Навсегда
Стас помнил ее в мельчайших подробностях — дверь в пристройку около школы.
Она была деревянная, обитая с двух сторон неровными листами металла. Всюду торчали шляпки гвоздей (сейчас уже покрытых густой ржавчиной), кое-где гвозди свернулись, сделавшись похожими на высохших червячков. Дверь покрасили зеленой краской, оставив по углам светлые разводы от широкой кисти. Краска за двадцать лет выцвела, приобрела желтоватый оттенок, вздулась морщинистыми пятнышками и местами осыпалась.
Раньше наверху висела прямоугольная табличка, на которой было написано: «Секция по боксу». Никакой секции на самом деле там никогда не существовало. За дверью находился локальный подростковый рай.
Стас понял, что разглядывает белое пятно на месте таблички. Только сейчас до него дошло: он совершенно не понимает, что здесь делает. Каким ветром судьбы его вообще сюда приволокло?
Он отошел на несколько шагов, осмотрелся. Старая закрытая школа. Заиндевевшие ступеньки. Заколоченные двери и выбитые окна. Сетчатый забор, заклеенный афишами — с внутренней стороны были видны только кляксы клея на белой глянцевой поверхности.
В голове медленно рассеивался туман. Стас вспомнил, что получил письмо, а затем, будто обезумевший, спешил на Московский вокзал, покупал билеты и почти сутки ехал из Питера на поезде. В Мурманске прямо у платформы подхватил таксиста и за две тысячи примчался в этот крохотный и богом забытый городок на краю Кольского полуострова. Городок, где Стас родился и прожил шестнадцать лет.
Стас запустил руку в карман брюк, выудил легкий бумажный конверт, повертел его (тысячу раз уже, наверное, вертел), отогнул надорванный лохматый край, вытащил письмо. Всего одна страница в клеточку, а текста на ней — несколько предложений. Размытая губная помада внизу. Наташкина помада, чья же еще? И почерк ее. Невероятно, но факт.
Письмо принес курьер. Позвонил в полседьмого утра в дверь — настойчиво и терпеливо. Оглядел сонного Стаса от старых тапочек до короткого ежика волос, сказал:
— Распишитесь за получение, — а потом протянул конверт.
— Это от кого? — пробормотал Стас.
Курьер пожал плечами и был таков.
Обычно в полседьмого утра курьеры к Стасу не заглядывали. Да что там, последний раз он получал письма лет десять назад, когда еще была жива мать. С тех пор даже по телефону ему звонили исключительно из банка или по работе, а смски приходили только рекламные.
Сначала увидел фамилию отправителя — Егорова. Потом имя — Наталья. Нахмурился (бывают же совпадения), пробежал взглядом по адресу. Тут уже кольнуло в душе. Он вспомнил тот самый день, когда виделся с Наташкой в последний раз. Почувствовал холодные капли дождя на коже, запах горячего мокрого асфальта и пыли. Еще вспомнил вкус ее губ. Сладкий. Эхо голоса, когда она шептала на ухо:
— Это странное слово «навсегда».
Двадцать пять лет прошло с тех пор. Стас не был уверен, что сможет с точностью сказать, какого цвета были Наташкины волосы. Но тот самый поцелуй… те самые слова, которые она прошептала на прощание...
Трясущимися руками Стас вскрыл конверт, уронил его под ноги, развернул лист бумаги, и первое, что увидел — нежные очертания ее губ в розоватом отпечатке губной помады. Долго разглядывал, не в силах ничего понять. Перевел взгляд на первые строчки.
Мысли в голове были лохматыми, как край конверта. Всего двадцать минут назад Стас вышел из такси и направился по тропинке в сторону школы. Под ногами хрустела галька. Прохладный осенний ветер забирался под куртку. Стас знал в этом городе каждую подворотню, каждый подъезд и закоулок. Он мог дойти от продуктового магазина «Нерпа» до школы с закрытыми глазами. Но тут почему-то споткнулся, болезненно ударил мизинец о камень и остановился. Около серых панельных пятиэтажек за волнистые изгибы сопок заходило багровое солнце. Как в детстве. Много лет назад из детской комнаты Стаса был хорошо виден закат. Стас любил забираться на подоконник с ногами и, обхватив колени, смотреть, как солнце медленно ускользает за холм. Сходство с картинкой из прошлого так поразило Стаса, что он несколько секунд тер виски (все еще спрашивая сам себя — как я тут очутился?), а потом перевел взгляд на дверь в пристройку.
