Вайолет Эвергарден - Том 3 Глава 5
- Для военного училища армии Лейденшафтлиха неважно социальное положение людей. Его ворота открыты для всех желающих, кому есть хотя бы четырнадцать лет, независимо от пола. Национальная оборона означает защиту всего, что вы любите.
Где же я видел бюллетень с таким содержанием? По-моему, это было перед оптовым магазином нашего делового партнёра, в который я зашёл по семейному поручению. На доске объявлений, куда горожане клеили всё, что им хотелось, от поиска работы до поиска людей, выделялся один конкретный лист. Уминая яблоко, полученное от владельца магазина в качестве компенсации за поручение, тринадцатилетний я пристально на него посмотрел. Это была качественная бумага, идеально ровная и со всех четырёх сторон прочно прибитая канцелярскими кнопками. Внизу листовки были вставлены золотой винт и эмблема армии Лейденшафтлиха на красном сургуче.
Так как я был ребёнком, мне показалось, что это крутой жизненный выбор. Как глупо. Даже мне хочется посмеяться над собой за такую наивность. Тогда я ещё не знал, что значит отнимать жизни. По правде говоря, на моём пути становления солдатом реальность разрушила многие мои заблуждения, но об этом позже.
Было много причин, по которым я решил, что «да, я стану солдатом». Во-первых, я был вторым сыном в купеческом доме, и, поскольку наследство унаследовал мой старший брат, я был там не нужен. Во-вторых, я рос в большой семье, а потому мне хотелось как можно скорее стать независимым. В-третьих, родители дали мне имя «Клаудия», из-за чего я хотел стать более мужественным. В-четвёртых, что ж… невеста моего старшего брата нравилась также и мне, а потому я хотел держаться от неё на расстоянии. Важнейшим аспектом было то, что я хотел защитить любимую семью, но, полагаю, не последнее место в принятии такого решения заняло желание уйти.
В то время разгоралась война между Севером и Югом, спровоцированная ресурсами. Это была почти та же самая грязная Континентальная Война, произошедшая несколько лет назад, когда между Западом и Востоком возник религиозный конфликт.
Лейденшафтлих был самой южной частью континента. Если бы на нас напали в тот момент, наше поражение было бы неизбежно, и моя семья, вероятно, погибла бы. Поскольку я любил свой город и людей, живущих в нём, а также сам Лейденшафтлих, решение вступить в ряды армии было вызвано спонтанными чувствами. Их подстёгивало многое, что случилось со мной к тому моменту… и поэтому я решил стать солдатом. Я подал заявление, не сказав родителям. Что же касается вступительного экзамена, то я сдал его, солгав, что собираюсь тусоваться с друзьями.
Когда письмо о зачислении было внезапно доставлено в наш дом почтальоном, отец собирался выбить из меня всю дурь. Но я ударил в ответ. Его это удивило, как и меня. Типа, «отец на удивление слабый». В детстве все думают, что их отцы чертовски сильны…
Ага. Мои родители, наверное, волновались. Профессия солдата куда более опасна для жизни, чем обычная.
В военном училище все офицеры жили в общежитиях, поэтому ни у кого не было выбора, кроме как отпустить своих родителей. Тем не менее, я был упрямым, а потому перед отъездом сфотографировался со своей семьёй и взял это фото с собой.
И где-то через два года после этого я встретил Гилберта.
Гилберт Бугенвиллея и Клаудия Ходжинс
Знаешь ли ты истинное значение названия этого цветущего дерева?
Оно цветёт каждый год. Эти деревья высаживают по всей стране у дорог, и с наступлением весны на них прорастают прекрасные белые почки. Когда лепестки опадают, образуется нетающий белый ковёр. В эти мгновенья цвета города исчезают, словно он перенёсся в заснеженную страну. Люди, приехавшие из заграницы, возвращаются с разинутыми ртами. Ты больше нигде не увидишь такого зрелища. Куда бы я ни пошёл, везде вспоминаю этот пейзаж всякий раз, как приходит весна. Это можно сравнить с необычайно прекрасной женщиной, с которой можно провести только одну ночь. Если слушать музыку во время проведённой ночи, то эта музыка будет напоминать о ней. Так и у меня. Когда приходит весна, белизна этих цветов будоражит моё прошлое.
Изумрудно-зелёные, словно драгоценные камни, глаза, скрытые под военной фуражкой. Безжизненные кончики пальцев бледных рук тянутся к уходящему человеку. Прошептанные слова не переданы.
Я снова и снова вспоминал о Гилберте Бугенвиллее того времени.
Гилберт… Гилберт Бугенвиллея. Точно, я начал эту историю для того, чтобы рассказать о нём, но слишком много говорю о себе. Поговорим о нём.
Бугенвиллея, Бугенвиллея. Фамилия, носящая название дерева. Если жить в этой стране и спросить о фамилии Бугенвиллея, можно легко понять, что это известная военная семья.
Ты не в курсе? По городу повсюду установлены статуи его предков. В конце концов, история Лейденшафтлиха богата на сражения с другими народами, которые нападали и вторгались в страну ещё со времён далёкого прошлого. Блестящему солдату легко стать легендой. Всё доходило до того, что солдат из семьи Бугенвиллея запросто мог найти себе работу. Даже сейчас это не изменилось.
Он молодой хозяин зажиточного дома. На самом деле, у него прекрасная родословная, которая имеет в себе даже королевскую семью времён монархии, что была ещё до того, как страной стали управлять военные. Однако в наши дни королевская семья используется как символ.
Если бы времена были получше, он был бы человеком, о котором нельзя было бы так небрежно говорить. Ага, всё так. Вот почему ты сейчас жива-здорова. У них действительно такая большая сила. Спрашиваешь, почему я подружился с Гилбертом?
Всё началось ранней весной в военном училище Лейденшафтлиха.
Училище располагалось недалеко от государственной границы. Если бы что-то случилось, оно бы смогло стать щитом на самом фронте. Во главе угла стояла башня, окружённая крепким фортом, из-за чего училище было похоже на город-крепость. При входе внутрь тебя ждала бы длинная узкая дорога, окружённая каменными стенами, пройдя по которой ты, наконец, вышла бы на площадь. Лейден ведь устроен так же, верно? В случае нападения мы бы защищали его у входа, а затем вступили бы в бой на открытом пространстве.
Знаешь ли ты, что у зданий Лейдена есть ограничения по высоте? Большинство строений одной высоты, но через определённые промежутки построены высотные дома. Ага, они для снайперов. В такой стране мы живём. Вот слушая всё это, можно подумать, что это какое-то показное здание, но с приходом весны оно значительно преображалось. Придорожные деревья в нашей стране каждый год будут расцветать белыми цветами, верно? Да, так и есть. И, как ни странно, их название – «бугенвиллея».
Я не знаю, почему его семья носит такую фамилию, но, конечно, это как-то связано с тем фактом, что эти деревья были посажены по всей стране.
