Рассказов Анатолий Иванович
История человека, который первым фотографировал разрушенный блок 26 апреля 1986 года. Подборка материалов.
- Интервью для BBC, 2006 г.
- Статья УНИАН, 2006 г.
- Рассказова Галина Михайловна о своем муже, 2010 г.
- Фрагменты из автобиографии
- Фотографии Анатолия Рассказова
- Видео-интервью с Галиной Рассказовой
BBC, 2006 г.
Это был выходной, все или отдыхали, или готовились к параду 1 мая (ЧАЭС тогда должны были наградить орденом Ленина). Еще утром стали появляться слухи о небольшом происшествии на станции, а я тем временем, как обычно, убирался в нашей квартире в Припяти – мыл окна. Потом, около 9 часов, меня срочно вызвали на станцию.
Никто не думал, что может произойти что-то настолько ужасное.
Я спустился в бункер, где работало руководство, и понял, что им все еще неизвестно цел реактор или нет. Им нужны были фотографии с воздуха, чтобы увидеть, что же на самом деле произошло.
В вертолете было двое солдат и двое гражданских из Атоменерго, которые прилетели из Москвы. В воздухе летало столько пепла, что снять развал через стекло иллюминатора было невозможно. Я сказал: «Товарищи, нам нужно открыть окно». В ответ они сразу запротестовали, опасаясь «загрязнения» салона вертолета. Они знали, что это за материалы подымаются из реактора.
Но окно все-таки было открыто. Я высунулся со своей широкоформатной камерой – «Киев-6», а солдат держал меня за ноги, чтобы я не выпал. Затем я повторил съемку, но уже на «Зенит».
Когда мы вернулись, директор станции, Виктор Петрович Брюханов, сказал: «Хорошо, теперь нужно сфотографировать с земли». И мы пошли с начальником отдела ядерной безопасности и дозиметристом. Он покачал головой и говорит: «Ой-ой-ой. Мы такую дозу получим». Поэтому мы решили поехать на одной из пожарных машин, которые остались на территории станции. Свободно проехать по дороге было нельзя, так что мы поехали вдоль железной дороги, подскакивая на шпалах.
Возле третьего блока валялись графитовые блоки. Я выпрыгнул из машины и стал их фотографировать на «Зенит», а вторую камеру оставил в машине. Затем мы подъехали к руинам четвертого блока, на расстояние около 50 метров от него. Я сделал по 12 снимков на каждую камеру, и мы тем же путем отправились обратно, молясь о том, чтобы мотор не заглох.
Проявляю первую пленку, из «Зенита», а она черная – полностью выжжена радиацией. Возможно из-за графитового блока. Думаю: «Ну все, конец». А вот вторая пленка, с другой камеры удалась, только оказалась слегка помутневшей. Когда я приехал на станцию, первый отдел забрал отпечатанные фотографии, пронумеровал их и забрал пленки. Говорят: «О том что видел и слышал – никому ни слова», – а на фотографиях видно, что активная зона серьезно повреждена. До мая больше никому не разрешалось фотографировать.
Когда я в полночь вернулся домой, у меня началась рвота. Я был весь красный. На лбу появилась рана – радиационный ожог, который на протяжении 20 лет так и не зажил. Все мое горло горело, от того что я дышал этим супом из радионуклидов.
Позже моя работа заключалась в том, чтобы фотографировать строительство Саркофага. С земли я фотографировал блок с трех сторон, и два раза в неделю на военном вертолете снимал блок сверху. Это позволяло властям увидеть, как идет ход строительства. Сентябрь был пиковым периодом, поскольку сооружение Саркофага уже подходило к концу. А в октябре мне стало плохо. На работу я пошел, а вот с работы меня уже увезли на скорой помощи в больницу. Было записано, что у меня превышение предельно допустимой дозы в 25 рентген.
В январе меня забрали в шестую клинику, в Москву. Там врач сказала мне: «Анатолий Иванович, вы не считаетесь больным лучевой болезнью - для этого вам надо было работать на станции в ночную смену». Так что особых льгот я не получил. Но зато получил множество болезней, включая болезни крови и рак. Здоровье было подорвано.