Она даже без таблички «Секция по боксу» казалась точно такой же, как прежде. Подумаешь, немного облупилась и вылиняла краска. Стас взялся за ручку, потянул. Дверь со скрипом приоткрылась. В образовавшемся проеме затрепетали обрывки паутины, пахнуло холодом и слякотью — совсем не детскими воспоминаниями. Показалось даже, будто что-то заворочалось в темноте, а потом из проема выпорхнул крохотный красногрудый снегирь. Он метнулся в сторону, взвился под козырек школьного крыльца, в невероятном пируэте изменил траекторию и был таков. Стас непроизвольно взмахнул рукой с конвертом, и бумага жалобно хрустнула, складываясь пополам.
Конверт и дверь. Две составляющие одной мозаики. Надо бы попробовать разогнать туман в голове, сосредоточиться, наконец, и сообразить, что происходит.
Сквозь дверную щель Стас разглядел (тот самый) узкий коридор, в котором раньше толпились мальчишки, в надежде купить билетик на сеанс после уроков. Несколько косых лучей света разрезали сумрак, освещая старую краску на стенах, грязные потеки влаги, куски штукатурки. И, конечно же, Стас увидел окошко кассы. Оно было заколочено квадратным куском фанеры. Один край топорщился щепками. На фанере кто-кто написал краской: «Марианна сосет!».
Стас раскрыл дверь шире — ее заклинило где-то на середине — и протиснулся внутрь. Под ногами захрустело стекло. Почти весь коридор занимал старый грязный матрас в окружении пустых пивных бутылок. Единственное окошко на улицу под потолком, будто штора, занавешивала паутина. Стены были исписаны, и среди подростковых каракулей слово «сосет» оказалось самым безобидным. На двери в конце коридора кто-то, безусловно, талантливый нарисовал гигантский красный член в пиджаке и при галстуке. Надпись внизу гласила: «Привет девяностые».
В девяносто первом году в полуподвальном помещении у школы, за дверью с табличкой «Секция по боксу» появился видеосалон. Ходили слухи, что это директор привез из-за границы японский видеомагнитофон и кучу кассет. В помощники он взял физрука дядю Егора, который оборудовал зал — расставил в семь рядов стулья, повесил под потолком телевизор, туда же запихнул подмигивающий красной лампочкой видеомагнитофон. Еще дядя Егор сидел на кассе, продавал билеты, рассказывал, что за фильмы будет сейчас показывать, и гонял малолеток. Дядя Егор обожал фильмы, особенно с Брюсом Ли.
Физрук был лысеющий мужчина с темными мешками под глазами, с золотыми зубами и широким морщинистым лбом. Он всегда носил спортивный костюм, а на шее — свисток. Дядя Егор любил свистеть им три раза перед началом сеанса, прикрикивая в черноту зала: «Как в театре, ля… Сидим и не жужжим!». Смеялся дядя Егор противно, повизгивающим смехом, будто захлебывался воздухом.
Сейчас Стас был готов поклясться, что слышит эхо этого смеха. Слабые отзвуки его зародились внутри головы, расползлись по сырым стенам коридора, отразились от осколков стекла, покрывающих пол и грязный матрас.
Смех определенно доносился из-за фанеры. Сквозь крохотную щель был виден дрожащий свет, подмигивающий тенями.
Стас взялся за фанеру и принялся ее отдирать. Угол фанерного листа изогнулся и лопнул с сухим треском, выпуская свет острым клином в коридор. Закружились встревоженные пылинки. Стас отломил большой кусок и швырнул его в сторону.
В образовавшейся дыре он увидел вдруг дядю Егора. Тот сидел на том же самом месте, что и четверть века назад. За спиной его на щербатой от штукатурки стене висели плакаты — Фред Крюгер, Терминатор, Сталлоне из фильма «Кобра». Под Сталлоне на табуретке свистел чайник, пускающий носиком струйку пара.
— Здарова, корова! — подмигнул дядя Егор. Он сильно постарел за это время, облысел окончательно, потерял золотые зубы, обзавелся еще более глубокими морщинами и темными пятнами, облепившими лоб. На нем был такой же спортивный костюм, как и много лет назад, а на старческой шее в складках темной кожи на шнурке висел потертый до блеска свисток.
— Сто рублей два сеанса сразу. За один фильм — двести пятьдесят, — подмигнул дядя Егор.
— За какой фильм? — ошалело пробормотал Стас.
— За «Еву-разрушительницу», — отозвался дядя Егор. — А если вместе с «Чужими», тогда сто. Не тяни резину, щегол, устану ждать — хрен что получишь.
Стас на всякий случай осмотрелся. Заброшенный коридор. Паутина. Пыль. Дверь в зал покрыта метровым слоем пыли. Сюда, наверное, последний раз заглядывали миллион лет назад.
С тех пор, как видеосалон закрыли к чертовой бабушке в девяносто четвертом.
После того, как в городке пропали шестеро подростков.
