«Буржуазные добродетели. Этика для века коммерции»

Со стороны производства капиталистическая система предоставляет область, где обычные люди могут реализовывать свои способности без ущерба. И даже с пользой. Бизнес, как писали Макс Вебер и Майкл Новак, может быть «призванием», тем, что немцы называют Beruf. «Карьера в бизнесе, — пишет Новак, — призвание не просто морально серьезное, но и благородное. Те, кто призван этим заниматься, имеют причины гордиться своим делом и находить в нем радость». Но ученые мужи, конечно, думают иначе. Напротив: «Если вы действительно сами заработали деньги , начали с нуля, у вас возникает смутное чувство подобная карьера пахнет потом, вульгарна и морально сомнительна».

Когда я внедрила курс истории бизнеса в бизнес-школе Чикагского университета в 1979 г., я начала с Месопотамии и заставила студентов читать деловую переписку, датированную 2 в. до н. э., из собрания Института Востока, так как хотела, чтобы они понимали, что выбрали древнюю и почетную профессию, а не грязное современное извращение, как убеждены люди науки. Как пишет Новак, представление о бизнесе как о призвании — и он, и я думаем здесь о Боге — «помогло бы крепче привязать [молодых бизнесменов] к традициям, уходящим корнями в далекое прошлое».

Изготовление и продажа стали или гамбургеров — не самая престижная сфера деятельности среди интеллектуалов. В отличие от написания толстых книг. Среди художников престижно создавать произведения искусства или снимать кино. Но ведь управление овощной лавкой с энергией и умом тоже подразумевает восторг творчества. И нечего смеяться. Своим смехом вы, заблуждающиеся представители западной науки, демонстрируете мерзкий снобизм. А еще вы демонстрируете недемократическое непонимание того, как устроен мир. Постыдились бы. Маймонид не оставил никаких сомнений насчет ошибочности претензий ученых мужей. «Каждый, кто решил, что будет заниматься Торой и не будет заниматься ремеслом, а будет питаться за счет пожертвований, — осквернил Имя Всевышнего, и опорочил Тору, и погасил свет Закона, и причинил себе зло, и забрал свою жизнь из грядущего мира». […] Иными словами, рыночная система преуспевает не только благодаря накоплению товаров, но посредством самой работы.

В истории не так много примеров уважения к труду.

На самом деле до того, как в буржуазных обществах возросла скорость коммерческих операций, к труду — за исключением молитвы и войны — относились с презрением. И только редкий философ-стоик рассматривал физический труд как нечто достойное. Исторически отрицательное отношение к труду могло стать причиной, почему классическая средиземноморская цивилизация или средневековый Китай не пошли путем индустриализации. […]

У англичан в XVII в., например, не было концепции достоинства за пределами того, что социологи называют атрибуцией, то есть ранга. Результатом стало то, что наука этого периода использовала джентльменский статус как гарантию достоверности. Уильям Петти (1623–1687), один из основателей Английского королевского общества, говорил о джентльмене как о человеке, обладающем «таким состоянием, реальным и личным, посредством которого он может прокормиться не прибегая ни к каким занятиям меркантильного толка». Только джентльмен мог обладать честью, которая лишь постепенно начинала означать то, что мы сегодня понимаем как честность.

Джентльмен как раз и был человеком без определенных занятий. У французов такого называли l’honnête homme — «порядочный/честный человек» — то есть тот, кто не работает. Ирония начала XX в. относительно данной конвенции заключается в том, чтобы называть бродягу и бездельника «рыцарем большой дороги», как когда-то «рыцарями большой дороги» называли разбойников. Такой человек всегда готов побуянить, но даже для этого его не заставишь работать. Так, принц Хал в шекспировском «Генрихе IV» пьет и гуляет с Фальстафом дни и ночи напролет весь первый и второй акт, не уставая нас развлекать. Мы ищем в этой романтизации праздности добродетель, исходя из цикличного аргумента о том, что человек праздный в некотором роде является джентльменом и потому должен быть добродетельным. Принц Хал нам это демонстрирует — и Шекспир в своей протобуржуазной манере рекомендовал принцам усвоить навык общения с простыми людьми.

Вплоть до XIX в. (и даже порой сейчас) фраза «джентльмен от бизнеса» считалась абсурдом, банальным противоречием. В 1817 г. экономист Давид Рикардо писал, что отмена землевладельцами ренты для фермеров «лишь позволила бы некоторым фермерам жить по-барски». Он боялся, что доход без необходимости трудиться развратит активных деловых людей: «джентльмены» были людьми не работающими. Диккенс рассуждал аналогичным образом. Он изображал джентльменов без определенных занятий паразитами. Однако его герои — все до одного тайные джентльмены — добиваются успеха не трудом, но благодаря получению наследства. Диккенсу была свойственна консервативная ностальгия по простым временам, когда богатые были щедрыми филантропами, а бедные — неиспорченными, и доходы струились на джентльмена теплым дождем.