Поначалу мои фотографии не публиковали. В мае по Центральному телевидению показали одну, но там блок был сфотографирован с земли, поэтому масштаб разрушений не был виден. Позже показали фотографию снятую сверху, но подправили ее таким образом, что там не видно исходящий из разрушенного реактора луч света, словно от горящего солнца, вместе с дымом, пеплом и хлопьями. Много лет спустя фотографии были опубликованы в книге под названием «Чернобыльский репортаж», но мое имя там указано не было.
Источник: http://news.bbc.co.uk/2/hi/europe/6177927.stm
Опубликовано: 14 декабря 2006 г.
УНИАН, 2006 г.
Бывший штатный фотограф и художник-оформитель Чернобыльской АЭС Анатолий Иванович Рассказов со своей женой Галиной Михайловной в их квартире в Киеве в четверг, 20 апреля 2006 г.
Источник: https://photo.unian.info/photo/35023
Рассказовы заехали к себе на несколько часов из онкологического отделения больницы, где они лечатся от болезней, вызванных последствиями облучения после взрыва на ЧАЭС. Оба они жили в Припяти и являлись сотрудниками ЧАЭС.
Каждый из них получает от государства на медикаменты, начиная с 2006 года по 102 гривны (около 20 долларов США), а ранее по 26 гривен 80 копеек (около 5 долларов США). На курс медикаментов, которые они должны получить в ходе ежегодного «бесплатного» лечения, предоставляемого им, как ликвидаторам, они должны на двоих купить лекарств на сумму 1300 гривен (около 220 долларов США).
Рассказов является автором единственной исторической съемки, сделанной 26 апреля 1986 г. в день Чернобыльской катастрофы. На основе его съемки правительственная комиссия, работавшая в день катастрофы в бункере недалеко от ЧАЭС, принимала решение о масштабах катастрофы, в частности о том, пострадала ли активная зона реактора 4-го энергоблока. Напечатанные снимки, необходимые для работы комиссии, были представлены ей в 23:00 26 апреля 1986 г.
Всего один раз две фотографии из этой съемки были напечатаны в 1988 г. в фотоальбоме «Чернобыльский репортаж» без упоминания автора. Месяц назад руководство ЧАЭС вернуло Рассказову несколько его фотографий.
Анатолий Рассказов со своей невестой, позднее женой, Галиной в 1972 г. В том же году Рассказовы поженились и с ноября 1973 г. переехали в Припять и начали работать на ЧАЭС.
Анатолий Рассказов рисует портрет генерального секретаря ЦК КПСС СССР Леонида Брежнева в своей мастерской в Припяти перед началом майских праздников, 1982 г.
Рассказова Галина Михайловна, 2010 г.
17 февраля 2010 года ушел из жизни мой любимый муж – Рассказов Анатолий Иванович. Самый честный, самый смелый, наилучший из лучших в мире человек, отец и дедушка. Ушел также мужественно, как и жил все эти годы после аварии.
В 1999 году он перенес операцию в связи с онкологией кишечника. В таком состоянии и при таком облучении ему нельзя было делать ни химиотерапию, ни облучение. Врачи мне говорили: «Может месяц, может два, ну может до года протянет». Он прожил десять лет.
В 2009 году была еще одна операция. Я просила и мужа, и особенно врачей онкодиспансера ее не делать, но им было интересно посмотреть. Разрезали, зашили, и все. Толя об этом и не знал… может догадывался, но прямо ему никто ничего не говорил.
И все – после четырех месяцев мучений его не стало. Хотя он боролся за жизнь до последнего. Он хотел жить. Мы мечтали дотянуться до «Золотой свадьбы», но не судьба…
На Чернобыльской АЭС он начал работать с 1973 года. После того как мы поженились в 1972, и в 1973 году у нас родилась дочь, мне оставался еще год учебы. Поэтому Толя, когда пришел с плавания, рассчитался с Камчатским УОРом и устроился на ЧАЭС.