— Ну? — спросил дядя Егор хрипловатым баском. — Долго ждать? У меня чайник кипит. Думай, идешь или нет?
Стас машинально достал кошелек, нашел сторублевую бумажку. «Чужих» он смотрел, а вот «Еву-разрушительницу» нет. Уже когда протягивал деньги сквозь щербатую от кусков фанеры щель, спохватился:
— А вы что здесь вообще делаете?
Холодные и влажные пальцы дотронулись до его кисти. Дядя Егор взял деньги. Подмигнул:
— Думаешь, брат, удивил вопросом? Я тут фильмы показываю. Кручу на видике по две трехчасовые кассеты за раз. Для желающих.
Чайник у стены свистел, надрываясь. От этого тонкого свиста пронзительно кольнуло в висках.
— Кто б посмел! — отозвался дядя Егор. — Все в порядке, Стасян. Не парься.
— А вы… — Стас запнулся, мимолетно отметив, что дядя Егор назвал его по имени. Показал физруку конверт. — Вы не в курсе, что это такое может быть?
— В курсе, конечно. Это, брат, письмо твоей юности. — Дядя Егор тяжело поднялся, щелкнул выключателем чайника. Достал откуда-то граненый стакан и наполнил его кипятком. Потом запустил руку глубоко в карман, выудил пакетик кофе, надорвал край и высыпал содержимое в кипяток. — Письмо юности, брат.
Слова эти эхом отразились в голове Стаса. Он будто бы что-то вспомнил, но никак не мог сообразить, что именно.
…и какого черта я вообще здесь нахожусь?..
— На сеанс опоздаешь, идиот, — буркнул дядя Егор, размешивая кофе в стакане указательным пальцем. — Деньги-то заплочены.
Стас закивал, будто действительно собирался идти в кино. Направился к двери, давя ботинками куски штукатурки и осколки стекол. Из-за двери слышались какие-то звуки. Он взялся за ручку и потянул. Дверь приоткрылась на удивление легко. Звуки сделались четче. Играла музыка. Гнусавый переводчик из прошлого сбивчиво и бегло читал текст. Где-то скрипнул стул, кто-то негромко, но отчетливо захихикал.
Заглядывая внутрь, Стас уже знал, что там увидит. Вернее, он вспомнил — темный зал с рядами стульев. Телевизор под потолком. Две старые колонки на столе, откуда с грохотом льются звуки. Мальчишеские головы над стульями. Возня. Хихиканье. Блеск фонарика.
Он сделал шаг в чарующую темноту прошлого. Дверь закрылась за его спиной, оставив один на один с квадратом света под потолком.
В девяносто третьем году родители Стаса решили переехать жить в Питер. Папу заманивали переходом на более высокую должность. Грех было не согласиться, тем более что с будущим крохотного северного города все обстояло довольно туманно. Тут мир вокруг рушится, что уж говорить о забытых всеми городках.
Стас и рад бы был уехать, но Наташка — любимая Наташка — оставалась здесь. Он обещал ей, что приедет при первой же возможности, что будет много писать, и как только поступит в училище, то сразу же приедет за Наташкой и заберет ее к себе. Наташка мягко соглашалась на все его предложения. В какой-то момент он даже сам стал верить, что все будет хорошо. Потом, правда, понял, что дело в Наташке. Она хотела, чтобы последние недели их первой влюбленности прошли как можно безболезненней. Оттягивала расставание. Ничего не обещала, но и не отказывала. Стас до последнего не замечал, как исчезают дни, как стремительно подбирается дата переезда.
А до переезда они бегали за город в сопки, жарили на костре кусочки колбасы, безуспешно ловили снегирей, сидели в кафе-мороженом «Сказка» и, конечно, ходили в видеосалон. Наташке нравились фильмы ужасов и мультики вроде «Тома и Джерри». Она с нетерпением ждала вечера, когда начинались сдвоенные сеансы, проверяла расписание фильмов и очень радовалась, если удавалось в очередной раз посмотреть «Челюсти», «Фантазм» или «Зловещих мертвецов». Стасу было все равно, что смотреть. Он больше любил второй зал — другую подростковую райскую комнату. В ней стояли игровые приставки «Денди», четыре штуки. Можно было развалиться перед телевизором прямо на полу (вернее, на мятой подстилке, похожей на старое полотенце) с джойстиками и сыграть на двоих в «Танчики» или «Double Dragon». Тут же за копейки можно было купить стакан холодного «Юпи». Особенно нравился виноградный, с кисловатым привкусом и осадком на небе.