Накопление товаров — пусть даже оно продукт мерзкого греховного стимула, который мы называем прибылью — напрямую подействовало на миллиарды простых людей, дав им возможность добиваться чего-то большего, выходящего за рамки прожиточного минимума. Но суть здесь в том, что с другой стороны этого минимума, если можно так выразиться, рынок дал миллиардам смысл жизни, шанс на веру и надежду путем непосредственного участия в создании вещей для рынка. И только антидемократический сноб — как вы сказали бы, будь вы склонны честно рассуждать об антибуржуазных и антиэкономических предрассудках со времен 1848 г. — отказывает в достоинстве всему, чем не занимаются священники или аристократы. Как писал Найт: «Мы склонны искать цели в самом экономическом процессе и вдумчиво рассматривать возможности участия в экономической деятельности как сфере самовыражения и творческих достижений».

Труд в условиях капитализма не всегда отчуждает. Цветан Тодоров цитирует героя романа Василия Гроссмана (1905–1964) «Все течет», опубликованного после смерти писателя, который, по словам Тодорова, явил собой уникальный пример успешного писателя-сталиниста, превратившегося в совершеннейшего антикоммуниста («В нем умер раб и родился свободный человек»):

«Я раньше думал, что свобода — это свобода слова, печати, совести. Но свобода, она вся жизнь всех людей — она вот: имеешь право сеять что хочешь, шить ботинки, пальто, печь хлеб, который посеял, хочешь продавай его и не продавай, и слесарь, и сталевар, и художник, живи, работай, как хочешь, а не как велят тебе».

Если вы уверены, что это не так и что при капитализме все рабочие — рабы (как, по моему утверждению, дело обстоит при социализме): «При капитализме человек эксплуатирует человека; при социализме — наоборот» — вспомните, откуда у вас появилась эта мысль. Если это результат вашего личного опыта на постоянной работе или пусть даже на временной летней работе — в офисе или на стройке, или после нескольких месяцев работы журналистом, когда вы писали репортаж о копеечных вакансиях с минимальной зарплатой, то в вас хотя бы живет дух исследователя. Вы, я и Барбара Эренрейх можем сесть и проанализировать вместе, насколько сбалансированы наши доказательства. Но если вы вдруг почерпнули ее прямиком у Маркса или у массы людей, на которых Маркс повлиял, попрошу вас вспомнить, что Маркс, как многие из нас, аристократических проповедников, никогда ничем, кроме философии и журналистики, не занимался, ни разу не взял в руки лопату за деньги и даже ни разу не побывал на фабрике или ферме. Маркс — в отличие от Энгельса — не давал себе труда взглянуть на физический труд и уж тем более не пытался сам пробовать им заниматься. Он предпочитал яростно теоретизировать в читальном зале Британского музея.

В книге «Работа. Люди рассказывают о своей каждодневной работе и о том, как они к этой работе относятся» Стадс Теркель пишет, что работа «это поиск и смысла жизни, и хлеба насущного, интереса, а не безразличия и постепенного умирания с понедельника до пятницы». Марису Боуи, редактора второго издания книги, поразило, что «лишь немногие из тех, с кем мы беседовали, — а интервьюеры, судя по всему, выбирали американских рабочих практически наугад, — ненавидят свою работу, и даже среди тех, кто ее не любит, почти никто не заявлял, что конечной целью для него было бы „не работать“». […]

Ассенизатор из Цинциннати, давший интервью на национальном радио 29 августа 2002 г., пошутил, что поначалу считал, будто его работа позволит ему снискать одобрение у прихиппованных девушек, когда он будет им говорить, что занимается «природоохранной» деятельностью. Но ведь именно этим он и занимается. И постепенно, как он признался, работу свою ассенизатор полюбил — ему нравится ползать по канализационным каналам. Да, он зарабатывает за свои усилия 60 тысяч долларов, а землекопы, роющие туннели для нью-йоркского водоканала, получают по 150 тысяч в год. Но это условие труда как призвания сегодня возможно благодаря капиталистическому механизму накопления товаров.

Путник с (идеальной, доброй) коммунистической планеты в романе Урсулы Ле Гуин «Обделенные» поражен тем, как процветают «крепкие, исполненные самоуважения люди» на (идеальной, но не такой доброй капиталистической планете): «Это его озадачило. Он всегда полагал, что, если человека лишить естественного стимула, побуждающего его работать, — собственной инициативы — и заменить его внешней мотивацией… он станет ленивым и нерадивым работником. Но те, кто возделывает эти прекрасные поля или делает эти прекрасные автомобили и комфортабельные поезда, — это не нерадивые работники. притягательная и принуждающая сила выгоды заменяла естественную инициативу куда эффективнее, чем ему внушили».