26 апреля 1986 года его вызвали в бункер к директору станции Брюханову В.П. На станции он работал художником-фотографом и его всегда вызывали на все аварии и остановы. Как рассказывал Толя, директор дал ему полчаса на подготовку к съемке, поскольку ожидали прилета вертолета…
Был выходной день, суббота. Фотолаборатория находилась под охраной, а ключи были у кладовщицы ремонтно-строительного цеха. Дома ее не оказалось, поскольку она с мужем уехала на дачу за 20 километров от Припяти. Анатолий доложил об этом по телефону. В ответ директор приказал к 13:00 быть с аппаратурой на станции. Охране, от замдиректора по режиму, было дано указание пропустить Рассказова А.И, чтобы взять технику. И Толя вместе с охранником сломал решетку на окне ремонтно-строительного цеха, влез внутрь, открыл фотолабораторию, приготовил аппаратуру к съемке и поехал на станцию.
Из разговоров в бункере он понял, что случилось что-то ужасное. Но что именно – толком не знают, одни лишь догадки и предположения. В то, что разрушена активная зона реактора, не верил никто.
У входа в административно-бытовой корпус к Толе подошел Юра Абрамов и сказал, что ему приказали тоже лететь для замера радиации над блоком. Вертолет прилетел где-то в третьем часу дня, но приземлился у войсковой части, что находилась за ОРСом. Ребятам сказали, что их ждут у горкома партии, дали дежурную машину, и они поехали. Когда проезжали мимо ОРУ-750 (напротив четвертого энергоблока со стороны машзала), разрушений не было видно, только поднимались дым и пар из здания центрального зала.
Когда прибыли к горкому партии, их уже ждали. Встретил военный полковник и сказал: «Идите к машине, сейчас поедем к вертолету». Вышли двое военных и двое гражданских, подошли к ребятам и сказали, что полетит только фотограф, а дозиметрист не нужен, мол уровень радиации они знают сами.
Как описывал и рассказывал мой муж, на подлете к блоку было много дыма, летали хлопья пепла, снимать через стекло иллюминатора не было никакой возможности. Толя сказал, что нужно открыть иллюминатор, но военный запротестовал, мол нельзя, загрязним все внутри (а это опасно), но один из гражданских приказал иллюминатор открыть, а военному приказал держать мужа за ноги, чтобы он не свалился. Так мой муж сделал съемку разрушенного реактора – по пояс за бортом, с фотоаппаратом в руках. Говорил, что о своей безопасности тогда никто не думал, каждый делал свою работу.
Пролетев туда-сюда над разрушенным четвертым блоком, засняв 12 кадров (это максимум для пленки фотоаппарата «Киев-6»), они визуально убедились, что активная зона реактора разрушена. В центре зияла дыра около 2-3 метров, из которой вырывался столб света такой яркости, как солнце. Муж говорил, что подумал тогда о кинокамере, о том, что нужно было бы это заснять на цветную пленку. Но приказа не было, и кинокамеру он с собой не взял.
После завершения съемки все отправились на станцию. Толя доложил о проделанной работе, но теперь сказали, что нужно с земли произвести съемку северной стороны блока, где видны большие разрушения. К ним с Юрой Абрамовым присоединился Гобов А.П. Вышли из ОВК, видят стоят пожарные машины, даже с ключами зажигания. Александр Гобов залез в кабину и попробовал завести, завелась. Толя с Юрой очень обрадовались, что не придется идти пешком. Муж говорил, что был тогда на одном энтузиазме, ему уже было плохо – кружилась голова и подкатывалась тошнота. На дороге, ведущей к третьему блоку стояли пожарные машины, оставленные еще с ночи. Проехать там было невозможно, так как дорога узкая и разъехаться было сложно. Пришлось ехать по рельсовому полотну. Машину кидало во все стороны, но ребята ехали вперед.
Между третьим и четвертым блоком валялись графитовые блоки. Гобов удивился, говорит: «Откуда они взялись? Не из активной же зоны? Надо снять». Анатолий вышел из кабины и стал их фотографировать на узкопленочный фотоаппарат. Поскольку «Киев-6» был всего на 12 кадров, Толя его берег и оставил в кабине. При подъезде к четвертому блоку Юра Абрамов закричал: «Дальше нельзя, все зашкалило, большой фон». Муж рассказывал: «А нам надо было подъехать ближе, прямо напротив четвертого блока и снять разрушения. Не возвращаться же обратно. Мы понимали, что это очень опасно, но надо так надо». Доехали на угол хранилища жидких и твердых отходов, где-то в метрах 50-60 от четвертого блока. Говорил: «Картина перед нами раскрылась ужасная». Мой Анатолий вышел из машины, отснял широким все 12 кадров и продублировал узким. Они развернулись и поехали обратно. Очень переживали, чтобы машина не подкачала, не остановилась. Как потом стало ясно, «стреляло» в том месте напротив блока несколько тысяч рентген.
Муж доложил о том, что съемку произвел, и директор Брюханов В.П. дал им свою машину, чтобы добраться до фотолаборатории. За мостом через подводящий канал, их остановили и дальше не пропустили, поскольку на дороге через лес, мимо ОРУ-750 (с южной стороны четвертого блока), слишком сильно фонило. Поэтому им пришлось объезжать вокруг станции с северной стороны – мимо ЮТЭМа на «Лесной», где и находилась лаборатория. Было уже около 17:00 вечера, а из дому он ушел примерно в 9:30 утра. Я абсолютно ничего не знала.
В лабораторию муж попал тем же способом, что и в первый раз – через окно. Приготовил растворы и стал проявлять узкую пленку. А она вся засвеченная, черная, что-либо сделать с ней было невозможно. Как он рассказывал: «Сердце просто остановилось. Если и широкая будет такой, то все напрасно – столько мучений».
Проявил. Получилась с вуалью. Но хоть что-то. Проявил вторую – эта была немножко лучше. Нужно было быстрее делать фото. Он принудительно высушил пленки и приступил к печати. На улице уже стемнело. Услышал, как кто-то ходит по коридору – это появились Дзюбайло О.М. и Маша Козленко. К ним Толя не выходил, так как печатал фотографии. Рассказывал, что приходилось долго высвечивать, чтобы что-то получилось. И все это он делал фактически на территории «рыжего леса», который потом захоронили. Всего он напечатал 32 фотографии – это 8 кадров (видов), по 4 штуки каждого. Толя позвонил в бункер, и сообщил о том, что фотографии готовы. Брюханов В.П. сказал ждать машину.
«Едем, а у развилки дороги (которая ведет с города на АЭС [там где стела Припять], возле филиала радиозавода) стоят ГАИ и не пускают к станции. Просился, говорил, что ждут на станции с фотографиями, а они свое: «Нельзя и все». Показал фото – разрешили ехать».
Когда муж прибыл, его уже ждали. Сотрудник КГБ из первого отдела забрал пленки и фотографии, тут же их пронумеровал и передал комиссии. Там же находились и все начальники цехов. Мужу приказали молчать, видимо это кому-то было очень нужно. Но тем не менее, уже в 1988 году вышла книга «Чернобыльский репортаж», где есть Толина фотография. А также там опубликован Приказ №267 от 11.05.1986 по Чернобыльской АЭС, где «за работы по определению активной зоны реактора блока №4, произведению фотографирования, проведению дозиметрического контроля премировать по 150 рублей» всех, кроме истинных исполнителей – А.И. Рассказова и Ю. Абрамова (правда Гобов А.П., попал в список). Вот этот «кто-то», кто писал этот Приказ, наверное, специально и предусмотрительно так сделал.
Тем временем, когда мой любимый муж вернулся ночью домой, я не знала, что мне делать, куда бежать. Телефоны уже не работали. Он пришел весь бордово-коричневого цвета, его рвало, он шатался, как пьяный. Я спросила: «Толюша, ты что, выпил?» На что он мне ответил: «Ты что родная, мне так плохо, меня очень тошнит». Я накапала мятных капель, ничего не помогло. Потом, у меня стояла бутылка с березовыми почками на спирту. Я налила почти полный стакан этих почек, чуть долила воды и дала ему выпить. Он выпил и отключился, я только слушала, как он дышит…
А потом была эвакуация. Это госкомиссия по фотографиям моего мужа наконец-то приняла решение эвакуировать город Припять…
Анатолий вернулся на станцию, и пошел работать в цех индивидуального дозиметрического контроля дозиметристом – он обиделся за тот Приказ, в который не включили основных исполнителей. Но спустя время, его все равно привлекли к фотоработам. Фотолабораторию тогда оборудовали в Припяти, в бывшей сауне.