Совершенно белый ковёр, образующийся из этих крошечных, понемногу падающих цветов – это нежная красота. Это зрелище иногда величают «обителью ангельских перьев». Бугенвиллеи рядами окружали военное училище.
Спустя несколько лет после зачисления в это время года я прогуливался без дела. Меня поприветствовал проходящий мимо первокурсник. «Ты уже почти попал в ад~» - подумал я про себя, отвечая ему улыбкой.
Под ярким солнечным светом было тепло и приятно. Когда мой мозг был уже готов превратиться в кашицу, я заметил какого-то человека, открывшего глаза. Кто он такой? Он был красавцем. Ага, был… таких красавцев нечасто увидишь.
Он был примерно одного роста со мной. Его длинные чёрные волосы образовывали мягкий изгиб, а глаза были тёмно-зелёными. У него были красивые черты лица, производившие андрогинное впечатление, но длинные конечности и хорошо натренированное тело в белой военно-морской форме выглядели круто. Вот, что сказал бы обычный человек, посмотрев на него. Он был их тех людей, в которых мог влюбиться даже мужчина. Он был таков.
Он с кем-то спорил. Поскольку они стояли бок о бок, я вскоре понял, что они были братьями. Странность заключалась в том, что мальчик, который предположительно был младшим братом, выглядел более мужественно. Эти двое не заметили, что мимо них проходил я.
Было странно, что парень в морской форме вообще находился перед военным училищем. Они вызвали у меня интерес, поэтому я не смог удержаться от подслушивания. Я услышал их разговор по частям.
- Это ради тебя; пойми это, Гил.
- Почему ты мне никогда ничего не говоришь?
- Тогда разорви наши братские узы.
- Всё, что я делаю – это просто говорю «да».
Когда младший брат произнёс эти слова, мне стало грустно и я захотел встать на его сторону. Но я был растерян, а потому остался наблюдателем.
Через некоторое время они перестали спорить и старший брат снял с младшего военную фуражку и похлопал его по голове. Младший брат скривился. Казалось, он был расстроен до глубины души. Словно чтобы скрыть это лицо, старший вернул ему на голову фуражку, повернулся к нему спиной и ушёл. Он даже не повернулся, чтобы взглянуть на, вероятно, плачущего младшего брата.
Мне стало жаль мальчика, и я уже хотел попытаться заговорить с ним. Но когда я увидел, что он поднимает опущенную голову, то остановился. Он не плакал. На его лице вообще не было никаких эмоций, а прошлых словно и вовсе никогда не существовало. Выражение его лица стало холодным, и он вошёл в ворота военного училища.
Я впервые увидел Гилберта. До этого я никогда не видел, чтобы кто-то делал подобное лицо, поэтому просто продолжал смотреть ему в спину.
Темой дня стало поступление в училище сына семьи национальных героев. Я пропустил церемонию поступления и ничего не видел, а потому понятия об этом не имел, но, вспоминая об этом сейчас, могу сказать, что речь шла про него.
Хоть мы учились в одном училище, но мы были на разных годах обучения, а потому не могли пересечься. Личная встреча же произошла в результате небольшого инцидента.
На каждых семерых парней в училище приходилось три девушки. Вторые обычно были телеграфистками или же пополняли припасы, поэтому у нас были разные учебные программы и, конечно же, общежития. Наша программа? Бег, бег, бег. Наращивание мышц. Стрельба из ружей, стрельба, стрельба, бег, бег, бег. Повтор. Остальное – лекции. Мы научились формировать стратегии, разбивать лагеря и использовать коммуникационное оборудование. Были и предметы, которые изучались и в обычных школах. Девушкам, конечно, было легче, чем нам, но всё равно всем был тяжело.
Парни и девушки, которые всех себя посвятили обороне страны, вступали в отношения вдали от глаз наших демоноподобных наставников. Это было чем-то, ну, естественным. В конце концов, других развлечений у нас не было, а потому единственным развлечением была романтика.
Я сам заигрывал с бесчисленным множеством девушек, но настоящей любви, заставляющей меня пылать, у меня никогда не было. И на тот момент я был уверен, что настоящей любви у меня тоже никогда не было. Я никогда не ограничивался одним человеком. Мне нравятся все женщины, поэтому любить только одну мне кажется чем-то странным.
Для меня романтика была не более чем развлечением. Но она могла повлечь за собой последствия. Бывали случаи, когда для меня это было просто удовольствием, но с другой стороны человек ставил на кон свою жизнь.
И как-то раз одна из девушек, с которой я дурачился, прислала мне письмо с вызовом. Виноват в этом был, вероятно, я сам. Письмо-вызов, знаешь такие? В них обычно пишут что-то наподобие: «Я тебя ненавижу», «Я отправлю тебя в полёт», «Будь здесь такого-то числа такого-то месяца». Да, в мире есть и такие письма.
Похоже, она встречалась со мной с намерением выйти за меня замуж. Но я и понятия об этом не имел. Нет, правда. Я даже не трогал её, понимаешь? У нас даже до поцелуев не доходило. Я серьёзно, для меня поцелуи это нечто неизведанное.
«У меня нет выбора, кроме как искренне извиниться за это по-своему». Как я и думал, когда я пришёл в заявленное место, там был он. Кто?
Тот парень, которого я видел в день церемонии поступления, когда тот стоял с опущенной головой посреди тех белых цветов, был там. Когда я подошёл, он пронзил меня презрительным изумрудным взглядом. Ему было четырнадцать, мне шестнадцать.
- Вы Клаудия Ходжинс? – сказал он. Его голос, как и его лицо, был галантным.
В свои четырнадцать Гилберт создавал ощущение маленького взрослого. Его чёрные волосы были аккуратно уложены. Он имел достойные черты лица, несмотря на свой возраст. Судя по тону голоса и жестам, человек по имени Гилберт Бугенвиллея уже был ко всему готов. Он происходил из семьи солдат, так что, с его точки зрения, военное училище могло быть просто продолжением дела его дома.
Окружённые деревьями эти тренировочные бараки не пользовались особой популярностью, но сейчас там кроме Гилберта находились также девушка, приславшая мне письмо с вызовом, и некоторое количество зевак.
- Больше никогда не говори «Клаудия». Тот, кто назовёт меня по этому имени, может заработать себе хроническую зубную боль. А ты…?
- Гилберт Бугенвиллея. Я младше вас, но в данной ситуации, как её представитель в дуэли, я нахожусь в равном с вами положении. Поэтому я откажусь от вежливости и буду защищать её достоинство как мужчина. По её просьбе вашим противником вместо неё буду я.
Я подумал, что для ребёнка он говорил слишком серьёзно. Я тоже был ребёнком, и разница в нашем возрасте была не слишком велика, но ты бы удивилась, если бы четырнадцатилетний мальчишка говорил так? Эта случайная встреча больше всего меня удивила. Я видел его лишь мгновенье, но Гилберт того времени и этот пейзаж с белыми цветущими деревьями остались выжженными в моём сердце. Он был человеком достаточно примечательным, чтобы засесть в памяти.
