"По волей божьей": слово как лекарство
История, которую рассказывает новый фильм Франсуа Озона, стара, как мир, - педофилия в рядах священников. Другое дело, что об этом не очень-то принято говорить, а снимать кино, основанное на реальных событиях в самый разгар этих самых событий, значит влиять на вынесение приговора. В этом смысле «По воле божьей» действительно важный фильм, который, во-первых, познакомит непосвященных с историей о священнике по имени Бернар Прейна, совратившем более 70 несовершеннолетних за 30 лет и покрываемом католической церковью, а, во-вторых, внесет вклад в судебный процесс, если не с позиции открытия новых фактов, то с позиции этической.
Когда фильм был показан на Берлинском кинофестивале, суд по нашумевшему делу еще не состоялся. Прокат картины во Франции даже пытались запретить до оглашения вердикта, но финальные титры, напоминающие о презумпции невиновности, послужили основанием для того, чтобы фильм вышел в срок. В марте суд приговорил кардинала Барбарена, который не сообщал властям о насилии несовершеннолетних со стороны Прейна, к шести месяцам лишения свободы условно. После этого его адвокат сообщил, что Барбарен подаст апелляцию, а сам кардинал подал папе Римскому прошение об отставке. Папа отставку не принял, ссылаясь презумпцию невиновности, ведь дело открыто по сей день.
Но если церковь вину Барбарена не признает, то фильм Озона называет вещи своими именами. Прейна – педофилом, а Барбарена – человеком, его покрывающим. Это на сто процентов отрицательные персонажи. У зрителя не остается сомнений в том, что церковь попросту закрывает глаза на то, что творят ее служители.
И если этическая позиция фильма вопросов не вызывает, то его художественная сторона сильно подхрамывает. Озон взял за основу сюжета три истории уже взрослых мужчин, когда-то пострадавших от Прейна. Их жизнь сложилась очень по-разному, кто-то, как Александр, всё ещё послушно ходит в церковь, верит в Бога и даже сумел создать большую крепкую семью, кто-то, как Франсуа, стал атеистом, а чья-то жизнь, как у Эммануэля, буквально трещит по швам. Но то, что сделал с каждым из них Прейна, остается непережитым, неотреагированным, порой даже неозвученным. Сосредоточившись на нескольких фигурах, Озон почти полностью отказался от того, чтобы проследить их пути от маленького мальчика через подростковый период к юности и взрослению. Переживания героев раскрываются лишь через слово – лента большей частью состоит из переписок: то жертв между собой, то с представителями церкви. Если смотреть фильм с субтитрами, поднять глаза на картинку почти не получится, вы всё время будете читать текст, как если бы вы читали статью. Не улучшит ситуацию и дубляж, поскольку тогда вам нужно будет предельно внимательно слушать, чтобы не упустить детали. Кино – искусство визуальное, оно воздействует на зрителя с помощью образов, здесь же упор сделан на слово.
В заслугу режиссеру ставят отказ от откровенных сцен, которыми он славится. Это предсказуемо, ведь пойди он другим путем, фильм наполнился бы совершенно недопустимыми эпизодами сродни детской порнографии. Но проблема в том, что Озон так и не нашел других визуальных средств, которые смогли бы показать, а не рассказать историю.
Герои говорят, что в детстве Прейна был для них чем-то вроде гуру, но на экране мы видим лишь человека отталкивающей внешности, который уводит мальчиков один за одним за собой. Слово расходится с изображением, оставляя зазор, где исчезают такие важные детали, как детское восприятия фигуры насильника.
Известно, что жертвы детского насилия испытывают сильное чувство вины. Нередко они припоминают, что в детстве гордились тем, что их «особенно любит» значимый взрослый. Этот важный момент тоже остался за кадром, возможно, резко осудительная по отношению к Прейна позиция режиссера не позволила ему показать то «обаяние», о котором говорили жертвы.
В сумме, у Озона получилось важное актуальное высказывание на тему, которая должна обсуждаться громко вслух. Вполне возможно, это позволит людям, пережившим подобный опыт, попробовать о нем заговорить хотя бы с близкими. Может, ради этого в фильме так много слов.