Когда строили «Саркофаг», Толя фотографировал все. Работал с учеными. 2-3 раза в неделю производил съемку по периметру «Саркофага», с одних и тех же точек. Изредка фотографировал с вертолета сверху. Сразу печатал фотографии, и они ложились на стол госкомиссии.
В Припяти ученые ломали себе головы – какие методы придумать по дезактивации зданий, техники, помещений, территорий. Все, что из этого делалось, он тоже снимал. Толя говорил, что несколько раз пытался заснять строительство разделительной стены между третьим и четвертым блоком, и ни разу у него это не получилось – пленка засвечивалась и все было темное.
Мы с мужем оба работали на станции. Был уже сентябрь месяц 1986 года, а нас до сих не обеспечили квартирой. Я тогда возмутилась и позвонила напрямую директору станции, тогда был Поздышев. Он сразу же дал команду и нам предложили квартиру на Борщаговке. Только вместо 4-х дали 3-х комнатную. Мы в нее заселились, поскольку уже начался учебный год, а наши дети делали уроки на полу в чужой квартире.
А получилась такая ситуация потому, что был у нас такой профсоюзный деятель Штанько П. Мой муж когда-то с ним поспорил, и он видите ли забыл включить нас в списки на получение жилья. Не даром говорят в народе – «кому война, а кому – мать родна». Кто-то положил свое здоровье и жизнь, а кто-то пользуется. И так до сих пор.
И, вот, благодаря тому, что нам выделили квартиру я возмутилась, что супруга вот уже две вахты подряд не отпускают домой. Он проработал весь сентябрь, поскольку была тогда горячая пора, строительство «Саркофага» шло к завершению, укладывали последние перекрытия.
На отдых Толя уехал 30 сентября. А 2 октября погиб экипаж вертолета. Погибли ребята которые прошли Афганистан, ребята с которыми мой муж летал на съемки. Он так тяжело это переживал. После этого случая, Анатолий говорил, что запретили делать съемку с воздуха, только с земли.
После того, как в октябре Толя на вахте потерял сознание, его в начале ноября вывели из зоны и отвезли в больницу в Бровары. Следом за ребятами, которые туда попали, приехала заведующая клиникой Ганжа Е.Г. и уговорила их, чтобы они ничего не добивались, что ставить им лучевую болезнь и связывать ее с аварией на ЧАЭС запретила Москва, мол, их то бишь врачей, уволят с работы. Ребята не думали о себе, жалели всех, но только не себя, за что жестоко поплатились. В печати, радио, по телевидению шла полная брехня. Всех уверяли, что это нервы, что все пройдет.
Мужа вывели из зоны, откомандировали в Киев в группу дозиметристов ГО города. Группа занималась проверкой строящихся домов для переселенцев, их квартир и вещей. Платили 232 рубля – довоенный средний заработок.
Мы все болели. Муж жаловался на тяжесть, слабость, головную боль, на боль в суставах, позвоночнике и пояснице. Он потерял чувствительность в руках и ногах, начал терять слух. Когда он обратился в поликлинику в «Зеленом мысу», его отправили в шестую Московскую клинику. В шестой клинике профессор Гуськова уведомила всех прибывших ребят, что у нее лучевики только те, кто находился на станции с нуля часов и до утра 26 апреля, а те, кто позже – болеют от страха. Так называемая «радиофобия» прочно вошла в обиход. Когда Толю поместили в барокамеру и проверили организм на наличие радионуклидов, специалисты только восклицали: «Ну ты даешь, Рассказов». То же самое восклицали врачи Киевского онкологического Центра, а заведующий отделением сказал мне: «Какой у Вас волевой и сильный муж».