Я поманил его. – Давай, давай, - и прошептал ему на ухо. – Гилберт. Могу я называть тебя Гилбертом? Почему ты, будучи младше меня, ввязываешься в ссору между мной и этой девушкой? Ты её новый парень и рассердился после того, как она рассказала тебе обо мне?
- Можете называть меня Гилбертом. Но я не её парень, вы ошибаетесь. Я просто случайно наткнулся на неё плачущую, а после того, как узнал её историю, мне поручили представлять её на дуэли. Я также не желаю драться со старшеклассником… к тому же с тем, к кому у меня нет личной неприязни… но у меня нет выбора. Одной ей не справиться. И, похоже, ты ужасный человек.
Через плечо Гилберта я посмотрел на девушку, что была виной этой скорее комедии, чем трагедии. Не припомню, когда наши отношения переросли в нечто большее, чем просто попить вместе пару раз чай.
- И что же, по её словам, я с ней сделал?
- Непристойности, о которых я не могу говорить вслух.
Меня настолько ошеломили эти «непристойности», что я просто не выдержал.
- Я ничего такого не делал; Определённо не делал. Есть девушки, которые спали рядом со мной, но ни с одной из них я не спал. Мы встречались, но я её даже не трогал. Максимум поцеловал в щёку, но так даже родственники поступают, верно?
- Потому что она хочет привлечь моё внимание, разве не так?
«И, вероятно, твоё тоже» - добавил я про себя.
- Но попытки таким образом привлечь внимание бессмысленны, не так ли?
От этого заявления я почувствовал сообразительность молодого Гилберта, но в то же время подумал, что он был ребёнком, который всё ещё не познал, на что похож этот грубый мир.
- Гилберт, ты ведь никогда раньше не встречался, я прав? От любви парни и девушки чаще всего идут двумя путями: либо привязываются друг к другу, либо начинают друг друга ненавидеть. И если доходит до ненависти, один партнёр пытается насолить другому как в социальном, так и в материальном плане.
- Даже если это кто-то, в кого они влюбились?
- Особенно если это кто-то, в кого они влюбились.
Гилберт нахмурился, выглядя обеспокоенным, а затем повернулся ко мне спиной, сказав, что собирается ещё раз как следует расспросить девушку о её истории. Он был серьёзным парнем.
Я схватил его за руку и помешал ему это сделать.
- Послушай, малыш Гилберт, в эту драку ты ввязался из-за какого-то скучного чувства справедливости. Так доиграй свою роль до конца. Если ты этого не сделаешь, тебе ведь не удастся защитить её достоинство, верно?
- Никакой я вам не «малыш». И вас… это устраивает? Если то, что вы сказали, правда, то вы обвиняете себя в поступке, которого не совершали, и боретесь без причины. А это значит, что она меня обманывает и использует. Это кажется таким глупым…
- При всём уважении, молодой мастер, есть предел тому, насколько хорошим ты можешь быть, становясь чьим-то представителем на дуэли, что, как по мне, тоже глупый поступок, понимаешь?
- Кажется, мне придётся парировать ваши слова. Мне очень жаль, но никто не смог бы пройти мимо плачущей девушки и не выслушать её рассказ… даже если результат этого был бы чем-то нехорошим.
Гилберт холодно-горько прошептал это, но у меня о нём сложилось положительное впечатление. Это был молодой паренёк с волей, которую в последние годы редко увидишь.
Я с силой потряс руку, которую держал. Вероятно, из-за того, что я приложил слишком много силы, его тело покачивалось в такт рукам.
- Согласен. Значит, ты тоже ценитель женщин?
- Просто меня так воспитали родители.
Он был просто породистой собакой. Я почувствовал разочарование.
- Вот как? Ну ладно. Во всяком случае, из твоих слов я понял твои общие черты. Сейчас важно не спасение моего лица, а чувства влюблённой девушки. Она хочет почувствовать себя лучше, победив меня, верно? Так чего мы стоим?
- Хотите сказать, что намеренно проиграете?
- Я согрешил, заставив девушку плакать. Искупить это я могу, лишь позволив своему лицу упасть в грязь.
Оттенок презрения в его глазах редкого изумрудно-зелёного цвета исчез, и я увидел немного восхищения.
- Судя по всему, я вас неправильно понял. Мои глубочайшие извинения за такое невежество.
- Да всё нормально. Это ведь мы втянули тебя в это.
- Я впервые участвую в подобной дуэли, а потому не знаю, что делать, поэтому мне бы не помешал ваш совет.
- В нужный момент мы просто ударим друг друга и я упаду на землю, а ты скрутишь мне руку или что-то в этом роде и кончай на этом. Я буду действовать так, чтобы зрители сочли, что победа за тобой.
- Кстати, вы знаете, кто эти зрители?
- А, они пришли сделать ставку. Я получу двадцать процентов дохода от букмекера и половиной поделюсь с тобой.
- Беру слова обратно. Я вас одолею, - я не особо понимал почему, но Гилберт стал грубым по отношению ко мне и тем самым испортил мне настроение.
Затем прозвучали звуки гонга, сигнализирующие о начале боя: «Дзынь, дзынь, дзынь». Так как мы не переставали разговаривать, букмекер устал и несколько раз ударил черпаком по котелку. Мои отношения с Гилбертом начались с той драки.
- Вы пожалеете о том, что начали это глупое пари, - сказал Гилберт, опустив воротник своей формы.
Мы оценили шансы на первый удар. В отличие от меня, крепко державшего руки прижатыми к бокам и сжимавшего кулаки, Гилберт, словно примеряясь, тряс руками.
«Что? Никогда раньше не видел такой техники».
Поскольку мы со старшим братом и отцом часто дрались, дурачась, и поскольку были времена, когда в городе я только и делал, что дрался, кулачные бои были частью моей жизни. Я был полностью уверен, что мой противник нападёт на меня, используя армейский стиль Лейденшафтлиха. В конце концов, он был членом солдатской семьи, так что для них это был единственный стиль, но техника Гилберта была иной.
Моя тактика заключалась в том, чтобы сначала наблюдать за противником с позиции неагрессивной защиты. Следуя этому принципу, я ждал хода соперника. Тем не менее, казалось, что то же самое относится и к Гилберту, поэтому мы просто вяло наблюдали друг за другом. Когда публика начала насмехаться над нами: «Поторопитесь и начните бить друг друга» – я прищёлкнул языком.
Для азартных игр представление было важно. Оставшись без выбора, я замахнулся и ударил его ногой с разворота. Но он увернулся. Я ударил второй раз – без изменений. В третий раз он схватил меня за ногу и повалил на спину, а затем нанёс серию прямых ударов в живот. Его атаки не были тяжёлыми, учитывая, что он был мальчиком, весившим меньше меня, но даже они заставили мой пресс с восьмью кубиками кричать.
Проиграй я так, зрелище бы вышло скучным, верно?
