Полой
Матвей Ильич не был большим любителем рыбалки. Зимнюю он не понимал. Ему казалось смешным и глупым тащиться, навьючившись, по заснеженному телу реки, прея в тяжелом тулупе бурить лунку, чтобы потом, скрючившись и нахохлившись от холода, тягать мелкую полусонную зимнюю рыбешку. Летнюю не жаловал из-за изнуряющей жары и цветущей воды, которая к августу превращалась в густой зеленый кисель, воняющий болотом. Еще летом было слишком много рыбаков, заполоняющих своими лодками любое мало-мальски приличное место, а Матвей Ильич ценил возможность побыть на лоне природы в одиночестве, без суеты и шума. Осенью наступала пора сбора урожая и домашних заготовок, тут уж было не до рыбной ловли. Да и погода портилась.
Но весеннего половодья он всегда ждал с нетерпением. Приятели-рыболовы посмеивались над ним, считая раннюю рыбалку пустяком и блажью. Рыба еще не нагуляла жир, ловить ее было скучно и неспортивно — оголодав после долгой зимы она бросалась на любую наживку. Но Матвея Ильича интересовала не рыба, он вообще не любил ее за костлявость и специфический запах. Ему нравилась весенняя река – ее запахи, бурное течение и ширина разливов. Природа пробуждалась, и он словно напитывался этой энергией, запасаясь ею на целый год, до следующего половодья. Часто он заплывал в какую-нибудь тихую заводь и сидел, не расчехляя спиннинга, наслаждаясь звенящей тишиной, прерываемой только плеском волны. Конечно, возвращаться без улова было никак нельзя – старуха начала бы подозревать Матвея Ильича в каком-нибудь тайном грехе, поэтому приходилось в итоге браться за снасти. Каждый год он порывался бросить свои весенние заезды, но ничего не мог с этим поделать – весенняя река манила его, как стакан портвейна манит хронического алкоголика. Едва почуяв приход первых оттепелей, Матвей Ильич терял покой и начинал все чаще прогуливаться по набережной, внимательно следя, не появились ли первые трещины и промоины на сером панцире льда. Когда начинался ледоход, он уходил в гараж и подолгу сидел там, перебирая рыболовные снасти и предвкушая тот момент, когда можно будет поехать на лодочную станцию, спустить на воду свою старенькую «Казанку» и отправиться в первое весеннее плавание. Чем ближе был день открытия навигации, тем беспокойнее становился Матвей Ильич, обычно равнодушный ко всему окружающему, как чугунная чушка. Тихим ужом заползал он в отдел кадров, выпрашивая себе внеочередной отпуск, ссылаясь на пенсионный возраст и производственные заслуги, чтобы без всяких помех проводить на реке каждый день, до самого нерестового запрета.
В этом году, к своему величайшему огорчению, Матвей Ильич на начало навигации не попал. За неделю до заветного дня старуху отправили сидеть с гриппующими внуками — беспутная дочь Валерия, выгнавшая мужа сразу же после рождения второго ребенка, уезжала в командировку. Вернувшись домой через пару дней, старуха вскоре слегла в лихорадке, а следом за ней захворал и сам Матвей Ильич. Два дня он провалялся колодой в липкой постели, то колотясь в ознобе, то полыхая в сильнейшем жару, литрами поглощал теплую воду с лимоном и глотал горстями таблетки, ожидая исцеления. Как только температура спала до приемлемых показателей и проклятая немощь чуть отступила, он решил, что ждать больше не может. Наплевав на букет осложнений и больничную койку, что сулила ему старуха, ранним субботним утром Матвей Ильич загрузил снасти и лодочный мотор в багажник своего «китайца» и отправился на реку.
Лодочная станция, где зимовала его «Казанка», была частью турбазы, принадлежащей когда-то разорившемуся ныне оборонному заводу. В лихие времена то ли дельцы, то ли бандиты отжали большой кусок побережья, и теперь там, за высоким глухим забором, расположился фешенебельный клуб с белоснежными яхтами и баснословно дорогими катерами. От самой турбазы остались лишь проржавевший понтонный причал и несколько покосившихся фанерных домиков, по самую крышу заваленных всякой металлической чепухой и остатками гнилых досок, когда-то завезенных для ремонта. Захиревший стояночный бизнес доходов не приносил, и позабытая новым хозяином станция продолжала жить своей собственной жизнью, ветшая и разлагаясь. Вымирали одряхлевшие владельцы лодок, и их утлое имущество, которое годилось только на металлолом, продолжало гнить на ржавых стапелях, никому не нужное. К концу прошлого года на станции осталось не больше двадцати суденышек, и Матвей Ильич не без оснований полагал, что скоро ему придется искать новое место для зимней стоянки.