Врачи, выписывая его из шестой клиники написали, что работать ему в зоне ионизирующих излучений нельзя. Вывели его из зоны еще на шесть месяцев – до конца года, а в январе 1988 года вызвали опять в Москву. Его там обследовали и лечили. Толя тогда поправился на 20 кг. При выписке, профессор Гуськова собрала всех наших ребят, которые там находились, и с каждым беседовала отдельно в своем кабинете. Рассказывала, как она о них беспокоится, что, мол, скоро все нормализуется, что можно работать на станции, но с ограничением дозовой нагрузки и без ночных смен. Муж стал ей возражать, что состояние не улучшается, а наоборот, становится все хуже – участились приступы, прыгает давление, никаких резких движений делать нельзя – сразу потеря сознания. Гуськова говорит: «Мне справку о дозовой нагрузке, акт Ф-1, тогда посмотрим, а если будешь много выступать, то окажешься в 14-й клинике», (это психиатрическая больница г. Москвы). А ведь она тогда прекрасно знала, что ничего подобного на ЧАЭС никто не выдавал.
Когда Анатолий прибыл на станцию, ему сказали: «Можешь искать себе работу в Киеве или работай на станции». Но в Киеве больные со станции были никому не нужны, так что многие выведенные из зоны вновь вернулись на свою работу на ЧАЭС. Толе положено было работать с ограничением дозовой нагрузки в 0,1 бэр и без ночных смен.
Фотолаборатория его была разгромлена, все было уничтожено, ничего от нее не осталось. Исчез весь архив, фотоматериалы, оборудование и все что там было. На этом его работа художника-фотографа станции была окончена. Он стал работать дежурным дозиметристом на ОРУ-750. Тогда станцию готовили к энергопуску и необходимо было проводить дезактивацию территории и оборудования. Анатолий делал допуски военным и командированным, определял для них место и время нахождения. Они работали от двадцати минут до часа и их меняли, а мой муж оставался там все 12 часов. Им дозовую нагрузку ставили в зависимости от фона, а Толе ставили 0,1 бэр за всю вахту 15 дней. Так он проработал до сентября 1988 года.
Дальше началась кампания по ликвидации ликвидаторов – кампания по заселению города Славутич. Кто не соглашался на переезд – тех увольняли. Все понимали, что Славутич построили ошибочно и построили его на «грязном» месте. Что жить в нем небезопасно. Семьям наших ликвидаторов было достаточно и города Припяти, который находился в одном километре от станции и где всех продержали 36 часов после взрыва.
Мой муж был вынужден уйти с работы. По переводу устроился дежурным дозиметристом в Управление строительства Чернобыльской АЭС, в цех контроля радиационной безопасности на промплощадке. Там ему приходилось обслуживать всю 10-ти километровую зону, так как строители выполняли разные работы по всей зоне. Нарушения радиационной безопасности людьми, работающими на территории зоны, были сплошь и рядом. Люди работали без всякой защиты, голыми руками, лопатой, киркой, топором и даже без лепестков. А почва, деревья и материалы, которыми они пользовались, излучали недопустимые уровни радиации. Но рабочие (настоящие ликвидаторы) делали свое дело, они бедные не знали, чем это им аукнется. Муж так переживал, что никому ничего нельзя доказать. Говорил: «Увидят дозиметриста – спешно одевают лепестки. Ушел дозиметрист – снимают. Ведь физически им работать было тяжело – дыхания не хватало».
Как говорил Анатолий: «Это вопрос отдельный, о нем можно и нужно говорить и даже кричать». Он обвинял правительство, медиков, ученых, которые скрывали правду и скрывают до сих пор (интересно, как им живется с такой совестью). Зачем было губить столько народу? Погубили столько людей, чтобы что? Остановить блоки и вывести станцию с эксплуатации?!
В декабре 1989 года мужа снова вызвали в Москву в шестую клинику. Опять обследовали, обследовали, что-то лечили. Вынесли окончательный приговор – работать в зоне нельзя. И на этом все. В феврале 1990 года Толя рассчитался с работы.
Состояние здоровья ухудшалось, предлагали пойти на инвалидность по общему заболеванию, но он отказался. В 1991 году ему исполнилось 50 лет. Он начал получать пенсию и почти все время просто находился дома. Я что могла, что знала, то и делала. Болела очень сама, болели дети, болел Анатолий. У меня еще были родители, которые тоже жили в Припяти. Они тоже очень болели, особенно мама. Мой муж, сам больной, помогал мне чем мог. В 1991 году, примерно в июне, ЧАЭС выдала справки о дозовой нагрузке – Анатолию была записана доза 190 бэр с 26.04.1986 по 24.10.1986, и был выдан Акт Ф-1 за номером 30. В сентябре 1991 года ему дали ІІІ группу инвалидности и только в 1996 году ему определили ІІ группу.