Правда, Ле Гуин, недооценивает другой, более убедительный, аргумент в пользу капитализма, который не сводится к тому, что выгода успешно заменяет собой трудовой инстинкт. Напротив, выгода и капитализм, зависящий от выгоды, этот инстинкт развивают. Маркс, Торстейн Веблен, Карл Поланьи и другие ошибались на этот счет. Хорошие высокооплачиваемые рабочие не становятся отчужденными и безответственными. Понаблюдайте за бригадой мусорщиков, которые вытряхивают общественные баки в мусоровоз, едущий по чикагской улице, — они работают споро и четко, плавно отправляя пластиковые баки обратно, где они стояли, закидывают их обратно в чугунные держатели, с легкостью запрыгивают на подножку, балансируют на ней — неистовые, дюжие, лихие. Я не пытаюсь вести себя покровительственно — есть личный опыт работы на мусоровозе, знаю это ощущение. […]

На протяжении веков бедные люди во всех странах и на всех континентах перебирались из деревни в город свободно, а то и с радостью — даже в те времена, когда города были убийцами. На наших глазах сотни миллионов китайских крестьян с 1990-х гг. переехали в города восточного Китая, и это величайшая миграция в истории. Жить в заводском общежитии в городе Чаншу к северу от Шанхая и работать по семьдесят семь часов в неделю одиннадцать месяцев в году, собирая инфузионные системы для западных больниц, чтобы приносить домой 500 долларов чистыми, если все делать хорошо, — в 2004 г. девятнадцатилетней Бай Линь это казалось лучшим вариантом, чем остаться в родной деревне Два дракона.

Если же вы, будучи состоятельным жителем западного города и офисным сотрудником, считаете, что работа на воздухе куда приятней сидения в четырех стенах, готова поспорить, что вы ни разу в жизни больше одного-двух дней на улице не проработали, никогда не косили сено в Уилтшире и не клали асфальт в Массачусетсе, не говоря уже о высаживании риса в деревне Двух драконов. При наличии выбора большинство людей не просто так выбирают работу под крышей, в офисах с отоплением и кондиционерами и в шумных городах. […]

Многие профессора в колледжах относятся к своей потрясающей работе, словно это рутина, и становятся — как описывал Адам Смит последствия монотонной работы — «такими тупыми и невежественными, каким только может стать человеческое существо».

Совершая прогулки в перерывах между редкими парами, они жалуются на дикий стресс и создают профсоюзы — в их фантазиях это придает им статус пролетариев.

Администрация колледжа, признаемся, поддерживает подобные фантазии, сама при этом играя роль корпоративного монстра, действуя вопреки здравому смыслу, раздувая исполнительный штат симулирующими бурную занятость ассистентами, заместителями и разнообразными «вицами». Но все равно эти профессора из колледжей отказываются от потока. Иммануил Кант читал лекции по утрам, каждый день, включая субботы, что в два раза больше среднего количества контактных часов, положенных современному профессору в вузе, и не жаловался. Он был сыном седельщика и знал, что такое тяжелый физический труд. И при этом умудрился написать в свободное время — соглашусь, не быстро по безумным стандартам современной академической жизни — пару книг, произведших революцию в Западной философии.

«Если работа ставит четкие цели, — пишет [психолог Михай] Чиксентмихайи, — дает понятную обратную связь, ощущение контроля, ставит задачи, уровень сложности которой соответствует развитию навыков работника, и позволяет не отвлекаться, ощущения, которые она вызывает, не отличаются от того, что человек испытывает занимаясь спортом или выступая на сцене». Или когда лихачествует за рулем, или в уличной драке — не все, что происходит в потоке, хорошо.

Плата за труд важна. Рыночное общество тем и уникально, что обнаруживает у людей готовность заплатить за чей-то продукт, отдать за него деньги, заработанные тяжелым трудом, как мы это часто говорим. Вспомните свою первую зарплату и как она давала возможность почувствовать себя взрослым, придавала вес. Вспомните, когда вы последний раз продавали что-то, созданное вами, по достойной цене. Дэвид Лодж в своей пьесе и повести «Горькая правда» сочиняет диалог, происходящий в домике в графстве Сассекс между двумя старыми друзьями — мужчиной, который пишет пьесы для телевидения и должен вот-вот сесть в самолет, чтобы улететь из Гэтвика в Голливуд, и женщиной — она уже на пенсии, не бедствует, занимается изготовлением керамики:

Он берет в руки керамическую вазу.

— Красиво. Твоя?

— Да.

— Очень изящно… Ты продаешь свои вещи?

— Не тебе. Если нравится, возьми в подарок.

— Не может быть и речи. Сотни достаточно?

— Слишком много.

— Я дам тебе семьдесят пять. — Он достает чековую книжку.

— Чересчур щедро. У меня остались только разрозненные предметы… Семидесяти пяти более чем достаточно.

Женщина чувствует удовлетворение — особенно замужняя женщина, привыкшая заботиться о родных безо всякой зарплаты, чья независимость в рыночном обществе зависит от того, сколько она получает. […]

Труд в капиталистическом обществе может отвечать идеалу счастья у древних греков, переформулированному в XIX в. для мальчиков из английских частных школ следующим образом: «реализация жизненных сил для достижения совершенства в условиях жизни, дающей им для этого перспективу». Можно быть прекрасной матерью и отлично подготовить Коннора и Лили к взрослой жизни, или прекрасным плотником и соорудить винтовую лестницу с крепленой тетивой, или прекрасным служащим, способным заполнить сложную накладную, или прекрасным ремонтником на железной дороге. По крайней мере, в современном капиталистическом обществе это возможно.

Рекомендуем подписаться на другие наши проекты: