Дерево Янсена
Трудно представить, чем руководствовались люди, придумавшие поселиться на острове Гроостайн. Эта продуваемая всеми ветрами груда камней могла бы служить источником жизни только для мха, если бы в центре её не располагалась низина, которую поселенцы, не мудрствуя лукаво, назвали Стайнболлэ, то есть «каменная чаша».
В ней скапливалась дождевая вода, а поскольку дожди над Гроостайном не редкость, питьевой воды хватало. Правда, постояв пару недель, она изрядно теряла во вкусе, но местные жители не отличались привередливостью.
Что не менее важно, в Стайнболлэ имелась плодородная почва. Миллионы лет ветра приносили её по крупицам из далёких краёв — быть может, из окрестностей Кюрасао и Парамарибо, а может, из-под Кайенкеса и Рокупра. Оседая в низине, эти крупицы уходили из-под власти ветра и навсегда оставались на дне каменной чаши с зубчатыми скалистыми краями.
По прихоти природы или по воле кого-то из людей, живших столетия назад и не оставивших по себе иной памяти, в Стайнболлэ рос ясеневый лес. Из него можно было делать замечательные лодки, вёсла и мачты. Обустраиваясь, гроостайнцы вырубили часть леса, а на освободившейся земле стали растить ячмень. На прокорм урожая не хватило бы даже небольшому поселению, приютившемуся в бухте, но чтобы наварить тёмного эля, урожая было вдоволь.
Продавая улов в Хёугесунне, рыбаки Гроостайна уже не тратились на ячмень и могли позволить себе другое. К примеру, Сандер Янсен, о котором пойдёт речь ниже, однажды ради чудачества приобрёл себе карманный компас — вещь довольно-таки бесполезную, на взгляд его земляков. У них не было нужды отходить далеко от берега, а в крайнем случае звёзды, ветер и чутьё всегда возвращали их к дому.
Но Янсен и правда был чудак. Он любил рассказывать небылицы о нездешних краях, то ли где-то услышанные, то ли им же придуманные. Мог позволить себе плыть по морю без всякой цели, не забрасывая сети, не отыскивая косяк рыбы — просто находя удовольствие в том, чтобы ловить парусом ветер. Найдя однажды в волнах кусок дерева из отдалённых земель, он не успокоился, пока не вытесал из него рулевое весло, а это было непросто, потому что дерево оказалось невиданной прочности. И хотя с тех пор ничего в его жизни не изменилось, Янсен уверял, что весло приносит ему удачу.
Конечно, именно такой человек мог посадить в землю семя, найденное в желудке рыбы…
Любой норвежец может рассказать немало столь же занимательного, сколь и неправдоподобного о том, что можно найти в желудках рыб, которых заводит в эти суровые края тёплое течение. Гроостайнцы не исключение. Под кружку эля они охотно делятся историями о золотых кольцах, проглоченных палтусами, и даже об акуле, в брюхе которой нашли мёртвую ундину — красавицу с рыбьим хвостом. Уж зернами в рыбе никого не удивить.
Есть даже легенда, будто один человек из Давика, посадив найденное семечко, вырастил цветок невероятной красоты. Его запах, не похожий ни на что известное рыбакам, навевал диковинные видения, о которых хозяин цветка даже не мог рассказать: его словарный запас не позволял ясно выразить красочные сны или, может быть, галлюцинации. Передавали только, что он говорил о далёкой земле, на которой обитают тролли и люди, не похожие на людей.
Тот человек, как говорили, плохо кончил. Когда цветок увял, он впал в беспокойство и однажды, снарядив лодку, ушёл в море, никому не сказав, куда направляется и что хочет найти. Больше его никто не видел.
Янсен не мог не знать этого рассказа. Но если его сородичей он пугал, то в Янсене, напротив, вызывал никому не понятное воодушевление.
Возможно, о таком цветке он и думал, когда унёс в Стайнболлэ семя из брюха форели.
Его жена потом рассказывала, что семя было очень твёрдое и непонятного цвета. В зависимости от освещения оно могло показаться иссиня-чёрным, рубиново-красным, фиолетовым. Дело было весной, и Сандер Янсен выкопал для него ямку, обозначив её камнями, заботливо поливал и ревниво оберегал от сорняков, которые приносили в Стайнболлэ перелётные птицы.