Безразличный ко всему сторож Васильич, доставшийся бизнесмену в нагрузку вместе с турбазой, даже не выглянул из своей наблюдательной будки, когда внедорожник зарулил на парковку. Матвею Ильичу пришлось карабкаться к нему по крутой металлической лестнице, чтобы получить ключи от лодки.
— Здравия желаю, Василич! Как сам, как здоровье?
— О, Ледокол Ильич прибыл! — Сторож нехотя оторвался от телевизора, по которому шел выпуск новостей. – Живой пока, и слава богу, сам понимаешь. Ключ в ящике возьми, помнишь, поди, где?
— Так точно, Василич! – Матвей Ильич распахнул прибитый к стене древний металлический ящик и выудил оттуда золотистый ключ с потрескавшимся деревянным поплавком-балберкой, на котором была выжжена цифра «семь». – Че там мушкетеры, не приезжали еще?
— Эти шаталомные-то? В первый день, как навигацию открыли, прискакали. Все разливы уже обхлыстали, Колумбы хреновы…Про тебя, кстати, интересовались, спрашивали, чего не приезжаешь.
Мушкетерами называли себя три молодых мужика, которые ставили здесь на зиму свои дорогущие катера, предпочитая заброшенную станцию пафосному яхт-клубу. Циник Васильич объяснял это буржуйской прижимистостью – деньги у всех троих водились, и немалые, но Матвей Ильич точно знал, что дело совсем не в этом. Мушкетеры выросли здесь, на заброшенной ныне турбазе – и теперь это было их заветное место. Они приезжали сюда, в место, где все было просто и знакомо, чтобы хоть ненадолго притормозить сумасшедший бег времени в компании старых друзей. Матвей Ильич это понимал. Его друзья детства давно превратились в унылых, задавленных заботами стариков. Он давно уже избегал встреч с ними – выслушивая бесконечный поток жалоб и нытья, он начинал чувствовать себя совсем старым и больным. А наутро болел по-настоящему — все посиделки заканчивались одинаково, свинской и безрадостной пьянкой.
Мушкетеры были не такими. Было в этих крепких деловых мужиках что-то лихое и бесшабашное, как у героев старого фильма с молодым усатым Боярским, где все сначала рубились на шпагах, а потом поднимали кубки за молодых красавиц. Местные мушкетеры, правда, водки не пили и шальных баб не возили, но суету наводили изрядную – стоило им собраться всем вместе, как сразу становилось громко, весело и бестолково. Матвей Ильич не любил пустяшный шум, но тут он был, как никогда, к месту — казалось, что промерзшая за зиму станция оживала и оттаивала вслед за рекой. Он небезосновательно полагал, что без мушкетеров станция давно бы уже окончательно умерла – они щедро доплачивали Васильичу за охрану, постоянно подкидывали деньжат на мелкий ремонт, подвозили кое-какой стройматериал. Сами не гнушались поработать, привлекая к делу и Матвея Ильича – подварить, подкрасить и облагородить. Он не возражал против этого – с детства любил работать руками.
С Матвеем Ильичом общались уважительно, называя исключительно Ледоколом Ильичом за любовь к холодной весенней реке и всегдашнюю его невозмутимость. Матвей Ильич не обижался – ему нравилось ощущать себя маленькой частью их компании, такой же привычной, как вечно недовольный сторож Васильич или побитая временем гипсовая статуя девушки с веслом у дороги к причалу. Когда они разъезжались на лето по дачам, к женам и детям, станция, казалось, снова умирала. На весенний лов никто больше не приезжал – остальные ветхие обитатели станции начинали появляться только летом, когда становилось теплее и река успокаивалась.
Если Матвей Ильич искал на весенней реке покоя и тишины, то мушкетеры были рыбаками крайне беспокойными. Как только начиналось весеннее половодье, они разделялись и бросались исследовать затопленные территории с увлеченностью первопроходцев. Подход к этому делу у них был крайне серьезный. Найдя укромный залив или заросшую водорослями проплешину среди зарослей камыша, они не спешили хвалиться новым открытием, пока не убеждались, что место действительно было стоящее. Чаще всего находилась пустышка, где рыбешку можно было по пальцам перечесть, но иногда кому-то из мужиков везло, и он находил новый полой – большую затопленную заводь, куда рыба заходила перед нерестом, спасаясь от бурной мутной стремнины разлившейся реки.