Стас обожал, когда они с Наташкой садились бок о бок, задевая друг друга локтями, упирались спинами в стену. Вокруг них была чернота, а перед глазами — блеск телевизора. Стас чувствовал Наташкино дыхание, ощущал прохладу ее кожи (когда будто невзначай дотрагивался), а еще он мог незаметно поцеловать ее в ухо или в шею, уверенный, что никто вокруг не видит. Другим подросткам в самопальном игровом зале вряд ли было дело до двух влюбленных.
Однажды она спросила, не отрывая взгляда от экрана:
— Ты никогда не задумывался, почему в фильмах постоянно оправдывают всяких отрицательных героев?
— Наташ, — тихонько взвыл Стас. — Это же «Чип и Дейл» и супербосс, какие фильмы? Не зевай!
— Я про фильмы вообще, — продолжала она, ловко вдавливая кнопки джойстика. Надо отдать должное, Наташка умела играть в приставку не хуже любого парня в школе. — Всегда есть какое-то оправдание. Например, в человека вселился демон, и человек начал убивать. Ну, не виноват он. Его как бы подчинили себе, да? Или злые души начинают нашептывать что-то, и герой сходит с ума. Как в «Сиянии». Он же, по сути, сам бы никогда не убил. Его заставили. Показывают так, будто есть оправдание. Будто эти люди не просто так захотели убивать, а их склонили.
— Думаешь, акулу из «Челюстей» тоже склонили?
— Ага. Она из-за голода убивала. С животными вообще все просто. Я про людей. Мы подсознательно стараемся оправдать злодея, понимаешь? Каким бы он маньяком ни был, все равно в фильме есть мотивы и обстоятельства, которые подталкивают его к убийствам. Проблемы в семье, детские обиды, унижения одноклассниками, ну, много всего.
Стас не понимал, к чему она ведет, поэтому кивал, продолжая играть. Супербосс никак не желал умирать.
— Интересно, существуют ли в реальной жизни маньяки, которые убивают просто так? Ну, потому что им хочется. Без всякой причины.
— Всегда убивают ради чего-то. Или кого-то.
— Вот и я об этом думаю. Никто не рождается с желанием убивать. А, значит, любого злодея можно оправдать с точки зрения общества. Его заставили.
Стас вспомнил этот разговор с такой ясностью, будто только что поставил игру на паузу и вышел посмотреть фильм.
Разница была в том, что комната с телевизором оказалась пуста.
Телевизор под потолком показывал мелкую серую рябь.
Гнусавый голос Володарского доносился из динамиков обрывками малопонятных фраз.
Надпись на витрине: «Прачечная»
Послушай, Джо, я не думаю, что это хорошая идея
Давай решим, что вообще происходит?
На стульях никто не сидел. Стас подошел к одному, обнаружил вмятину на мягком сиденье, еще не успевшую распрямиться. Кто-то шикнул:
Стас вытянул шею, пытаясь различить хоть кого-то, но успел заметить только блики фонарика.
Я много раз бывал в этом отеле
Капрал, позвольте вас представить
По затылку пробежали холодные мурашки. Стас почувствовал зарождающийся в груди страх — то самое состояние, когда ноги делаются ватными, руки безвольно повисают вдоль тела, а сердце начинает колотиться в груди, будто перепугавшийся снегирь. Воспоминания закружились в голове, выплывая из потока мутных и лохматых мыслей.
Почему ты решил, что это письмо от девушки, которая пропала много лет назад?
Разве она не говорила тебе? Не рассказывала о своей бабушке?
А почему ты уехал? Сопливый маменькин сынок!
— Господи! — Стас вздрогнул, перевел взгляд на телевизор. Голос Володарского сделался тише, перешел в невнятное бормотание. Серая рябь на экране завораживала.
Тогда Стас бросился вдоль рядов, опрокидывая стулья, к двери во вторую комнату. Сердце заколотилось еще сильнее. Ему показалось, что в спину кто-то смотрит. Стас обернулся. Он знал, кого там увидит.
Но в зале было темно и пусто. Из темноты сказали:
Наташка проводила здесь все вечера. Ей попросту некуда было идти.
Стас толкнул плечом дверь и ввалился внутрь игрового зала.
Конечно, он вспомнил. Как вообще можно забыть такое?
Идиотское правило жизни — с каждым годом воспоминания тускнеют, стираются, будто буквы на бумаге, исчезают. Проходит десяток лет, и уже не вспомнить, как выглядели лица твоих одноклассников. Еще десять лет, и из памяти вычеркнуты имена, фамилии, адреса. К старости воспоминания становятся похожи на невзрачных рыбешек на мелководье; выуживаешь их с радостью младенца и не понимаешь, что всем на них наплевать.