К его великому разочарованию, семя не проросло.
— Как видно, не по душе ему пришёлся наш климат, — говорил он, пряча грусть за улыбкой.
На это не обратили большого внимания, но в то лето Янсен стал чаще обычного плавать без цели. Разве что его жена, особа сварливая, чаще бранила его за лень. Но даже ей не пришло в голову, что причина в том семени.
Об этом догадывался только Оле, старший сын рыбака. Мальчик сразу понял, чем порадовать отца, когда на вторую весну нашёл в Стайнболлэ росток — точно в круге, обозначенном пятью белыми камнями.
Воочию убедившись, что сын его не ошибся, Янсен словно ожил. Он не замедлил поделиться радостью с соотечественниками — и был обескуражен их, по его мнению, возмутительным равнодушием.
— А что, если вырастет дерево сродни тому, из которого я выточил своё счастливое рулевое весло? — пытался он заронить в сердца рыбаков хоть долю своего восторга. — Наши потомки смогут вырастить новый лес и делать удивительные вещи, ведь эта древесина едва ли не прочнее железа!
— Только лишена упругости, — отвечали ему. — Да и чем обрабатывать такую древесину?
В особенности уязвил его старейшина Кнут Ольсен, который сказал, что дерево всё равно не доживёт до зимы:
— Оно из чужих краёв. Оно проклюнулось — и ждёт другой земли, другой воды, другого воздуха. Оно не приживётся.
Однако дерево прекрасно чувствовало себя под северным небом. Быть может, этому способствовала забота Янсена. Не слушая ворчания жены, в каждый свободный час он ходил в Стайнболлэ, чтобы выполоть вокруг ростка сорняки, снять насекомых с его каплевидных листьев или просто полюбоваться на него. Оле чаще всего составлял ему компанию. «Чудакам у нас на острове переводу не будет», — шутили рыбаки.
Сам Янсен, во всяком случае, уверял, что именно его руки заменяют новому дереву жаркое солнце южных стран. Однако уже к середине лета начал сомневаться в собственных словах. Серебристый росток обладал поразительной силой. Сорняки сами отступали перед ним, насекомые стали его избегать. И рос он со скоростью, которую гроостайнцам, привыкшим наблюдать за ростом ясеня, не с чем было сравнить. За три месяца он поднялся выше пояса среднего человека.
Сандер Янсен гордился ростком, словно ещё одним сыном, и уже насмехался над пророчествами Кнута Ольсена, который твердил, что деревце не переживёт зимы:
— Стайнболлэ — особенное место, края чаши защитили росток от капризов северной погоды, но снега убьют его!
Впрочем, насмешки насмешками, а на зиму Янсен соорудил над деревцем каркас из веток. Он задерживал снег, не позволял смять тонкие ветви и укрывал от морозов.
Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что эта хитрость оказалась излишней! Навещая своего растительного питомца, он заметил, что тот, вопреки всему, продолжает расти и зимой.
Этим открытием Янсен поделился только с сыном, обязав его помалкивать. На удивлённый вопрос мальчишки он ответил:
— Не знаю почему. Просто мне кажется, так будет лучше.
Пожалуй, именно с того времени Оле начал замечать, что с отцом творится что-то неладное. Потом это заметили все. Зимние шторма удерживают рыбаков на берегу. Наступает время тёмного эля и долгих разговоров обо всём на свете. Известное дело: чтобы не перессориться, людям нужно говорить о том, что касается их меньше всего. Потому зима — ещё и время песен, древних преданий, таинственных легенд, причудливых сказок. Тут были очень к месту россказни Янсена.
Но в эту зиму, вторую зиму серебряного дерева на Гроостайне, никто их не слышал.
Сандер Янсен был сумрачен и нелюдим. Он избегал собраний, отворачивался, когда слышал песни. Все пожимали плечами, но мирились с новым чудачеством. Не ломись к тому, кто заперся — один из законов островной жизни.
