэнерго, отвечавшего за его эксплуатацию, и расследование должно было носить как минимум межведомственный характер. А поскольку авария произошла на рубеже эпохи "гласности" и была слишком масштабным событием, то несмотря ни на какие секреты, почти все материалы расследования стали общедоступны. И об этой аварии практически всё известно до мельчайших подробностей.
Ленинградская АЭС находилась в ведении Минсредмаша, и авария произошла в эпоху тотальной закрытости. Расследовалась она как чисто внутриведомственное происшествие. Представители Минэнерго, которые уже готовились к началу эксплуатации таких же точно реакторов на Курской и Чернобыльской АЭС, не были допущены не то что к участию в расследовании, но даже к ознакомлению с материалами расследования. Поэтому никаких доступных объективных данных по аварии 1975 г. на ЛАЭС сейчас нет. Есть лишь то, что написал гл. конструктор РБМК в своей последней книге (Е.О. Адамов, Ю.М. Черкашов и др. «Канальный ядерный энергетический реактор РБМК», М.: ГУП НИКИЭТ, 2006 г. стр. 593, 594) и в книге про Ленинградскую АЭС (Ю.М. Черкашов «Разработка проекта реактора РБМК-1000 и его создание», стр. 130-138), а также воспоминания очевидцев, которые предпочитают молчать*).
Тем не менее, опираясь на эти данные, картину аварии можно как-то нарисовать.
В процессе вывода на мощность 1-го энергоблока ЛАЭС (после ППР) 30.11.75, на мощности реактора 80% от номинала из-за каких-то неполадок в системе регулирования одного из турбогенераторов он был отключен, и мощность была снижена до 50%. В таком состоянии для окончания устранения неисправности и продолжения вывода на номинальную мощность энергоблок был передан следующей, ночной смене. Устранение неисправности продолжалось до 2:00, когда по ошибке был отключен единственный находившийся в работе ТГ. Сработала аварийная защита реактора, и он был заглушен.
Началось нестационарное отравление реактора, и за 3 часа оперативный запас реактивности (ОЗР) снизился с 35 ст. РР до 3,5 ст. РР. Не знаю, что тогда предписывал регламент, но операторы не стали дожидаться прохождения йодной ямы, а сразу по устранению ошибок и неисправностей начали выводить реактор на мощность. Что при этом происходило чисто внешне, описал случайно оказавшийся в этой смене посторонний свидетель, стажер с Чернобыльской АЭС В.И. Борец.
"При подъеме мощности после останова, без воздействия оператора на изменение реактивности (не извлекая стержней), вдруг реактор самопроизвольно уменьшал период разгона, т.е. самопроизвольно разгонялся, другими словами стремился взорваться. Дважды разгон реактора останавливала аварийная защита. Попытки оператора снизить скорость подъема мощности штатными средствами, погружая одновременно группу стержней ручного регулирования + 4 стержня автоматического регулятора, эффекта не давали, разгон мощности увеличивался. И только срабатывание аварийной защиты останавливало реактор."
Что в это время творилось с нейтронными полями в реакторе, можно себе представить. Последующий анализ показаний внешних и внутриреакторных нейтронных датчиков показал (по словам главного конструктора), что максимум нейтронного поля по высоте сильно смещался вниз, и была большая неравномерность (в 2-3 раза по высоте и в 2,5 раза по радиусу). Вот в такой ситуации к 6:15 удалось, в конце концов, поднять мощность реактора до 1000 МВт. А в 6:33 на мощности 1720 МВт он был автоматически остановлен аварийной защитой уже по технологическим причинам (появилось сразу несколько аварийных сигналов, свидетельствующих о нарушении целостности технологических каналов).
По результатам расследования этой аварии, как и следовало ожидать, эксплуатационный персонал был признан невиновным (теми же самыми расследователями, что расследовали через 11 лет аварию на ЧАЭС). А о вине главного конструктора никто даже не заикался. Всt расследование вертелось вокруг проблемы неустойчивости нейтронных полей, которая действительно существует в реакторе РБМК и проявляется тем резче, чем меньше поглотителей в активной зоне (в том числе, чем меньше ОЗР). Но в данном случае эта проблема была вторична, а первичным был концевой эффект на стержнях СУЗ, т.е. изменение (при определенных условиях) знака реактивности, вносимой стержнями, на обратный.
Но концевого эффект, по крайней мере, на официальном уровне, никто в упор не видел (кому охота заглядывать в бездну). И почти все мероприятия, принятые по результатам аварии 1975 г. были направлены на повышение устойчивости и улучшение управления полями энерговыделения в реакторе. Цитата из главного конструктора [Е.О. Адамов, Ю.М. Черкашов и др. «Канальный ядерный энергетический реактор РБМК»] (точность этих сведений и сделанные акценты на его совести):
"Для исключения впредь аварий, приводящих к пережогу ТВЭЛов и канальной трубы вследствие локального повышения мощности, на реакторах РБМК были реализованы следующие мероприятия:
– внедрена 7-12-зонная система локального автоматического регулирования мощности и локальной аварийной защиты, работающая от внутризонных нейтронных датчиков;
– на реакторах второго поколения увеличено со 179 до 211 количество стержней СУЗ путем их размещения вместо топливных каналов в периферийной части активной зоны;
– введен минимально допустимый запас реактивности в количестве 15 стержней СУЗ, эксплуатация реактора с меньшим запасом реактивности была запрещена.
– введена автоматическая аварийная защита реактора по сигналу повышения давления в реакторном пространстве."
* Рано или поздно тайное становится явным, и сегодня, наконец, появилось свидетельство непосредственного участника тех событий без малого 40-летней давности.
Воспоминания Абакумова приведены в тексте ниже.
Источник: http://accidont.ru/LAES75.html
[...] Ситуация не изменилась и после того как прозвенел первый звонок - авария на 1-м блоке ЛАЭС в 1975 г.