Воспользовавшись своей гибкостью, пользовавшуюся популярностью у девушек, я обхватил его шею ногами и попытался повалить его. Однако он был лёгким, а быть лёгким значит также быть проворным. Он плавно и быстро ушёл от моей техники, и мы оба встали, чтобы снова приготовиться.
- Ходжинс, не балуйся! Мы на тебя поставили!
- Вы двое, смотрите, не проиграйте свою ставку!
- Уже поставили, так что давай! Давай! Давай!
Зрители шумели, но их крики всё равно влетали мне в одно ухо и вылетали из другого. А всё из-за того, что мои зрение, обоняние и многие другие чувства были направлены на Гилберта Бугенвиллея.
Вероятно, изучив мой способ борьбы, Гилберт начал активное наступление. Конечно, я тоже контратаковал и наносил ответные удары. Гордиться тут нечем, но кулаки у меня тяжёлые и бьют больно. Обычно мне хватало трёх сильных направленных ударов, чтобы оппонент падал на землю, но мне не сразу удалось прибегнуть к этой тактике.
Гилберт одновременно уклонялся и нападал. Я ударил его. Пока он блокировал одной рукой, другой он уже ударил мне в живот. Дело не только в том, что его движения были быстрыми. С его техникой просто не справиться без длительных тренировок. В довершение всего, хоть его и ударили, лицо его было таким, будто он ничего не почувствовал.
- Гилберт, где ты этому научился?
Гилберт ловко уклонился и от удара, и от вопроса.
Когда я сказал это, Гилберт ответил:
Кулаки Гилберта внезапно стали тяжёлыми. Досадно это признавать, но, похоже, до этого он сдерживался. Он прицелился мне точно в жизненно важные органы с таким спокойным и грязным с его стороны выражением лица. Я стал защищаться, но в конце концов упал на задницу. Гилберт посмотрел на меня сверху вниз лицом, которое говорило: «А теперь проиграй, как и хотел».
- Гилберт, тебе лучше пересмотреть своё отношение к старшим.
К тому времени я уже забыл, что должен был намеренно проиграть. Я полностью забылся, положил руки на землю и сильно ударил его красивое лицо боковым пинком, приложив как можно больше силы. Это был мой любимый трюк. Тактика, которую я просто так не применял.
Тем, кто сейчас упал на землю, был Гилберт. Я весело взял инициативу на себя и ударил его кулаком. Заворожённые зрители стали перешёптываться. Мне также было приятно удерживать парня, который ещё несколько секунд назад презрительно на меня смотрел.
Нет, подожди минутку. Перестань судить меня, так широко открыв глаза! Это прошлое, рассказ о прошлом! Ага, да, слушай внимательно продолжение, ладно?
Пока я был поглощён самодовольством и выбивал из Гилберта всю дурь, не обращая внимания на его внешность, он схватил горсть земли и кинул её мне в глаза. Она также попала мне в рот. Вкус земли. Я сплюнул её.
Неожиданно, довольно неожиданно. Судя по всему, он был готов на всё, чтобы победить. Он казался мне более щепетильным парнем.
Он оттолкнул меня, а потом, отбежав на большое расстояние, быстро подбежал ко мне. Моё затуманенное грязью зрение видело лишь подошвы его военных ботинок.
Сперва его правая нога ударила меня в грудь, затем последовали два удара левой, а когда я повернулся, вновь почувствовал удар правой ногой. Получив три удара ногой подряд, я рухнул на спину.
Я думал об этой атаке как об устрашающей, раздражающей или что-то в этом роде, но также честно посчитал её «крутой». Сейчас я уже знаю, что есть люди из сверхчеловеческих боевых рас, такие как ты и Бенедикт, поэтому теперь я бы такому не удивился, но тогда это произвело на меня впечатление. Да, это было впечатляюще.
Гилберт Бугенвиллея был для меня человеком нового типа, внезапно открывшим себя. Его вращательные удары поразили не только моё тело, но и моё сердце.
Что мы делали после этого? Тупо били друг друга, не обращая внимания на наблюдателей. Устав ждать исхода матча, все постепенно уходили.
Казалось, девушка, которая и стала причиной этих событий, вначале играла роль трагической героини, но где-то на середине драки к ней кто-то подошёл и она ушла с ним. В конце наблюдать остались только мой друг, которому букмекер доверил эту задачу, и люди, у которых было слишком много свободного времени.
В конце концов было решено остановиться на ничье и нас обоих отправили в лазарет. Наш бой тоже не остался в секрете, а потому нам двоим пришлось выслушивать лекции от инструкторов. Что касается наказания, оно было лёгким – нам приказали убрать все ванные комнаты.
Я неплохо так ему насолил. Надо было сразу ему проиграть, но я стал серьёзным… Ну, он тоже стал серьёзным, так что виноват не только я. Хотя нет, прости. Виноват был я.
Я, конечно, извинился, но Гилберт с презрением сказал, что больше никогда не станет убирать со мной ванные комнаты. Ничего не поделаешь, его блестящая школьная история, которая должна была вот-вот начаться, была испорчена дракой со старшеклассником сразу после поступления. Мы были разного возраста и характера. После этого случая мы вообще должны были избегать друг друга.
Но ты здесь потому, что этого не произошло.
После той драки я начал преследовать Гилберта. Называть это «преследованием» жестоко, но, вспоминая меня того времени, как на это не посмотри, это действительно было преследованием.
- Гилберт, я тебя угощу. В качестве извинения за тот раз.
- Да не сдерживайся. Мы ведь оба понесли одинаковое наказание, верно? Нет необходимости в формальностях, они уже вызывают у меня зуд. Тогда я познакомлю тебя с какой-нибудь девушкой. Какой типаж тебе нравится? А размер груди?
- Умоляю тебя, не следуй за мной.
Я приглашал его на обеды, несмотря на его нежелание, заставил его познать вкус взрослой жизни через алкоголь, который я тайно заполучил, и иногда ссорился с ним. Ещё я научил его курить. Он не знал большинства основных развлечений, поэтому даже когда я учил его карточным играм, у него зачастую были забавные реакции. Вскоре парни с моего курса, с которыми я тусовался, тоже заинтересовались им.
Гилберт был их тех, к кому привязывались люди постарше. Но мы сейчас говорим не о той привязанности, о которой можно подумать. Правильнее сказать, он пробуждал интерес, в том числе и во мне.
С самого начала я был так заинтересован в нём, что не мог с собой ничего поделать.
Кстати, то же самое можно сказать и о тебе. Но к тебе я не приставал. Ха-ха, не приставал.
С ним всё было иначе… Оглядываясь назад, возможно, у нас были отношения, в которых я только гнался за ним. Он был… человеком, которого трудно себе представить. Хотя у него было сильное чувство справедливости, он был довольно хладнокровным, и, если бы ему нужно было победить, он бы победил, не выбирая методов. У него был сильный характер, но он также был эгоистичным и гордым.