Причиной перемен в характере Янсена стали сны, которые терзали его каждую ночь. Его жена могла об этом знать. Вероятно, стоит сказать, что знала. Но она давно уже была равнодушна к своему Сандеру и не интересовалась его состоянием. Она была настолько равнодушна к мужу, что даже не находила нужным судачить о нём с подругами. Поэтому в действительности состояние отца понимал только Оле. Но и он молчал. Ничего не выноси из закрытого дома, как говорили на Гроостайне.
К тому же Янсен просил его ни с кем не обсуждать дерево, а Оле догадывался, что тревожные сны связаны именно с ним.
Порой он сам бегал к дереву и подолгу наблюдал за ним, кутаясь в шубу из тюленьей шкуры.
Так прожили зиму отец и сын — снедаемые одной тревогой, которую отчего-то не спешили разделить друг с другом.
— Похоже, Янсен, я был неправ. Быть может, даже не потомки наши, а мы сами на старости лет увидим новый чудный лес на Гроостайне.
Он думал ободрить этим Янсена, но не преуспел. Тот пожал плечами и сказал, глядя в сторону:
Потом настал момент, когда весенние заботы вернули Янсена к жизни. Так подумали все, кроме Оле, который единственный понял — вернее, рассудил по себе, — что человек просто не может слишком долго бояться неизвестно чего.
В это лето Янсен почти не позволял себе бесцельных прогулок по морю и даже перестал ходить в Стайнболлэ, к удовольствию свой супруги, которая стала ворчать если не меньше, то без прежней злобы.
А дерево продолжало расти. Даже быстрее, чем прежде, тянуло оно кверху свой тонкий серебристый ствол, выпускало новые ветви, покрывалось каплевидными серебристо-зелёными листьями с чёрной каймой. На сочленениях веток, раздувшихся, как больные суставы, прорастали тонкие шипы. В них был яд: уколы от них долго не проходили. Зато запах у дерева был приятным — пряным, напоминающим мускат из жарких стран, только ещё более тяжёлый.
К осени оно вдвое превышало человеческий рост, и почти такой же длины были его нижние ветви.
Осенью пришла беда: ячменное зерно стало сыпаться с колосьев, не вызрев. Островитяне никогда не видали такого. Перепробовали всё, о чём слышали на Большом берегу, от посыпания золой до молитв. Всё было напрасно, большая часть урожая погибла.
Счастье, что рыба в тот сезон охотно шла в сети, нашлось чем заплатить за ячмень. Впервые за десятки лет на Гроостайне сварили эль не из своего зерна. Разумеется, общее мнение было таково, что он заметно уступает былому и по вкусу, и по крепости. Однако ж пили его, куда было деться.
Пили, не зная, что впереди ожидает беда ещё худшая…
Перед зимой тонкие ветви Янсенова дерева склонились до самой земли — так и скрылись они под снегом, согнутые дугами. Весной оказалось, что они вросли в почву и пустили новые побеги. А ещё, когда снег растаял и стёк в озеро Стайнболлэ, на серебристых ветках появились бутоны.
Они раскрылись невиданными цветами с серебристой чашечкой, повторявшей красивый цвет коры, с чёрными лепестками, окаймлёнными кроваво-красной полосой. Лепестки были жёсткими и скребли, как наждак: их покрывали тысячи крошечных волосинок-крючков. Оле, который, в отличие от отца, ещё находил время, чтобы наблюдать за деревом, обнаружил однажды, что эти лепестки захватывали насекомых, привлечённых дурманящим запахом цветов. Поймав добычу, они закрывались, а когда раскрывались наутро, ни единого следа жертвы в них уже не оставалось.
Впрочем, это открытие не произвело на островитян большого впечатления. К середине лета, когда новые побеги подскочили на три-четыре фута, а центральный ствол поднялся на высоту трёх человеческих ростов, стало ясно, что дерево вытягивает из земли слишком много соков. Трава не росла на десятки футов вокруг Янсенова дерева. Ближайшая к нему часть ячменного поля оказалась поражена новой хворью: всходы гибли, едва приподнявшись над землёй. Заболели даже несколько ясеней на краю леса.
Дерево угрожало благополучию острова. Однажды мужчины, взяв топоры, отправились в Стайнболлэ, срубили его, выкорчевали и главный ствол, и все побеги. Сандер Янсен и его старший сын шли впереди всех.