Гл. конструктор и Научный руководитель провели свое внутриведомственное расследование, не сообщив никому никаких подробностей. Также келейно были внесены изменения в конструкцию и системы регулирования и защиты реактора, в регламент эксплуатации. Никому ничего объяснено не было, но так как все эти изменения очевидным образом способствовали повышению стабильности работы реактора и облегчали управление, то они и без объяснений были восприняты нормально. Конечно, циркулировали слухи о том, что на ЛАЭС произошло что-то очень серьезное, из ряда вон выходящее, но дальше этого дело не пошло. Работа в условиях соблюдения режима секретности имеет свою специфику, и накладывает на участвующих в ней людей определенный отпечаток. Они предпочитают молчать даже тогда, когда это не связано прямо с сохранением гос. тайны.
Только спустя три десятилетия непосредственный свидетель этих событий В.А. Борец опубликовал свои воспоминания. Эти яркие впечатления ему очень хорошо запомнились.
Но вот то, как этот опыт (аварии на ЛАЭС) был транслирован дальше, за пределы узкого круга лиц в Средмаше и случайных свидетелей аварии, ему видится сейчас (спустя 30 лет) в искаженном свете. В.И. Борец считает, что о концевом эффекте и положительном быстром мощностном коэффициенте, проявления которого он наблюдал на ЛАЭС, стало все всем известно после его докладов своему руководству. И он уверен, что соответствующие предложения по изменению конструкции стержней регулирования и др. вошли в протоколы межведомственного совещания по безопасности РБМК, в котором он сам активно участвовал.
Борец Виталий Иванович: «Тогда Ю. Филимонцев поступил так: в протокол записали весь перечень мероприятий, внесли в список участников совещания всех, в том числе и представителей НИКИЭТ, а протокол подписал один руководитель совещания Ю.Н. Филимонцев. Протокол вышел с грифом «Для служебного пользования», ЧАЭС его получила, я проверил это. Руководство ЧАЭС с протоколом было ознакомлено».
Но вот эти протоколы, и что же?
Ссылка на протоколы: http://accidont.ru/safety1984.html
Мы видим здесь все, что угодно, начиная от опасности землетрясений и кончая необходимостью доработки «холодильника пробоотбора». Но нет ни единого слова про опасность малого ОЗР, работы на малой мощности или еще чего нибудь в этом роде, о чем говорит Борец, и о чем спустя два года уже кричали на каждом перекрестке. А в тот момент реактор как считался сверхнадежным и абсолютно безопасным в ядерном смысле, так им и остался. До чернобыльской аварии оставалось полтора года.
Истчоник: http://accidont.ru/safety.html
2013
Абакумов Виталий Яковлевич
В связи с предстоявшем в апреле 2013 г. юбилеем города Сосновый Бор, где расположена Ленинградская атомная электростанция, в местной газете "Маяк" 19 декабря 2012 года появилась статья, в которой содержалось обращение к властям города и директору ЛАЭС с ходатайством о награждении ветеранов аварии 1975 г, совершивших профессиональный подвиг и, якобы, предотвративших «Ленинградский Чернобыль».
Статья: https://mayaksbor.ru/news/society/neobkhodimo_otmetit_osobye_zaslugi_v_predotvrashchenii_katastrofy/
На статью отреагировал свидетель и участник этих событий инженер-физик Виталий Яковлевич Абакумов, работавший в этой смене инженером по управлению реактором, и он описал свое видение аварии и всего что с ней связано. По замыслу и по форме это комментарий к статье, но по содержанию далеко выходит за рамки простого комментария. Квалифицированное свидетельство непосредственного участника событий проливает свет на многие факты и обстоятельства, о которых до этого можно было только догадываться.
Анализ причин и обстоятельств аварии 1975 года на 1-м блоке ЛАЭС (комментарий инженера-физика, участника и очевидца события)
В местной газете города Сосновый Бор «Маяк», от 19 декабря 2012 г, № 96, была опубликована неординарная статья Олега Тарасова и Михаила Шавлова, адресованная в совет депутатов МО «Сосновоборский городской округ» Пуляевскому и директору ЛАЭС с эмоциональным призывом о возбуждении совместного ходатайства о награждении Анатолия Еперина и Михаила Карраска государственными наградами РФ. В качестве обоснования ходатайства авторами предлагается выдвинуть "... уникальный профессиональный подвиг А.П. Еперина и М.П. Карраска, совершенный 30 ноября 1975 года при ликвидации угрозы крупнейшей техногенной катастрофы на первом блоке ЛАЭС".
Статья удивляет прежде всего тем, что в ней поднимается вопрос о революционном пересмотре оценки действий руководителей и операторов, а также и ранее принятых решений по результатам расследования аварии Средмашем. На практике такое бывает крайне редко. Для пересмотра решений серьезных специалистов нужны серьезные основания. Тем более, что принятые по аварии решения не могли пройти мимо внимания и состояться без участия академика А.П. Александрова, почетного гражданина города Сосновый Бор, 110-ю годовщину со дня рождения которого недавно отметили город и Ленинградская АЭС. А комиссия Средмаша по результатам расследования "героев" не выявила. Все операторы БЩУ были в той или иной мере наказаны и героями себя также не ощущали. Более других отстранением от работы на два месяца был наказан СИУР. Главному инженеру А.П. Еперину эту аварию припомнили при "раздаче" госпремии за пуск и освоение головного РБМК-1000. Госпремию получили все отличившиеся участники эпопеи, за исключением возглавлявшего эту эпопею главного инженера.
Как очевидец и непосредственный участник тех драматических событий в качестве ИУРа, как инженер-физик по базовому образованию, в дальнейшем профессионально связанный с вопросами обеспечения ядерной безопасности АЭС (ЛАЭС, ИАЭС, СЕМТО ГАН), я попытался, насколько это возможно, объективно разобраться и понять суть авторской позиции. Элементарный профессиональный экскурс в этом направлении приводит к убеждению, что выводы авторов статьи основаны на неверной интерпретации ключевых моментов события и неверной оценке вероятности его возможного развития по Чернобыльскому сценарию.
Вывод: в статье представлено всего лишь мнение добросовестно заблуждающихся энтузиастов, профессионально необоснованное и далекое от реальности.
Обоснование этого вывода и составляет цель представленного ниже комментария по причинам и обстоятельствам ядерной аварии 30 ноября 1975 года на 1-м блоке ЛАЭС.