Однажды я спросил его, что из всего того, чему я его научил, было лучшим. «Курение. Это неплохой способ обмена информацией» - ответил он.
Позже я узнал, почему он был таким. Мне неловко рассказывать об этом, но, если мы говорим о его прошлом, этот эпизод просто нельзя пропустить.
У Гилберта Бугенвиллея была невеста.
Он сказал мне это, когда я уже почти выпустился из училища. В то время мы уже были в таких отношениях, что для окружающих было нормально видеть нас, тусующихся друг с другом.
Как это произошло? Да никак. Мы просто повторяли одно и то же. Я следовал за Гилбертом, дразнил его, уступал ему, иногда извинялся перед ним… И мы стали самыми обычными друзьями.
В инструкциях было строго сказано: «Не обращайте внимания на наследника Бугенвиллеи» - и тому подобное, но я им не следовал. Гилберт, кажется, тоже предупреждал меня не связываться с ним, но его я также не послушал. Тогда я был плохим ребёнком. Я, наверное, знал его лучше, чем его ровесники. Именно поэтому получение такой новой информации, когда я уже почти окончил училище, стало для меня шоком.
Во время каникул в военном училище он пришёл поговорить со мной. Сказал, что у него есть просьба об одолжении.
- Прямо сейчас я иду обедать со своей невестой… Не мог бы ты тоже пойти? У нас с ней немного сложная ситуация, поэтому я хотел бы обратиться за помощью.
- Хорошо, я пойду. Конечно пойду. А? Стоп, ты завёл себе невесту за моей спиной? Когда? ‘Шесть лет назад’? Ты… сколько тебе тогда было? ‘Десять’? А почему мне не сказал? Может, во время каникул ты ходил с ней на свидания, а я не знал? Ходил? Гилберт, ублюдок! – я шёл за ним, пока говорил такие вещи.
Чтобы покинуть территорию кампуса, нужно было получить письменное разрешение. Несмотря на то, что он с самого начала намеревался взять меня с собой, нам всё ещё пришлось получать разрешение.
Местом встречи было небольшое кафе, расположенное где-то посередине между Лейденом и военным училищем. Иногда я тоже ходил туда пить чай. В магазине было приятно находиться.
Что ж, там мы её и встретили. Пропустим это и перейдём к следующей теме.
А? Каким человеком она была, спрашиваешь? Ну~, я не хочу об этом говорить. Но раз уж ты меня вынуждаешь, она производила впечатление молодой госпожи с хорошей родословной. Не похоже, чтобы она вышла… Я действительно не хочу о ней говорить. Почему…? Потому что я чувствую, что Гилберт за такое определённо на меня рассердится.
Касаемо того, почему он позвал меня с собой… как он и сказал, они находились в немного сложной ситуации.
В начале невеста вообще была не Гилберта. Семейное наследство должен был унаследовать старший брат, но – кто знает, о чём он думал – он поступил в военно-морское училище. И это при том, что мужчины из их семьи традиционно шли в армию. Это было равносильно дезертирству.
Как бывший солдат, ты ведь знаешь об этом? Хоть и армия, и флот являются органами национальной обороны, между ними существует невидимая пропасть. Вроде соотношения государственного бюджета на оборону и прочее. Это проблема взрослых.
Да, похоже, старший братец не ладил с семьёй. Я слышал, что у него был спонтанный характер. При этом ему, несомненно, было больно расти в авторитарной семье. Если подумать об этом сейчас, то человек, который был с Гилбертом в день поступления, это тот самый старший брат. А так как он сбежал из дома, всё было переложено на десятилетнего Гилберта, а потому оба его родителя решили, что он станет главой семьи, и заставили его взять на себя и невесту.
Наверное, грубо так говорить, но мне казалось, что они держатся на расстоянии друг от друга. В отличие от своего брата, Гилберт был из тех, кто мог стерпеть жизнь в качестве образца для подражания Бугенвиллей… поэтому все вокруг него, естественно, предпочли возложить на него свои ожидания, вместо того, чтобы исправлять его брата. Казалось, Гилберт тоже по-своему любил невесту. Но у той было желание, которое Гилберт решил исполнить.
Бегство с возлюбленным. То, что делают мужчины и женщины, чтобы противостоять течению мира и сбежать от своего социального положения ради любви.
Но не с Гилбертом. Понимаешь, невеста… пыталась влюбиться в Гилберта, но не смогла. А потом влюбилась в другого. Она сказала, что это был дворецкий из её дома. В конце концов, это была романтика.
Заставить Гилберта с нелепой серьёзностью слушать, как его собственная невеста признаётся ему в этом, а потом просить помочь ей в побеге было слишком, даже для неё. Но Гилберт подтвердил это двусмысленным ответом и позвал меня на помощь.
Слушая эту историю, я задался вопросом, а работает ли в его теле такая штука, как эмоции.
Я уже хотел отчитать его невесту, типа: «Иди и делай, что хочешь, сама», «Не вовлекай в это Гилберта». Но он начал со своей дерьмовой серьёзностью изучать способы побега.
- Доступ к границе строго контролируется. Ходжинс, твоя семья ведь занимается импортом товаров? И у них должно быть разрешение от правительства на их отправку. Может, можно вместе с одной такой поставкой отправить и их? По возможности можно было бы впоследствии изменить маршрут на морской… и избегать зон конфликта, каким бы объездным в итоге путь ни оказался, - сказал он бесстрастно и по-деловому. – Сколько вы можете потратить? Лучше продать все ценности сейчас, пока есть время, чтобы было больше денег. Или можно на эти деньги закупить продуктов… Но этого недостаточно. Неизвестно, сможете ли вы сразу создать основу для своей жизни. Понимаю, я тоже окажу помощь. Нет, это не так просто сделать… Дело в моём брате.
Чем более уравновешенным становился Гилберт, тем более яростным становился я.
Разговор, условием которого была моя помощь, подошёл к концу. На обратном пути я спросил Гилберта, любит ли он её. Чувствовал ли он хотя бы капельку печали или раздражения по этому поводу – всё-таки, они были помолвлены несколько лет, пускай это решение и было принято их родителями.
Молча идущий Гилберт посмотрел в мою сторону. Цветущие деревья, окрашивавшие дороги в белый цвет ранней весны, лишились лепестков и окрасились в зелёный. И всё же, несмотря на столь прекрасный пейзаж, Гилберт отражался в моих глазах как исключительное существо.
Уголки его губ слегка изогнулись, и Гилберт сказал. – Тот факт, что нет смысла преследовать кого-то, кто уходит, был врезан в меня ещё старшим братом, – и снова он стал отстранённым. Его рот шевелился, как будто его заставляли говорить. – Я не могу сказать, что не испытываю к ней чувств, но… если бы меня спросили, есть ли у меня к ней привязанность, я бы ответил, что нет. Этот человек не был моим с самого начала.
- Согласен, плохая формулировка. Я не говорю о ней как о собственности, потому что она девушка или что-то в этом роде.