Много топоров затупилось в тот день. Хотя серебряное дерево и уступало по твёрдости «счастливому веслу», зато его отличала необыкновенная вязкость, делавшая труд дровосеков поистине адским. Весь день работали семнадцать мужчин и шестеро подростков. Многим становилось дурно от мускатного запаха древесины. Многих оцарапали сочащиеся ядом шипы, и они надолго заболели. Однако злое древо было побеждено.
Один из отравленных деревом после скончался. Это был шестнадцатилетний внук Кнута Ольсена. Несколько дней он метался в бреду, пугая родных обрывками фраз о далёкой земле, на которой растёт целый лес ядовитых деревьев, и его страшатся, отступают перед ним неведомые существа, не похожие ни на людей, ни на животных.
Поражённые участки поля и леса окопали, и в конце лета собрали урожай, срубили несколько ясеней, которые требовались для починки лодок и хижин. Об «оплошности Янсена», посадившего «чёрное семя», говорили уже без злобы. Даже Кнут Ольсен, болезненно принявший смерть внука, нашёл в себе силы примириться с незадачливым рыбаком.
Последним отголоском драмы стало противостояние других его внуков с Оле Сандерсеном, но вмешательство взрослых положило конец и этому конфликту. Это примирение было последним, что успел сделать Кнут на земле: в начале зимы он умер. Как и всех умиравших в холодное время года, его положили на плоской скале и окружили подобием каменного саркофага, с тем чтобы похоронить подобающим образом, когда оттает земля.
Казалось, жизнь Гроостайна вернулась в прежнюю колею.
Но это была лишь иллюзия, которая развеялась весной.
Когда снег растаял, открылась страшная правда: в Стайнболлэ не осталось ни единой зелёной былинки. Набухшие на ясенях почки так и не распустились. Ничто не поднялось из земли, кроме бесчисленных серебристых ростков, длинных, прочных, шишковатых и шипастых. Они были повсюду: на месте ячменного поля, на полосках, где островитяне сажали овощи, на берегу озерца, среди серых и мёртвых ясеней. Те из людей, кто взялся за лопаты, обнаружили, что вся почва в Каменной чаше густо прошита сетью крепких белесых корней. Они были упругими и с трудом поддавались даже заточенной стали, а когда их тянули — не рвались и словно бы вывёртывались из пальцев.
Нечего было и думать выбрать их из земли. Отчаянные попытки людей побороть зловредную растительность потерпели поражение. Обитатели Гроостайна поняли, что должны покинуть остров, который был их домом в течение многих поколений. Если у кого-то и оставались сомнения, они отпали, когда было решено напоследок похоронить Кнута Ольсена. Разобрав каменный саркофаг покойного старейшины, люди с ужасом увидели, что тело его исчезло, а вместо него на плоской скале лежит туго переплетённый клубок всё тех же серебристых побегов с тёмными, то ли чёрными, то ли фиолетовыми шишками сочленений и острыми шипами.
Непонятно было, откуда они появились в саркофаге, отделённом от Стайнболлэ двумя тысячами футов камня. Напрашивалась мысль, что побеги проросли прямо из тела старого Ольсена, хотя никто не понимал, как это возможно.
Теперь кто-то заметил, как покосились кресты на кладбище, которое гроостайнцы расположили на краю Стайнболлэ. Преодолевая суеверный ужас, островитяне вскрыли одну из могил и убедились, что зловещая растительность поглотила даже кости их предков.
Паника охватила людей. Они спешно бросали свои пожитки на дно лодок и отправлялись в плавание по неспокойному морю. Не всем посчастливилось добраться живыми до ближайшего селения на большой земле. Несколько лодок перевернулись и затонули вместе с целыми семьями. Говорят, среди сгинувших в морской пучине был и Сандер Янсен. Так рассказывают сами гроостайнцы, не забывая подчеркнуть, что в те последние дни Янсен не уставал просить прощения за свою оплошность, за глупые надежды, с которыми бросал чёрное семя в благодатную землю Стайнболлэ. О том, что случилось после, бывшие островитяне предпочитают не вспоминать.