2. Аварийный сценарий глазами ИУРа
Примечание: ИУР - младшая оперативная должность БЩУ ЛАЭС. Основная область ответственности - регулирование расходов питводы и поддержание заданных уровней в БС.
2.1. В исходном состоянии 30.11.1975 года энергоблок №1 находится на энергетическом уровне мощности с двумя турбогенераторами (ТГ) в сети, один из которых персоналу БЩУ нашей смены с 00:00 (ЗНСС, СИУРТ, СИУР, СИУТ и ИУР) предстояло разгрузить и вывести в ремонт.
2.2. После разгрузки выводимого в ремонт ТГ, СИУТ ошибочно отключает не разгруженный, а оставленный в работе ТГ, что приводит к срабатыванию защиты реактора и полной его остановке.
Комментарий: с точки зрения технологии и безопасности, определяемой физикой реактора, критичным в данной ситуации являлась нарастающая потеря оперативного запаса реактивности из-за отравления ксеноном, начавшаяся с разгрузкой выводимого в ремонт ТГ и усугубленная полным заглушением реактора.
2.3. Осознав ошибку и вину персонала, ЗНСС дает команду как можно быстрее вернуть в работу ошибочно отключенный ТГ. Однако немедленно вернуть в работу ТГ невозможно, неизбежны затраты времени на подготовительные операции. Подготовка к включению и нагружению ТГ проходит в нервозной обстановке, на фоне реальной угрозы недопустимого отравления реактора, попадания в "йодную яму" и последующего длительного простоя блока.
2.4. Несмотря на все усилия персонала смены, к моменту, когда был начат вывод реактора на МКУ и последующий набор мощности для нагружения ТГ, отравление реактора достигает недопустимой величины, оперативный запас реактивности (ОЗР) снижается ниже установленной технологическим регламентом величины 8 ст. РР на МКУ, поэтому при выходе на МКУ предстояло извлечь из реактора практически все стержни РР и вывод реактора на МКУ превратился в опасную и непростую для СИУРа задачу, запрещенную технологическим регламентом (ограничение 8 ст. РР на МКУ было направлено на обеспечение ядерной безопасности при работе на МКУ и малых уровнях мощности).
Комментарий: ЗНСС и СИУР без колебаний идут на нарушение технологического регламента, стремясь минимизировать последствия ошибки оператора при отключении ТГ и отработать доминирующую установку того времени на приоритет плана по выработке электроэнергии. Разумеется, и в те времена нарушения технологического регламента официально не приветствовались. Однако нарушения технологического регламента, связанные с нарушением нижнего предела по величине ОЗР, не осознавались тогда, как опасные, и руководители всех уровней закрывали глаза на подобные нарушения в ситуациях, когда эти нарушения были направлены на обеспечение плана и не имели последствий. Поэтому нарушения по нижнему регламентному пределу величины ОЗР были на ЛАЭС привычной практикой, негласно воспринимались как свидетельства особого мастерства СИУРа и лояльности установкам руководства и, соответственно, мотивировались. Специфичность текущей ситуации 30 ноября 1975 года, в отличие от прочих подобных, состояла только в практически полном отсутствии ОЗР и, соответственно, органов регулирования энергораспределением реактора на МКУ и выше. Не исключено, что именно М.П. Карраск по опыту и мастерству и был тем единственным на ЛАЭС СИУРом, который без колебаний взялся и смог блестяще решить эту непростую задачу.
2.5. Первый состоявшийся выход на МКУ закончился срабатыванием АЗ по реактору, обнулившей все затраченные СИУРом усилия. По версии СИУРа АЗ сработала из-за перекоса нейтронной мощности по половинам реактора, вызванного несимметричным броском холодной питательной воды через узлы подачи питательной воды при ручном регулировании уровней в БС. Второй состоявшийся выход на МКУ был более успешным, что позволило включить в работу ТГ и приступить к набору нагрузки.
Комментарий: реактор РБМК является большим не только по своим конструктивным параметрам, но и с точки зрения реакторной физики, что означает возможность достижения критичности не только "в целом" для реактора, но и в значительно меньших по размерам локальных областях активной зоны реактора. В рассматриваемой ситуации, при тотальном отравлении активной зоны реактора и практическом отсутствии средств воздействия на реактивность (все стержни РР извлечены), СИУРу удалось вывести реактор на МКУ не "в целом", но только ограниченной (локальной) областью, примыкающей к ТК 13-33. Вне этой области активная зона оставалась "отравленной". Дальнейшее быстрое энергетическое нагружение этой локальной области, на фоне непредсказуемо протекающих процессов разотравления, и привело к ядерной аварии вследствие массового разрушения оболочек твэлов по факту достижения запредельных линейных нагрузок. По мнению опытных НСС с сибирским опытом «Карраск слишком быстро "тянул" мощность». «А иначе меня бы обвинили в неоперативности» - парировал М.П. Карраск.
2.6. В процессе набора нагрузки ТГ, где-то в диапазоне 300-500 МВт (э), происходит массовое выпадение СРВ сигналов [аварийной защиты о снижении расхода воды в топливных каналах], первоначально в виде одного сплошного пятна. "СРВ!" - СИУР выполняет требование инструкции о голосовом оповещении других операторов и пытается "погасить горячие пятна" погружением стержней РР. Общая мощность реактора при этом поддерживается автоматом (АР).
1. Электрическая нагрузка ТГ в момент аварии находилась в диапазоне между двумя сохранившимися в памяти реперными моментами:
а) регуляторы расходов питводы поставлены на "автомат" (250 МВт (э) по инструкции);
б) набор нагрузки ТГ ещё не закончен (<500 МВт (э).
2. Появление пятен массовых СРВ в процессе набора нагрузки свидетельствовало о снижении расходов воды в соответствующих группах ТК, вызванных выходом ТВС за пределы безопасной эксплуатации по локальной или общей нагрузке.
2.7. Срабатывает сигнализация влажности графитовой кладки реактора в районе разрушенного ТК 13-33, сигналы датчиков влажности кладки "волной" распространяются по всему реактору. Реакция М.П. Карраска была незамедлительной: "Влажность кладки! Глушу реактор!"- и реактор был заглушен кнопкой «АЗ-5» по его решению без колебаний и сомнений.
Комментарий: действия СИУРа не предотвратили разрушение ТК и повреждение ТВС, поскольку АР, отрабатывая поддержание заданной общей мощности реактора, извлекал свои стержни всякий раз, когда СИУР погружал в активную зону выбранные им стержни РР.
3. Оценка свидетельства В.И. Борца как очевидца аварии
3.1. В интернете общедоступны воспоминания В.И. Борца - еще одного очевидца аварии (практиканта ЧАЭС), также находившегося на БЩУ в смене с 00:00 30.11.1975 г. (http://accidont.ru/LAES_75.html).
Несмотря на некоторые сомнения, я допускаю, что Борец В.И. присутствовал 30 ноября на БЩУ 1-го блока, заинтересовавшись как практикант предстоящей разгрузкой одного из 2-х ТГ и получив разрешение ЗНСС. Однако этот очевидец, несмотря на весь свой предшествующий опыт работы на промышленных аппаратах, так и не уловил ключевой смысл происходящего. Дело в том что как для РБМК, так и для промышленных аппаратов с точки зрения физики существует абсолютно недопустимая, запрещенная, недокументированная и опасная область эксплуатации - эксплуатация отравленного реактора с малым ОЗР, и особенно на малых уровнях мощности (выход на МКУ и набор энергетической нагрузки). В регламентах эта область просто отсекается указанием минимально-допустимого для продолжения эксплуатации ОЗР. Борец В.И., наблюдая за работой СИУРа, насмотрелся и рассказал нам о странных и непредсказуемых бросках реактивности, сопровождавших попытки СИУРа вывести реактор на МКУ и вызывавших неоднократные срабатывания АЗ по скорости разгона. Однако он списал все на "плохой" реактор и не понял, что все наблюдаемые "чудеса" были следствием эксплуатации реактора в запрещенном, недокументированном режиме. Не был бы нарушен регламент, не было бы и "чудес", не было бы и аварии.
3.2. Если бы физика реактора 1-го блока ЛАЭС была так плоха, как это сообщил нам Борец, то почему такая авария на блоке более не повторялась?
Действительно, после аварии ничего особенного по реактору предпринято не было. Ну заменили ТК и поврежденные ТВС, ну отрезали по техрешению вытеснители у АР. А физика-то здесь причем? Физика - осталась. Чего уж точно никогда больше на практике не было, так это столь изощренного "мастерства" и "героизма", проявленного в ноябре 1975 года в борьбе за "живучесть" технологического процесса. А ситуации были. И нарушения регламента по минимально допустимому ОЗР тоже были.
3.3. Физика реактора стала катастрофически "плохой" значительно позднее, когда количество ДП в реакторе приблизилось к десятку и для управления реактором требовалось уже мастерство виртуоза. Если мастерства не доставало, то смена комплектовалась двумя СИУРами. О выравнивании полей энерговыделения по "зеленым" уставкам тогда не могло быть и речи - работали исключительно по "красным" предупредительным. И только тогда, наконец, в Москве пришло осознание ошибки проектирования и были приняты действенные меры (30 ДП, повышение обогащения топлива, ЛАР и т.д.).
3.4. Воспоминания В.И. Борца оставляют общее впечатление, что все сказанное им по аварии относится исключительно к описанию попыток СИУРа подняться на МКУ и к начальной стадии набора мощности. Борец рассказал нам, как это было непросто. Я предполагаю, что после успешного повторного выхода на МКУ и начала набора мощности Борец посчитал, что дело сделано, ничего интересного более не предвидится и отправился отдыхать, т.е. собственно момент аварии он не видел. Во всяком случае у него об этом ничего не сказано. Опытному работнику, знакомому с сибирскими "козлами", и не оценить значения появления массовых сигналов СРВ и влажности графитовой кладки? И ничего не сказать об этом? Невероятно! Карраск вот мгновенно все понял и оценил. Полагаю, что Борец В.И. отсутствовал на БЩУ в момент аварии.
4. Официальное резюме НИКИЭТ по аварии
В 2006 году в главе 14 книги "Канальный ядерный энергетический реактор РБМК" (Москва, ГУП НИКИЭТ, 2006 год), НИКИЭТ открыто изложил свое официальное резюме по аварии 30 ноября 1975 года на 1-м энергоблоке Ленинградской АЭС. Сопоставление этого резюме с приведенным выше "Аварийным сценарием глазами ИУРа", по понятным причинам, возможно только в части обозначения ключевых моментов развития аварийного сценария и общего вывода. Сравнение описаний в этом аспекте показывает практически полное совпадение как по сценарию, так и по общему выводу. Совпадение отсутствует только в нескольких эпизодах:
НИКИЭТ - Сигналы СРВ появляются в нескольких каналах.
ИУР - Происходит массовое выпадение сигналов СРВ, первоначально в виде одного сплошного пятна.
НИКИЭТ - Не указаны действия СИУРа при появлении СРВ.
ИУР - СИУР пытается "погасить горячие пятна" погружением стержней РР. Общая мощность реактора при этом поддерживается автоматом (АР).
НИКИЭТ - При появлении аварийных сигналов влажности газа в РП реактор был
немедленно заглушен аварийной защитой (какой и как?).
ИУР - "Влажность кладки! Глушу реактор!" и реактор был заглушен кнопкой «АЗ-5» по решению СИУРа без колебаний и сомнений.
НИКИЭТ - Не обозначена приведшая к аварии критическая фаза сценария.
ИУР - Дальнейшее быстрое энергетическое нагружение этой локальной области и привело к ядерной аварии: «Карраск слишком быстро "тянул" мощность».
Комментарий: критической фазой аварии в описании аварийного сценария НИКИЭТ является быстрый подъем мощности реактора на 720 МВт (т) за 18 минут при большой неравномерности поля энерговыделения по радиусу и высоте.