— Нашли чего интересного или впустую опять мотались? – Равнодушно поинтересовался Матвей Ильич. Свой маршрут он разработал заранее, и не собирался от него отклоняться.
— Нашли, а как же. Уже и пробу сняли, говорят – хорошая заводь. С первого захода по полмешка привезли, правда, мелочевки. Но, говорят, там и крупняк должен быть, обязательно. Вода котлом кипит, значит и хищник там стоит. В полоях рыба дурная — зов природы, основной инстинкт, понимашь, а хищник уже отнерестился, голодный, вот ему там и раздолье. Так что сегодня опять туда погнали, уже с серьезной снастью.
— Говорят, что кур доят! – Скептически усмехнулся Матвей Ильич. – Откуда там крупняк? Пойма, воробью по колено. На Собачий омут надо идти, вот там будет, чего потаскать!
— Ты с луны, что ли, свалился, Ильич, телек не смотришь? – Васильич со скрипом потер подбородок, заросший седой щетиной. — Третью деревню уже под крышу затопило! У нас стапеля под воду ушли, того и гляди, вода до лодок доберется. Мужики говорят, если дальше вода пойдет, придется ваши корыта выше тягать. Так что на омуте на твоем сейчас делать нечего, там сейчас течняк такой, что ни одна рыбешка не устоит. А новая заводь глубокая. Володька сказал – дна не видно, веслом мерял, не достал. Славян обещался эхолот привезти в следующий раз, промерять. Да ты сам съезди, погляди. Тут недалеко, километров десять вниз по течению, где старая дамба. Там трубы какие-то заметные из воды торчат, говорят — не пропустишь. Ребята писульку тебе оставили с координатами, на всякий пожарный.
Через час Матвей Ильич уже рассекал на своей «Казанке» серую рябь водохранилища, и, покачивая головой, разглядывал затопленные берега. Васильич был прав – на омуте делать было нечего, и он завернул к старой дамбе. Такого половодья он за свою жизнь, вроде бы, еще не видел. На фарватере стылые потоки воды гнали огромные горы мусора, в котором попадались целые стволы деревьев. Неудачно наскочив на топляк, погрузившийся в воду стоймя до самой макушки, можно было пробить дно или разворотить водомет, поэтому приходилось идти у берега, на малой скорости, внимательно вглядываясь в воду впереди. На помощь, случить какое-то лихо, можно было не рассчитывать – куда не глянь, река была пустынна.
Старая дамба полностью скрылась под водой, и Матвей Ильич наверняка пропустил бы нужное место, если бы не предусмотрительно занесенные в навигатор координаты. Он сбавил ход до самого малого, и привстал над ветровым стеклом, выглядывая загадочные трубы. Пройдя еще пару километров от указанной точки вниз по течению, он развернул лодку и пошел обратно почти впритирку к зарослям камыша. Прочесав берег взад-вперед еще пару раз и потеряв кучу времени, он в сердцах плюнул и повернул обратно к станции. День был потерян.
— Не знаю, Ильич! – почесал в голове Васильич, забирая ключ. – Сказали, никак не пропустишь. Может, в бумажке чего напутали? Попробуй завтра с утра пораньше вместе с мужиками, они собирались опять туда двинуть.
На следующий день Матвею Ильичу снова не повезло. В цеху полетела конвейерная лента и починить ее было некому. Соблазнившись обещанными сверхурочными, Матвей Ильич помчался на завод, облачился в промасленный синий халат, и с головой ушел в недра могучего старого механизма. Освободился он только к полудню и сразу же помчался на станцию, усталый и злой.
— Мужики все на полой ушли! – Индифферентно сообщил ему Васильич, глядя в экран телевизора, на котором что-то опять взрывалось. – С самого утра, почитай. Ты это, лодку сегодня на свою цепь не запирай, завтра повыше перетаскивать будут, от греха, чтоб не уплыли на хрен. Или сам приезжай пораньше, проследишь. А то знаю я тебя, куркуля – поцарапают чего, потом всю плешь проешь!
Вода, в самом деле, плескалась уже у самой кормы, полностью затопив спусковые стапеля. Матвей Ильич промочил ноги, еще больше разозлился на таинственный далекий полой и отогнал лодку в давно разведанную тихую заводь, чтобы успокоить нервы неторопливой рыбалкой. Однако, и тут его ждало разочарование – злой паводок превратил залив в беспокойный котел, из мутных вод которого едва виднелись верхушки самых высоких камышей, растущих на затопленных островках. Упрямо побросав пару часов спиннинг, Матвей Ильич продрог, проголодался, и, свернув удочки, отправился восвояси, пребывая в исключительно дурном расположении духа.