Тем не менее людям известно, что вскоре произошла страшная трагедия — примерно через неделю после высадки. В ту пору гроостайнцы уже устроили себе подобие посёлка, поставив шатры, и впервые за последние дни вкусили отдых.
В ту ночь Оле Сандерсен поджёг шатёр родственников Кнута Ольсена. Он встал рядом и убивал гарпуном тех, кто выбегал из огня. Расправа была жестокой и короткой, она окончилась раньше, чем остальные люди, проснувшись от криков, сбежались к месту резни и разобрались в том, что происходит. Подростка, успевшего превратиться за зиму в крепкого и сурового юношу, задержать не получилось, он скрылся в темноте. Его не искали, пока нужно было оказывать помощь раненым, страдающим от ожогов и умирающим от глубоких колотых ран. Наутро узнали, что с берега исчезла лодка его отца. Мать, братья и сёстры Оле в голос проклинали его и клялись, что даже предположить не могли, какие ужасные замыслы зреют в его голове. Куда он собирался уплыть, они не знали.
Но разъярённые гроостайнцы решили, что у молодого убийцы есть только один путь, и снарядили погоню. Несомненно, Сандерсен сошёл с ума, как и его отец, говорили они, и причина сумасшествия, конечно же, злое дерево из неведомых краёв. Вооружившись, они подняли паруса и отправились на покинутую родину.
Их было ровно десять — сильных, выносливых, полных гнева мужчин. Возглавлял их, по общему согласию, Хедерсен, рослый молодой рыбак, сильнее всех пылавший жаждой мести. Он сватался к одной из внучек Кнута Ольсена, которая погибла в огне.
Сперва, по словам выживших, ничто не предвещало беды. Берег был чист. Высадившись в родной бухте, преследователи нашли брошенное селение в том же виде, в каком его оставили. Печать запустения ещё не легла на родные стены. Не одна скупая слеза была проглочена, пока они ходили по хижинам. Некоторые начали носить в лодки вещи, забытые в спешке, но столь необходимые в жизни. Лишь строгий выговор Хедерсена заставил их вспомнить, ради чего они прибыли сюда.
Ни лодки, ни следов присутствия Оле Сандерсена преследователи не нашли, но, как сказал Хедерсен, это значило только, что подлый преступник ждал погоню и успел подготовиться.
Рассказ о том, с чем они встретились, настолько невероятен, что даже близкие не поверили бы в него, если бы не одно-единственное, зато несомненное доказательство…
Стоило пройти вглубь острова всего тысячу футов, повсюду стали заметны побеги проклятого дерева Янсена. Они пробивались между камней, стелились по валунам, выглядывали из-под скал. Где находились их корни, оставалось загадкой. Люди поневоле старались обходить их, но чем больше удалялись они от берега, тем выше и длиннее становились побеги.
А когда преследователи перевалили через каменный край Стайнболлэ, они оцепенели: вся долина была покрыта густым лесом.
Возможно, стоило сказать, что весь лес представлял собой одно сплошное дерево. Оно всё так же распространялось через врастающие в землю ветви, но уже мало походило на то растение, которое появилось из первого семени. Изменился серебряный оттенок коры, он теперь напоминал чернёное серебро. Листья стали чёрными и отливали, в зависимости от ракурса, то фиолетовым, то кроваво-красным. Деревья стали длиннее и тоньше, на них помещалось больше шишек с ядовитыми шипами. И яд, как вскоре убедились преследователи, стал куда более смертоносным.
Плодородная земля практически исчезла. Вместо неё повсюду была сухая глина. При каждом шаге из-под ног людей выстреливали облачка едкой пыли. Озеро исчезло — ни единого проблеска воды на привычном месте не было видно, зато с края каменной чаши хорошо просматривалось углубление в середине острова, так же густо поросшее чудовищным лесом.
Стайнболлэ превратилась в мёртвую долину. Вот только зловещему дереву из неведомых краёв это, кажется, нисколько не вредило.
— Там нет Оле Сандерсена, — прошептал кто-то. — Если он там и был, от него уже ничего не осталось. Как от тела старейшины Ольсена, как от останков на кладбище…
— Больше ему негде быть! — твёрдо заявил Хедерсен.