5. Последствия аварии и один из эпизодов ликвидации последствий
В результате тяжелого повреждения активной зоны реактора один технологический канал разрушился, в его окрестности "сгорели" 32 ТВС. В КМПЦ и в графитовую кладку проникла огромная активность. Чтобы удалить эту активность и вернуть РУ в обслуживаемое состояние, эту активность надлежало удалить из КМПЦ и графитовой кладки, выделив ее на штатных фильтрах. Однако штатные системы фильтрации не были рассчитаны на столь большие объемы РВ, и в результате на окружающую территорию, на город и народонаселение без какого-либо уведомления была сброшена значительная масса прорвавшихся через фильтры РВ (цифры есть в интернете). Досталось и финнам, те что-то возразили, им что-то соврали, народонаселению не сказали ничего. Досталось, естественно, и персоналу. Сразу же после аварии мы имели в помещениях блока тысячекратные превышения по золям. Золи осаждались и загрязняли поверхности помещений и оборудования. Появление оператора БЩУ в умывальнике санпропускника 1-го блока (уже без лавсана) вызывало срабатывание всей наличной дозиметрической аппаратуры, пришлось затрубить пороги срабатывания. Работали исключительно в "лепестках". Об условиях работы операторов на обслуживании оборудования не стоит и говорить. "Выжигание" топлива из графитовой кладки продолжалось не менее месяца. Могли ли мы, операторы БЩУ, чувствовать себя в этой обстановке героями? Вопрос риторический. Скорее мы ощущали себя, заложниками или жертвами системы и обстоятельств. Мы недоумевали - как же так? - мы добросовестно выполнили все установки руководства и получили такой ужасный результат. О регламенте мы тогда не думали, поскольку нарушили-то мы его в рамках общепринятой на станции практики. Осуждения коллег из других смен не было, все понимали - сегодня ты, завтра - я. Разговоры-то, конечно, были: "Карраск слишком быстро тянул мощность". "А иначе меня обвинили бы в неоперативности" - отвечал Карраск и он был прав.
Москва имела большой опыт по сибирским "козлам" и оттуда прозвучало: "Нагадили, извольте за собой убрать". Как убирали. Только один эпизод. Толком не разобравшись, в спешке загладить последствия, аварийный ТК 13-33 стали разгружать РЗМ-ой, однако ТВС была настолько повреждена, что заклинилась в РЗМ и все работы по "пятаку" были блокированы. Было решено освободить РЗМ, перерезав застрявшую ТВС сваркой. Однако подвижная биозащита РЗМ по какой-то причине была поднята и не опускалась. Поэтому защиту рабочего места для сварщика предстояло выложить (из сборок 11) в условиях мощного излучения от застрявшей ТВС в просвет между днищем РЗМ и поверхностью "пятака".
Назначенные на эту работу люди попарно, по очереди (и я в паре с Карраском), вворачивали в сб. 11 рым-болт, продевали ломик в кольцо рым-болта, по возможности быстро перемещались к РЗМ, ставили сборку в ряд, выворачивали рым-болт и бежали за следующей сборкой. Допуск по времени контролировал по секундомеру лично ЗНСС, расположившись во входном проеме ЦЗ. Еперин А.П. располагался несколько глубже в ЦЗ и руководил какой-то другой параллельной работой. Но много ли с нас возьмешь? Допуск-то был короткий. Сколько "взяли" не знаю, но больше нас к таким работам не привлекали.
6. Политика руководства станции и рабочая атмосфера
Я полагаю, что все разговоры в статье о мастерстве СИУРа в контексте аварии связаны, прежде всего, с его навыками более или менее успешно работать именно в таких рискованных и недокументированных ситуациях. Вот что написал бывший НСС Л.В. Белянин в книге "Ленинградская АЭС. Годы. События. Люди” (М., Энергоатомиздат, 1998, стр. 218): "Несколько позже СИУРом на 1-м блоке начал работать М.П. Карраск - любитель ровнять "поляну" при экстремальности возникающих ситуаций, и Миша гордился, выходя из них победителем". Осуждение? Отнюдь, - явное одобрение и восхищение. А о регламенте ни слова. Но дело здесь, конечно, совсем не в отдельно взятой личности, а в том, что каждая личность на производстве функционирует не в безвоздушном пространстве, а в определённой рабочей атмосфере, заданной установками руководства АЭС, и вынуждена эти установки отрабатывать. Сложность состоит в том, что и технологический регламент при этом не отменяется. Так какие же внешние факторы определяли внутренние психологические установки персонала в то время?
«Пусть будет атом работником, а не солдатом» - и выполняя решение ЦК КПСС сотни высококвалифицированных специалистов сибирских объектов Средмаша были "брошены" Министерством на освоение головной установки его нового гражданского проекта в 80-ти километрах от города Ленинграда. Наряду с высокой технической квалификацией, большим творческим и человеческим потенциалом "люди Средмаша" принесли на "гражданку" и специфический менталитет сибирских ЗАТО - и политика руководства, и его установки, и рабочая атмосфера были "импортированы" на ЛАЭС из "сибири" и соответствовали стандартам Средмаша. В "сибири" же внутренние психологические установки персонала формировались в жестких условиях борьбы за "военный атом" и выживание страны в холодной войне. Операторы на сибирских объектах Средмаша были, по-сути, солдатами этой войны и их учили бороться за каждый грамм плутония, план по плутонию и, соответственно, за "живучесть" технологического процесса в критических ситуациях.
Именно поэтому, непосредственно после аварии, Карраск М.П. ничего не объяснял и не оправдывался. В этом не было никакой необходимости. Мы все всё понимали. Мы все как один решали задачу как можно быстрее ввести в строй ошибочно отключенный ТГ, не свалившись при этом в йодную яму. Любая другая смена делала бы тоже самое. Такова была практика. Так поступали все и всегда. В квалификации СИУРа мы не сомневались - ему выпало самое трудное и он почти справился. Порочна была сама практика, а не действия СИУРа следовавшего этой практике. Нам и в голову не могло придти обвинять в чем-либо Карраска. Это была борьба за "живучесть" технологического процесса на пределе возможностей, подобно тому, как это происходит в критических ситуациях на подводной лодке. Ну, на лодке-то понятно, а мы-то за что боролись? Так нас учили, такова была принесенная из "сибири" культурная среда, установки руководства станции и Москвы. Разумеется, в инструкциях об этом ничего не говорилось.