«Ааа, вот оно что» – подумал я.
«Поскольку это ты, ты всегда…»
Тогда я впервые почувствовал, что понял сущность человека по имени Гилберт Бугенвиллея.
«Вот почему, даже если тебя окружает большое количество людей, ты всегда…»
Чувство привязанности было чуждо этому парню.
«Независимо от того, сколько позитива ты излучаешь или как тебя хвалят…»
Вполне возможно, что его старший брат, который ушёл, был тем, к кому он был привязан. Но даже если дело было не только в этом, он наверняка был…
… человеком, привыкшим отказываться. Вот почему он взвешенно относился ко всем вопросам и людям. Даже если его исинные намерения были не такими.
- Начнём с того, что мы доставили неприятности их дочери благодаря моему брату.
«Но куда деваются твои чувства?»
- Нашим родителям, безусловно, будет что сказать по этому поводу, но мои просто найдут мне новую невесту.
«И тебя не беспокоит, что человек, который будет сопровождать тебя всю оставшуюся жизнь, будет выбран за тебя, словно бы ты – часть настольной игры?»
- Наследство их семьи получит старший сын, так что они не теряют ничего, кроме репутации. Если после этого они и дальше смогут общаться с нашей семьёй, на этом всё решится.
Сколько бы Гилберт ни пытался меня убедить, я так и не ответил ему: «Верно».
Рядом со мной стоял ещё мальчишка подросткового возраста. Он был ребёнком, который из-за того, что от него требовали разумности, видел смысл своего существования лишь в том, чтобы быть чем-то «удобным» для людей. Он видел себя и других просто как инструменты.
- Но всё же… я был счастлив, что у тебя есть невеста. Однако я действительно разозлился на тебя за то, что ты скрывал это от меня, – почему-то мне стало грустно и, из-за сдерживаемых слёз, мой голос сорвался. Гилберт спросил, что случилось, но я обманул его, притворившись кашляющим.
Знаешь, я… видел будущее Гилберта. Независимо от того, сколько славы он достиг или как долго шёл по блестящему пути, не отклоняясь от него, у него в итоге так ничего и не останется. Выбрасывая вещи и людей, когда те переставали быть ему нужными, и не заботясь о том, что его самого могут выбросить, он просто продолжал идти по узкой, рискованной, чисто-белой тропе, проложенной в мире полной тьмы. Но он, вероятно, шёл по ней более красиво и более искусно, чем кто-либо.
Его руки держали только оружие.
Я человек эгоистичный. Вот почему мне было просто грустно из-за того, что, хоть я и думал о Гилберте, как о лучшем друге, дня него я таковым не был.
Понятия не имею, где эти двое и что они делают сейчас, но они попрали достоинство моего друга, так что, я надеюсь, они счастливы. Последствия были полны неприятностей, но проблема с бегством невесты наследника Бугенвиллеи вскоре исчезла.
Старик Гилберта внезапно умер.
Когда мы затолкали грубых голубков в грузовик моей семьи, то вернулись обратно в училище с минами, мол, «Наконец-то, всё кончено», но на входе инструктор остановил Гилберта. Выражение его лица изменилось.
- Где ты был? Что делал? Мы тебя искали. Он скончался. Тебя не было с ним в его последние минуты.
Инструктор, должно быть, тоже запаниковал. Он осыпал ошеломлённого Гилберта градом слов. Гилберт действительно разволновался, но не растерялся. Он их тех людей, которые могут отключить свои эмоции и делать то, что должно. Он сказал, что понял, и немедленно вернулся к себе домой.
Мне не было позволено пойти с ним, кампус разрешено было покинуть только на похороны. Из моих родственников никто ещё не умирал, поэтому я впервые посетил чьи-то похороны. Когда я нервно подошёл к Гилберту, он выполнял роль главного плакальщика с приземлённым видом… Гилберт, которой стал главой Бугенвиллей как по имени, так и по существо, осторожно откашлялся.
- Почему… если бы я знал, что так произойдёт, им не пришлось бы сбегать… Теперь, когда их главное препятствие исчезло, я мог бы просто отменить помолвку… Я поступил с ними неправильно, – сказал он.
Он назвал собственного отца «препятствием».
Это было, несомненно, из-за того, что Гилберт был воспитан как «инструмент» семьи Бугенвиллея, который должен был обеспечить продолжение рода. С ним обращались, как со стратегическим средством для процветания Бугенвиллеи. Это сбило его с толку. Люди возвращают то, что им делают другие.
Чем ближе ты к нему, тем лучше это понимаешь. Он добрый, но одинокий парень. Несмотря на то, что у него такое милое лицо, когда он смеётся, даётся ему это тяжело. Он знает, что это не подходит его роли.
Я надеялся, что когда я… когда… я умру… либо исчезну… единственное, чего я не хотел – это чтобы он относился ко мне, как к предмету. Я не мог этого вынести.
На его изумрудно-зелёных глазах бросались кости судьбы, но он не видел ничего, кроме извилистого будущего. Он просто серьёзно смотрел на путь, явно не предназначенный для человека.
Наступит ли когда-нибудь день, когда такой человек, как он, будет преследовать кого-то? Кого-нибудь – хоть кого. Хоть кого-нибудь. Найдёт ли он такого человека, к которому не сможет не проявлять любви?
В этот момент Ходжинс закончил свою речь и протянул руку. Его пальцы коснулись волос Вайолет, лежавшей в кровати.
- Президент Ходжинс, после того, как вы закончили учёбу… когда… вы с ним воссоединились?
Когда его попросили продолжить рассказ хриплым голосом, типичным для человека с больными бронхами, Ходжинс натянуто улыбнулся. Он встал со стула, на котором сидел, и укрыл Вайолет покрывалом. «Давай я продолжу рассказ, когда ты вылечишься от простуды» - прошептал он с предельной нежностью и мягким взглядом. Его слова были переполнены любовью, как будто он был её отцом.
Они находились в комнате, достаточной большой для того, чтобы в ней могло находиться двое человек. В ней были голубые обои с цветочными мотивами и люстра, украшенная фиалками. На круглом столе в центре комнаты стояли коробки, пакеты и корзины с фруктами. По упаковке можно было понять, что это подарки на выздоровление. В спальне не было слишком холодно, но в камине, потрескивая, горели дрова. Окна, закрытые шторами, дрожали от ветра. Стрелки часов показывали час перед самым вечером.
- Это удивляет даже меня. Интересно, не потому ли это, что я отошла от полей сражений… Подумать только, я стала такой слабой. Приношу свои извинения за то, что мне не удалось контролировать своё здоровье.