Закрепив лодку, Матвей Ильич, чувствуя себя совершенно разбитым, поплелся сдавать ключ. Васильич ковырялся у ворот парковки, рядом с ним стояло ведро с краской.
— А, Ледокол Ильич вернулся! – Обрадовался он. – Пустой опять? А мушкетеры снова с полными лодками, прикинь! Меньше спать надо! Успел бы к ним на хвоста прыгнуть, пришел бы сейчас с уловом!
— Нужна мне твоя мелочь! – Брюзгливо окрысился Матвей Ильич, с неудовольствием ощущая, что пальцы рук онемели — верный признак того, что завтра будут ныть суставы. – Завтра на Змейку пойду, там попробую.
— Хооо, видал бы ты такую мелочь! Максим на щуку ходил, сынишку своего джиговать учил. В том году не получалось у малого, а в этот раз повезло — вытащил бревно килограмм на шесть, наверно, не меньше. Как она его самого с лодки не сдернула, непонятно — тощий ведь, как глиста. Максим штучки три добыл, но поменьше. А Володька, черт полосатый, слышь, напугал меня сегодня. Они на парковке собрались, покурить перед отъездом, я, понятно, спустился поглядеть. Этот дикошарый, как увидел меня, заорал, как гудок пароходный. Иди, мол, смотри что поймал! И сует мне какую-то мокрую розовую дрянь. Я сослепу подумал, младенца выловили – вроде как, ручки с ножками висят, головка… Аж замутило! В полицию, говорю, звони, ирод, чего ты мне его тычешь! Володька, конечно, оторопел. Остынь, говорит, Васильич, ну стерлядь и стерлядь. Острогой бил, не разглядел, кто там плавает. Не выбрасывать же убитую? Я проморгался, гляжу – и правда стерлядка, хорошая такая, кило на три потянет…
— Какая еще стерлядка? – Возмутился Матвей Ильич, забыв про зарождающуюся боль в пальцах. — Иди ты! У нас ее лет тридцать, как не ловили! Сомик поди какой-нибудь!
— Сам ты сомик! Думаешь, я стерлядь от сома не отличу? – Обиделся Васильич. – Рыло острое, спина в шишечку – как в «Ленте», в аквариуме, плавает. Мишка, батяня Володькин, помню, всю жизнь мечтал стерлядь поймать, да не вышло, а сыну, вишь, повезло. Он размечтался, конечно – уху, говорит, царскую сварю, приглашу шурина, по соточке накатим, может, уговорю с нами сходить, за такой-то добычей.
— У него ж шурин, вроде, не рыбак?
— Не, не рыбак! В том году Володька его привозил, приобщиться. Тот-то, видать, думал, что на рыбалке только водку пьют, а рыбу в магазине по пути домой покупают. А эти, ты ж знаешь – на воде ни капли. Ну и не понравилось ему, конечно. Вот Володька и решил его стерлядью заманить, они дружат так-то. А вот Славян пустой приехал, все ругался, что эхолот у него сломался и глубину неправильную показывает. Собирается обычный лот притащить – мол, пока то-се, уже и половодье закончится, мерять нечего будет.
— Ладно, Васильич, поеду я, наверное. Не по себе что-то, видать, не выздоровел до конца.
— Погодь-ка. Они тебе тут передачку оставили, пару судачков. Просили принять, со всем уважением. Знают небось, что старуха тебя поедом съест, если порожняком вернешься.
— Оставь, Васильич! Со старухой-то справлюсь как-нибудь, не сомневайся. Завтра приеду, может, наловлю чего. Да и ломает меня что-то, продуло, видать.
— Лады. Ты здоровье береги, Ильич! Как приедешь, водочки хряпни, с перцем, с лимоном – первое дело! А я себе тогда сегодня ушицы сварю. Страсть ушицы захотелось чего-то, раздраконил меня Володька, паразит, своей стерлядью.
На следующее утро, когда Матвей Ильич подъехал к станции, на парковке было пусто. Васильич сидел у себя, и мрачно пил пиво. Телевизор был выключен.
— Здоров, служивый! Как ушицы вчера откушал?
— Да иди ты со своей ушицей! Поставил рыбу варить, отошел на минуточку, возвращаюсь, а там, вместо рыбы — рыбный клейстер с костями булькает, и воняет какой-то дрянью. Собакам на яхт-клуб отнес, они и то жрать не стали. Вообще, Ильич, не до ухи сейчас, беда у нас тут, не слыхал?