У Наташки не было матери. Она умерла при родах. Отец привез из какого-то южного города свою мать — тучную пожилую женщину с огромным задом и сросшимися бровями. С Наташкиных слов выходило, что была она дурой, которая закатывала истерики по любому поводу. Бабушка визгливо кричала на Наташкиного отца:
— Я тебя вырастила! Я ради тебя сквозь огонь и воду! А ты, ты, сучонок этакий!..
— Мелкая стерва! Знала бы ты, сколько нервов я на тебя угробила!
Бабушка жила с мнением, что если бы не она, то ни папа, ни Наташка не выжили бы в этом суровом мире. Она постоянно варила бульоны на мясе, от которых в кухне стоял приторный запашок, а стекла на окнах запотевали. На столе неизменно стоял чайных гриб в трехлитровой банке, и Наташка не садилась обедать, пока не выпивала стакан. Бабушка была уверена, что от телевизора, магнитофона, жвачек, джинсов и уж тем более от шоколада одни проблемы. Вредные излучения, слишком много сахара, ну и так далее. Поэтому в Наташкиной семье налегали на сырую тертую морковь, редис в масле, настойки из сока свеклы. Одежду Наташка носила ту, которую покупала ей бабушка (за очень редким исключением). Радио считалось устройством разрешенным, оно работало сутки напролет. В шесть утра Наташка просыпалась в своей комнате под звуки гимна. В такт торжественной мелодии скрипели пружины на диване — пробуждалась бабушка, которой предстояло поставить на плиту мясной бульон, натереть морковку, погладить Наташкину школьную форму (не беда, что форму отменили несколько лет назад), сварить папе несколько яиц и процедить два стакана грибного чая.
— Она вообще чокнутая, — рассказывала как-то Наташка, когда сидели вдвоем перед телевизором в игровом зале и пили на двоих «Юпи». — У нее что-то там в голове провернулось за последние десять лет. Считает себя чуть ли не спасителем. Будто бы папа вообще ничего не умеет, а она приехала и вытащила нас из пропасти.
— А это не так? — спрашивал Стас. — Она же у тебя вроде мамы?
Наташка неопределенно пожимала плечами:
— Я не знаю, как ведут себя мамы. А бабушка сбрендила. У нее все по расписанию. Меню на неделю, как в столовой, представляешь? Макароны с сахаром на завтрак в понедельник, омлет с молоком на ужин в четверг, всякая другая фигня. Во вторник я должна надевать красные носки, а в среду — белые. У папы галстуки тоже по дням недели висят в шкафу. Если он наденет другой, то бабушка закатывает истерику. Опять про то, как она жизнь на нас положила, ради нас живет и все такое. А костюмы у папы висят в целлофановых пакетах, чтобы дольше служили.
— Вы не пробовали отправить ее обратно, откуда привезли?
— Папа целыми днями работает. Бывает, по вечерам тоже уходит, и до утра его нет. Я думаю, он трахается с кем-то. Нашел себе симпатичную и сисястую.
Хорошо, что в темноте не было видно, как Стас покраснел.
— Ему-то вообще хорошо, — продолжала Наташка. — Готовить не надо, стирать и убирать тоже. Послушает иногда бабушкины истерики и снова уходит. А на меня наплевать. Я уже скоро вырасту и сама решу, что делать.
— Поэтому ты здесь все время проводишь?
Стас не спорил. Последние три месяца они каждый вечер смотрели фильмы и играли на приставке. Он сдавал бутылки, чтобы наскрести денег на очередной сеанс, а еще научился виртуозно клянчить у родителей на книжки, благо, они так и не заметили, что книг у Стаса в комнате не прибавлялось.
Наташка могла просмотреть четыре фильма подряд. Стас любовался ее профилем, освещенным бледным светом экрана. Чуть вздернутый носик, большие ресницы, тонкие губки. А после фильмов они переходили в игровой зал и играли до тех пор, пока дядя Егор не свистел в свисток три рада и не орал из коридора:
— Закрываемся, слышите? Живо на свежий воздух, тунеядцы!
В приставках «Денди» была одна замечательная вещь: если не успел доиграть, назавтра приходилось начинать сначала. Стас обожал начинать сначала. Ему казалось, что пока игра не пройдена, время не движется. Замирает. И можно каждый день проживать, как предыдущий.
Стас каждую ночь провожал Наташку до дома. Они стояли у подъезда, спрятавшись от света фонарей, и долго, страстно целовались. Его руки скользили по ее волосам и шее, не решаясь опуститься ниже. Наташка водила языком по его губам.
За неделю до отъезда Стас сказал:
— Мы навсегда останемся вместе!
— Это странное слово — «навсегда».
В одном из старых писем Наташка писала о бабушке.