- Что ты такое говоришь? Причина, по которой ты заболела – разница в температурах, верно? В конце концов, мы отправили тебя в самую северную страну… Извини, что пришлось заставлять себя. Просто не бери в голову и иди спать, ладно? – говоря это, он нежно погладил слегка тёмные круги под голубыми глазами Вайолет. От этого они, конечно, не исчезли, хоть Ходжинс и хотел этого. – Мы поддерживаем связь с клиентами, которые забронировали тебя, и большинство из них хотят именно тебя, даже если придётся подождать, поэтому заказы никуда не делись. Не беспокойся ни о чём и не торопись, Малышка Вайолет. Ты выглядишь уставшей.
- Я скоро вылечусь. Уже к завтрашнему дню.
- Исключено. Отдохни от работы по крайней мере три дня, начиная с сегодня. А через три дня я приеду и решу, сможешь ли ты вернуться. И прости, что не разрешаю другим навещать тебя.
- Нет, было бы ужасно, если бы меня увидели в таком виде. Президент Ходжинс, я… тоже прошу прощения, что пришлось столько говорить и приехать сюда… Я слишком сильно вас задержала.
- Ничего. Если это поможет тебе выздороветь, я так и поступлю. В конце концов… я был кем-то вроде твоего приёмного отца, пускай и недолго. Я прав?
Услышав ответ, Ходжинс улыбнулся.
- Книга, которую Малышка Люкс попросила меня передать тебе, находится в коричневом пакете. Это популярный роман. Если глаза устанут, немедленно прекрати читать.
- Остальное от сотрудников компании. Бенедикт попросил передать тебе «береги себя». Каттлея должна вернуться завтра, но даже если она придёт сюда по собственному желанию, тебе не следует составлять ей компанию.
- Если что-нибудь понадобится, попроси кого-нибудь позвать меня. Я немедленно уйду с работы и примчусь сюда.
- Нет, Люкс это не понравится, поэтому, пожалуйста, делайте свою работу.
Ходжинс попрощался и попытался поцеловать её в щёку, но был остановлен ладонью горячей руки. Когда он грустным голосом спросил её об этом, то получил ответ, что он может простудиться, поэтому это опасно.
Умышленно издав звук, он поцеловал эту ладонь.
- Доброй ночи, Малышка Вайолет.
- Доброй ночи, Президент Ходжинс.
Молча выйдя из комнаты, Ходжинс быстрым шагом прошёл по широкому коридору. По дороге он сообщил прохожему слуге о намерении уйти. Спешка проявлялась и в том, как он водил машину.
Он прибыл в резиденцию, находящуюся вдали от Лейдена, уже к закату. Теперь же небо начало постепенно окутываться тёмными красками.
Сегодня был сильный ветер. Классический автомобиль Ходжинса неустойчиво покачивался во время внушающего страх путешествия.
Ходжинс направлялся в жилой район недалеко от Лейдена. Там были не только гостиницы, в которых можно было внезапно остановиться, но и гостиницы, попасть в которые без приглашения жильца было нельзя. Гостиница, в которую он направлялся, была именно последней.
На первом этаже располагался вход и комнаты сотрудников. Далее было пять этажей, что было довольно много, поскольку в основном здесь были одноэтажные и трёхэтажные дома. На каждом этаже жил только один клиент. Это была высококлассная гостиница, в которой спальни, ванные, кухни и т.д. были роскошно спроектированы. Даже на одну ночь в таком заведении уходила немалая сумма.
Когда он позвонил в дверь квартиры на верхнем этаже, изнутри послышались шаги.
Ходжинс ухмыльнулся этим воспитанным словам.
- Это я. Лисёнок, спасший тебя в тот день.
- У меня нет знакомых лис, – голос владельца номера стал тише, когда он узнал Ходжинса.
- Тогда тот, с кем ты подрался при первой встрече, Ходжинс.
Дубовую дверь с пистолетом в руке открыл мужчина за двадцать на пике своей трудовой жизни. Он также был главой семьи, о чём в армии Лейденшафтлиха никто не знал. Несмотря на то, что была середина ночи, он был одет в военную форму. Только на шее был расстёгнут воротник. Вероятно, из-за того, что у него не было времени отдохнуть, его волосы, обычно причёсанные, растрепались, а на лице образовалась щетина. Он также снял повязку с глаза, обнажив разорванный глаз.
В ответ на это Ходжинс пожал плечами.
- «Ходжинс, ты много работал, аж до поздней ночи. Добрый вечер» - ты не мог сначала сказать мне это, а потом спрашивать?
- Ходжинс, ты много работал, аж до поздней ночи. Добрый вечер… я уже с ног валюсь.
Не в силах вынести взгляд, который так и говорил: «Просто расскажи мне уже», он ответил:
- Просто простуда. Я же сказал тебе не волноваться, ну? Зачем тебе вообще понадобился я, если ты всё равно собираешься завтра её навестить?
Вспомнив о прошлом, Ходжинс почувствовал, что нынешний Гилберт стал довольно дружелюбным. Подумать только, что он, такой чёрствый в детстве, теперь кого-то любил. Ходжинс подавил внезапно вырвавшийся смех.
- Я не смеюсь. Кстати, это место выглядит довольно дорогим… Ты уже рассчитался за то место, где жил до этого?
- Я снимаю этот номер по низкой цене благодаря связям своей семьи. Я ищу квартиру… так что это временное жилище. Я… периодически менял дома, чтобы Вайолет не нашла меня, но теперь необходимость в этом отпала…
После инцидента с захватом поезда Гилберт извинился перед Ходжинсом и семьёй Эвергарден, перестал скрываться и продолжил общаться с Вайолет.
Поскольку он был полковником армии, а она – востребованной Куклой Памяти, времени побыть наедине у них было мало, а потому такие моменты ценились больше всего.
- Ааа, неудивительно, что ты не захотел вернуться в свой дом, к своим благородным сестре и матери.
- Я не хочу звать её туда… Ходжинс, ты меня выручил, рассказав о её состоянии. Заходи.
Похоже, он действительно устал. В его речи часто проскакивали паузы.
Ходжинс вошёл в самую большую комнату. Из-за отсутствия должного освещения в ней было темно. Всю эту комнату освещала лишь лампа, стоявшая на сундуке в углу помещения.
- Не открывай окно – бумаги улетят.
На столе перед стулом, на котором молча сидел Ходжинс, были шило, верёвка и груда документов. Были и другие вещи, такие как сургуч, перьевая ручка и канцелярские принадлежности. Рядом же лежала куча перевязанных верёвкой писем.
Сделав удивлённое лицо, Ходжинс протянул руку ко всему этому добру. Гилберт же оставил его и пошёл на кухню. Рассматривая этот завал, Ходжинс спокойно спросил: «Ты вообще спал?»
- Да, совсем недавно. Ходжинс, я собираюсь приготовить ужин, будешь?
- Хмм, ты выглядишь изрядно измученным, а. Это будет пирушка. А, Гилберт, собираешься пить во время готовки? – внезапно до него донёсся сладкий аромат.
- Я не ты… просто добавлю это в еду.
- Значит, ты и правда готовишь.
- Я готовлю только потому, что ко мне пришёл друг.