— Откуда, Васильич? Я ж только что приехал, тебя первого увидел. Чего за беда?
— Да у Максимки малой блесну с тройником проглотил. Черт его знает, как оно вышло. Вроде как они на щуку опять собирались, снасти разбирали. Пацан, поди, на отца поглядел, как тот крючки во рту держит, вот и решил собезьянничать, а она возьми и провались. А Максим, дубина такая, за леску, со всей дури назад потянул – подсек, короче, парнишку. Тройник здоровенный, зацепился, конечно. Я у себя сидел, телик смотрел. Слышу, на парковке кипиш какой-то, бегом туда, а там, конечно, караул — у мальца изо рта обрывок поводка свисает, кровища пузырями, всю штормовку забрызгало, глаза таращит, хрипит чего-то. Меня увидел, начал дергаться. Сначала в рот себе тычет, потом руки растопырит, и смотрит на меня, прищурившись так — понял, мол? Жуть, короче! – Васильич раскинул руки ладонями внутрь и выпучил глаза, изображая несчастного пацана.
Максимкиного сынишку Матвей Ильич частенько видел на станции, вместе с отцом – шустрый пацан, вежливый, деловой и рукастый, несмотря на малые года. Крепкий парень, и рыбалкой всерьез увлекался – все хвалился, что научится блеснить, и сразу щуку поймает, такую огромную, что все ахнут… Вот и ахнули. Жалко пацана, дай бог ему здоровья.
— Как, говоришь, он руки сделал? Вот так? — Матвей Ильич раскинул руки. – Не, Васильич. Это он, кажись, показывал тебе, что на эту самую блесну он свою щуку поймал, на шесть кило. Поплыл, наверное, от шока. Боль-то поди адская!
Васильич задумался, пожевал губами и покивал.
— Ага, может быть. Да они там все, похоже, поплывшие. Тут ведь любой бы забегал, как ошпаренный, а они стоят себе, как сонные мухи, не шевелятся, глазами хлопают. Я на них наорал, конечно, только тогда зашевелились, уложили мальца на лавку, накрыли одеялом. Скорая приехала, санитары малого на каталку укладывают, а Максим все вокруг ходит, что больной, и на рыбалку зовет, руками хватает. Достал всех, сестричка ему шприц в плечо засадила, утих, вроде. Увезли обоих, конечно. Машину Славян отогнал, ключи у Максимки вытащил. Думал, в больницу к ним поедет, а он на такси обратно опять сюда примотал. Спросил его, как там пацан, он только отмахнулся – не знаю, говорит, не мешай. И опять в свой полой погнал, дно мерять.
— Славка ладно, он с прибабахом всегда был. А Володька что? Он же вроде резкий мужик, неужели тоже просто рядом стоял?
— Да он не приезжал сегодня. Видать, хорошо ухи с шурином напробовались. Звонил ему — абонент не абонент. Хотя он не запойный, вроде.
Матвей Ильич задумался и посмотрел на забор яхт-клуба.
— Хрень какая-то творится, Васильич, тебе не кажется? В жизни не поверю, чтоб Славка Володьку не нашел, да вместе с ним в больницу бы не рванул. Может, заразу какую подхватили? Пишут, лихорадки какие-то африканские до нас дошли, они вроде на мозги осложнения могут дать. У буржуев-то все нормально, не слыхал? Может, сходим, разузнаем?
— Ага, расскажут они тебе. Без карты дальше забора хрен пустят. Матвей, ты пива, может, хочешь? Да знаю я, что ты за рулем, но чуть-чуть то можно, выветрится. Нет? Ну, как знаешь. А я, пожалуй, водочки выпью. Ты со мной посиди, что-то не по себе мне. А я тебе сейчас расскажу кой-чего, натолкнул ты меня на мысль.
Васильич достал из-под топчана початую бутылку, набулькал себе полстакана и залпом опрокинул.