Писала, что та совсем сбрендила. Заставила выбросить старую обувь и купила всем одинаковые ботинки и туфли. Темно-серого цвета. Это был цвет спокойствия, говорила бабушка, а в нашей семье необходимо быть предельно спокойным. Когда Наташка заявила, что не выбросит свои голубые туфли на молнии, бабушка взяла ножницы и изрезала туфли в лохмотья. Одной рукой бабушка не давала Наташке приблизиться, а второй щелкала ножницами
распарывая ткань, ломая молнию. Седые волосы сползли ей на лоб и на глаза, на висках пульсировали вены.
«Я ее ненавижу! — писала Наташка. — Когда-нибудь убью и закопаю!»
В том же письме она сообщила, что даже папа не выдержал. Он назвал бабушку дурой и ушел, хлопнув дверью. Спустя десять минут Наташка выскочила за ним следом, намереваясь больше никогда не возвращаться.
Конечно, она вернулась. В крохотном городке не очень-то много мест, куда можно уйти навсегда. Наташка просидела в видеосалоне до закрытия, а потом побрела по ночному городу, вспоминая, как Стас провожал ее до дома.
Это было одно из последних ее писем, вспомнил Стас, оглядываясь.
В игровом зале работали телевизоры. На трех из них по экрану бежала серая рябь. На четвертом одинокий танчик героически защищал орла в кирпичном квадрате. По залу разносился монотонный звук, имитирующий работающие гусеницы.
Стас различил в темноте приставку «Денди» с вставленным в нее желтым картриджем. Один джойстик валялся на краю табуретки, шнур от второго тянулся куда-то в сторону, и Стас проследил его глазами. У стены на куске тряпки сидела, поджав ноги, Наташка. Та самая Наташка из прошлого — семнадцатилетняя, светловолосая, с чуть вздернутым носиком и большими глазами. Сидела, закусив нижнюю губу и держа в руках джойстик.
— Привет, — сказала она, не отрывая взгляда от экрана. — Я думала, ты никогда не приедешь. Думала, не увижу больше.
Внезапно он ощутил себя чрезвычайно, необратимо старым. Ему недавно стукнуло сорок два. Годы проредили его шевелюру, изрезали легкими морщинами лицо, округлили живот. Появилась одышка, замучила изжога, постоянно кололо в печени, а еще по вечерам дрожали от усталости кончики пальцев.
И вот он стоял перед молодой Наташкой, в которую был влюблен все это время, образ которой хранил в памяти, и чувствовал, что жизнь изменила его навсегда.
Конверт выскользнул из пальцев и упал у Наташкиных ног.
— Что ты здесь делаешь? Как ты вообще такая?..
Она усмехнулась, поставила игру на паузу и в наступившей внезапно тишине с грохотом отбросила джойстик в сторону. Легко поднялась:
— Я очень по тебе скучала все это время. Размышляла, написать или нет. Пригласить ли.
— А почему не писала раньше? — Стас увидел, что одета Наташка была в свои любимые старые джинсы и рубашку в клеточку, которую завязывала узелком на пупке, как героиня сериала «Элен и ребята».
— Боялась разрушить твою жизнь.
— Какая там жизнь… Баловство одно.
— Видишь, как удачно совпало. Женат?
— Ничего странного. Помнишь, мы говорили друг другу, что останемся вместе навсегда? Так вот, я решила, что это «навсегда» уже пришло. — Наташка протянула руки. — Давай обнимемся, что ли. Как в старые добрые времени.
— Я не понимаю. Почему ты не изменилась? Почему ты здесь? Почему не ответила на мое письмо, а теперь вот зовешь сюда, в старый заколоченный видеосалон. Он же не работает, верно? Давным-давно не работает…
— Мне мама рассказывала. Клуб закрыли, когда директора школы обвинили в том, что он изнасиловал и убил шестерых подростков! Дядю Егора арестовали. Я видел, что тут вокруг все разрушено и разбито. Только пустой зал… и ты, каким-то образом…
— Видеосалон работает, — ответила Наташка. — Можем посмотреть «Техасскую резню бензопилой» или «Хэллоуин». Двести пятьдесят рублей…
— Я скучала по тебе. Поэтому решила написать письмо. Я гадала, что будет, если ты приедешь. Понимаешь, если бы ты не приехал, если бы у тебя было все хорошо, и ты бы подумал, что письмо — это просто чей-то розыгрыш, я бы смирилась и еще сто лет проходила эти хреновы уровни в «Танчиках». А что делать, если ты будешь вот так стоять здесь? Я не ожидала. Не верила в такое счастье. Я ведь хотела остаться с тобой навсегда. С того самого вечера.
— Но ты так и не ответила на мое письмо!
— Глупый, — отозвалась Наташка и вдруг неуловимо быстро оказалась рядом со Стасом. Он заметил, какая нежная и молодая у нее кожа. Уловил легкий аромат духов. — Я бы с радостью написала, если бы могла. Но обстоятельства изменились.