Но даже ему твёрдости хватило только на голос. Судорожно сжимая рукоять топора, он сделал дюжину шагов вниз в чашу Стайнболлэ, но замер перед густым переплетением ветвей. И услышал позади себя:
— Не надо, вернись! Они как будто… Они движутся! О нет!
Обернувшись, Хедерсен увидел, что один из гроостайнцев оступился и упал на стелющиеся по земле ветви. Десятки шипов, прорвав куртку, впились в его тело. Он страшно закричал. Товарищи поспешно подняли его, но бедняга не прекращал кричать и корчился на камнях, а уже через минуту испустил дух.
С трудом оторвав от него взгляд, Хедерсен обнаружил, что слова о движущихся ветвях оказались правдой. Их движение трудно было заметить, но, пока он стоял на месте, они преградили ему путь назад, а те, что загораживали ход в долину, приблизились. Шевельнувшись, он почувствовал, что его шляпу что-то держит. Это одна из шишковатых ветвей, наклонившись, зацепила головной убор своими длинными шипами.
Хедерсен оказался в окружении. Размахнувшись, он ударил по веткам, которые отрезали его от остальных гроостайнцев. Лезвие топора вмяло ветви в глинистую почву, но едва сумело их повредить. Следующий удар он нанёс, целясь в то место, где растительная плеть лежала на камне. На сей раз ему удалось разрубить ветку. Он вскочил на камень и прыгнул с него, перемахнув через преграду.
Не сговариваясь, рыбаки повернули к берегу. Тотчас ещё один попал в ловушку: шипы зацепили его рукав. Двое товарищей потянули его, помогая вырваться, но вместе с прицепившейся веткой качнулись вперёд и другие. Одна из них мазнула ближайшего рыбака по лицу. На щеке его тотчас вздулась багровая полоса, он зашатался и упал.
Гроостайнцы поспешили на выручку к попавшим в беду.
— Остановитесь! — воскликнул Хедерсен.
Он единственный успел понять, что всякое лишнее движение только усугубляет положение людей. Но никто не послушался вожака. Яростно размахивая своим простым оружием, рыбаки, как птицы в силках, всё прочнее увязали в коварной ловушке. Это сражение было подобно бою Геракла с Гидрой: пока удавалось срубить одну голову, её место занимали две. Только не было у них мощи древнего полубога и пылающей головни, чтобы прижигать раны чудовища.
Пятеро пали в этой безнадёжной битве, прежде чем страх заставил рыбаков бежать, бросив почерневшие от яда тела товарищей. Теперь уже Хедерсону приходилось удерживать соплеменников, взывая к осмотрительности. Пока шёл бой, вокруг людей, раздвигая камни, вытягивались всё новые шишковатые плети. И теперь путь к берегу медленно, с мучительной неотвратимостью продолжал зарастать смертоносными ветвями. Троим рыбакам приходилось обходить, огибать их, прыгать по скалам. Один оступился и сломал ногу. Видя, как жадно к нему тянутся шипы, он попросил товарищей добить его, и спутник Хедерсена прекратил его страдания броском гарпуна.
Так из десяти лишь трое добрались до лодок, нагруженных уже никому не нужной добычей. Чем ближе был вожделенный берег, тем больший ужас охватывал рыбаков: под напором чудовищных ветвей переворачивались валуны, со склонов скатывались булыжники и с оглушительным треском лопались скалы. Каменное крошево то здесь, то там взмывало серыми облаками к затянутому свинцовыми тучами небу.
Камень проиграл дереву, и лишь на песчаном берегу пока что не было адской растительности. По-видимому, морская вода была ей всё же не по вкусу. Впрочем, рыбаки не думали об этом. Их мыслями владело единственное желание как можно скорее оказаться подальше от проклятого острова.
Когда они бежали по мокрому песку, за их спинами раздался грохот, который был сильнее тысячи громов. Рыбаки Гроостайна никогда не слышали залпов орудий, сопровождающих морские битвы нового века, но, если бы слышали, признали бы гром орудий детской хлопушкой в сравнении с этим ударом. Пляж содрогнулся под их ногами. Они упали, оглушённые, ничего не понимая.