— Вот ты, когда про буржуев спросил, я вот чего вспомнил. Мы с Витькой, егерем ихним, бухали как-то, прошлой, вроде бы, зимой. Кино смотрели, про бандитов, вот он мне под кино байку одну рассказал. Ему вроде, отец рассказывал – он тогда при клубе егерем был, а потом, значит, Витьке место досталось. Я, помню, посмеялся над ним, он, конечно, черт такой, обиделся, чуть морду мне не набил. Ну, неважно. В общем, в девяностые ставил у них лодку один деловой. Баб любил сильно. Привозил моделек, на катере их катал, ну и там их это самое, конечно. Как-то уехал он с одной такой кататься, а вернулся один. Никто ничего спрашивать, понятно, не стал – себе дороже, да деловой сам все рассказал – якобы, нашел тайный залив, где русалки живут. И такие они там все аппетитные, что он девку свою сразу за борт скинул – плыви, мол, до берега, как хочешь, а сам с русалками купаться остался. А дальше – хуже. Сначала уплывать куда-то начал каждый день, один. Пропадал где-то до самого вечера. А один день приехал, начал к братве приставать – поехали да поехали, мол, русалок на всех хватит. Его, конечно, послали аккуратно – кому охота с поехавшим связываться. Так он ствол достал и отказавшихся пострелял, не разбирая, одного насмерть, двоих в реанимацию увезли. Двое согласились – умирать неохота, понятное дело. Он их в лодку посадил, и с концами – все вместе с лодкой и сгинули. Дело тогда замяли, конечно. Как тебе?
— Сказки какие-то! — поморщился Матвей Ильич. – Русалки какие-то… Витька тебе лапши на уши навешал, а ты и рад слушать.
— А не скажи. Витька говорил, что это тоже по весне случилось, поэтому у них народу в клубе и мало было, когда тот деловой пострелушки устроил. А еще, слышь, мушкетеры наши меня с собой манили, знают ведь, что я не рыбак, а все равно звали. Похоже же, ну? Залезли, поди, куда не надо было, как тот деловой, а теперь хана – река своего не упустит!
— Васильич, я комсомольцем был, в партию вступать собирался. Меня с детства к материализму приучили. Не верю я во всякую мистику.
— Вооот! Это потому, что ты, Ильич, городской, и не понимаешь ни хрена. А я с детства на воде, батя в артели рыбачил, дед в артели рыбачил, столько всего нарассказали, что на всю жизнь охоту отбили… Реки боюсь теперь до усрачки — на воду хрен затащишь, купаться в жару и то по пояс захожу. Они мне раз и навсегда в башку вбили, что река, она живая. Она летом спокойная, сытая, осенью сонная, к зиме готовится, а весной, после зимы – голодная, злая, как рыба в жор... Сначала со льдин рыбаков таскает… Потом, как силу наберет – все подряд топит… Пока не нажрется. А в этом году сам видел, какой паводок – ей, поди, много надо… — Васильич заметно окосел, и понес уже совершенную какую-то чепуху, про водяных чертей, про живых утопленников... Матвей Ильич решительно поднялся.
— Ладно, пойду я. Мне еще добыть бы сегодня чего-нибудь Ты давай тут, не переусердствуй. Максим если позвонит – пацану скорейшего выздоровления от меня передай, не забудь.
— Не ездил бы ты никуда, а? Батя говорил, грех рыбу ловить, пока она не отнерестится…река такое не любит. Не ходи Ильич, не пущу… — Васильич протянул было руку, потом передумал и опять потянулся за стаканом. Матвей Ильич поспешил уйти.
Он упрямо отправился на Змейку, узкий пролив между островами, где рыбы всегда было в достатке. Возвращаться в третий раз с пустыми руками было стыдно – старуха сначала подняла бы его на смех, а потом извела бы подозрениями. Простояв больше часа, он выдернул и сразу же отпустил пару хилых, не больше ладошки, окуньков, после чего плюнул и вернулся на станцию. Васильич похрапывал в своем кресле, в окружении пивных бутылок. Матвей Ильич, стараясь не шуметь, повесил ключ в шкафчик и поехал домой,
Под утро Матвею Ильичу приснился дурной сон, и он проснулся на рассвете с колотящимся сердцем. Полежав некоторое время в постели, он понял, что уснуть уже не сможет, и тихо выскользнул из-под одеяла, стараясь не потревожить мирно спящую жену.
На станцию он приехал около восьми утра. На парковке уже стоял оранжевый джип Славяна. Самого мушкетера Матвей Ильич встретил рядом с лодками, где тот о чем-то спорил с помятым, похмельным Васильичем, и с ходу не узнал его. Славка выглядел совершенно больным. Он стоял, опираясь рукой на свою лодку, покачиваясь и ссутулив широкие плечи. Рыже-каштановые волосы липкими сосульками свисали со лба, остро выперли скулы, под глазами налились сизые мешки, как будто он не спал несколько дней.