Кто платил деньги медикам – тот получал все. Но самое главное, что непричастные люди имеют удостоверения, группы инвалидности, в то время как наши ликвидаторы не имеют практически ничего, кроме болезней и морального ущерба. Кто-то из них был на Севере, кто-то за границей, кто-то нигде и не был, но заимев деньги они сразу себе все купили. Кто-то присвоил чужой труд и сейчас козыряет этим, ездит по заграницам и заколачивает деньги, а большинство настоящих ликвидаторов, которые положили свои жизни, здоровье свое, своих семей, сейчас прозябает в нищете. Как писал мой ныне покойный муж: «Из-за этой брехни я потерял очень много, как в моральном, так и в социальном плане. 10 лет после аварии я не мог говорить о себе, где был и что видел, чем занимался, а когда начал говорить и добиваться справедливости – все заткнули уши и делали вид, что ничего не знают. Просто молчат. Вот пусть это молчание будет на их совести».
Настоящие ликвидаторы и настоящие пострадавшие!
Всякие лже… – Господь вам судья!
Не думайте, что если вы присвоили себе чужой труд, чужие болезни и все остальное, то вам будет благо! Нет! Высшие силы существуют! Бог видит и знает все!
Он испытал вас на человечность, но вы к сожалению, так этого и не поняли.
«Но будет покаяние, а возврата не будет!»
Подумайте об этой древней мудрости!
Оригинальный текст. Источник: web.archive.org/web/20190408143755/http://www.souzchernobyl.org/?section=92
Фрагменты из автобиографии. Музей Чернобыль.
… На Чернобыльской АЭС я работал фотографом-художником с 1974 по 1986 год. Всё, что строилось на промплощадке АЭС и городе Припять, снималось на фото. Занимался и наглядной агитацией на станции и объектах относящихся к ней: лозунгами, плакатами, досками почёта, изготавливал кубки, медали и другое.
С 26 апреля 1986 года занимался фотографированием разрушенного 4-го блока с воздуха и земли.
С июня – работал дозиметристом ИДК, с июля – опять фотографом-дозиметристом. Снимал сооружение «Саркофага» над разрушенным 4-м блоком, разделительную стену между 3 и 4 блоками, вел с постоянных точек съёмки по периметру. Совместно с учёными фотографировал в 4-м микрорайоне города Припять их методики дезактивации зданий (внутри и снаружи), грунта, деревьев, кустарников. Снимал проведение таких работ в школе №4, детском саду и общежитии радиозавода.
В ноябре 1986 г. был выведен из зоны ионизирующего излучения по состоянию здоровья и дозовой нагрузке. Один год работал в гражданской обороне г. Киева. Лечился в 6-й Московской клинике в 1986, 1987, 1988, 1989, 1990 годах.
В 1988 году мне разрешили работать с ограничением дозовой нагрузки до 0,1 бэр и без ночных смен. Работал дежурным дозиметристом ОРУ-750 до ноября 1988 года. Затем был переведён со станции в Управление строительством ЧАЭС. Занимался контролем радиационной безопасности на все той же промплощадке ЧАЭС и в 10-километровой зоне. Вёл дозиметрический контроль всего, что строилось на ЧАЭС (могильники, здание вычислительной техники, санпропускники и многое другое).
В 1990 г. 6-я клиника окончательно запретила мне работать в зоне ионизирующего излучения. Вынужден был уволиться.
Источник + Фото и документы: https://www.facebook.com/NationalChernobylMuseum/posts/2257223071068558
Фотографии
Эти снимки использованы для оформления комнаты-музея в городе Славутич к 25 годовщине Чернобыльской катастрофы. Автор проекта и исполнитель оформления – писатель, художник, припятчанин Станислав Васильевич Константинов.
Анатолий Рассказов — штатный фотограф и художник-оформитель ЧАЭС.
Петр Выговский — работник химцеха ЧАЭС.
Все фотографии (авторство на снимках не указано)