Наташка положила руки Стасу на плечи и заглянула ему в глаза. Взгляд ее заставил Стаса задрожать — от жгучего желания прикоснуться губами к ее молодым губам.
— Я все расскажу, — и поцеловала Стаса так сладко, что он едва не потерял сознание.
Чем больше бабушка сходила с ума, тем чаще отсутствовал папа. Иногда его не было по несколько дней, и жизнь один на один с бабушкой делалась невыносимой. Наташка предпочитала возвращаться домой из видеосалона поздно, когда бабушка уже спала.
Папа приходил молчаливый и спокойный, подолгу лежал на диване в зале и смотрел телевизор, ни на что не реагируя. Послушно ел кашу из вареной тыквы и выслушивал причитания своей матери о том, какая Наташка растет неуправляемая, и что с этим надо делать. Бабушка считала, что Наташка вырастет или проституткой, или наркоманкой. Мнения самой Наташки при этом никто не спрашивал.
Потом папе надоедало, и он снова уходил, чтобы успокоиться. Наташка часто уходила следом. Он мечтала подойти к папе на улице и предложить ему вдвоем сбежать из городка, оставив бабушку. Однажды она даже едва это не сделала. В тот вечер она шла позади папы метрах в тридцати и, вдруг решившись на разговор, начала ускорять шаг, чтобы догнать его. Но когда Наташка была так близко, что могла взять отца за руку, тот неожиданно свернул в какую-то подворотню и растворился в темноте. Она последовала за ним, еще ни о чем не подозревая, но уже твердо решив проследить за папой до конца. Заметила, как он исчезает за следующим поворотом. Догнала, стыдливо прячась. Папа выныривал из одной подворотни и исчезал в другой. Петлял, бродил кругами, торопливо проходил мимо освещенных подъездов и старался избегать фонарей. На улице наступила ночь, папа кружил по городу уже второй час. Наконец он остановился у недостроенного здания спортивной школы, постоял немного, запустив руки в карманы, и зашел внутрь. Наташка, недолго думая, поспешила следом. Она часто играла тут с подругами в прятки, поэтому знала лабиринты недостроенных секций и залов наизусть.
Где-то в темноте заблестел огонек зажигалки. Наташка ориентировалась по нему. Она слышала, как папа идет впереди.
В какой-то момент стало светлее, зажигалка погасла. Наташка видела папин силуэт. Она шла осторожно и тихо, чтобы отец ее не заметил. Она не знала, что он тут делает и зачем пришел, но понятно же было, что просто так люди на заброшенные стройки не забираются.
Свет сделался ярче. Наташка различила бетонные стыки подвального помещения — небольшого закоулка, из которого был только один выход. На низком щербатом потолке раскачивалась электрическая лампочка. У одной из стен сидел подросток. Наташка его узнала, это был парень из девятого класса, он отлично играл в баскетбол. Мальчишка был обнажен по пояс, руки и ноги смотаны веревкой и завязаны между собой в смыкающий узелок спереди. Рот заткнут тряпкой. Левый глаз разбит и набух. Струйка крови текла по щеке к скуле.
Наташка застыла в темноте, пытаясь понять — додумать! — что здесь творится. Она увидела папу. Тот подошел к подростку и стоял над ним, не вынимая рук из карманов.
Он произнес это с небрежностью и даже ленцой в голосе. Будто расставлял на полке книги и решал, куда же поставить томик Эрла Стенли Гарднера.
Вот только дальнейшие его действия не отличались небрежностью и ленью.
Папа достал из кармана нож с откидным лезвием. Дома он этим ножом срезал с сала корочки, которые так любила грызть Наташка.
Папа нажал на кнопку. Лезвие бесшумно выскользнуло.
Папа взял подростка за волосы и несколькими быстрыми движениями срезал с его лица кожу. Он провел лезвием по часовой стрелке — по лбу, по щеке и скуле, под подбородком, по другой щеке. Будто счищал кожуру с апельсина. Брызнула кровь. Парень задергался, замычал истошно, до хрипа, захлебываясь криком.
Папа взялся пальцами за надрез над глазами и рванул кожу вниз.
От чавкающего, рвущегося звука Наташка вскрикнула. Вдруг скрутило живот, и ее стошнило. Перед глазами поплыло. Выпрямившись, она увидела, что папа смотрит на нее. В его глазах не было удивления или растерянности. Это был взгляд того самого папы, который приходит домой и валяется на диване перед телевизором. Того папы, который ест морковку и не обращает на бабушку внимания. Папы, которому всё равно.
Тогда Наташка бросилась бежать. Во рту было кисло от рвоты, в животе кололо. Казалось, что она слышит за спиной хриплое дыхание отца.