— Ильич, смотри, какую он херню затеял! – Страдальчески простонал Васильич, когда Матвей Ильич подошел поближе. – Ему лот корягой оборвало, так он акваланг привез, Кусто хренов, нырять задумал! Не пущу! Езжай домой, Славка, говорю тебе! Куда ты такой один собрался?
Славка посмотрел на Матвея Ильича, и в его потухших рыбьих глазах что-то забрезжило.
— А я не один, мы вот, с Ледоколом Ильичом съездим! – Кукольным радостным голосом сказал он. – Составишь компанию на сегодня, Ильич? Я пока поныряю, дно разведаю, а ты меня подстрахуешь, рыбку половишь – ее много там, рыбки!
— Не, Слав, ты ж знаешь, я по своим местам только хожу, — осторожно ответил Матвей Ильич, подходя поближе. – Да и ты б один не ездил никуда, видок у тебя – краше в гроб кладут, точно Васильич сказал. Дождись Володьку, если уж нырять задумал – он подстрахует.
— Володьку мы теперь не скоро дождемся! – С замороженной улыбкой ответил Славка, переводя оловянный взгляд с Матвея Ильича на сторожа. – Они с шурином за ухой повздорили. Не оценил шурин стерляжью уху! Слово за слово – не стерпел Вова. В детстве стишок такой был, слыхали: ножа не бойся, бойся вилки, один удар – четыре дырки! – Последний из мушкектеров захихикал и обвел мертвыми глазами стариков, приглашая всех повеселиться вместе с ним. Матвей Ильич натянуто улыбнулся, замечая краем глаза, что Васильич медленно пятится подальше от Славки. – Так что сидеть теперь Вове в темнице сырой. Если шурина не откачают – думаю, лет десять. Ну мы и без него справимся, да, Ильич?
— Говорил тебе, Ильич, проклятые они! – С безопасного расстояния крикнул предатель Васильич. – Не езди с ним никуда – не вернешься потом! И вообще, товарищи, не работает сегодня станция, прошу всех покинуть территорию!
Последний мушкетер внезапно сделал резкое движение в его сторону, и сторож поспешно отступил в безопасном направлении. Не переставая широко улыбаться, Славка придвинулся поближе к Матвею Ильичу. От него нехорошо пахло какой-то кислятиной, несвежим телом и чем-то затхлым, болотным.
— Не слушай ты этого алкаша, Ильич! Царский улов тебе гарантирую. Друзьям своим расскажешь потом, похвастаешься. Место отличное, о таких кому попало не рассказывают обычно, но ты расскажи, нам ведь для хороших людей не жалко! Пусть друзья приезжают!
— Ну какие у меня друзья, Слав? – Резиново усмехнулся непослушными губами Матвей Ильич. — Сам же знаешь – кто помер, кто вот-вот помрет, не до рыбалки им. Я сегодня тоже не смогу, уж извини. Мотор барахлит, перебрать надо.
— А ничего, мы на моей сходим. Поедешь, нет? – Славка сжал огромный, поросший рыжеватым волосом, кулак, не переставая улыбаться. Проклиная про себя трусливого Васильича, Матвей Ильич моргнул и покачал головой.
— Не, не поеду. Мотор перебрать надо, говорю тебе. И тебе не советую — отдохнуть тебе надо, выспаться, и к пацанам ехать, им сейчас помощь ой, как нужна. Ты вот – нырять намылился, в водолаза играть. Я и то не спал сегодня, за Максимкиного пацана переживал – живой, нет? А тут еще у Володьки беда. Я вас пацанами помню, вы же всегда – один за всех и все за одного, мушкетеры. А сейчас чего, рыба какая-то дороже пацанов стала? Брось ты эту рыбу, езжай домой. К врачу сходи, советую, на всякий случай – выглядишь хреново. И кулаки свои на меня не подымай – не напугаешь. Я тебе, между прочим, в отцы гожусь, вояка.
Славка потерянно замер и медленно опустил голову, в недоумении разглядывая свою руку. Потом медленно разжал кулак и убрал широкую кисть в карман. Он еще больше ссутулился, и на мгновение показался Матвею Ильичу жалким, напуганным подростком, но, когда поднял лицо, губы снова растянулись в идиотской широкой улыбке.
— Да мне, Ильич, на рыбу пофиг. Я в детстве мультик про Атлантиду очень любил, диснеевский. Мечтал океанологом стать, чтоб погружаться там, исследовать всякое, открытия совершать. Не получилось. На дайвинг летал, рифы в Красном море все облазил, города затопленные, древние – красиво, конечно, но не то. Скучно, как на экскурсии. А тут – такая загадка. Я ведь уровни воды прикидывал, карту топографическую смотрел — по всем расчетам, не больше трех метров должно быть, а ультразвуком не пробивает! Камеру сбрасывал с подсветкой – рыба стоит плотно, как в бочке, не шевелится, а дна не видно.