Первым пришёл в себя Хедерсен. Он увидел, как чёрное облако поднимается над серединой острова, и вспомнил рассказы стариков об извержениях вулканов. В чёрном облаке не было заметно багровых проблесков подземного огня, но оно точно было рождено сотрясением земной тверди — как и волна, которая как раз в ту минуту обрушилась на берег, переворачивая лодки, сметая хижины.
Волна подхватила Хедерсена и его спутников, швырнула на скалы, размозжив одному из них голову. Морские воды взметнули к небу мириады брызг, вскипели, закрутились, облеклись белой пеной и отхлынули назад. Лишь чудом можно объяснить то, что в этом хаосе Хедерсен с последним оставшимся в живых гроостанцем сохранили жизнь. Ещё большим чудом следует признать то, что они сумели взобраться на единственную лодку, оставшуюся на плаву. Она оказалась как раз на пути двух людей, которые, выбиваясь из последних сил, гребли среди пенных бурунов.
Поднявшись на борт, они тотчас поставили парус. Рулевое весло было сломано, но ветер выдался попутный, и они сумели выйти в открытое море, когда раздался второй взрыв. Теперь уже все скалы оделись пыльной дымкой. С расстояния в полсотни кабельтовых было хорошо видно, как рушатся в море куски скал и исчезают в бурлении новой страшной волны. Сперва она подняла лодку на дюжину саженей, а потом едва не перевернула, когда неисчислимые тонны воды вновь устремились к острову, уже почти неразличимому за пыльной завесой.
Третья волна настигла их около часа спустя. Её двое спасшихся с Гроостайна пережили легко, хотя она была сильнее двух предыдущих вместе взятых. О её приближении задолго возвестил протяжный зловещий грохот. Эта волна прошлась по Норвегии, докатилась до Англии, Дании и Нидерландов и повсюду наделала бед. Её ощутили даже по ту сторону Атлантики. Но в открытом море она лишь подняла лодку на высоту пятиэтажного дома и опустила на такую же глубину.
К тому времени Хедересен и его спутник уже приспособили запасное весло на место рулевого; опытным рыбакам не составило труда удержать свою скорлупку поперёк волны.
Вскоре они вернулись домой, чтобы смутить соплеменников невероятным рассказом, в котором усомнились бы даже их близкие, если бы не один несомненный факт — одно доказательство того, что выжившие на границе Стайнболлэ хотя бы частично сохранили рассудок…
Факт заключался в том, что остров Гроостайн исчез с лица моря. Никто и никогда больше не видел его. Дьявольское дерево Янсена раскололо его, и он канул в морскую пучину, унеся с собой и убившее его чудовище, которое, как можно предположить, опасалось вод мирового океана…
Прошли годы. Гроостайнская община распалась. Волны, порождённые разрушением острова, уничтожили последние пожитки. Обездоленные островитяне разбрелись по Норвегии. Каждый, кто считал нужным поделиться этой историей, рассказывал её в меру своего разумения, что-то опуская, что-то прибавляя, что-то — согласуя с мнением людей, среди которых оказался. Автор этих строк составил рассказ из фрагментов, которые показались ему наиболее правдоподобными и взаимосвязанными, опустив, к примеру, такие подробности, как фантастические сны некоторых обитателей Гроостайна, которые, вслед за первой жертвой древесного яда, несчастным внуком Кнута Ольсена, видели некий потусторонний мир, населённый невиданной растительностью, сочетавшей в себе качества животных и какой-то особенный, нечеловеческий ум.
Осталось сказать, что в портах отдалённых стран моряки, никогда не слыхавшие о Гроостайне, порой рассказывают о некоем молодом человеке, который странствует по океану на утлой рыбацкой посудине. Совершенно непонятно, как он выживает, потому что никто никогда не видел, чтобы он приближался к какому-нибудь берегу.
Говорят, он оброс и одичал, избегает общения, но твёрдо держит рулевое весло и ведёт свою лодку к какой-то никому не ведомой цели, следя за стрелкой карманного компаса…
КРИПОТА – Первый Страшный канал в Telegram