Наташка выскочила на свежий воздух, ветер обжег ее разгоряченные щеки. Она бежала без остановки несколько кварталов, не оглядываясь и стараясь не думать о том, что папа может ее догнать. На глазах навернулись слезы. В какой-то момент она споткнулась и упала, содрав в кровь колени. Поднялась, побежала дальше, прихрамывая. В какой-то момент оказалась около школы и свернула к пристройке, к двери с надписью «Секция по боксу». Не раздумывая, почти не отдавая себе отчета в своих действиях, купила билет в видеосалон, прошмыгнула в темноту зала. Сеанс уже шел. Людей было немного, несколько рядов стульев пустовало. Здесь Наташка чувствовала себя в безопасности. Не первый год она прятала в видеосалоне свои несчастья. Тут можно было успокоиться и все хорошенько обдумать.
Наташка смотрела в телевизор, не понимая, что за фильм там идет. Был бы здесь Стас, он бы решил проблему. Он бы подсказал, как быть.
А ведь она до сих пор не ответила на его письмо…
Внезапно где-то сбоку вспыхнул тонкий луч фонарика, забегал по залу, кого-то выискивая. Наташка подавила острое желание вскочить и броситься прочь из видеосалона.
Мало ли кого могут искать в этой темноте?
Свет фонарика погас. С экрана гнусавый голос сказал:
В этот момент тяжелая рука легла на ее плечо. Сердце Наташки заколотилось. Она хотела закричать, но из горла вырвался лишь сдавленный тонкий писк.
— Прости меня, пожалуйста, — шепнул в ухо папа. — Я не могу так больше жить. Ты будешь у меня шестой.
Он зажал дочери рот ладонью и воткнул ей нож в сердце — прекрасно зная, где оно находится. Наташка почувствовала солоноватый привкус его потной ладони у себя на губах. Жизнь утекла стремительно, за считанные секунды. Наташка умерла, сидя на стуле в четвертом ряду, все остальные места в котором в тот вечер пустовали.
Так ее и нашли после окончания сеанса, в луже крови, с упавшей на грудь головой. Светлые волосы прилипли к щекам. Рот был приоткрыт.
— Мама рассказала тебе, что в городе исчезло шесть подростков, — шепнула Наташка на ухо. — Так вот, исчезло только пятеро. Шестой жертвой была я. Трупы пятерых мальчишек нашли позже, почти год спустя, в сопках. Их изнасиловали, а с лиц содрали кожу. Смертельные раны были нанесены в сердце — точно таким же ударом, каким убили и меня.
— Он попал под горячую руку. Сначала взялись за дядю Егора, ведь это он проводил сеанс, на котором меня убили. Но у него на момент моей смерти было алиби. Поэтому взяли директора. А пропавшие все мальчишки учились в одной школе, и директору уже было не выкрутиться. Правосудию все равно, кого наказывать. Главное, что убийства прекратились.
Она замолчала, ласково перебирая тонкими пальцами волосы Стаса.
— Такой же мечтатель, как и мы с тобой. Вечный киноман и кинолюб. Ждет неприкаянные души и продает им билеты на последние сеансы.
— Я тоже, получается, пришел на последний сеанс?
— А ты сам как думаешь? Ты же приехал. Бросил все и приехал.
Он осмотрел игровой зал — телевизоры, приставки, желтые картриджи, которыми была забита сетчатая коробка из-под мусора. Где-то на столе валялись пакетики «Юпи» — много виноградного напитка с характерным привкусом на небе.
— Я бы остался с тобой навсегда, — решил Стас.
Какая же все-таки Наташка молодая и красивая! Он снова залюбовался легкой прозрачностью ее кожи, тонкими чертами лица, изяществом ее движений. Немного сбивала с толку дыра в рубашке на уровне груди — дыра с лохматыми краями.
— Давай пройдем тот проклятый уровень в «Чипе и Дейле»? — предложила Наташка. — А потом вернемся в зал и досмотрим «Еву-разрушительницу». Фильм — полная чушь, но интересно, чем закончится.
Что-то кольнуло сердце Стаса, когда он садился у стены. Наверное, это игла любви. Та самая, о которой он мечтал много-много лет.
Наташка села рядом, протянула второй джойстик.
Спустя мгновение они увлеченно играли, не обращая внимания на выбитые окна, на осколки стекол, лужи, мусор, грязных бомжей, спящих в углу, на то, как в рваную крышу заглядывает луна, на висящую на одной петле дверь, куски кирпичей на полу, разбитые телевизоры и горы пивных банок.
Двое были счастливы и связаны этим странным словом — навсегда.
Источник (сообщество автора ВК)
КРИПОТА - Первый Страшный канал в Telegram