Последний из мушкетеров наклонился к нему совсем близко, и доверительно зашептал ему в ухо, обдавая запахом нечищенных зубов и болотной тины. – Ты знаешь, Ильич, я думаю, там на дне — затонувший город, как в Атлантиде. Поехали, а? Посмотрим, интересно же!
Матвей Ильич молча отстранился и снял крышку с мотора. Славка оценивающе посмотрел на него, потом отвернулся и равнодушно бросил через плечо:
— Ну, как знаешь. Если соберешься, держись берега. Как увидишь трубы, дальше не пропустишь. Я там буду. – Не оглядываясь, он пошел к лебедке. Матвей Ильич проводил его взглядом и поспешил к Васильичу. Тот, впервые за все время, закрыл дверь в свою будку на замок, и нипочем не хотел открывать.
— Не пущу, Ильич! Вдруг шаталомный вернется, ну его! Ты ж видишь – он же поехавший, утащит к черту речному в гости! – Хрипел он из-за двери. – А может, ты тоже из этих? Я сейчас открою, а вы меня вдвоем скрутите. Хрен вам! Уезжай, говорю, начнешь ломиться – ментов вызову! И ключи от лодки не дам, не проси – сам сгинешь и меня под монастырь подведешь.
— Сам ты, Васильич из этих! – Разозлился Матвей Ильич. – Ключи не дашь, так хоть спасателей вызови, черт сикливый! Пропадет же мужик…
Спасатели приехали спустя час. Все это время Матвей Ильич просидел на лесенке рядом со сторожкой. Васильич поначалу гремел бутылками и что-то бормотал, потом затих – наверное, уснул. Достучаться до него не смогли, поэтому со спасателями пришлось ехать Матвею Ильчу – да он и сам напросился.
Катер они нашли в камышах, недалеко от той самой точки. Сам Славка, одетый в черный гидрокостюм, лежал на дне лодки. На зеленоватом, застывшем в страдальческой гримасе, лице ярко выделялись дорожки запекшейся крови под носом и на подбородке. Небрежно отброшенный акваланг валялся на рыболовном садке, набитом какой-то вонючей дрянью – не то тиной, не то гниющими водорослями. Когда спасатели поднимали тело, из сжатого кулака выпал небольшой круглый камушек, сухо брякнув по дну лодки и напугав Матвея Ильича чуть не до инфаркта. Он машинально поднял его и сунул в карман.
Матвей Ильич подошел к фельдшеру. Тот мрачно курил, пока санитары загружали тело Славки в машину «Скорой помощи».
— Он точно не в Марианскую впадину нырял? Ребра сломаны, внутреннее кровотечение. Может, конечно, прижало чем, или о камни приложило, но внешних повреждений не вижу. Я бы сказал, что газовая эмболия, но откуда? Ничего больше не вспомнили?
Матвей Ильич сделал виноватое лицо и пожал плечами.
— А может, токсин какой, запросто. Затопило свалку какую-нибудь, и оттуда… Ну, пусть врачи разбираются. Как говорится – вскрытие покажет! Спасибо за помощь!
Фельдшер выплюнул окурок и пошел к машине. Матвею Ильичу еще предстояло объясняться с полицией – пьяного в дрова Васильича опрашивать было бессмысленно – он только лупал глазами и нес какую-то чушь про водяных, чертей и русалок.
Когда машины уехали, на станции стазу стало очень тихо. Васильич уже спал у себя в сторожке. На глаза у Матвея Ильича, неожиданно, навернулись слезы – опоздал-таки, старый хрен! Он медленно поднялся на ржавый понтонный причал и достал из бокового кармана камешек. На плоской поверхности круглого белого голыша виднелся полустертый рисунок – примитивная рыбка с колечком, похожим на нимб вокруг головы. Широко размахнувшись, Матвей Ильич забросил камень подальше в реку и побрел к парковке.
Через три недели открыли шлюзы, и вода стремительно стала уходить. Васильич почти сразу же уволился и переехал жить к родне в деревню. Лодки мушкетеров увезли со станции, и она совсем опустела. В конце лета Матвей Ильич продал свою «Казанку» за бесценок какому-то любителю-рыболову.
КРИПОТА – Первый Страшный канал в Telegram