Глаза, читавшие документы, остановились, и Ходжинс повернулся в сторону кухни. Из этой комнаты Гилберта видно не было.
- Лжец. Ты просто голоден, потому что только что проснулся, я прав? – Ходжинс говорил с улыбкой в голосе, но сам не улыбался.
- Ну, раз я так голоден, то съем всё в одиночку.
- Кстати, в последнее время ты стал называть меня «другом». Что это ещё за услуга?
- «В последнее время»…? Вот как? А какое же ещё определение мне стоит использовать? У нас такие отношения уже более десяти лет, с чего вдруг то, что я называю тебя другом – услуга?
Этот плавный ответ пронзил его грудь.
- Нет, я имею в виду, ты… относишься к хорошим людям, как к орудию. И даже несмотря на то, что я старше тебя, ты не проявляешь ко мне уважения.
- Что касается Вайолет, извини. Касаемо того, что я не проявляю к тебе уважения, с чего это я должен проявлять уважение из-за разницы в возрасте?
Несмотря на то, что его позвали, Ходжинс безмолвно смотрел на письмо. Он впервые читал одно из них, хоть и знал про их существование. В конце концов, всякий раз, как Ходжинс заходил к нему в гости, где-то лежало запечатанное письмо без адресата. Он знал ещё одного человека, который копил и не отправлял письма.
Как и сказал Гилберт, они были друзьями вот уже более десяти лет. У них также были времена, когда они не поддерживали связь. В письме, которое он, наконец, увидел, были написаны чувства к некой девушке, но отправить это письмо он не мог. Вероятно, он собирался выбросить старые письма и заменить на новые. В них были написаны его извинения за всё совершённое, а также благодарность за то, что она писала ему.
Ходжинс повернулся, наблюдая за спиной Гилберта, стоявшего на кухне. То же самое относилось и к нему, но Ходжинс подумал, что они оба довольно сильно постарели.
«Кто бы мог подумать, что эти двое снова встретятся».
Это была обычная любовная история, которая, казалось, могла произойти где угодно. Но именно поэтому…
«… надеюсь, они будут достаточно счастливы, чтобы наверстать упущенное».
Он и Она – незаменимые для Ходжинса люди.
- Возвращаясь к теме… Знаешь, я думаю, что дружба тоже может быть безответной.
- Ага, – Гилберт не стал это отрицать.
Ходжинсу показалось, что он дал пустой ответ, фактически не слушая разговора. Его неудовлетворённость случайно просочилась в манеру речи.
- Ты говоришь «да», но понимаешь ли ты, о чём я? Я думаю, ты не… Я чувствую это уже много лет. Гилберт, ты определённо можешь обойтись без друзей. Но я не такой. Я действительно не хотел, чтобы было так… так, чтобы я был единственным… кто заинтересован в нашей дружбе. Или чтобы я единственный болтал с тобой о пустяках. Типа, «Я что, дружу сам с собой?»… В конце концов, ты же холодный. Вот почему я в последнее время удивляюсь тобой. Ты… Ты, наверное, не испытываешь того, что чувствую я.
Они оба знали темперамент друг друга и понимали, что их дружба реальна. Они также, безусловно, доверяли друг другу. Доказательством того было то, что Гилберт доверил Ходжинсу человека, которого пытался защитить, поставив на кон свою жизнь. Тем не менее, Ходжинс думал, что для Гилберта он не был тем, кем хотел быть в его глазах. Он ни разу об этом не говорил, потому что такие привязанности в мужских отношениях казались ему глупыми.
Сказав это, Ходжинс вскоре пожалел об этом. Пожалел, но всё же…
- Нет, я понимаю. Кроме тебя у меня нет друзей.
Руки Ходжинса сжались, и бумага, которую он держал, немного смялась. Он положил её на стол и осторожно разгладил. А затем услышал шаги приближающегося Гилберта и вернул письмо на прежнее место.
Они молча смотрели друг другу в глаза.
Возможно, наконец заметив наполовину написанное письмо, Гилберт положил его к документам и убрал с глаз Ходжинса. Тот проследил траекторию письма краем глаза.
Тщательно рассортировав их, Гилберт глубоко вздохнул. – Ты сказал, что я, вероятно, не понял, но я ещё как понял, – его голос затихал в тишине. – Тебя всегда окружало большое количество товарищей. Но ты мой единственный друг.
Даже без многочисленных товарищей Гилберт уже был человеком, который привлекал тех, кто его окружал. Он был не из тех, кто ведёт себя как одинокий волк. Он бывал на встречах в классе и на социальных банкетах, когда они ещё были в военном училище. Он мог безупречно поддерживать беседу с кем угодно.
Но прежде, чем Ходжинс смог опровергнуть его высказывание, Гилберт продолжил:
- У меня много знакомых, но ты мой единственный настоящий друг. После того, как ты выпустился… Я подумал, как было бы здорово родиться на два года раньше, – как-то мрачно произнёс он.
Прошлое четырнадцатилетнего мальчика пересекалось с фигурой тридцатилетнего мужчины. Ходжинс почувствовал, что тоже вернулся во времена своего шестнадатилетия. В то время он постоянно гонялся за Гилбертом и дурачился с ним.
Боль, пронзившая его грудь, постепенно сменилась теплом. На его эгоистичном сердце расплылась улыбка.
Человек по имени Гилберт Бугенвиллея был не из тех, кто говорит такие вещи. За долгое время он смог показать свою сторону, отличную от «орудия», призванного служить для удобства окружающих и всецело контролировать себя.
«Эта сторона тебя несправедлива».
И, как ни странно, девушка, которую любил Гилберт, тоже когда-то была «оружием». Тем не менее, это «оружие» стало способно мягко разорвать узы прошлого и показать человеческое лицо. Кому принадлежала большая часть этих достижений?
Клаудия Ходжинс, равнодушный к своим поступкам, просто радовался и широко улыбался застенчивому лицу своего друга.
- Эй, не смейся. Сам же заставил меня произнести такие смущающие слова. Больше в жизни ничего подобного не скажу.
- Ахах, нет… ты не так понял. Я не над тобой смею… А, Гилберт. Еда, которую ты оставил в духовке, в порядке? А то там что-то странно шумит.
Ходжинс встал и последовал за Гилбертом, который ринулся на кухню. Знакомый шум распространился по квартире, превратившись в ночную мелодию.
То же самое относилось ко времени, сколько бы оно ни текло. Двое друзей вернулись в прошлое, словно в их жизни и не было периода, когда они не виделись.
- Подай-ка мне те специи, добавлю их в блюдо.
- А, да у тебя вообще нет специй. У тебя что, есть только соль да сахар?
- Я просто привык есть вне дома. Ходжинс, давай просто прекратим. Это не еда.
- Не говори ерунды. Нет ничего, что нельзя было бы восстановить.
Неважно сколько лет они прожили, сотни, тысячи, эти двое вернулись к версиям самих себя того времени.
Четырнадцатилетний Гилберт и шестнадцатилетний Ходжинс.