Еперина А.П. и Карраска М.П. в этом контексте следует рассматривать не как "героев", а скорее как заложников ситуации и "соавторов" этой ядерной аварии, поскольку именно ими, из лучших побуждений, разумеется, было сделано все, чтобы эта авария состоялась: главный инженер, выполняя установки сверху и не желая получать по "шапке", сформировал на станции рабочую атмосферу приоритета плана, за счет приемлемых, как тогда казалось, нарушений требований технологического регламента, а СИУР добросовестно и мастерски выполнил это установку. Как это ни парадоксально, но именно мастерство М.П. Карраска, как оператора, и привело к ядерной аварии, т.к. другие СИУРы, полагаю, просто не смогли бы вывести реактор на МКУ при практически полном отсутствии средств воздействия на реактивность. Как рассказал нам очевидец В.И. Борец, в той конкретной ситуации вывести реактор на МКУ было очень сложной задачей.
И только единичные и едва слышные голоса несогласных противостояли на ЛАЭС традиционной практике СРЕДМАШа. Так получилось, что подготовку по рабочему месту ИУРа я проходил в смене, где не было ИУРа, и за мою подготовку отвечали СИУР (бывший ИУР) и СИУРТ - легендарный Борис Васильевич Антонов. Принципиально отвергая все попытки некомпетентного руководящего давления, противоречащего регламенту, Б.В. Антонов наставлял меня: «Видишь технологический регламент? Академиками подписан! Для нас, оперативников, это высший закон! Учти это, т.к. немало здесь (на БЩУ) "командиров" вращается».
Культура безопасности тогда еще находилась во фрагментированном состоянии. В законченном виде философия культуры безопасности оформилась значительно позднее, как результат извлечения уроков Чернобыля на международном уровне.
В первом примитивном приближении, как известно, культура безопасности достигается на АЭС тогда, и только тогда, когда в головах всего персонала АЭС от директора до рядового исполнителя поселяется простая мысль - строгое и неукоснительное "ни шагу вправо, ни шагу влево" выполнение требований производственных инструкций, норм и правил.
7. Почему не состоялся "ленинградский Чернобыль"?
Краткий ответ на вопрос в заголовке укладывается всего в одну фразу: "ленинградский Чернобыль" не состоялся по той же причине, по которой он не состоялся и в сотнях других случаев сбросов или срабатываний аварийных защит на всех других энергоблоках РБМК за все время их эксплуатации до 1986 года, за исключением Чернобыльской аварии, а именно, - по причине отсутствия условий для поддержки концевого эффекта (К-эффект) большим паровым эффектом реактивности. К-эффект во всех этих случаях в разной степени присутствовал ВСЕГДА, но реализованный им паровой эффект не мог и никогда не достигал критической величины. Проявлениями К-эффекта можно объяснить наблюдавшиеся на практике случаи срабатывания защиты по скорости разгона нейтронного потока при сбросах защиты АЗ-5. В Чернобыльской же аварии К-эффект сработал в качестве "запала" для реализации большого парового эффекта реактивности только потому, что охлаждающая вода на входе в активную зону реактора была недопустимо близка к вскипанию. Это уникальное состояние охлаждающей воды в реакторе РБМК было реализовано, по-видимому, единственный раз за всю историю его эксплуатации в ходе эксперимента по выбегу ТГ на 4-м блоке ЧАЭС. К-эффект от сброса всех стержней СУЗ с ВК (АЗ-5) в этом состоянии и привел к массовому вскипанию воды в активной зоне и реализации большого парового эффекта, что и привело к взрыву.
На 1-м же блоке ЛАЭС 30.11.1975г. исходное состояние перед сбросом АЗ-5 было совсем другим:
7.1. Лаэсовский реактор существенно "свежее" чернобыльского по величине среднего выгорания топлива в активной зоне.
7.2. Охлаждающая вода на входе в реактор находилась в своем штатном, далеком от вскипания состоянии.
7.3. Оперативный запас реактивности на момент АЗ-5 по данным из резюме НИКИЭТа составлял не менее 21 ст. РР, т.е. достаточно много стержней СУЗ находились в промежуточных состояниях и не давали вклада в К-эффект.
7.4. СИУР, не отключая АР, пытался подавить "горячие пятна" энерговыделения, погружая стержни в местах массового появления СРВ, вследствие снижения расходов воды в соответствующих группах ТК, вызванных выходом ТВС за пределы безопасной эксплуатации по локальной нагрузке. Действия СИУРа не предотвратили разрушение ТК и повреждения ТВС, поскольку АР, отрабатывая поддержание заданной общей мощности реактора, извлекал свои стержни всякий раз, когда СИУР погружал в активную зону выбранные им стержни РР.
Совокупность данных исходного состояния реактора 1-го блока ЛАЭС перед аварией не содержит необходимого сочетания условий для массового вскипания воды в активной зоне и реализации большого парового эффекта. В частности, в зонах массовых СРВ паровой эффект реактивности уже выделился, т.к. технологические каналы уже были заполнены паром, и возможные проявления локального К-эффекта в этих зонах не имели существенного значения. В "холодных" же зонах реактора локальный К-эффект в принципе не мог вызвать существенного парового эффекта реактивности. Таким образом, независимо от момента нажатия кнопки АЗ-5 - после массового появления сигналов СРВ или в процессе "выравнивания" после появления аварийных сигналов влажности графитовой кладки - развитие аварии по Чернобыльскому сценарию было исключено. Более того, если бы СИУР руководствовался не приоритетом "живучести" технологического процесса, а приоритетом безопасности, и сбросил бы АЗ-5 при массовом появлении сигналов СРВ, то этим, возможно, было бы предотвращено, как минимум, разрушение ТК.
Возможность "ленинградского Чернобыля" в далёком ноябре 1975 года была предотвращена совсем не в результате "... уникального профессионального подвига А.П. Еперина и М.П. Карраска, совершенного 30 ноября 1975 года при ликвидации угрозы крупнейшей техногенной катастрофы на первом блоке ЛАЭС". Ситуацию спасли не А.П. Еперин и М.П. Карраск, а физика реактора, поскольку в отличие от Чернобыля проявление К-эффекта на 1-м блоке ЛАЭС не могло вызвать достаточно большого парового эффекта реактивности. Развитие аварии по чернобыльскому варианту было предотвращено не чьим-либо героизмом, а физикой реактора.
Основное заключение итогового документа МАГАТЭ по Чернобыльской аварии в равной мере можно отнести и к аварии 30 ноября 1975 года на первом энергоблоке Ленинградской АЭС: «И, хотя, многие действия оперативного персонала, которые являлись фактически ошибочными, формально не могли быть отнесены к нарушениям, потому что не были описаны ни в каких регламентах, главная их ошибка состояла именно в нарушении существующих регламентов. Если бы они выполняли действующие регламенты, несмотря на их неполноту и незаконченность, аварии бы не случилось».
Лично я с большим уважением отношусь к представляемым к наградам ветеранам ЛАЭС, высоко оцениваю всю совокупность их личных заслуг и полагаю, что они достойны наград и на правительственном уровне, но только не за "героизм" в связи с аварией 30.11.1975. Для ЛАЭС эта авария является всего лишь частным эпизодом и трагической страницей истории освоения коллективом станции головного энергоблока РБМК. Подлинный героизм персонала энергоблока, А.П. Еперина и М.П. Карраска, как выдающихся участников этого процесса, состоял в преодолении последствий многочисленных ошибок и недостатков проекта и доведении головного энергоблока до "кондиции", определившей судьбу проекта РБМК в целом. Именно эти заслуги уважаемых ветеранов и следует признать достойными награждения.
Что же касается события 30.11.1975 г., то подлинными его героями следует признать тех безымянных исполнителей, которые своим здоровьем и, возможно, жизнями оплатили ликвидацию последствий этой ядерной аварии.
Источник: http://accidont.ru/Accid75.html
2014
Карраск Михаил Павлович
В ноябре 1975 года на первом энергоблоке ЛАЭС была предотвращена техногенная катастрофа. Решающим фактором стала наша хорошая техническая подготовка. В ночь на 30 ноября 1975 года я, тогда старший инженер управления реактором, дежурил за пультом блочного щита управления первого блока ЛАЭС. Это была кратковременная остановка блока. Шла подготовка турбогенератора к запуску и выходу на установленную мощность. В связи с этими работами ядерный «котел» был выведен на минимальный уровень мощности, то есть находился в «холостом» режиме эксплуатации. Во избежание полного «угасания» нейтронного потока в активной зоне реактора из нее были извлечены все стержни системы управления защитой и предпринимались дополнительные меры для сохранения на должном уровне всех технологических параметров аппарата.
Ничто не предвещало беды. Все произошло внезапно: приборы БЩУ зафиксировали быстрое нарастание мощности нейтронного потока в одном из районов реакторного пространства. Фактически это была неизученная нештатная ситуация, впервые возникшая на многоканальном уран-графитовом реакторе большой мощности. В такой критический момент малейшая ошибка инженера управления реактором могла привести к техногенной катастрофе, вызвав особо тяжкие последствия для нескольких прибалтийских стран и многих российских регионов.
Мне удалось оценить критическую обстановку. Было принято решение о постепенном и поштучном введении стержней регулирования в активную зону реактора и 12 стержней автоматических регуляторов с максимальным энерговыделением. После такой необходимой «блокады» я воспользовался специально предусмотренной для экстренных аварийных ситуаций кнопкой АЗ‑5, и в активную зону были опущены все оставшиеся стержни защиты. Это позволило предотвратить страшную аварию, подобную той, которая позже случилась на ЧАЭС. Более быстрое введение в реакторное пространство всех стержней СУЗ (как впоследствии показали события на ЧАЭС) неминуемо привело бы к разгону на мгновенных нейтронах и тепловому взрыву реактора.
Однако вместо наград нам влепили выговоры. С этим обстоятельством меня примирил тот факт, что я оказался в компании людей известных и всеми уважаемых – Муравьеву, Еперину, руководителям проектных институтов тоже объявили выговор. Ну, а если серьезно, то я считаю, что из той ситуации мы вышли вполне достойно. Да, мы спалили канал 1333, но не устроили «Соснобыль».
После того, как прошли пусковые операции первого блока, мы столкнулись со сложной физикой реактора. Как мы выходили на миллион – отдельная история. Реактор был нестабильный. Как-то в мою смену раздался звонок. На блочный щит зашли директор ЛАЭС Валентин Павлович Муравьев вместе с Ефимом Павловичем Славским - легендарным министром Средмаша. Мы поприветствовали друг друга, обменялись рукопожатиями, я представился и продолжил работу.
Муравьев и Славский наблюдали за моей работой молча. Я, сидя за пультом, чувствовал себя пианистом – пальцы так и бегали по кнопкам. Славский говорит: «Валентин Павлович, ситуация какая-то интересная. Старший инженер - сам по себе, автоматический регулятор - сам по себе. Что за машину мы создали?!» «Да, надо принимать меры», - ответил ему директор.
Надо сказать, что все это понимали. Ведь нам приходилось работать вместе с автоматом. Каждые 20-30 секунд приходилось вмешиваться в работу реактора, «ровнять поляну», как у нас говорили. Разравнивал распределение мощности по радиусу и высоте реактора, по объему активной зоны. Сейчас это делает автоматика. А та четырехстержневая автоматика не позволяла этого делать. Мы, старшие инженеры, постоянно общались между собой, спрашивали друг друга: как у тебя, что у тебя? Наиболее трудные задачи решали коллегиально. Вот так большая атомная энергетика входила в нашу жизнь. Тогда не было тренажеров, все мы учились на действующей установке. Приходилось самим набивать все шишки. Первые серийные тренажеры появились после Чернобыльской аварии.
Источник: http://memory.biblioatom.ru/persona/karrask_m_p/karrask/
2021
Шавлов Михаил Владимирович
ЛАЭС 30 ноября 1975 года. Вывод реактора блока № 1 на мощность после его кратковременной остановки затянулся, что привело к исчерпанию оперативного запаса. В тот период нижнего предела оперативного запаса при выходе реактора на мощность в этих условиях не существовало. Поэтому с подъемом надо было успеть, пока полностью не потерял реактор своего оперативного запаса в стержнях РР за счет отравления его активной зоны поглотителями нейтронов.
На мощности реактор оказался с оперативным запасом практически на стержнях автомата мощности. Поле реактора было внизу. Реактор «пошел» районом канала 13-33. Интенсивно стал нарастать оперативный запас. Михаил Павлович Карраск (СИУР) стал блокировать этот район поочередным вводом стержней. В общей сложности ввел 15-20 стержней РР. Ввод стержней не давал результатов (поле нижнее, «вес» стержней не ощущался). Мощность района нарастала резким скачком вверх с пережогом канала 13-33. Он поочередно ввел по четыре стержня с каждого автомата мощности (это в сумме 12 стержней РР), после чего нажал кнопку «АЗ-5» на заглушение сбросом всех остальных стержней системы управления за щитой (СУЗ). Таким образом, в тот злополучный день первый блок Ленинградской АЭС (теперь это можно утверждать), по состоянию оперативного запаса находился до своего заглушения в со стоянии, идентичном состоянию 4-го блока Чернобыльской АЭС. А если бы Карраск сразу сбросил все стержни без этих промежуточных вводов? При этом неизвестно, как низко было расположено нейтронное поле, которое может также многократно влиять на дополнительный всплеск мощности при вытеснении поглотителя — воды вытеснителями от движения стержней вниз (в нижней части системы СУЗ все каналы высотой 2 метра от низа активной зоны реактора заполнены только водой). В данном случае в этой зоне реактора с вытеснением воды вводилась положительная реактивность эквивалентно по «весу» до 30 стержней РР за 3,6 секунды при физике реактора с положительным паровым эффектом реактивности. Ничего хорошего не предвещало. Об этом потом засвидетельствовал Чернобыль. Достаточно было пережечь группу каналов, чтобы не справились гидрозатворы РП (реакторного пространства) с отводом пара. При росте давления в РП верхняя металлоконструкция реактора — схема «Е» (Елена), могла бы подняться. Возможно, мощный взрыв бы не случился, но масштаб вероятной аварии вряд ли можно было бы оценить заранее.
Приблизительно в августе — сентябре 1986 года (точно не помню) первый заместитель министра Александр Григорьевич Мешков распорядился направить меня в качестве эксперта в НИКИЭТ. Было также указано, чтобы мне предоставили для ознакомления все имеющиеся на тот момент документы по чернобыльской катастрофе. После их изучения я должен был представить в Министерство (через 16 ГУ) свое заключение о причине катастрофы на блоке.
В институт прибыли мы вдвоем с представителем цеха ТАИ. Фамилию его запамятовал. Нам показали все объяснительные, диаграммные ленты самописцев, распечатки. В общем показали все, чем располагал НИКИЭТ. По прибытии в 16 ГУ для подготовки докладной записки мы встретились с Виктором Николаевичем Шевалдиным — директором Игналинской АЭС, бывшим работником ЛАЭС, тоже прибывший с подобным заданием от руководства. Он также крепко поработал со всеми материалами. Что удивительно, каждый из нас пришел в кабинет с одинаковым заключением: разгон реактора на мгновенных нейтронах начался после нажатия кнопки аварийной защиты АЗ-5, когда началось вытеснение поглотителя нейтронов (воды) в нижней части каналов СУЗ движущимися вниз стержнями системы управления защиты (СУЗ). То есть, конструктивный недостаток стержней СУЗ стал основной причиной возникновения того самого разгона нейтронного поля в условиях положительного парового эффекта реактивности реактора, что и привело к тяжелым последствиям. Мы предложили Главку написать общее заключение, так как в наших аналитических результатах не было расхождений. В этом нам было отказано. Каждый должен был написать самостоятельно свое заключение. Писали в разных кабинетах. Понятно, что у меня не было возможности ознакомиться с выводами В. Н. Шевалдина.
Напрашивается вопрос: почему А. Г. Мешков вызвал для этой экспертизы именно меня, вовсе не физика-ядерщика, а специалиста, который ни по рангу и ни по специализации не подходил для таких заключений? Понимаю этот выбор так: А. Г. Мешков хорошо знал мой скрупулезный, серьезный подход к решению трудных, каверзных задач при нашей совместной работе еще в Красноярске-26, где он сам вырос от главного инженера ГМЗ до директора ГХК. Конечно, я прошел там хорошую «сибирскую закалку» при преодолении сложных технических проблем завода ГМЗ. Потому мне можно было доверять. И, конечно, вовсе не случайно первый директор ЛАЭС Валентин Павлович Муравьев (бывший директор ГМЗ) так настойчиво добивался моего перевода из Сибири на Ленинградскую АЭС, что, в итоге, и произошло.
Необходимо обратить внимание на то, что научный сотрудник В. М. Федуленко еще до катастрофы (в 1986 году он был начальником лаборатории теплотехнических расчетов канальных реакторов, отд. 33. ИАЭ им. И. В. Курчатова) в своей служебной записке перечислил определенные конструктивные недостатки защиты СУЗ. Он констатировал, что «проводились также расчеты по анализу плотностного эффекта реактивности». Результаты расчета свидетельствовали, что возможен довольно большой положительный плотностной эффект реактивности, существенно превышающий коэффициент «b», относительную величину количества запаздывающих нейтронов, при превыше нии которой возможен рост мощности на мгновенных нейтронах. Однако, в то время результаты этих расчетов всерьез не были обсуждены, и они были, фактически, забыты.
Источник: https://mayaksbor.ru/upload/iblock/4df/4df433a1db6f1196945e68dd104edb70.pdf
Самойленко Юрий Николаевич
- А что бы вы предложили, если бы в те дни были в Припяти, на месте тех, кто принимал решения?
- Во-первых, с самого начала - еще двадцать лет тому назад - я создал бы организацию, которая боролась бы с авариями. Собственно, такой серьезный разговор был уже в 1976 году, во время очень неприятной аварии на одной из наших АЭС. Кстати, также на реакторе РБМК. Я на той аварии не был, были мои коллеги, которые ликвидировали ее. Состоялся большой разговор о необходимости создания специальной аварийной службы, Минэнерго вроде соглашалось, но выводов не сделало, хотя за это время в стране произошли и другие аварии.
Фрагмент из книги: «Чернобыль», 1987 г. Юрий Щербак.
